Текст книги "Город лжи. Любовь. Секс. Смерть. Вся правда о Тегеране"

В Тегеране разговоры о политике ведутся повсюду. Даже курильщики крэка из южного Тегерана в минуты просветления мнят себя экспертами-политологами. Ни одна поездка в такси не обходится без того, чтобы водитель не сообщил вам свое развернутое мнение о последнем политическом скандале и противостоянии сил. Разговоры о политике внушают людям чувство, что будущее не бесконтрольно и их голос имеет значение; они ощущают себя не просто беспомощными наблюдателями. В стенах своего дома, в своей машине большинство простых иранцев на редкость свободно высказывают недовольство. Для тех, кто чувствует, что за ним не наблюдают, нет запретных тем. Политики и официальные лица поливают друг друга грязью и забрасывают обвинениями; рядовые граждане видят это и думают, что могут делать так же. Говорят, сейчас люди свободнее высказывают свое мнение, чем при шахе, – тогда многие боялись плохо отзываться о правителе даже у себя дома.

После революции для многих религиозных и рабочих семей настало время благополучия. Особенно много таких проживало в Мейдан-э Хорасан. Именно исламская революция возвысила людей вроде Хаджи-ага. Беднейшие слои общества смогли воспользоваться финансовыми льготами, неожиданно предоставленными правительством. Для фабричных служащих установили минимальное жалование, сократили рабочий день. С началом войны начались дотации на продукты питания, и многие основные продукты – хлеб, сыр, сахар, масло – выдавались бесплатно за счет государства. Но дело было не только в росте экономического благополучия. Уважение – вот что обрели жители Мейдан-э Хорасан. Если прежде им казалось, что их вытесняют на задворки нового современного Тегерана, который строил шах, что они существуют в месте небытия между развитием и традицией, с пришествием исламского режима общество приняло их и сделало своей важнейшей частью. Шах мечтал об изменениях и делал все, чтобы Иран стал страной первого мира; но люди вроде Хаджи-ага испытывали страх перед миром, с которым не имели ничего общего. Хотя в отличие от своего отца шах не запрещал ношение хиджаба и чадры, в годы перед революцией их надевали лишь представители низших сословий. После свержения шаха традиционалисты перестали быть чужаками в своей стране. Их вера и образ жизни получили печать одобрения государства; более того, они стали образцом для подражания. Государство говорило с ними на языке религии, и они понимали этот язык и чувствовали себя приближенными к государству. Большинство никогда не интересовались политикой, но интеграция в общество всколыхнула в них страстную приверженность правящему режиму. При этом выигрывали обе стороны. Набожность низших сословий оказалась очень на руку правящему режиму, особенно после того, как абсолютную власть духовного лидера прописали в конституции. Хомейни ввел виляйат-э факих – правление исламских богословов, дающее ему безграничную и неоспоримую политическую власть над субъектами. Поскольку «одобренный Богом» режим теперь был на их стороне, у жителей Мейдан-э Хорасан отпала нужда сомневаться в его правомерности.

Соседи Сумайи придерживались общих принципов: девушка должна была хранить девственность до брака и носить строгий хиджаб. Хотя степень религиозности каждого разнилась, отношение к вере было одинаковым. Но в политике взгляды расходились. В Мейдан-э Хорасан не существовало деления на два полярных лагеря – сторонников и противников режима. Вариаций было бесчисленное множество.

– Все еще собираешься голосовать за эту обезьяну, Ахмакинежада? – спросил Масуд из соседнего дома, заменив «Ахмад» на «ахмак» – тупица.

– Зато он не даст Америке нас запугать.

– И он хоть не мулла, – добавил Масуд, зачерпнув горсть фисташек.

Масуд молился каждый день и был в Мекке. Но он презирал мулл и считал их причиной всех бед – от плачевного состояния экономики до коррупции. Воспитание в традиционной семье – сонати – и соблюдение норм ислама не делало человека автоматически сторонником режима. Масуд верил в необходимость отделения церкви от государства и не поддерживал абсолютную власть Высшего руководителя. Большинству его соседей исламская революция оказалась на руку, но жизнь Масуда осталась неизменной.

Фатеме крикнула с кухни, что муллы ни в чем не виноваты; виноваты политики.

– Мы оказались в дерьме из-за этих хитрых лис, англичан, – заметил Аббас, местный зеленщик.

Энгелестан всегда пользовался дурной славой – иранцы считали, что британцы приложили руку к длинному списку преступлений, совершенных в Иране. Например, при поддержке британцев произошел переворот 1953 года, в ходе которого сместили любимого иранского премьер-министра Мосаддыка. А согласно популярной теории заговора, в свержении шаха участвовала радиостанция Би-би-си.

– Да все они виноваты, они прогнили насквозь, и Ахмадинежад хуже всех в этой шайке. Он ничего не смыслит в экономике и сгубит страну, – возмущался Али, базаари, торговец электротоварами. Его жена и дочери носили чадру, но сам он считал, что ношение хиджаба должно быть добровольным.

– Ахмадинежад – лучшее, что произошло с этой страной за долгое время. Цены на нефть растут, он честен и понимает, что нужно простому народу, – сказал Хаджи-ага.

Ему поддакнули женщины с кухни.

Разговор шел обычным чередом: от политики перешли к экономике, затем к обсуждению личных проблем. Как и мать, Сумайя была равнодушна к политике, но обе они были преданы Высшему руководителю, Али Хаменеи, и готовы исполнять любую его волю. Иногда его выступления по телевидению трогали их до слез. Высший руководитель был святым, наместником Бога на земле; его почитали не меньше имамов. Его божественная сущность воплощала волю Аллаха. Грязный мир политики не мог его запятнать, так как его роль на земле была чиста: обеспечивать соблюдение исламских законов и практик. Высший руководитель принял власть от Хомейни, спасшего страну от морального разложения. Хомейни считали спасителем бедноты. Эти двое стариков были героями Сумайи, и она не терпела критики в их адрес.

Вскоре женщины перешли от политических дискуссий к другим темам – отчасти потому, что находились в другой комнате, но главным образом из-за того, что не терпелось обсудить последние новости. После двадцати лет брака Батул-ханум получила развод, став единственной разведенной женщиной старше пятидесяти в их квартале. Причин развода никто не знал, но это был скандал.

– В чем смысл? – недоумевала Фатеме. – Спустя столько лет, я просто не могу понять. Как она могла так поступить с детьми? Теперь им жить с этим позором.

На самом деле развестись Батуль-ханум уговорили дети. Всей семье надоело терпеть домашнее насилие со стороны главы семейства, опиумного наркомана, чья пагубная привычка разрушала их жизнь. Женщина может развестись с мужем только с его разрешения, но разрешение не нужно, если она докажет, что муж не выполняет супружеские обязанности (по причине импотенции или невменяемости). Дочь Батуль втайне сняла отца на видео, когда тот бил Батуль-ханум и курил опиум. Увидев зернистую телефонную съемку, судья тут же дал Батуль-ханум развод. Теперь ей предстояло ощутить на себе все последствия развода в Мейдан-э Хорасан, где разведенную женщину считают распущенной. Тайком от жен, с презрением обсуждавших развод Батуль-ханум, несколько мужей уже сделали ей непристойные предложения. В ответ Батуль-ханум отхлестала их по щекам. Пощечины не удостоился лишь муж Озры: он был богат и красив.

– Развод – это предательство по отношению к себе и Богу, – заявила Сумайя.

– Сейчас все разводятся, и посмотрите, что творится с нашим обществом. Развестись стало легче, чем открыть счет в банке. Во всем виновато правительство! – отрезала Хамиде.

Она не знала, что ее лучшая подруга Акрам уже больше десяти лет умоляла мужа дать ей развод, но тот отказывался. Сама Хамиде скрывала, что курит опиум, и считала эту привычку гораздо более социально приемлемой, чем развод.

Опиум веками был частью иранской культуры. Этот наркотик не знал делений на классы, служа панацеей от всех болезней, включая скуку и безработицу. Опиум курили на Вали-Аср и за ее пределами.

Накрыли на стол, и горы яств отвлекли проголодавшихся гостей от разговоров о разводе и политике. В этот момент кто-то позвонил в домофон. Пришла сестра Фатеме Захра, которую та не видела пять лет. Они поссорились из-за денег, как часто бывает в городе. Фатеме попросила в долг, а Захра ответила, что денег нет. Это была наглая ложь. Захра вышла за богатого торговца коврами; ее муж, Мохаммад, стремительно взбирался по социальной лестнице, и жили они все роскошнее. Захра не приглашала Фатеме в свой новый дом, опасаясь, что, увидев серебро и итальянскую кожаную мебель, та догадается, что теперь Захра живет богаче всех, кто остался в Мейдан-э Хорасан. Мохаммад и Хаджи-ага не вмешивались. Прежде они пытались примирить соперничающих сестер, но ничего хорошего из этого не вышло: зависть и злоба обрушились и на них. Недавно до Фатеме дошел слух, что Захра раскаивается в своем поведении, но что важнее – у нее обнаружили диабет. Услышав голос Фатеме по домофону, Захра заплакала, а когда младшая сестра пригласила ее на праздник в честь паломничества Хаджи-ага, разрыдалась в голос. Но главное – Хаджи-ага теперь не нуждался в займах и ради примирения с сестрой не пришлось бы расставаться с деньгами.

Диабет оказался Захре к лицу. Морщины на располневшем лице разгладились. Рядом с ней стояли Мохаммад и их двое взрослых сыновей; один привел с собой жену. Они источали запах денег, который нельзя было спутать ни с чем. Амбра и мускус. Гладкая, как бархат, телячья кожа. Чадра из мягчайшего шелка. Отяжелевшие от золота пальцы и уши. Мохаммад нес огромную корзину с пестрыми цветами, украшенную пастельными лентами, – щедрый подарок, ведь цветы теперь стоили недешево. Сыновья щеголяли стильными западными костюмами, сшитыми на заказ, без примеси полиэстера. Все трое мужчин были чисто выбриты. Они выглядели современной семьей, сонати, и когда вошли в комнату, Хаджи-ага ощутил укол зависти. Такой он мечтал видеть свою семью.

Мохаммад слышал о том, что зять ударился в религию, и относился к Хаджи-ага с уважением. Сам он занимался бизнесом, а на дела духовные не оставалось времени. Он поздравил Хаджи-ага с возвращением из поездки, а сестры обнялись и тут же скрылись на кухне.

Старший сын Захры Амир-Али всеми силами противился встрече с родственниками, но войдя в дом Хаджи-ага, понял, что у него есть причина остаться: Сумайя. Он поразился ее превращению из гадкого утенка в привлекательную юную девушку. У Сумайи были зеленые глаза, красивый прямой нос и алые губы бантиком, безупречная кожа и незаметный макияж. Дома она носила черные с блестками балетки, а не уродливые пластиковые шлепанцы, как большинство девчонок в квартале. Когда она отпустила чадру, он увидел прядь мелированных волос и мочку уха с тремя сережками. Амир-Али поразился: он не думал, что у его бедной кузины с Мейдан-э Хорасан несколько дырочек в ухе. Такие детали были для него очень важны. Они означали, что она поймет его мир.

Амир-Али хотел жену с традиционными взглядами, но чтобы она понимала, как важно хорошо выглядеть. В его представлении девушки, носившие чадру, делились на две категории. Простушки в уродливых неуклюжих тапках или волчицы в черных покрывалах с гладкими от ботокса лбами и туфлями на острой шпильке (те, что побогаче, покупали вульгарные «лабутены» с красными подошвами в Дубае). Последние были слишком вздорными и лживыми; из них не вышло бы хороших жен.

В углу сидели молодые люди и украдкой поглядывали на Сумайю. В Амире-Али взыграла жажда соперничества. Она же его кузина – будь он проклят, если ее получит кто-то из этих нищих выскочек.

Между ними сразу промелькнула искра. Как только он вошел в дом, Сумайя залилась краской. У высокого, мускулистого Амира-Али был уверенный смех и точеные скулы. Она заметила, что с последней встречи нос у него уменьшился: орлиную горбинку, которая ей так нравилась, срезал скальпель пластического хирурга. Она всегда смеялась над парнями из их квартала, которые делали пластические операции. Дешевый хирург – дешевый нос. Большинству жителей Мейдан-э Хорасан сертифицированный пластический хирург был не по карману; вместо этого они делали ринопластику у местных специалистов. Получалось не всегда красиво. Но мастерски вылепленный нос Амира-Али был настоящим произведением искусства, признаком успеха и хорошего вкуса.

– За кого болеешь, Мохаммад-Реза? «Персеполис» или «Эстекляль»?

Как принято, Амир-Али завел с братом Сумайи разговор о футболе, но думал он вовсе не о Мохаммаде-Резе и не о двух противоборствующих футбольных клубах Тегерана, а о Сумайе. Его взгляд неотрывно следовал за ней, и Сумайе казалось, что он прожигает чадру. Она запахнулась плотнее, отчасти для удобства, но и потому, что чадра облегала изгибы ее грациозного тела. Амир-Али увидел, что она стройна и сексуальна. А то с девушками в чадре не поймешь. Сколько раз уже случалось, что под чадрой скрывался толстый живот и бедра со складками жира. Не такого «изобилия» он искал.

– А ты, Сумайя? Еще в школу ходишь?

Она покраснела.

– Да. – И поспешила прочь.

Разговаривать с парнем слишком долго было нельзя. В Мейдан-э Хорасан считалось, что с наступлением пубертата двоюродные братья и сестры переставали быть друг другу родственниками. С первых месячных Сумайе запретили без надзора играть с братьями, хотя иначе она тех и не воспринимала. Теперь их рассматривали как потенциальных сексуальных партнеров. «Парни и девушки – как вата и огонь! Стоит держать их подальше друг от друга, а не то жди пожара!» – говорила ее бабушка, когда Сумайя начинала возмущаться.

Браки между двоюродными братьями и сестрами считались счастливыми и заключенными на небесах, так как укрепляли семью и способствовали согласию. Выше всего ценился брак между детьми родных братьев; для такого союза существовало даже особое слово – «благословенный звездами».

Захра заметила, какие взгляды сын бросал на Сумийю. В этом возрасте гормоны бушевали. Когда все сели за софре – импровизированный стол, скатерть, брошенную на пол и уставленную блюдами с угощением (мужчины с одной стороны, женщины и дети с другой), – она схватила его за рукав и прошипела на ухо:

– Ради Бога, соберись. Если твои намерения не серьезны, даже не думай. С родными не шутят, особенно после всего, что случилось. Даже ты должен это понимать.

Не глядя на мать, он ответил:

– Мои намерения серьезны.

По возвращении домой Амир-Али рассказал родителям о своем плане. Он захотел жениться на кузине Сумайе. К его удивлению, они сразу согласились. Сумайя была идеальной кандидаткой в жены: скромная, застенчивая, превосходная домохозяйка. Большинство знакомых Амиру-Али тегеранок – даже совсем непривлекательные – вели себя так, будто их интимные части тела были сделаны из золота. Захра и Мухаммад давно мечтали, чтобы сын встретил хорошую девушку из традиционной семьи. Амир-Али был избалованным и несерьезным. Жена и ребенок научили бы его ответственности и наконец сделали мужчиной. Родители пытались свести его с дочками богатых базаари и промышленников, но у Амира-Али была плохая репутация. Его видели в игорных домах; он употреблял алкоголь; гулял направо и налево. Никто не хотел подпускать ловеласа к своим дочерям. Правда, и самого Амира-Али не прельщали богатенькие девчонки из религиозных семей: он не сомневался, что в глубине души они мечтали жить по-западному. Ему нужна была жена, понимающая его культуру и традиции. Честная женщина.

Амир-Али лишился девственности в шестнадцать, переспав с сорокапятилетней женой соседа. Он боялся, что их роман раскроется, она чувствовала себя виноватой, и в итоге они расстались, а он перешел на девушек своего возраста. В основном они терлись друг о друга и предавались невинным ласкам. Иногда занимались ла-паи, сексом «между ног». Он помещал член между плотно стиснутых ног девушки и двигался, как при половом акте. Ла-паи был самой популярной разновидностью секса у подростков и девушек постарше из традиционных и религиозных семей; эти девушки не могли похвастаться твердостью и набожностью Сумайи.

Периодически Амиру-Али и его приятелям везло, но это почти всегда был анальный секс – девственная плева должна была остаться неприкосновенной, а девушка – сохранить непорочность до брачной ночи.

«Парень женился на красавице, – так начинался один из любимых анекдотов Амира-Али. – Девушке с невероятной, ослепительной внешностью. И естественно, она твердила то же, что остальные: ко мне никто даже не прикасался! Все эти годы я хранила себя для тебя! В первую брачную ночь он обнаруживает, что это правда – она девственница. Парень не может поверить. Он на седьмом небе от счастья. Он идет к ее отцу и говорит: какой же вы молодец, у вас такая прекрасная дочь, вы так хорошо ее воспитали – она до брака оставалась девственницей. Как мне вас отблагодарить? Отец отвечает: “Не благодари меня – благодари ее мать”. И вот он идет и говорит то же самое ее матери, а та отвечает: “Не благодари меня – она сама смогла сохранить чистоту”. И вот, наконец, он возвращается к своей красавице-жене и говорит: “Спасибо, дорогая, за то, что уважала себя и сохранила непорочность”. Жена поворачивается к нему и отвечает: “Не благодари меня, благодари мою жопу!”»

Ребята всегда хохотали, услышав этот анекдот. Амир-Али с приятелями в шутку называли Тегеран «столицей анального секса».

Когда семья переехала в Шахрак-э Гарб, район среднего класса на северо-западе Тегерана, Амир-Али попал в другой мир. Он был очень хорош собой и наконец начал вести полноценную сексуальную жизнь. Вестником перемен стал его сосед Араш – крутой парнишка в рваных джинсах и солнечных очках от «Прада». У Араша были либеральные родители, вся его жизнь состояла из интрижек с девчонками и вечеринок. В этой части города некоторые девчонки соглашались заняться сексом после первого свидания. Амира-Али это совершенно не смущало, когда они прыгали на нем верхом, но он не хотел жениться на шлюхе. Он понял, что ему нужна одна из «своих». Среди либеральных, «светских» ребят он никогда не чувствовал себя своим. Сколько бы он ни тратил на дизайнерские шмотки, они всегда видели его насквозь. Поначалу им казалось прикольным, что его отец настоящий базаари, сумевший взлететь так высоко, но новизна ощущений скоро прошла. Мало того, ему не нравилось, что эти ребята позволяют женщинам быть такими независимыми; это не только портило женщин, но и лишало мужественности богатых сыновей; те не могли найти свое место в мире, пребывали в постоянной депрессии, хотя, казалось бы, имели все, о чем мог мечтать любой юноша из Мейдан-э Хорасан. Гораздо раскованнее Амир-Али ощущал себя с друзьями детства, в том числе с ребятами из религиозных семей, которые не одобряли его нынешний образ жизни. Те, по крайней мере, вели себя по-мужски; жены их уважали. Он общался с теми, кто был с ним на одной волне и отличался более гибким взглядом на религию. Они спали с проститутками, а когда у них появилось немного лишних денег, отправились на мальчишник в Турцию. По выходным, вечером четверга и пятницы курили траву и мет. Лучший друг Амира-Али Реза, чемпион по дзюдо, стал проводить все больше времени с трубкой для мета и меньше – на тренировках. Мет курили даже ребята из среднего класса, его соседи по Шахрак-э Гарб.

Но жизнь менялась: Амиру-Али исполнилось двадцать шесть, большинство его друзей женились, и они стали видеться все реже. Тогда он понял, что ему нужна жена.

Следующим же утром родители Амира-Али позвонили родителям Сумайи. Хаджи-ага был польщен, что Мохаммад посчитал Сумайю достойной своей семьи. Амир-Али мог бы выбрать любую девушку, но они предпочли Сумайю. Фатеме завопила: «Но она еще девочка! Она так молода!» В итоге договорились, что за Сумайей остается право выбрать себе мужа, хотя всех женихов – хастегар – должны одобрять родители.

Когда Сумайя вернулась из школы, Фатеме и Хаджи-ага смотрели телевизор. Мулла рассказывал что-то про девственниц в раю.

– Они вечно свежи, полны сил и молоды и никогда не стареют. И они непорочны! В Коране сказано, что их глаза опущены. Мы знаем, что этот взгляд называется хомаар (соблазняющий, манящий), но они не смотрят так на первого встречного – он предназначен для мужа! – Ведущий программы сиял. Обсуждение девственниц с духовником, вероятно, стало для него высшей ступенью карьеры.

– Дорогая, у тебя новый жених, – произнесла Фатеме, как только Сумайя шагнула на порог.

С тех пор как ей исполнилось пятнадцать, родители уже отвергли нескольких женихов, но она сразу поняла, о ком речь в этот раз. И никак не хотела, чтобы и его отвергли.

– Амир-Али хочет прийти на хастегари.

Хастегари – первый этап сватовства: жених с семьей приходят в дом невесты. Сумайе хотелось визжать от счастья. Но она лишь склонила голову и пожала плечами, всем своим видом показывая: подумаешь, важность.

– Мы ему откажем. Дорогая, ты еще слишком молода для замужества.

Тут на выручку ей пришел Хаджи-ага:

– Но Амир-Али – отличная партия! Они богаты. У нее будет хорошая жизнь. И они наши родственники…

– Что ж, если баба считает, что идея хорошая, пусть приходят, и я подумаю.

Хастегари назначили на следующий вечер.

Фатеме видела, как загорелись глаза дочери, и ее это обеспокоило. Сумайе польстило внимание стильного и утонченного кузена. Но будет ли их брак счастливым? В этом Фатеме сомневалась. Ей нужен был совет. А она доверяла советам лишь одного человека – муллы Ахмада. В такие моменты Фатеме обращалась к мусульманскому прорицанию, а мулла Ахмад отменно гадал на Коране. Гадание на Коране – эстехаре – решало все личные неурядицы, занимало всего около четырех минут и проводилось по телефону. Фатеме задавала вопросы, мулла Ахмад консультировался с Кораном и отвечал решительным «да» или «нет». Вот и все! Проблема решена. Мулла Ахмад никогда не ошибался. Разумеется, как и в любом бизнесе, в гадании были шарлатаны. Жулики в тюрбанах, наживающиеся на несчастье и боли людей. Некоторые муллы брали за предсказания огромные суммы. Некоторые даже предлагали магические заклинания за сдельную оплату. Однажды Фатеме ездила к мулле в Кум – священный город к юго-западу от Тегерана. Мулла прослыл точностью своих предсказаний. Его окружала небольшая группа мужчин, сидевших на полу по-турецки, подняв руки; они ждали своей очереди, чтобы задать вопрос. Помощники с телефонами отвечали на постоянные звонки. Мулла работал быстрее биржевого маклера: длинным и тонким осколком верблюжьей кости (чтобы не замарать Коран прикосновением немытых рук) он открывал священную книгу в случайном месте, быстро просматривал соответствующий отрывок и выкрикивал ответ. Простым перелистыванием страниц решались любые вопросы – от владения собственностью и права наследования до любви и супружеской измены. Фатеме наблюдала за муллой из-за прозрачной зеленой занавески, отделявшей женскую половину от мужской. Ассистент прижал трубку к уху муллы.

– «Да» на первый вопрос, «нет» на второй. – Щелк.

Мужчина протянул мулле свой мобильник.

– Нет, плохо, грядет опасность.

Мальчик прошептал что-то ему на ухо.

– Ужасно. Вас ждет много трудностей.

Когда мужчины закончили с вопросами, женщины стали наперебой выкрикивать свои.

– Можно ли одолжить денег у сестры? – спросила Фатеме.

– Безусловно. Исход будет очень удачным.

К тому мулле Фатеме больше никогда не ходила.

Но мулла Ахмад – с ним все было иначе. Он пользовался уважением. Фатеме сделала такой вывод, глядя на его клиентуру, состоявшую из высшего сословия, круга избранных, более образованных и менее наивных, чем она сама; а также на основе того, что он происходил из старинного рода мулл. Мулла Ахмад был добрым человеком и брал плату за прорицания лишь изредка; ему и так достаточно платили. За одну часовую проповедь он мог получить 500 тысяч туманов – месячное жалованье учителя. А его нанимали для похорон, молитвенных собраний и праздников. Впрочем, от подарков он никогда не отказывался. После первой встречи Фатеме сунула ему пухлый конверт с деньгами, и мулла Ахмад тут же дал ей телефон своей горячей линии, сказав, что она может звонить ему хоть днем, хоть ночью и он всегда ответит.

Увидев на экране мобильного номер Фатеме, мулла Ахмад немедленно снял трубку. Как принято, Фатеме вежливо расспросила муллу о семье и здоровье и лишь потом задала главный вопрос:

– Сегодня к Сумайе придет свататься сын моей сестры. Будет ли их союз благополучным?

Пауза. Мулла Ахмад открывал Коран.

– Не могу сказать ничего плохого или хорошего. Все зависит от чистоты их сердец. Если они сами хотят вступить в брак, пусть будет так. Остальное время покажет.

Фатеме надеялась услышать совсем не такой ответ, но, по крайней мере, мулла не ответил категорическим «нет». Она расслабилась и пересказала прорицание муллы Хаджи-ага. Тот, в свою очередь, испытал облегчение. Теперь все зависело от молодых.

В ту ночь желание, пульсировавшее у Сумайи между ног, было особенно сильным. Она всегда противилась этим ощущениям, зажмуривала глаза и повелевала похоти оставить ее тело в покое. Она даже перестала вытираться полотенцем, опасаясь, что ее собственное прикосновение пробудит запретную страсть. В такие моменты она всегда молилась Богу и просила у него прощения. Она никогда не поддавалась похоти, не считая одного раза, когда была совсем маленькой. Ее бабушка цитировала строки из Корана, до смерти перепугав Сумайю последствиями такого греха: «А те, кто ищет других путей удовлетворения похоти, кроме этих (в роли жены или наложницы), преступают закон».

Чтобы разрешить свои личные сомнения, Сумайя часто консультировалась с сайтом «Найди фетву». На этом сайте она прочитала пространный ответ врача, рассуждавшего о психологическом вреде мастурбации и ее пагубном влиянии на нервную систему. Врач советовал, как бороться с желанием: заниматься спортом, читать о пророках, соблюдать посты, отвергать все, что вызывает порочные мысли, избегать нерелигиозных людей, посещать религиозные церемонии, не сидеть без дела и вступить в брак. Каждый ответ заканчивался вездесущим «Аллах знает лучше». Сумайя беспрекословно выполняла все указания.

На сайте Высшего руководителя неизвестный разместил пост: «Во время Рамадана я разговаривал по телефону с женщиной (она мне не родственница), и, хотя не мастурбировал и не звонил ей с целью получить сексуальное удовлетворение, у меня произошло семяизвержение. Значит ли это, что я нарушил пост? Если да, то как искупить свою вину?» Взволнованный мужчина получил ответ: «Если обычно вы не получаете сексуального удовлетворения от телефонных разговоров с женщинами и это не приводит к семяизвержению, в данном случае, поскольку семяизвержение произошло не в результате мастурбации, пост не нарушен и в покаянии нет необходимости».

Сумайя любила Бога больше всех на свете и не собиралась рисковать своими отношениями с ним, мастурбируя без надобности. Она чувствовала близость Бога; он был ее лучшим другом и защитником. Она знала, что некоторые люди не верят в Бога, и жалела их; для нее это означало не верить в себя. Сумайя не могла представить более бессмысленного существования. Она также любила имамов. Ее любимым был имам Махди – она всегда называла его имам Заман, «повелитель времени». Махди все еще был жив, просто никто не знал, где он. Бог его спрятал. Каждой молекулой своего тела Сумайя верила, что перед судным днем Махди появится и спасет мир от зла. Он отвечал на все ее молитвы – это было не простым совпадением, а доказательством его силы.

Сомнения и нерешительность не давали Амиру-Али спать всю ночь. Что, если он ошибся насчет Сумайи? Что, если ему только показалось, что она красива?

– Если решишь, что не хочешь жениться, начни есть огурцы, – услужливо предложила Захра, почувствовав, что энтузиазм сына поутих. – Я поговорю с Фатеме и скажу, что против брака, потому что девочка еще молода.

– Что, если у них не будет огурцов?

– Что за глупости! У всех есть огурцы! Ты когда-нибудь был в доме, где не подавали огурцов?

Конечно же, мать была права.

У Сумайи и Фатеме была похожая тактика. С годами у них выработался сложный тайный код, состоящий из покашливаний, замечаний о погоде и внезапного желания попробовать тот или иной фрукт или орех. Сегодня они решили, что если Сумайя возьмет гроздь винограда, это будет означать, что она влюблена.

Сумайя надела свой лучший наряд: красивую белую рубашку и элегантные узкие черные брюки. Им предстояло остаться под чадрой, а вот туфли из змеиной кожи на каблуках будут на виду. В ее комнате над столом висел портрет имама Али. Его задумчивые зеленые глаза, густо обведенные черным карандашом, смотрели куда-то вдаль. Голова была повязана зеленым шарфом, и солнце из-за спины подсвечивало ее, образуя нимб. Из раны на его лбу чувственно стекали жирные капли крови – вниз по точеным скулам к красивой квадратной челюсти, поросшей шоколадной курчавой бородой. Под портретом, по обе стороны от лэптопа стояли синие стеклянные подсвечники из «Икеа», которые она купила в модном торговом центре «Джаам-э Джам» на Вали-Аср. Это был ее любимый магазин, где закупались стильные богатые тегеранцы. Ей хватило денег лишь на два подсвечника. Еще на столе были книги: «Гарри Поттер и философский камень», «Ночи одиночества» – любовный роман плодовитой иранской писательницы Фахиме Рахими – и Коран.

Когда пришел Амир-Али с семьей, Сумайя бросилась на кухню. Ее первой обязанностью было подать чай. Если девушка принесет поднос с чаем, не разлив ни капли, из нее получится хорошая невеста. Не все семьи всерьез воспринимали этот обычай, а ее семья вовсе смеялась над ним. Стоило Сумайе войти в гостиную, и Мохаммад-Реза стал корчить ей рожи.

– Ах ты, чертенок, хватит меня смешить! Сейчас пролью на тебя нарочно!

– Ба-ба, какой вкусный чай, – приветливо улыбнулась Захра.

Подавая чай Амиру-Али, Сумайя наклонилась и осмелилась заглянуть ему в глаза. Он смотрел на нее в упор. У нее затряслись руки. Она скорее пошла на кухню, чтобы перевести дыхание.

Фатеме передала по кругу блюдо с фруктами. Захра не отрываясь смотрела на огурцы. Амир-Али взял персик.

– Может, вам лучше поговорить наедине? – спросила Фатеме, учуяв напряжение.

Захра согласилась.

Сумайя и Амир-Али сели на пол в комнате Мохаммада-Резы на расстоянии метра друг от друга. Приличное расстояние. Он пожирал ее взглядом жадного зверя.

Сумайя откашлялась:

– Хочу тебя кое о чем спросить.

– Спрашивай о чем угодно, но ты такая красивая, что я вряд ли смогу сосредоточиться.