Текст книги "Город лжи. Любовь. Секс. Смерть. Вся правда о Тегеране"

Киан закурил, затянулся и обхватил голову руками. Не глядя на Дариуша, он произнес:

– Брат, я ценю то, что ты делаешь. Правда. Знаешь, как на нас давят? За нами, стариками, следят круглосуточно. Тебе еще повезло, что к тебе не приставили молодого сорванца, который отправил бы нас обоих в тюрягу. – Он нацарапал на листке бумаги номер. – Скажи: «Педрам велел передать, что магазин опять открылся». Больше ничего не говори. Водителя я подыщу. – У двери он обернулся. – Чтобы ты знал: не удивляйся, что нас тут особо никто не любит. И, кстати, это уже не первый раз, когда сазман облажалась. – Он вышел, качая головой.

Скажи кто-то Дариушу два года назад, что он свяжется с МЕК, он бы рассмеялся. Политика никогда его не интересовала; по крайней мере, не больше, чем любого другого иранца в изгнании, чье детство прошло под аккомпанемент разговоров о революции. Его жизнь в Виргинии была спокойной. Все изменилось, когда он встретил Арезу.

Они познакомились в университете, где Дариуш учился на компьютерного инженера. После первого же разговора с Арезу оба ощутили неизбежность того, что должно произойти. Их многое сближало: серьезные молодые люди, покалеченные жизнью. Родителей Арезу, политических активистов, убили во время революции. В ответ даже на самые обычные вопросы о ее семье она настораживалась и становилась уклончивой. Другие студенты считали ее холодной, а Дариуша она заинтриговала. Они сближались осторожно. Когда она наконец ответила на его ухаживания, Дариуш был пленен. Он нашел родственную душу.

После того как они впервые занялись любовью, Арезу призналась, что состоит в группировке – в МЕК. Дариуш потрясенно вздрогнул. Ему говорили, что МЕК – сборище чокнутых, что они не лучше фанатиков и все их ненавидят.

Дариуш стал спорить с Арезу, но она пришла в негодование и накинулась на него, отстаивая организацию. МЕК – борцы за свободу, говорила она, все в Иране поддерживают их и это единственная группа диссидентов, заслуживающая доверие. И хотя Дариуш был не согласен с ней, его невольно поразила глубина ее осведомленности, знание истории и умение аргументированно высказывать свою точку зрения. С тех пор Арезу начала чаще говорить о сазман, и разговоры всегда заканчивались спорами. Она пыталась убедить его пойти на собрание, он наотрез отказывался.

Как-то вечером, готовя ужин, Арезу сказала, что уходит от него. Он разрыдался. Она заявила, что, если он не начнет уважать ее дело и не смирится с тем, что организация – часть ее жизни, она не сможет с ним оставаться. Она говорила очень хладнокровно.

– Это часть меня. Если ты любишь меня, то должен принимать меня целиком.

Дариуш был вынужден согласиться. Он пообещал попробовать.

Лишь через несколько месяцев Арезу открыла ему всю правду. Призналась, что ее родители не умерли, а живут в Ираке в лагере Ашраф. Что лидер МЕК Массуд Раджави вынудил их расстаться. Он устроил массовый развод в рамках «идеологической революции», призванной доказать верность членов группировки Массуду и его жене Марьям. Сотни людей разорвали узы с любимыми, в том числе оформили законный развод. Массуд даже потребовал от проживающих в лагере Ашраф сдать свои обручальные кольца. В то время Арезу было всего несколько лет от роду; она жила в лагере с родителями. Ее немедленно отослали в «общий дом» в Вашингтоне, где работал кто-то из ее дальних родственников. Родители Арезу оборвали все контакты с теми, кто не соглашался поддерживать сазман. Она выросла в большом доме в пригороде под присмотром троюродной сестры отца. Вместе с ней в доме жили еще трое детей – все жертвы массового развода.

Дариуш не рассердился за прежнюю ложь, напротив, он обрадовался, что Арезу поверила ему свои тайны. Признание сблизило их и помогло понять, как много для нее сделала организация.

Еще подростком Дариуш отверг свою религию: он считал ислам причиной революции, разрушившей жизнь его семьи, и видел в нем лишь перечень запретов, список того, что делать нельзя. Но Арезу представляла ислам совсем иначе: для нее он был религией истинной социальной справедливости и равноправия для женщин. Она сказала, что в лагере Ашраф были женщины-солдаты, которые ездили на танках и палили из орудий. Ее рассказы очаровывали Дариуша.

Торговец оружием сразу узнал Дариуша.

– Ты бы еще табличку с надписью «МЕК» себе на шею повесил. Выглядишь как шпион. Пойдем.

Следуя указаниям Киана, Дариуш договорился о встрече с продавцом оружия у киоска со свежевыжатым соком на площади Хафт-э Тир в самом центре Тегерана. Место было выбрано символичное; Дариушу стало любопытно, не член ли МЕК его поставщик. Площадь Хафт-э Тир ассоциировалась с 28 июня 1981 года, когда председатель судебной системы Ирана аятолла Бехешти и еще семьдесят пять высокопоставленных чиновников погибли в результате взрыва бомбы, заложенной МЕК. Для Дариуша многие улицы Тегерана были отмечены такими победами: члены организации закладывали бомбы, обстреливали правительственные и военные учреждения из ракетниц и минометов. В 1998 году они убили директора тюрьмы Эвин, причастного к массовым убийствам членов МЕК в конце 1980-х. В 1999 году группировка казнила военного советника высшего руководителя Ирана на пороге его дома, когда тот уходил на работу.

По дороге на встречу Дариуш обратил внимание, что карта, которую ему выдал Киан, устарела; изменились названия многих улиц, появились новые переулки. Порой МЕК казались ему опытными, прозорливыми бойцами, но бывало, они действовали как шайка деревенских хулиганов.

Торговец оружием быстро шел по переулкам и наконец нырнул в подъезд бетонной многоэтажки. Дариуш последовал за ним, поднялся на третий этаж и очутился в неприбранной гостиной, обставленной черной мебелью эпохи 1980-х. На окнах висели коричневые бархатные шторы.

– Могу предложить АК-47. Сейчас больше ничего нет.

– Вы тоже в сазман?

– Боже упаси! – Торговец рассмеялся. – Слушай, я много таких, как ты, повидал. Приезжаете и думаете, мы все ждем, чтобы вы нас спасли. А на самом деле мы вас не выносим. Прости, брат, ничего личного. Но готов поставить тысячу баксов, что через месяц не найдется ни одного тегеранца, который бы вас поддерживал. Из двух зол выбираешь меньшее. Сестра тобой займется, – кивнул он на пышную рыжеволосую женщину в розовом велюровом спортивном костюме.

Больше Дариуш его не видел.

Женщина закурила и оценивающе оглядела Дариуша. Он был очень хорош собой: высокий, широкоплечий, с густой шевелюрой и мальчишескими повадками – скромный, приятный юноша. Она скрылась в коридоре, говоря по мобильному, и вернулась с блестящим новеньким АК-47 и мешком пуль. Отсчитывая наличные, Дариуш попытался завязать с ней ненавязчивую беседу, но она его проигнорировала.

– Выберешься живым, передай своим, чтобы оставили Иран в покое, – процедила она и захлопнула дверь за его спиной.

Для постороннего Моджахедин-э Халк – тайна за семью печатями. Их крупнейшая база находится в Париже: там они работают под эгидой своего политического крыла, Национального совета сопротивления Ирана. Даже некоторые участники группировки с трудом способны описать принципы и стратегию МЕК: смесь марксизма, ислама и национализма. После таинственного исчезновения Массуда Раджави в 2003 году организацию возглавляет его супруга Марьям. Сторонники Марьям и Массуда почитают их как гуру. Зеленоглазая Марьям – средних лет, с ненакрашенным лицом и безупречной линией бровей (каждая уважающая себя иранка, даже та, что старается выглядеть как можно скромнее, должна иметь идеально выщипанные брови) – носит платок, полностью закрывающий линию волос. Она больше похожа на консервативную домохозяйку из пригорода, чем на главу крупнейшей диссидентской группировки в Иране. Ее убаюкивающий низкий голос буквально завораживает европейских и американских политиков, которые, наслушавшись ее пылких речей о свободном Иране, охотно поддерживают МЕК в борьбе с иранским правящим режимом.

МЕК тратит миллионы, пытаясь привлечь на свою сторону правительства западных стран. Поддержка западных политиков, их одобрительные речи – все это хорошо оплачивается. МЕК готовится к революции. Или к атаке США или Израиля. Или к тому моменту, когда можно будет перехватить власть у духовенства и уничтожить режим.

Первое собрание МЕК, на котором побывал Дариуш, состоялось в церкви. На нем присутствовало около пятидесяти человек: улыбчивые домохозяйки средних лет, молодые профессионалы, студенты и несколько американцев. Из них лишь несколько были полноценными членами; остальные называли себя сторонниками. Женщины носили платки, опущенные низко на лоб. Обращались друг к другу хахар, сестра, или барадар, брат.

Американцы на все лады восхваляли «борцов за свободу». Приносили новости о сенаторах, согласившихся поддержать МЕК (за щедрый гонорар). Глубоко почитаемый лидер местной ветви, барадар Ферейдун, вещал о нарушении прав человека в Иране, о том, как людей сажают в тюрьмы и пытают. Прокручивал на проекторе фотографии повешенных на кранах, исхлестанные спины, узников с пустыми глазами. Почти все жертвы были членами группировки. Дариуш пылал от ярости.

После они сидели за столиками, ели зерешк поло ба мург – рис с барбарисом и курицей – и разговаривали о детях и работе. Все это больше смахивало на встречу городского совета, чем на собрание группировки бунтовщиков. Дариуша поразило то, как буднично все выглядело. Арезу потеплела, открылась, вела себя совсем не так, как обычно на публике. Он еще не видел ее такой счастливой.

Так собрания вошли в его жизнь. Его все больше возмущали зверства Исламской республики в отношении членов МЕК. Барадар Ферейдун выделял Дариуша, проводил с ним больше времени, чем с остальными. Он стал откровенничать с ним, рассказал, отчего хромает, – он повредил ногу в ходе тайной операции, когда погиб его товарищ, ставший мучеником войны. Он раскрывал Дариушу секретные сведения, говорил, что у группировки есть шпионы в системе – члены МЕК, занимающие посты в правительстве. Некоторые даже работали в местах испытания ядерного оружия. Вскоре Дариуш тратил по нескольку часов в день, прослушивая диктофонные записи лидеров МЕК. Не верить тому, что они говорили, было невозможно. Он занялся сбором средств в поддержку группировки и узнал, что главная база МЕК находится в лагере Ашраф. Он надеялся, что его отправят туда. Ситуация в его родной стране граничила с чрезвычайной; надо было действовать. Дариуш как попугай твердил услышанные от брата Ферейдуна слова: «Наш народ любит нас и ждет, чтобы мы спасли его от ада».

БАБАХ. Звук, похожий на взрыв бомбы. Дариуш инстинктивно нырнул под кровать. БАБАХ, БАБАХ, БАБАХ! БАМ! Что-то со свистом пролетело за окном. Во время учений он слышал звуки разных артиллерийских орудий, но эти были ему незнакомы. Кто-то вскрикнул, а потом, кажется, рассмеялся. Дариуш подполз к окну и увидел, как в небе расцветает сноп белых искр. Он и забыл, что сегодня чахаршанбе сури – фестиваль огня.

Его послали в Тегеран в навруз, мусульманский Новый год. В Иране он совпадает с первым днем весны. В МЕК считали, что это хорошее прикрытие – именно в навруз изгнанники возвращались на родину и навещали родных. Вот только с заданием придется подождать. В ожидании он читал книги, которые принес Киан. Среди них оказалась одна из его любимых – «Марксизм и прочие ошибки Запада: исламская критика» Али Шариати.

Дариуш пошел прогуляться. В городе сотни детей прыгали через костры, разведенные прямо посреди улицы. Они пели древнюю зороастрийскую мантру, согласно поверью сжигающую неудачу и болезни. Девчонки и мальчишки играли в догонялки с бенгальскими огнями в руках. На Вали-Аср запускали хлопушки. Машины встали в глухую пробку; из окон гремела музыка и высовывались пассажиры. Правительство пыталось запретить чахаршанбе сури, языческий пережиток зороастризма, объявленный режимом антимусульманским. Но навруз и связанные с ним обычаи занимали в иранской культуре не менее важное место, чем мусульманские праздники, и как бы правительство ни старалось, эту битву им было не выиграть. Он изумленно смотрел на празднующих, поражаясь, как можно радоваться чему-то в таких обстоятельствах. Он не понимал, почему замечает так много несоответствий между тем, что ему говорили в МЕК, и реальной ситуацией в стране. Но даже эту ситуацию можно было увидеть сквозь призму группировки: эти храбрые ребята демонстрировали дерзкое неповиновение. В переулке группа подростков танцевала и хлопала в ладоши; кое-кто даже запрыгнул на капоты машин, пел, раскачивая бедрами; одна из девушек сняла платок и размахивала им над головой под одобрительные возгласы толпы. Дариуш понял, что оказался в эпицентре массового акта протеста.

Когда Дариуша отобрали для миссии, Арезу сказала, что гордится им как никогда. Преданность Дариуша не прошла незамеченной для старших членов группировки; они видели, что он готов умереть в борьбе против Исламской республики. Его недавнее вступление в МЕК не имело значения; здесь действовали другие правила. Люди, состоявшие в организации годами, жертвовали деньги (это должны были делать все), предлагали свои услуги, но так и не продвинулись в иерархии, так и не приблизились к верхушке избранных. Готовность отдать себя целиком – вот что ценилось превыше всего. Дисциплина, самопожертвование и преданность. Дариуша отправили в Париж, где он познакомился с высокопоставленными руководителями МЕК. Он на всех производил отличное впечатление. С головой окунувшись в идеологическую подготовку, он описывал свои чувства к Раджави в подробных отчетах и заучивал их речи наизусть. Тогда-то его и решили отправить в лагерь Ашраф в Ирак готовиться к заданию.

В лагере царили строгие порядки. Дариуша ждала интенсивная программа подготовки: его учили обращаться с оружием и ручными гранатами, делать бомбы, выслеживать жертву, использовать жучки и оборудование для видеонаблюдения и стрелять по мишеням. Женщины и мужчины тренировались отдельно. О похотливых помыслах надлежало сообщать. Для очищения ума Дариуш посещал обязательные групповые «исповеди»; ему казалось, что они сближают его с братьями и сестрами. Многие здесь, как он, разорвали все связи с семьей. Им постоянно внушали, что на родине у МЕК много сторонников. Никто не мог сказать наверняка, сколько активных членов группировки проживает в Иране, но Дариуша заверили, что речь идет о большой действующей сети и на месте ему будет помогать команда преданных делу людей.

Настал день убийства. Утром Дариуш выполнил дыхательные упражнения, чтобы успокоить нервы. Все было спланировано. Он уже несколько недель следил за бывшим начальником полиции. В первое утро после национальных праздников он вышел из дома на рассвете, надев грязную старую одежду и поношенную обувь. Чуть позже пяти утра он прибыл на улицу, где жила цель, и присел в тени. Его никто не видел.

Каждый день бывший начальник полиции ездил в небольшой офис. Он сам вел машину и ехал один – не то что во времена службы, когда его возили на пуленепробиваемом авто с конвоем охраны. Дариуш решил, что выполнить задуманное будет легко. Он выстрелит, когда цель будет возвращаться домой с работы в час пик.

Киан нашел водителя, который поможет Дариушу бежать, – молодого механика, совсем недавно поступившего в МЕК и мечтавшего о том, чтобы весть о его преданности достигла ушей Раджави. На выходе из квартиры он опустил руку Дариушу на плечо и произнес:

– Я готов умереть за правое дело.

Дариуш пожал его руку:

– Я тоже.

Точно вовремя бывший начальник полиции вышел из здания и сел в машину. Они последовали за ним. Впереди образовался затор; начальник замедлил ход. Дариуш постучал водителя по спине – это был сигнал. Тот подъехал к машине начальника полиции вплотную – через окно Дариуш видел волосы на затылке жертвы. Он выстрелил. Увидел, как посыпались осколки. Оглянулся, все еще сжимая в руке автомат. Повсюду были брызги крови. Начальник полиции лежал на руле. Он шевелится? А потом Дариуш взлетел. И с глухим ударом приземлился на асфальт. Было трудно дышать. Его прижали к земле; он чувствовал запах гудрона и шероховатость гравия. В теле пульсировала боль. Все плыло перед глазами. Сколько времени прошло, прежде чем он понял, что случилось? Одна минута, две, десять? Он не знал.

Постепенно все сложилось: кто-то или что-то врезалось в мотоцикл, и его подбросило в воздух. На него набросились три офицера полиции. Он обмочился. Его водитель пропал. Полицейские под прицелом заставили его встать, и в этот момент он понял: все кончено. Товарищи из группировки предупреждали: если тебя поймают, то будут безжалостно пытать, возможно, годами. Тебя будут насиловать. Он вспомнил фотографии. Вот зачем ему пилюля с цианидом. Она все еще была на месте, несмотря на аварию. Он прокусил оболочку. Почувствовал, как выплескивается жидкость. Девять секунд: ему сказали, что яд подействует через девять секунд. Но прошло уже пятнадцать – или, когда умираешь, время замедляется? Дариуш зажмурился и сосредоточился на смерти. Но он не умирал. Прошло уже тридцать секунд. Наверное, в МЕК ошиблись со временем действия яда: он уже понял, что они часто ошибались.

– Я сказал, садись в фургон!

Дариуш открыл глаза. Он все еще был жив, хотя прошло больше минуты. Он сделал нетвердый шаг вперед.

– Он под кайфом. Вот ушлепок, а?

По пути в полицейский участок он не умер. В МЕК не только карты устарели, но и цианид. Наверное, у него кончился срок годности. Яд испарился. В отличие от него: теперь ему грозили годы пыток и надругательств.

В участке с него сняли наручники и заперли в маленькой камере. Полицейские почему-то даже не обыскали его. Хорошо, что он вернулся к торговцу оружием за гранатой. Она все еще была у него за поясом. Как только полицейский закрыл за собой дверь, он выдернул чеку. Но граната взорвалась раньше, чем он успел поднять ее к голове. Он увидел, как его рука летит через камеру. А потом потерял сознание.

Судья выглядел усталым. Было время, когда он сотнями отправлял этих идиотов на расстрел или в газовую камеру; тогда его авторитет выражался в четырех кратких и ясных слогах – хокм-э эдам, смертная казнь. Он взглянул на стоявшего перед ним Дариуша. Тот трясся от страха. Вместо правой руки у него была забинтованная культя. Его адвокаты сказали, что ему промыли мозги; он искупил свое преступление. Он никого не убил: пуля всего лишь оцарапала бывшему начальнику полиции шею. Теребя шариковую ручку, судья вынес вердикт.

Улица Фатеми, центр Тегерана, несколько лет спустя

Над головой жужжали галогеновые лампы, отбрасывающие на лица нездоровый синий отблеск, отчего щеки казались впалыми, а круги под глазами – более отчетливыми. В старом офисном здании на пластиковых стульях в тишине сидели три семьи. На пластиковом столе перед ними стоял чай в маленьких чашках; к нему никто не притронулся. Все смотрели на дверь. Вошел Дариуш в джинсах и накрахмаленной белой рубашке. За ним еще трое мужчин со склоненными головами; они оглядели комнату. Послышались всхлипы. Троих мужчин окружили. Матери прижимали сыновей к груди; один мужчина упал на колени; сестра гладила брата по голове; отец закрыл лицо руками, запястья намокли от слез. Один из трех вошедших не виделся с семьей двадцать лет. Он раз за разом твердил: «Простите».

Дариуш стоит в углу и смотрит, баюкая грубый пластиковый протез, присоединенный к культе. Он много раз был свидетелем таких встреч, но до сих пор каждый раз плачет. Трое мужчин, вошедшие за ним, – бывшие члены МЕК; теперь их, как и Дариуша, считают дезертирами. Они вспоминают время, проведенное в организации. Рассказывают о промывании мозгов, сожалеют о содеянном. Дариуш молча кивает. Он вспоминает избиения и публичные исповеди в лагере Ашраф; его товарища заставили признаться в том, что он мастурбировал (это было строго запрещено). Вспоминает изоляцию, запрет покидать маленький лагерь, строгое разделение полов – одному из вернувшихся не разрешали общаться с женой пятнадцать лет, хотя они оба жили в лагере. Он вспоминает, как семьи членов МЕК приезжали в лагерь и умоляли дать увидеться с родными. Вспоминает, как сам был частью этой секты.

После неудавшегося покушения на бывшего начальника полиции Дариуша отправили в военный госпиталь. Врачи и медсестры ухаживали за ним, пока он не поправился, чтобы отправиться в тюрьму. Ему дали пожизненный срок. Позднее его сократили до восьми лет. Почти четыре года он отсидел в тюрьме Эвин. Дариуша поместили в крыло для политзаключенных; его сокамерниками были диссиденты и студенты. Именно в тюрьме ему наконец открыли глаза, в тюрьме он узнал правду о своей стране и понял, что все это время МЕК пичкали его ложными сведениями. Он клянется, что его не пытали.

Никто не знает, почему Дариуша не приговорили к смертной казни, почему наказали так мягко. Скорее всего, он заключил сделку: свобода за инсайдерскую информацию о МЕК. Иранцы любят теории заговоров, поэтому предполагали разное: кто-то утверждал, что Дариуш с самого начала был шпионом правящего режима. Правда это или нет, со стороны правительства это был умный ход: когда Исламская республика объявила амнистию для дезертиров, многие бывшие члены МЕК вернулись на родину. После падения режима Саддама Хуссейна МЕК в Ираке стали не рады, и условия в лагере Ашраф ухудшились. Случай с Дариушем – членом МЕК, заслужившим прощение Исламской республики, – стал уловкой, призванной ослабить организацию и заманить в Иран и других ее членов. Как только Дариуша выпустили из тюрьмы, при поддержке правительства он помог создать благотворительную организацию, занимающуюся спасением рекрутов МЕК и помогающую им воссоединиться с родными.

Когда семьи уходят, Дариуш закрывает офис и идет домой. Они с матерью встречаются в кафе «Йекта» на Вали-Аср: в молодости она пила там молочные коктейли и ела бургеры. С тех пор почти ничего не изменилось: та же желтая вывеска и интерьер в стиле 1970-х. Когда его освободили, мать прилетела в Тегеран, и он убедил ее остаться.

Арезу отреклась от него, как и остальные из МЕК; его считали предателем. Он пытался связаться с ней, убедить ее оставить группировку, но она оборвала с ним все контакты и так и не вышла на связь.