Текст книги "Город лжи. Любовь. Секс. Смерть. Вся правда о Тегеране"

Сумайя нервно хихикнула. Она приготовила список из одиннадцати вопросов; надо было сконцентрироваться. От ответов зависело ее будущее. Она запахнула чадру. Когда она говорила, та распахивалась.

– Ты часто выходишь из себя?

Он разглядел под чадрой полоску бледной кожи.

– Никогда. Друзья говорят, что более спокойного человека не встречали.

На самом деле друзья часто ругали его за взрывной нрав.

– Как ты будешь обеспечивать семью?

– Я работал всю жизнь. Ты знаешь, что я работаю в компании бабы и надеюсь когда-нибудь занять его место.

Родители Амира-Али постоянно жаловались, что тот ни дня в жизни не работал.

– Ты молишься?

Он увидел белую рубашку, но не разглядел, большая ли у нее грудь. Да, он молился, по крайней мере сейчас – молил Бога, чтобы грудь у нее оказалась не с виноградинки. Даже сливки сойдут.

– Услышав азан, призыв к молитве, где бы я ни находился, я начинаю молиться. Это происходит на автомате. Даже если я читаю газету.

Амир-Али никогда не читал газет. И несмотря на многолетнюю принудительную зубрежку, так и не запомнил полный текст молитвы на арабском.

Сумайя улыбнулась и опустила руку. Он увидел ее длинную шею, острую ключицу с мягкой ямочкой над ней.

– Ты разрешишь мне продолжить учебу в университете и получить диплом?

– С такими глазами, как у тебя, разрешу что угодно.

Сумайя рассмеялась. Какой прекрасный смех. Не слишком громкий, не слишком дерзкий. О девушке можно многое сказать по тому, как она смеется. Мать Амира-Али предупреждала не доверять женщинам, смеющимся заливисто, – между громкостью смеха и моралью есть прямая связь, говорила она. Чем громче, тем распущеннее.

Сумайя задавала серьезные и формальные вопросы, но ее голос был нежным, а в глазах теплилась страсть. Амир-Али ловко увиливал от расспросов, врал напропалую, где-то недоговаривал. А Сумайя решительно продолжала, тщательно продумывая каждое слово. Они присматривались друг к другу, анализировали каждый шаг, каждый жест.

Амир-Али обычно легко догадывался, что творится в душе у девушек его круга. Он знал, чего от них ожидать. Нужно было лишь понять, что идет от сердца, а что напускное. Конечно, стопроцентную гарантию не мог дать никто, но по опыту он знал, что, скорее всего, Сумайя говорит искренне. Еще он видел, что она влюбилась в него по уши. Обычной тактикой тегеранских девушек было притвориться равнодушными, но Сумайя не играла в игры. Ее неискушенность и наивность делали ее еще более притягательной.

Сумайя же была еще слишком молода, чтобы понять, когда человек лжет, а когда говорит правду. Амир-Али показался ей самым обаятельным юношей из всех.

Примерно через час они вернулись в гостиную, где царило напряженное молчаливое ожидание. Сверля дочь ястребиным взглядом, Фатеме протянула гостям блюдо с фруктами. Сумайя взяла гроздь винограда и съела одну виноградину. Фатеме подскочила и зашептала на ухо Хаджи-ага, чтобы нес ширини – сладкие пирожки, знак, что свадьба состоится.

Закрутились колеса подготовки к свадьбе. На церемонии бале-борун – объявление помолвки – Амир-Али преподнес Сумайе шесть золотых браслетов, огромный букет цветов и шелковую чадру. Затем родители жениха и невесты начали торговаться за мехрие – приданое, своего рода мусульманский брачный договор, обеспечивающий женщине содержание после развода. Сумайя слышала, как Фатеме и Хаджи-ага оспаривают ее ценность.

– Сумайя – красивая, образованная девушка, и Амир-Али получит ее в лучшем возрасте! Она отдаст ему лучшие годы своей жизни!

– Я понимаю, что она бесценна, Фатеме-джун, но мы деньги на деревьях не выращиваем.

Обычно переговорами о приданом занимались мужчины, но две сестры снова перехватили инициативу. Вскоре Захра уступила, и семьи сговорились на мехрие в размере 192 золотых монет – по шестнадцать на каждого из двенадцати шиитских имамов. В Тегеране такое приданое считалось маленьким, но в Мейдан-э Хорасан – большим, ведь, по традиции, слишком большое мехрие было признаком дурного вкуса. Установили и другие условия брака: Амир-Али пообещал, что Сумайя сможет ходить в университет, а Захра с Мохаммадом отдали молодоженам свою старую квартиру в Мейдан-э Хосаран. Поскольку Сумайя была очень молода, в первые несколько лет замужества ей лучше было оставаться поближе к семье и друзьям.

Приближался свадебный аруси с кучей трат, горами угощений и толпами родственников. За встречами, анализами крови (обязательное условие для всех вступающих в брак иранцев, не только братьев и сестер), готовкой и уборкой Фатеме вспоминала собственную свадьбу – унылую, скромную церемонию. Она не хотела выходить за Хаджи-ага. Она должна была настоять на своем, но боялась расстроить родителей, с радостью ждавших их союза. Хаджи-ага происходил из хорошей семьи домовладельцев. Время было другое: женщине приходилось соглашаться с судьбой, выбранной для нее родителями. Увидев Хаджи-ага впервые, Фатеме испытала облегчение. Он был разочарован, она поняла это по его глазам. Его тоже вынудили жениться на Фатеме, потому что ее отец был уважаемым человеком. Она не ждала от брака многого – всего лишь финансовой стабильности и, если повезет, дружеских отношений с мужем. Но ей достался человек, который почти ее не замечал. Несмотря на нежный возраст Сумайи, Фатеме утешала себя тем, что та выходит замуж по любви и мулла Ахмад не счел их с Амиром-Али брак полностью безнадежным.

Свадьба Сумайи прошла так, как она всегда мечтала. На ней было белое платье без бретелек и белая накидка с капюшоном. Она потратила почти миллион туманов на визажистку: та сделала ее похожей на одну из «западных» девушек с социальной рекламы, предупреждающей о последствиях «плохого» хиджаба. После церемонии мужчины и женщины разошлись по разным комнатам и танцевали до утра (отдельно друг от друга). На свадебных фото Сумайя была похожа на инопланетянку: глаза в фотошопе сделали голубыми, лицо отретушировали и нарисовали новый нос – тонкий, остренький. В Тегеране такие фотографии делали все. Сумайя была в восторге.

Супружеская жизнь для Сумайи началась через день после окончания школы, спустя несколько недель после свадебного пира. Амир-Али почти сразу нарушил свое обещание. Он умолял Сумайю передумать насчет учебы в университете. В порыве любви Сумайя согласилась. Она решила, что его желание удержать ее дома продиктовано страстью, что он не вынесет разлуки с ней и того, что где-то там, вдалеке от него, у нее будет совсем другая жизнь. Но Амир-Али не просто так выбрал девушку из традиционной семьи. Если бы он хотел, чтобы жена провела несколько первых лет их супружества, уткнувшись в книжки, он мог бы жениться и на девушке из северного Тегерана. Фатеме и Хаджи-ага сначала рассердились, но Сумайя убедила их, что сама приняла решение. Она казалась такой счастливой, что о проблеме вскоре забыли.

Первый год их брака прошел очень волнительно. В постели Амир-Али был нежен. Сумайя с готовностью занималась сексом, рассматривая доставление удовольствия мужу как духовный акт и религиозный долг. Из ее подруг пока вышла замуж только одна. Большинство девушек в их районе ждали до двадцати двух – двадцати трех, а потом выходили замуж и начинали жить с семьей мужа, так как снимать отдельную квартиру было очень дорого. Сумайя была избавлена от такого соседства: им с Амиром-Али подарили большую современную квартиру. У нее был телевизор с диагональю сорок шесть дюймов, барная стойка и черные кожаные диваны. Подруги завидовали ее новообретенной независимости. Некоторые из них поступили в университет (главным образом потому, что это повышало шансы найти достойного мужа) и были разочарованы, так как это никак не изменило их прежнюю жизнь.

Проснувшись, Сумайя обычно готовила еду Амиру-Али, а потом встречалась с матерью или подругами. Те сообщали ей последние новости, то есть сплетни о том, «кто с кем», и жаловались на ухудшающуюся нравственность. Собакоутку уволили, так как она оказалась лесбиянкой; разведенка Батул-ханум теперь обслуживала непорочных мальчиков, а Тахере Азими якобы стала настоящей проституткой и работала в борделе в центре города.

Для Амира-Али супружеская жизнь не слишком отличалась от жизни с родителями. Еда всегда стояла на столе, одежда была чистой, в доме – ни пятнышка. Хотя теперь он еще и регулярно занимался сексом и имел рядом жену, смотревшую на него с обожанием.

Потом случилось неизбежное. Амир-Али заскучал. Он немедленно начал бороться со скукой и проводить больше времени с друзьями. Они пили арак саги, «собачий пот» – самогон из изюма – и курили мет с Резой, который бросил дзюдо и сдался в окончательное рабство трубке. На юге Вали-Аср Амир-Али нашел новый игральный притон, которым заведовал старый гангстер.

В первые пару ночей, когда он вернулся поздно, дыша сивушными парами, Сумайя испытала потрясение. Сначала кротость не позволяла ей даже злиться. Она включала душ и тихонько плакала в ванной, надеясь, что Амир-Али ее не услышит. Время шло, Амир-Али вел себя все хуже, и она осмелела. Но муж был глух к ее мольбам и плачу. У него появились новые друзья на Фейсбуке. Девушки с пепельными волосами в маечках с глубоким вырезом. Он клялся жизнью матери, что это его старые знакомые. Он стал секретничать, прятать мобильник. Сумайя постоянно спрашивала, есть ли у него другая. Стоило ей начать наседать с расспросами, он всегда реагировал одинаково: кричал на нее. Традиционные взгляды жены вдруг утратили для Амира-Али всю привлекательность. Они больше не казались романтичными. Теперь она казалась занудой.

– Разве я тебя не обеспечиваю? Что еще тебе надо? Возвращайся к родителям, если здесь не нравится. – Амиру-Али нужна была женщина, а не маленькая девочка, которая плакала, потому что он наслаждался жизнью.

Их отношения разрушались долго и мучительно. Об этом никто не знал. Все происходило в стенах их квартиры, главным образом – в голове Сумайи. Ее охватили сомнения и паранойя. Она никому ничего не говорила. Возвращаться в родительский дом было стыдно. Подруги считали, что она достигла вершины успеха, и падение с пьедестала стало бы невыносимым унижением.

С наступлением осени деревья на Вали-Аср лишились зелени, открыв взглядам белое ноябрьское небо. У Амира-Али и Сумайи родился первый ребенок. Сумайя надеялась, что с рождением девочки – Моны – Амир-Али изменится. Но этого не случилось. Он начал пропадать. В первый раз он ушел на работу и не возвращался до понедельника. После тринадцати пропущенных звонков и двадцати истеричных сообщений он ответил: «Все в порядке, хватит донимать меня». Потом написал ей из аэропорта: сообщил, что улетает в Дубай на неделю. Бывало, он исчезал на несколько дней, а то и недель.

Когда он пропал в первый раз, она никому не сказала. Во второй раз призналась его родителям – Захре и Мохаммаду. Ей было не вынести такого поведения в одиночку. Они не удивились. Они обо всем знали. В последние полгода Амир-Али ни разу не пришел на работу. Раньше такое случалось много раз; они надеялись, что с женитьбой на Сумайе он остепенится. Сумайя чувствовала себя обманутой. Ей все лгали; ее родителей обвели вокруг пальца.

Захра и Мохаммад стали ее сообщниками. Вместе они скрывали правду от Фатеме и Хаджи-ага. Захра и Мохаммад всячески поощряли ее лгать родителям. «Если он и дальше будет продолжать в том же духе, мы потеряем аберу», – причитала Захра. Аберу. Честь. Честь была краеугольным камнем их мира, и Амир-Али уже не раз ставил ее под угрозу.

Шло время, и ничего не менялось. В ответ на расспросы Амир-Али ничего не рассказывал Сумайе, и она научилась приспосабливаться к новой реальности, сосредоточив все внимание на малышке Моне. Вскоре начался новый цикл исчезновений; на этот раз он пропадал дольше. И каждый раз, возвращаясь домой, приносил с собой коричневый кожаный портфель. Он прятал его под одеждой в глубине шкафа в комнате Моны. Иногда по ночам он шел туда, и Сумайя слышала, как он набирает код и замок с щелчком открывается. Потом он начал прятать портфель в разных местах. Она всегда его находила. Он стал для нее чем-то вроде одержимости, этот портфель: Сумайя была уверена, что в нем ответ на все ее несчастья.

Три месяца ее маленькие пальчики подбирали шифр. Иногда это длилось часами. И вот наконец ей удалось. Случилось чудо. Ее молитвы были удовлетворены; портфель открылся. Вспотевшими пальцами она перебирала содержимое отделений. И наконец под ворохом чеков и банковских счетов нашла то, что искала: правду. Правда имела вид стопки писем, написанных детским почерком. Там были слова, которых она сама никогда не слышала от Амира-Али: я тебя обожаю, ты – любовь всей моей жизни, твоя сладенькая киска сводит меня с ума. Правда смотрела на нее с пачки презервативов Durex. И с фотографии женщины с черными глазами, круглыми грудями и копной пепельных волос. Прежде чем ее пронзила боль, Сумайя ощутила экстаз освобождения. Прежде чем ее охватила ярость, на нее нахлынуло спокойствие от того, что теперь она знала. Потом полились слезы. От гнева она обезумела. Начала хватать вещи из портфеля и бросать их через комнату. А потянувшись за очередной стопкой писем, заметила в кармашке несколько поцарапанных дисков. Достала лэптоп и вставила первый. Женщина стояла на коленях; мужчина имел ее сзади. Дальше шел крупный план гениталий; женщина в платке на голове занималась сексом с мужчиной. Чернокожий мужчина – с двумя женщинами. Сумайю затошнило. Она плакала и молилась. Она никогда не видела порно.

Сумайя побежала к Фатеме. Мать давно знала, что с браком все неладно, но ей не удавалось разговорить Сумайю. Однако последние годы отразились на дочери даже внешне: от стресса и переживаний Сумайя сильно похудела, стала бледной как привидение. Она все рассказала матери – даже про диски.

С тех пор как Сумайя вышла замуж, жизнь в Мейдан-э Хорасан изменилась. Иранцы избрали нового президента, Хасана Рухани, относительно умеренного богослова, который говорил по-английски и имел ученую степень доктора конституционного права Каледонского университета в Глазго. Рухани вел Твиттер, говорил о равенстве и восстановлении дружеских отношений с Западом. Хотя многие иранцы радовались его избранию, в Мейдан-э Хорасан восторгов было меньше.

– Рухани – би-дин! – возмущался сосед Хаджи-ага из «Хезболлы». «Би-дин» означало «безбожник». – Британский агент, как Хатами. Знаю я таких «богословов»! Нечестивцы! В судный день все раскроется.

Жители Мейдан-э Хорасан не хотели дружбы с Америкой, которую называли Великим сатаной. Через несколько недель после исторического телефонного разговора Рухани и президента Обамы по всему городу появились антиамериканские постеры (потом их сняли – между фракциями в правительстве разыгрывалась очередная битва сил). Плакаты изображали иранца с протянутой рукой, который собирался пожать когтистую руку дьявола. Надпись на фарси и английском гласила: «ЧЕСТНОСТЬ В СТИЛЕ АМЕРИКАНСКОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА».

После Ахмадинежада Рухани досталась страна в руинах. В Мейдан-э Хорасан силилось недовольство. Санкции против Ирана тяжело отразились на экономике, курс национальной валюты рухнул – меньше чем за два года она обесценилась втрое. При Ахмадинежаде урезали субсидии на бензин; их заменили денежными дотациями; 30–40 % населения не могли угнаться за бешеной инфляцией. Найти работу становилось все труднее; зарплаты уменьшились до мизера. Ухудшающееся экономическое положение стало причиной недовольства и недоверия к правительству.

Впервые со дня исламской революции люди начали критиковать Высшего руководителя. Все началось после «Зеленой революции» – спорных выборов 2009 года, когда участников протестов избивали, убивали и насиловали.

Были и другие, не столь заметные изменения. Подруги Сумайи теперь смотрели турецкие сериалы – «Запретная любовь» и «Великолепный век»; их показывали по дубайскому каналу GEM TV; сюжеты описывали множество пикантных подробностей. На середине трансляции персонажи вдруг заговорили другими голосами: всех иранских актеров, участвовавших в озвучке в строжайшем секрете, арестовали. Главным предметом обсуждения стало иранское шоу «Музыкальная академия Гугуш»: иранский «Х-фактор», который транслировали по Manoto TV, каналу на фарси со штаб-квартирой в Лондоне. Manoto TV купили франшизу популярных британских шоу, например «Званый ужин» – любимая передача тегеранцев. Цены на фисташки взлетели почти втрое, и Фатеме с подругами стали покупать их гораздо реже.

Изменилось и отношение Фатеме к разводу. Раньше жителям Мейдан-э Хорасан казалось, что они сделаны из другого теста и их моральные устои крепче, чем у остальных тегеранцев. Но теперь стало ясно, что они ошибались. Развод Батул-ханум стал первой ласточкой. Вслед за ней развелись четыре молодые пары в районе. За последние десять лет число разводов в Иране утроилось. Теперь один из пяти браков заканчивался разводом; в Тегеране это число было выше.

Даже Фатеме, раньше считавшая развод постыдным, начала задумываться о нем. Как-то раз она искала свое свидетельство о рождении – ее карточка удостоверения личности потерялась, и нужно было оформить новую. Документы обычно хранились в обувной коробке под кроватью, но свидетельства там не оказалось. Она задвинула коробку, но на что-то наткнулась. Сунув ногу под кровать, Фатеме вытолкнула вторую коробку, которую прежде никогда не видела. В ней были старые фотографии и коричневый конверт со стопкой паспортов. Фатеме со вздохом пролистала их. На этих страницах в разноцветных визах и штампах запечатлелся весь путь Хаджи-ага к духовному просветлению. Один штамп попадался особенно часто: ярко-красный герб. Ирак? Сирия? Прищурившись, она попыталась прочесть странные голубые буквы. Поднесла паспорт ближе к глазам. Надпись была не на арабском. Точно не на арабском. Сердце вдруг заколотилось. Она взяла очки. Размытая картинка стала четче: с нее смотрел крылатый демон с петушиными лапами. Под ним виднелась непонятная надпись на английском. Она лихорадочно перелистывала страницы, и с каждой на нее смотрел красный демон. Через три улицы жила соседка, которая знала английский, но у Фатеме возникло предчувствие, что лучше спросить кого-нибудь незнакомого. Она легла на пол рядом с кипой разбросанных бумаг и паспортов и стала думать. Тут в комнату зашла Сумайя и увидела мать распростертой на полу.

– Все в порядке, не волнуйся, просто голова закружилась. Ничего страшного, – выпалила Фатеме и поднялась, чтобы взять чадру.

Выбежав из комнаты, она направилась прямиком к базару, в бюро переводов – даролтарджоме. Сунув паспорт Хаджи-ага в руки молодому человеку, сидящему за компьютером, она попросила:

– Сынок, пожалуйста, прочитай, что здесь написано. И еще мне нужны даты.

Юноша принялся разглядывать паспорт.

– Королевство Таиланд. Тип визы: туристическая.

Он назвал несколько дат, перевел из грегорианского календаря в персидский. Даты в точности соответствовали паломническим поездкам Хаджи-ага. Но он не ездил в Карбалу, Мекку, Дамаск и Мешхед. Он был в Таиланде. Где это? Фатеме судорожно пыталась припомнить школьные уроки истории, коря себя за то, что плохо слушала учителя. Насколько она помнила, имам Хусейн никогда не забредал в Таиланд. Там вообще есть мусульмане? В этом она сомневалась. Даже если где-то в этой далекой стране и было шиитское святилище, одно было ясно: Хаджи-ага лгал. Она хотела заплатить переводчику, но тот не стал брать денег. Шагнув в базарную толпу, Фатеме двинулась в сторону Вали-Аср, срезая путь по переулкам. Дело не терпело отлагательства. Ей нужно было поговорить с муллой Ахмадом. В особо деликатных случаях она приходила к нему лично. Она по-прежнему не понимала, зачем Хаджи-ага обманывал ее, но ясно было, что за четыре минуты по телефону этого не выяснишь. Позвонив мулле Ахмаду на мобильник, она предупредила, что сейчас придет.

Фатеме села на автобус, идущий по Вали-Аср. Это был ее любимый маршрут: обычно ей нравилось смотреть, как мимо проплывают витрины магазинов и ресторанов. Но сегодня она была слишком рассеянна и ничего не замечала; шептала молитвы под нос, а в уме перебирала тысячи возможных вариантов. Фатеме сошла в конце Вали-Аср, там, где улица расширяется и поток машин и такси выливается на площадь Таджриш. Мулла Ахмад жил в большой квартире на втором этаже облезлого дома у площади. Его жилище было настоящим музеем мебели и декора разных стилей и цветов: копии французской мебели стояли рядом с кожаными диванами родом из 1970-х; на посеревших стенах висели современные полки из «Икеа» и фабричные гобелены. Присутствовали и традиционные для любого иранского дома предметы: хрусталь, мрамор и сверкающие люстры всех размеров в каждой комнате, включая маленькую кухню; персидские ковры на стенах и подлокотниках кресел.

Дверь открыла жена муллы Ахмада в белой чадре с цветочным рисунком. Под чадрой были темно-синие спортивные штаны и свободный вязаный кардиган без рукавов, надетый поверх рубашки.

– Он сказал, что дело срочное. Пущу вас следующей, – шепнула она на ухо Фатеме.

Они прошли в гостиную, где, уставившись в айфон, сидел сын-подросток муллы Ахмада в джинсах «Левайс».

Фатеме оказалась не единственной, у кого сегодня случился кризис. Светская дама лет сорока с подтяжкой лица и в шарфе «Эрме» сморкалась в платочек. Девушка лет семнадцати из Шахрак-э Гарб в очках от «Шанель» на лбу угрюмо смотрела в окно через тюлевые занавески. Старуха в черной чадре заламывала руки и молилась.

Когда мулла Ахмад волновался, он кричал. Его супруга подносила клиентам чай и ассорти шоколадных конфет на серебряном подносе, а в кабинете тем временем гремел голос супруга.

– Почему ты не замужем? В тридцать девять лет это полная катастрофа! Родители дали тебе ужасное имя, и это испортило тебе жизнь! Его нужно немедленно сменить!

Настала очередь Фатеме. Мулла Ахмад сидел в черном офисном кресле из блестящей кожи в окружении уставленных книгами полок. Потолок был украшен лепниной пастельных цветов. Над головой муллы висели выгоревшее фото Мекки 1970-х, черно-белые портреты предков, мрачно смотревших со стены, и огромный плакат аятоллы Боруджерди – богослова-диссидента, верившего в разделение церкви и государства. Его посадили в 2006-м за выступления против абсолютной власти Высшего руководителя.

На мулле был элегантный серый халат, белый тюрбан и кожаные шлепанцы. Длинные и по-женски тонкие пальцы украшали три массивных серебряных мусульманских кольца, в том числе одно с карнелианом – важнейшим драгоценным камнем в исламе цвета жженой охры, на котором были выгравированы строки из Корана. Украшения делали его похожим на рок-звезду.

– Боже, Фатеме-ханум, как вы растолстели! – чуть не завопил он, увидев Фатеме, раздобревшую килограммов на десять в талии.

– И правда, я совсем себя запустила. Мы с хаджи неважно ладим.

– Слепец, который видит, лучше зрячего, который слеп, – проговорил мулла Ахмад.

Понять муллу было непросто: во-первых, он говорил с сильным азербайджанско-турецким акцентом, а во-вторых, любил пересыпать свою речь строками из Корана. Еще у него была ужасная кратковременная память: это тоже не помогало делу.

Фатеме принялась рассказывать о том, что узнала. Подробности лились из нее градом: даты, названия священных мест – и все вперемешку с рыданиями.

– Разве могу я теперь называть его Хаджи-ага? Нет, покуда я жива!

Она достала доказательства из сумки. Мулла Ахмад пролистал паспорта Хаджи-ага.

– Но зачем ему ездить в Таиланд? Там нет захоронений наших возлюбленных имамов, упокой Аллах их душу. Быть может, у него там родственники?

Мулла Ахмад не находил слов, а это случалось нечасто. Он знал, зачем мужчины ездят в Таиланд. В прошлом месяце один из его прихожан признался, что «подсел» на тайских проституток. Мулла прописал ему строгий режим молитв, в том числе пятикратное чтение «Аят аль-Курси» на рассвете и закате – «престольной» строки Корана, призванной оберегать от зла.

– Ах, какая же вы несчастная, ведь муж вам достался хуже некуда! – Мулле Ахмаду показалось, что это самый подходящий способ подготовить Фатеме к правде о том, чем занимались мужчины в Таиланде.

Он рассудил верно. Ответ удовлетворил Фатеме: не потому, что поведение мужа было легко понять, а потому, что она давно подозревала, что в жизни ей не повезло. Она просто невезучая: несчастный брак, маленькая квартирка, в которой ей, пожалуй, и суждено умереть, сын-лентяй и никчемный зять.

– Даже не знаю, хаджи. Я молюсь, даю милостыню бедным, все делаю как хорошая мусульманка. Может, я сама виновата? Врач госпожи Катходай сказал, что все проблемы от головы и ее будущее в ее руках.

– Что за бред! Меч в руках пьяного раба менее опасен, чем наука в руках аморального человека! – Мулла снова перешел на поэтический язык Корана.

Фатеме прищурилась, пытаясь докопаться до смысла его слов.

– Хаджи, зачем он ездил в эту страну?

– Фатеме-ханум, вы выполняете свои супружеские обязанности?

– Он никогда не хочет этим заниматься. Я вечно борюсь с похотью, ведь он не проявляет ко мне интереса.

Мулла покачал головой:

– Фатеме, не стану лгать. Мужчина может так часто ездить в Таиланд лишь по одной причине. Занаайе виже. – Он использовал разрешенный правительством эвфемизм для слова «проститутка»: «особая женщина».

– Не понимаю.

– Таиланд – страна проституток. Любую женщину можно купить. Я не впервые сталкиваюсь с такими случаями. Вам нужно предпринять немедленные действия. Это очень серьезное преступление.

– Мой муж спал со шлюхами? – шепотом произнесла она, повесив голову.

Одна фраза муллы Ахмада – и вся ее жизнь рассыпалась прямо на глазах. Почему Бог позволил, чтобы это случилось с ней? Немногие женщины в ее кругу говорили о супружеской неверности вслух; это было не принято, такие вещи обсуждали, только когда сплетничали о посторонних. Никто не признавался, что то же самое случилось и с ним. Фатеме чувствовала себя дурой из-за того, что доверяла Хаджи-ага и считала, что он верен ей. А она верила, что он набожный и духовные поиски привели его к бесконечным паломничествам. Но больше всего ей было обидно за то, что она устраивала в его честь все эти роскошные праздники – а выходит, чествовали его не за то, что он отдал дань Богу и пророкам, а за то, что был секс-туристом! Мулла Ахмад даже взглянуть ей в глаза не мог; чужая боль глубоко трогала его, хоть он и сталкивался с ней нередко.

– Дорогая, ваш супруг в том же положении, что и опиумные наркоманы, – он просто не может сопротивляться своей зависимости. Ему нужна ваша помощь. Не забывайте, Аллах все прощает. – Он снова процитировал Коран: – «Не разуверься в милости Божьей… Он простит тебе все грехи твои… и зло обернет во благо… Аллах всепрощающий и милостивый».

Но Фатеме не хотелось прощать Хаджи-ага. Она невольно вспомнила Батуль-ханум и ее развод. Ее мехрие давно обесценилось, и она не представляла, как будет выживать в одиночку.

– Хаджи, а должна ли я оставаться с этим человеком? Что говорит Коран?

Мулла Ахмад обычно отказывался гадать, если речь заходила о разводе, но случай был чрезвычайный, и для давней клиентки можно было сделать исключение. Он закрыл глаза и, прошептав молитву, открыл священную книгу. Прочел стих на арабском, а затем перевел его Фатеме:

– Что бы ни случилось, вы должны остаться с ним. Вы должны наставить его на путь истинный.

У Фатеме упало сердце. Вместе они произнесли заключительную молитву – салаваат: благослови Бог пророка Мухаммада и его семью. Фатеме встала и пошла объясняться с мужем.

Когда она вошла домой, Хаджи-ага смотрел телевизор. Без лишних разговоров она швырнула в него паспортами.

– Ах ты, грязный извращенец! Гореть тебе в аду!

Хаджи-ага ошеломленно вытаращился на нее. Он в жизни не слышал от жены таких слов. Он моргнул, открыл рот, чтобы заговорить, но не смог проронить ни звука. А Фатеме кричала, как не кричала еще никогда. Вскоре к Хаджи-ага вернулся дар речи. Он начал отвечать, как обычно делают виновные: злиться, все отрицать, предъявлять встречные обвинения. Фатеме потребовала развод. Пригрозила рассказать судье об изменах мужа и предъявить паспорта как доказательство. И пусть не сомневается: весь район узнает о том, что он в жизни не бывал в Саудовской Аравии. Услышав эту угрозу, Хаджи-ага сменил тактику. Он начал плакать и молить о прощении. Во всем виновато порно, говорил он. Сам он ни при чем. Мехди-ага дал ему диск, и после первого просмотра он, Хаджи-ага, подсел. Он слишком уважал жену и не мог просить ее делать то, что показывают в этих фильмах. Чтобы избавить ее от унижения, он поехал в Таиланд, где все женщины – шлюхи.

Примерно через пять недель Фатеме его простила – главным образом потому, что ей пришлось. О случившемся не узнала ни одна живая душа, ведь на кону была их репутация. Впрочем, случай обернулся ей на пользу. Теперь Хаджи-ага вертелся вокруг нее, как слуга. Сумайя заметила, каким заботливым вдруг стал отец, и невольно задумалась: что, если в старости мужчины наконец становятся хорошими мужьями?

Но когда Сумайя рассказала матери об Амире-Али, Фатеме поняла, что ни за что не позволит дочери повторить свою судьбу.

– Ты должна развестись с ним, – без обиняков выпалила она.

– Но это же позор! Что все скажут? Мы потеряем честь, аберу! И я останусь одна, никому не нужная.

– Забудь про аберу. Плевать я хотела, что люди скажут! Амир-Али никогда не изменится, и когда-нибудь ты об этом пожалеешь. Мы с Хаджи-ага тебя поддержим и встанем на твою сторону. Ты не сделала ничего плохого.

Сумайя была потрясена. Она никогда не слышала, чтобы ее мать говорила в таком духе. Но еще сильнее потрясло ее то, что Хаджи-ага услышал их разговор и согласился с Фатеме.

– Развод – твоя единственная надежда на счастье, – с улыбкой на устах проговорил он.

Они позвонили мулле Ахмаду, и даже тот подтвердил, что для Сумайи развод – лучший выход.

Сумайя отказалась видеться с Амиром-Али и говорить с ним: лишь один раз позвонила по телефону и потребовала развода. Муж сразу согласился, опасаясь, что Сумайя пойдет в полицию или расскажет судье о его коллекции порно и изменах (хотя последнее доказать было трудно: для этого требовались показания четверых свидетелей-мусульман мужского пола).

Когда слухи о предстоящем разводе стали достоянием общественности, весь район – даже самые дальние родственники, седьмая вода на киселе – наведался в гости к Сумайе, чтобы выведать грязные подробности. В Мейдан-э Хорасан никто не отличался тактом и деликатностью: каждый считал своим долгом поделиться мнением и дать совет. Женщины разделились на два лагеря. Одни считали, что Сумайя должна развестись, другие – что она обязана остаться с мужем. Но все сходились в одном.