Текст книги "Власть и совесть. Политики, люди и народы в лабиринтах смутного времени"

Магомед Абдулхабнров. Независимо от этих предвыборных хлопот, мы давно собирались поговорить. Мешала твоя занятость. Теперь ты уже несколько раз побывал в Дагестане, накопил массу впечатлений, есть новые мысли. Давай с этого и начнем наш разговор.

Р. А. Я сам люблю беседовать и рассуждать. Еще больше – действовать. Главное, не надоедать людям, быть не очень навязчивым, особенно в положении кандидата в депутаты. Откровенно скажу, что я уже выиграл в ходе этих выборов. И главный выигрыш мой в том, что я встретил в районах много интересных, талантливых и по-государственному мыслящих людей. После этих встреч даже к своей работе я стал относиться более заинтересованно – вижу одобрительные или осуждающие взгляды наших горцев. Самое удивительное, что горцы сохранили многие присущие только им качества. Меня беспокоит в большей степени молодежь – не приобщенная к национальной культуре, традициям, а порой и к языку. Они не защищены от воздействия дешевой рекламы, разврата, мещанства. Старики умирают. Но я вижу в этом не только трагедию физической смерти, но и то, что от нас уходит целый мир отношений, ценностей и идеалов. Я за сохранение национальной самобытности, но не в патриархальной отсталости и в невежестве, а в тесной связи с современностью. «Бойся невежественных людей» – говорится в Коране. В ходе этих встреч я еще раз – после долгих лет скитаний – Ленинград, Мурманск, Москва – открыл для себя наш прекрасный Дагестан. Надеюсь, что и меня открыли для себя немало дагестанцев – как земляка, кунака, человека, любящего свой Дагестан. Но открыл я для себя и массу тяжелейших проблем развития Дагестана, особенно горных районов. Я уже подключил специалистов к разработке комплексной программы развития Нагорного Дагестана. Ее надо не только разрабатывать, но и реализовывать.

М. А. Сейчас стало модным критиковать партию, партийных руководителей. Тебе, наверное, тоже достается?

Р. А. Знаешь, когда начинают критиковать партию, я всегда спрашиваю конкретные фамилии коммунистов. Нельзя обобщать. У мудрого аварского поэта Гамзата Цадасы есть уничтожающая критика дибиров. Означает ли это, что религия или все верующие недостойны? Я уже говорил, что мой дедушка был известным ученым-арабистом, но жил честно и бедно, как большинство горцев.

Мой отец был коммунистом 50 лет, а до этого шесть лет был кандидатом в члены партии. Не принимали его в партию из-за того, что он был сыном ученого-арабиста. Пусть хоть один человек обвинит его в том, что он жил нечестно, только дня себя. Кстати, он тоже несколько лет был на партийной работе. Так что надо говорить о конкретных людях. Но правда и в том, что немало людей, давно дискредитировавших себя и не способных руководить, еще осталось в партийных комитетах. Это беда партии. Надо очищать партийные комитеты от таких людей. Процесс этот идет медленно. Многие партийные руководители еще чувствуют себя уютно в рамках старых подходов. Я, например, во многих районах Дагестана встретил немало способных, энергичных и авторитетных партийных руководителей, настоящих лидеров. За ними будущее.

Независимо от всего, не вижу ничего позорного в том, что за несколько десятилетий дагестанец впервые приглашен и работает в аппарате ЦК КПСС.

М. А. Казалось бы, этому надо радоваться…

Р. А. Дагестанцы в своем большинстве так и понимают и поддерживали меня на выборах. Спасибо им.

Не думай, что я произношу громкие слова, они искренние. Если бы не ответственность перед Дагестаном и дагестанцами, я бы ушел в институт или в академию заведующим кафедрой философии. Зарплата там у меня была бы намного выше. Своей работой я хочу доказать, что нас, дагестанцев, можно приглашать на любой уровень политики и управления. Гордость и любовь к родине надо доказывать не произнесением тостов, а достойной работой. В этом смысле я с восхищением отношусь и к профессиональной деятельности Магомеда Толбоева – летчика-профессионала.

М. А. В последнее время все чаще появляется термин «профессиональный политик». Как ты к этому относишься?

Р. А. Говорят же, что нынешний состав депутатов Верховного Совета СССР похож на тот, что был в США 200 лет тому назад, в начале деятельности конгресса. Это был в большей степени представительный почетный орган, где преобладали люди, далекие от политики. XX век полностью сформировал тип профессионального политика. Дагестанский депутатский корпус должен состоять из профессиональных политиков, способных анализировать реальности и, исходя из этого, вести перспективную политику учета интересов людей, республики, района. Вот мои соперники – друзья по предвыборной борьбе выступили за то, чтобы Дагестан стал союзной республикой. Идея эта привлекательна, но пока еще бесперспективна. Я же убежден, что, решая вопросы повышения статуса и прав республики, надо идти не таким путем. Кроме того, этот вопрос не решается в Верховном Совете РСФСР, которая сама является союзной республикой. Надо добиваться, чтобы все права и полномочия союзной республики были правами и полномочиями автономной республики. Еще одно. Рассуждения о Дагестане как о союзной республике заканчиваются претензиями на образование национальных округов и республик внутри Дагестана. Это совершенно неприемлемо для Дагестана. Мы создадим у себя десятки «карабахов». Каждый лозунг, каждое требование политика должны быть взвешенными, научно обоснованными и прогнозируемыми, а не просто будоражить людей ради сиюминутных интересов. Допустим, я буду добиваться образования тляратинской народной республики. От этого изменится жизнь людей в тляратах? Политик, в отличие от поэта-лирика, это человек, привязанный к реальным требованиям жизни. Полеты в абстракции и обещания тут опасны. В любом деле нужен профессионал, а в политике – тем более. Главная беда нашего общества – низкий уровень профессионализма во всех отраслях. Отсутствие профессионального, компетентного подхода в политике и управлении парализует целые отрасли. Мы являемся свидетелями этого. Надо же учиться на ошибках, а не повторять их с героической настойчивостью, проталкивая своих друзей и родственников в начальники и в депутаты. Американцы приглашают грамотных специалистов управления из других стран, а мы внутри республики главным критерием «выдвигаем» деление на «своих» и «чужих». В Дагестане на всех уровнях управления стало настолько много «своих», что мы сами к себе относимся как к чужим. Я верю, что дагестанцы становятся мудрее в своем выборе. Значит, есть перспектива экономического и духовного прогресса Дагестана.

М. А. Я слышал, что некоторые претенденты в народные депутаты активно использовали верующих, в том числе и в борьбе с твоей кандидатурой?

Р. А. «Безгрешный пусть бросит в меня камень», – сказал один мудрец. Объявлять себя правоверным мусульманином, а остальных – неверными нормальный человек, прочитавший Коран и Хадис и следующий их заповедям, не станет. Мне тоже рекомендовали говорить во всех своих выступлениях, что я являюсь внуком Хаджимурада, который в труднейших условиях совершил хадж, был ученым-арабисгом и умер фактически нищим. По воспоминаниям отца знаю, что дедушка говорил: «Если сутки предаваясь молитвам Аллаху, ты хоть на минуту подумал, что другой, праздно живущий, попадет в ад, а ты – в рай, то ты прокладываешь себе дорогу в ад». Сегодня же некоторые взяли на себя миссию пророка – определять, кто правоверный, а кто нет.

Некоторые дают деньги на строительство мечети – это хорошо. Но надо ли это делать так демонстративно? А почему ты раньше этого не делал? Это и есть заигрывание с Аллахом и с верующими. Благородство истинное не нуждается в крикливой рекламе. Выполнение своего долга перед Аллахом, родителями, родиной – это дело совести каждого человека. Можем ли мы претендовать быть судьей совести другого? Нет. Каждый из нас должен быть судьей собственной совести, и каждый из нас персонально отчитывается перед ней. Любое заигрывание недостойно нас, горцев, которые всегда были сильны честностью и прямотой, исполнением своего долга и совестливостью. Это и есть моя религия.

М. А. Скажу откровенно, что всех нас беспокоит настоящее и будущее национальных отношений в Дагестане. Эту взрывоопасную проблему ворошат и лжепатриоты. Хотелось бы знать твое мнение.

Р. А. Во-первых, многие проблемы социально-экономического, политического и культурного развития могут обрести и обретают не без помощи некоторых деятелей национальную окраску. Есть земельный вопрос, а его превращают в аварско-кумыкскую проблему, кто-то не поделил должность, а это становится даргинско-лезгинской проблемой, кого-то выгнали за бездеятельность с работы, и тут появляются «защитники» нации. Это опасные национальные игры, которые могут стать, а где-то уже и становятся националистическими играми. Некоторые хотят решить чеченско-лакскую проблему еще одним переселением лакцев и спровоцировать национальный конфликт в центре Дагестана. Тут должна быть величайшая осторожность. Надо решать вопросы, которые выдвигаются людьми годами, а не ждать их национального перехлеста. Есть и проблемы национальной культуры, истории, языка народов Дагестана. Но ни партийные комитеты, ни местные Советы до сих пор не определили свою программу решения дагестанских национальных вопросов. Надо определяться, надо советоваться с людьми, открыто и честно говорить о трудностях. Дагестан – родина всех дагестанцев. Нам завещано жить в мире и в дружбе в нашем дагестанском доме. Это и счастье, и величайшая ответственность.

Перечитал строки нашей тогдашней беседы, особенно те, где речь идет об отце, и снова сердце резанула боль. Ведь между первым и вторым турами меня постигло величайшее горе – отец скончался. Он был удивительным человеком, мой отец. Представьте, за всю свою жизнь не выпил ни капли спиртного. И не потому, что у него были какие-то особые религиозные убеждения. Мой дядя был старшим в семье, ибо дед мой умер, когда отцу было 11 лет. Дядя болел малярией. И однажды, когда кто-то из соседнего дома начал издеваться над ним из-за этой болезни, считая ее не мужской, дядя взял ружье и застрелил обидчика, а потом ушел в Азербайджан. Отец остался старшим в семье, тогда ему исполнилось всего четырнадцать. По законам кровной мести его должны были убить, но старший из пострадавшей семьи породнился с отцом. И отец, чувствуя на себе всю ответственность за этот шаг, боялся выпить, чтобы не сказать что-нибудь лишнее в компании.

В нашей семье росли девять детей: пять сестер и четыре брата. К мальчикам отец был особенно строг. Как только я начал ходить, он уже считал меня мужчиной. Помню, когда мне было лет двенадцать, послал он меня на соседнюю гору, чтобы привести оттуда барана. Идти надо было километров семь. И вот по дороге я увидел медведя с медвежонком. Конечно же испугался страшно, вернулся домой. Это было позором для отца, позором для меня. И он вновь послал меня в дорогу.

Вся наша семья держалась на строгости отца, воспитывавшего в нас горскую нравственность, порядочность, чистоту. И на мягкости матери. Она вышла замуж совсем молодой, лет пятнадцати, а отец к тому времени был уже председателем сельского совета. Работали они не покладая рук. Отец вообще и пяти минут не мог просидеть без дела, вставал в 5 утра и начинал трудиться. Был он и секретарем парторганизации, затем – председателем колхоза, в свое время добровольцем ушел на фронт. К нему всегда тянулись люди, приходили за советом, за помощью. И он никому никогда не отказывал.

После его похорон я тяжело заболел, видимо на нервной почве. Долго не мог прийти в себя, глубоко переживал потерю. Единственным, хотя и слабым утешением была мысль о том, что успел он летом, впервые в жизни, побывать в Москве и погостил у меня несколько дней.

Смерть отца стала моментом глубокого осмысления всей моей жизни. Может быть, именно потеря родителей является той чертой, за которой начинается новое, действительно самостоятельное, единолично осмысленное существование. Со смертью отца мои действия стали более разумными, взвешенными, ибо память о нем незримо руководит мною и поныне. Когда я забываю о нем, меня заносит то в одну, то в другую сторону, но это случается все реже. Я помню о нем, помню его чистую, нравственную жизнь, которая может стать примером для любого человека. При всех перипетиях жизни он оставался честнейшим тружеником, настоящим горцем. И сегодня, когда подъезжаешь к аулу, встречаешь родник, который он построил, чинары, которые он посадил, дорогу, которую он провел. Он был отцом всего аула. Об этом говорят мои аульчане…

Итоги второго тура я подводил в махачкалинской гостинице. До утра не смолкал телефон. Лишь на рассвете стало ясно, что я победил и стал народным депутатом России. Позади остался тернистый путь, впереди высоко мерцали и манили звезды политического небосвода. Но дорога к звездам всегда трудна. Так уж случилось, что я, как и другие депутаты, отправился в полет к ним в туманную и бурную погоду. И звезды скрылись от нас.

Как ни парадоксально это звучит, но на самом деле получилось так, что победу на выборах народных депутатов РСФСР одержали и старые, и новые силы. Одни – по форме, другие – по содержанию были плохо готовы к законотворческой деятельности. Но все мы – люди переходного периода, а в такой период надо сконцентрировать внимание на главном, отстаивать завоеванные потом и кровью рубежи. К сожалению, без потерь не обошлось. Самая большая и трагическая из них – потеря Отечества – Советского Союза. Мы все потеряли нравственно-политический стержень и государственность. Это большой вопрос и тема отдельного разговора.

Не забуду, как радовался моей победе па выборах мой самый преданный «болельщик» Абдулазиз Гусейнов (к сожалению, через несколько месяцев он скончался). До сих пор помню, как он переживал критические выпады в мой адрес на собраниях и в прессе. Ему было трудно понять, что люди, не знающие меня, исходят из стереотипа: «Если человек работает в аппарате ЦК, то он обязательно преступник, негодяй, аморальный тип». Такие стереотипы, когда они довлеют над обществом, как бы обволакивают людей, мешая получить и осмыслить любую информацию, идущую вразрез со стереотипами. Тем самым они усугубляют кризис, блокируя возможность выхода из него. Тот, кто шел к власти, загоняя общество в пещеру новых иррациональных эмоций, предрассудков, стереотипов, не задумывался над тем, как он будет управлять народом завтра, когда встанет к рулю. Борьба, разгоревшаяся в избирательных округах, перекинулась в российский парламент. На уровне Съездов народных депутатов она превратилась в массовый психоз, жесточайшее противостояние в самом депутатском корпусе. Складывалась пагубная и разрушительная ситуация. Где-то, правда, и закономерная. Ведь перестройка фактически не шла. Я это осознавал.

По своим воззрениям, ориентациям я тяготел к центристскому блоку. Однако только из-за того, что был работником аппарата ЦК КПСС, центристы и «левые» склонялись к тому, чтобы считать меня номенклатурщиком и представителем правого крыла. Тем не менее логика борьбы все более властно заставляла меня сближаться с центристским блоком, примыкать к нему по тем или иным вопросам. И напротив, отталкивала от себя инертность, даже косность мысли и действий депутатов, присвоивших себе монопольное право говорить от имени КПСС.

Когда еще до Съезда народных депутатов Российской Федерации я начал работать, стремясь предотвратить нарастание противоречий, то попытался провести региональные встречи депутатов с целью подготовки к Съезду. Секретарь ЦК КПСС Манаенков, занимавший затем место в Совете Национальностей Верховного Совета РСФСР, даже не принял меня, ограничившись переговорами с моим непосредственным руководством. Уходящее тогда еще кое-кому казалось вечным, попытки прогнозировать ход событий без указаний сверху не поощрялись. Где-то, наверное, и я был пленником подобных представлений. Старые структуры мышления и управления уже не отвечали условиям меняющегося общества, однако не все видели или не хотели видеть это. Гибель КПСС была предопределена прежде всего ее неспособностью реформироваться, стать подлинно политической партией, живущей по законам демократии. И виноваты в этом не столько коммунисты, сколько высшее руководство, которое традиционно не советовалось с рядовыми коммунистами.

Какой политической слепотой и глухотой надо было обладать, чтобы в 1990 году, после того как итоги выборов народных депутатов РСФСР наглядно продемонстрировали дальнейшее ослабление позиций партии, вести подготовку к съезду так, будто ничего не произошло и все регалии власти по-прежнему в руках КПСС, ее Центрального Комитета! Все шло по старинке. В ЦК обсуждались кандидатуры будущих руководителей Верховного Совета, которых следовало избрать на предстоящем Съезде. Никто не советовался даже с депутатами – работниками партийного аппарата – руководители КПСС не «опустились» до этого. К слову сказать, позднее выяснилось, что моя кандидатура почти нигде ни на какие посты не рассматривалась. «Еще мало работает в ЦК, не имеет опыта партийной работы и не всегда управляем» – таково было, по словам одного из моих знакомых, «руководящее» мнение. Позднее, в ходе работы Съезда, мне все же, видимо, определили «там, наверху» место председателя комиссии по национальным отношениям. Даже после десяти дней работы Съезда руководство КПСС не хотело понимать, что ЦК уже далеко не все определяет. Оно продолжало жить в другом измерении. И прежде всего в другом измерении жили Горбачев, Яковлев, Лигачев, Рыжков.

С самого начала депутатства я взял курс на то, чтобы войти в структуры Совета Национальностей. Более честолюбивых желаний у меня не было. Еще на встречах в Дагестане, при обозначении сферы своей будущей деятельности в качестве депутата, я говорил: «У меня не вызывает сомнений звено, в котором предстоит работать, – это Совет Национальностей. Надеюсь, что буду полезен парламенту. Во всяком случае, готов предложить свой опыт и знания по национальной проблематике». Они и в самом деле пригодились. За несколько дней до Съезда мне удалось поработать в подготовительных комитетах, встретиться с людьми различных политических ориентаций. Меня приятно удивил высокий уровень квалификации ряда выступивших там депутатов, хотя были и ораторы, не имевшие за душой ничего, кроме амбиций и голых претензий.

Я убедился, что многие депутаты – люди высокообразованные. Но убедился также и в том, что образование, направленное лишь на реализацию узкополитических целей, не всегда приносит пользу. Образование обязательно должно быть подтверждено порядочностью, честностью, созидательной преданностью Отечеству. Я сблизился с депутатами из республик Российской Федерации. Среди них оказалось много опытных и честных людей, хотя в ряде случаев и «партийно-консервативных». Мне кажется, что зачастую за этим стояла и стоит не косность мысли или интеллектуальная ограниченность, как иногда пытаются представить, а определенное традиционное понимание порядочности. Оно не позволяет с легкостью необыкновенной переходить из одной веры в другую, диктует приверженность к обычаям и традициям. Очень современными казались многие депутаты из Москвы, Ленинграда и Свердловска, но меня настораживала безнациональность, я бы даже сказал – безотечественность их позиций. Они пугали своим разрушительно-революционным фанатизмом. Я откровенно отстаивал значимость преемственности традиций, самостоятельность республик. И одновременно с первых же дней моей парламентской деятельности говорил о необходимости сохранения целостности Российской Федерации, целостности обновленного Союза.

Чтобы не быть голословным, приведу выдержки из своего интервью 1990 года, опубликованного в «Дагестанской правде».

«История показала, что все мы – умелые разрушители прежних устоев и основ, а вот какие мы созидатели – предстоит доказать всем – левым, правым, центристам и т. д. Людям надоели демагогические рассуждения о том, что нельзя жить по-прежнему. Исходя из своего опыта, своего анализа состояния межнациональных отношений, прихожу к выводу, что нас преследует кризис некомпетентности, запоздалости и непоследовательности принимаемых решений. Добавьте ко всему этому еще и действия откровенно националистических и сепаратистских сил, злоупотребляющих объективными трудностями и использующих наши промахи и недоработки… С надеждой, что через Верховный Совет РСФСР, Совет Национальностей, через комитеты и комиссии парламента можно будет проводитьболее оперативную, более открытую и многовариантную политику, я и «пробивался» в народные депутаты РСФСР, а теперь стараюсь обеспечить законодательно-правовые основы межнациональных отношений. Главные возможности для этого есть. Проблемы суверенитета республик можно было бы решить путем развертывания процесса разработки Федеративного договора».

Не хочу сказать, что я тогда представлял во всех деталях этот процесс и то, во что он должен был вылиться. Но самая стержневая идея демократической Федерации, как путь устройства единой России, у меня уже вызрела. Сторонники такого подхода были. За день-два до начала работы первого Съезда народных депутатов РСФСР в ЦК прошло совещание, на котором выступил Горбачев. Я впервые увидел его в непосредственной близости. Ранее он с нами, депутатами – членами КПСС, не встречался. В своем выступлении на том совещании я заметил: «Стесняться принадлежности к партии нет необходимости. Нужно корректировать свои действия, а стесняющиеся могут избавить от своего присутствия партию. Я был и остаюсь очень далеким от мысли считать принадлежность к КПСС показателем, негативно говорящим об уровне развития человека, как, впрочем, и наоборот. Но и КПСС, ее руководству следовало бы позаботиться о том, чтобы соответствовать интересам человека, коммуниста, снять многочисленные перегородки между рядовыми членами партии и ее верхами».

Нельзя было делать коммунистов заложниками и безгласными исполнителями политики руководства. Они сами должны были формировать политику, знать и понимать ее. В этом я видел одну из задач коммунистов-депутатов. Но жизнь показала: чем выше по аппаратной лестнице КПСС поднимался человек, тем меньше в нем оставалось партийности. Примеров тому – множество, и мне думается, что вряд ли здесь нужны какие-то доказательства.

На том совещании обсуждались кандидатуры на руководящие посты в Верховном Совете, которые предложил Горбачев. На пост Председателя Верховного Совета он выдвинул А. В. Власова. Это был совершенно бесперспективный вариант, хотя Горбачев его активно поддерживал. Мне почему-то, быть может по неопытности, был предпочтительнее на тот момент Н. И. Рыжков (хотя он не был народным депутатом России). Я видел в нем тогда человека интеллигентного, знающего экономику, обладающего огромным запасом нереализованных созидательных сил. Однако впоследствии, когда его кандидатура была выдвинута на пост Президента Российской Федерации, я отнесся к этому отрицательно. Да и былого авторитета у Николая Ивановича к тому моменту уже не было. Горбачев постарался оттеснить его в тень. Но ко дню открытия Съезда он шел первым по уровню популярности в самых различных регионах, особенно после землетрясения в Армении и его поездки туда.

Очень импонировали мне народные депутаты В. Коков, В. Соколов, В. Степанов, С. Филатов, М. Бочаров, С. Кехлеров, В. Хубиев, Ю. Яров, 3. Корнилова. Без Ельцина нельзя было, но его я видел в должности Председателя Совета Министров России. Считал, что выводить его на первые роли – значит начать опасную борьбу с Горбачевым. В целом способных людей было избрано много. Парламент откроет потом еще целый ряд новых имен.

На должность первого заместителя Председателя Верховного Совета Горбачев предложил талантливого писателя из Татарстана Рината Мухамадиева. Я думаю, что Мухамадиев не проиграл от того, что не прошел, ибо творческая личность лучше чувствует себя в родной стихии. Он хорошо затем проявил себя на должности председателя Комиссии по культурному и природному наследию народов Российской Федерации.

На пост Председателя Совета Национальностей предлагалась, как мне сказали, кандидатура Сергея Валентиновича Хетагурова, Председателя Совмина Северо-Осетинской республики. Думаю, что он был бы неплохим председателем палаты.

В ЦК КПСС предполагали одно, а депутаты были в своих решениях все же самостоятельны и независимы. Депутации автономных образований предложили мою кандидатуру на должность первого заместителя Председателя Верховного Совета. Началась борьба совершенно другого уровня и накала. Откровенно говоря, мне и многим другим людям не всегда было понятно, за что боролись иные депутаты, унижая и оскорбляя друг друга, теряя подчас человеческий облик. «Борьба есть борьба», скажем так, и, наверное, нельзя подходить к политической борьбе с обычными мерками. И все же это явление требует очень тщательного нравственного анализа, уж очень тяжело иногда было наблюдать происходящее. Я по неопытности допустил множество ошибок, тоже, видимо, вошел в раж, стал впадать то в одну, то в другую крайность.

В списке претендентов на пост Председателя Верховного Совета России основными были Ельцин, Власов и Полозков. Кандидатуры Полозкова и Власова казались мне бесперспективными, хотя по своим человеческим качествам они были вполне достойными людьми. Это наша пресса представила Полозкова чудовищем. Позитивным в кандидатуре Власова я считал знание им экономики России. Но основной массой депутатов он совершенно не воспринимался, ибо олицетворял изжившие себя структуры абсолютно несамостоятельного российского Совмина. Несмотря на его положительные личные качества, он был обречен нести на себе в глазах общественного мнения печать горбачевской беспомощности и политбюровской безнравственности. Ельцина многие опасались. Для меня лично он благодаря ряду своих качеств был в то время кумиром. Но и меня настораживало его откровенно агрессивно-антикоммунистическое окружение. Я бы сказал так: антикоммунизм в нынешних условиях – это своеобразный изгой России. Вдумайтесь, как велика историческая приверженность в нашей стране идеям равенства и справедливости, если в ней так сравнительно легко прижился марксизм. И это не только 10 миллионов коммунистов, это еще 20–25 миллионов человек, так или иначе приобщенных к ним. И кто же виновен в том, что коммунистические, а точнее, социалистические идеи были превращены в жупел? И вовсе не секрет, что многие достижения современной социал-демократии зиждутся на этих идеях. У нас же социал-демократы борются против социалистических идей. Не парадокс ли?

Будучи человеком эмоциональным, я тянулся к Ельцину, и если бы дал волю чувствам, то, не раздумывая, последовал бы за его курсом. Но я ведь еще и ученый, а ученые, как известно, склонны к рациональному анализу. Только вряд ли нужно было быть большим аналитиком, чтобы увидеть в политическом поведении Ельцина проявление таких негативных черт, как непредсказуемость действий, ориентация на революционное разрушение. Он, бесспорно, лидер, но всегда нуждался в разумном сдерживании, помощи в выработке политических ориентиров. Мне искренне хотелось стать именно первым его заместителем, поскольку я наивно полагал, что смог бы в этом качестве рационализировать его политику. Но, кажется, физически ощущал его неприятие. И тогда, и сегодня эта его позиция кажется мне противоестественной. Я был искренне настроен на позитивное сотрудничество, тем более что у нас состоялась, как мне подумалось тогда, вполне хорошая беседа. Я сказал ему буквально следующее: «Борис Николаевич, вы знаете, сколько дней я работаю в ЦК. Вы там работали дольше меня и на постах гораздо выше моих. Там немало честных, грамотных работяг. Не хотелось бы, чтобы вы предвзято относились ко мне. Преданности и честности нам, горцам, не занимать, если нам отвечают уважением и доверием. Если вам не подходит моя кандидатура, скажите прямо сейчас. Я не стану участвовать в выборах, если для вас нежелательна моя кандидатура».

На что Б. Н. Ельцин ответил: «Да, я сам был на партийной работе и знаю, что там много достойных людей. Я далек от предвзятых обобщений и против вас ничего не имею». Мы пожали друг другу руки и разошлись, оставаясь, видимо, каждый при своем мнении.

Я был наивен, он – умудрен опытом. И конечно, меня очень огорчило и обидело то, что позже он попросту снял мою кандидатуру. Обидно не из-за должности, а из-за того, что не были поняты мое искреннее стремление, мой, если хотите, душевный порыв. Обиды, как и огорчения, проходят. Не осталось, конечно, и злости. Все это были эмоции, а без них прожить жизнь еще никому не удалось.

Да и на Съезде было много эмоций. Бурный, непредсказуемый, претенциозный первый Съезд народных депутатов Российской Федерации. Председатель Центральной избирательной комиссии В. И. Казаков сообщил итоговые данные выборов. В 1068 округах баллотировалось 6705 претендентов. Только в 33 округах была так называемая безальтернативная кандидатура, в 300 – было выдвинуто более четырех кандидатов, в 24 – более 20. Количество претендентов в моем округе оказалось выше, чем в среднем по Российской Федерации. К моменту открытия Съезда собралось 1059 человек. Около шести процентов составляли рабочие, шесть процентов – колхозники. Был один студент – наш дагестанец Заргишиев. Лишь 16 депутатов были старше 60 лет. Это был невиданный для России по своему составу депутатский корпус: 93 процента – избраны впервые, 86 процентов – члены КПСС. Много первых секретарей обкомов КПСС и председателей облисполкомов. На Съезде у меня лично впервые возникло желание стать независимым от партийных органов. Партийный аппарат, выборные органы, Центральный Комитет, высшее руководство – это одно дело. Но в целом партия? У меня была своя давно вынашиваемая концепция, за которую меня неоднократно критиковали в Мурманске. Я говорил: «Коммунисты давно стали заложниками генеральных и первых секретарей. Рядовым коммунистам надо брать на себя больше ответственности, иначе партия будет уничтожена генералами от КПСС. А отвечать придется рядовым».

Первым депутатом, выступившим на Съезде, оказался С. М. Шахрай, тогда заведующий лабораторией МГУ. Он, наверное, и сейчас занимает первое место по количеству выступлений в парламенте. Механизм парламентской говорильни, давно известный на Западе и утвердившийся в союзном Верховном Совете, был запущен и в России. К риторике мы добавили еще политическую возню – любимое занятие многих депутатов, особенно при обсуждении организационных и процедурных вопросов. Появились настоящие «процедурных дел» мастера.