Текст книги "Профессионал"

Часть 2

Глава 10

Всю ночь пожар бушевал на плоской вершине Тэйбл-Маунтин. В долине выли собаки, а де Вилльерс сидел, обнаженный, на подоконнике, ловя ночной ветерок и наслаждаясь ароматами бугенвиллей, которыми была увита терраса внизу. Он не мог припомнить, был ли у него такой же счастливый день в последние месяцы, проведенные в поместье Ла-Перголь.

Весной 1969 года де Вилльерс приехал в Капскую провинцию и устроился на временную работу на ипподроме в Кенильуорте. Используя свою однокомнатную квартиру в качестве базы, он принялся прочесывать округ Токай в поисках Вриде-Хойса и семейства де Вилльерс.

Он нашел множество своих однофамильцев, но никого, кто помнил бы Вриде-Хойс. В течение нескольких месяцев он вел настойчивые поиски и уже почти исчерпал все возможности, но тут наконец попал в Ла-Перголь. Владелец поместья Жан Фонтэн, несмотря на свою фамилию, был бур до мозга костей, хотя и гордился военными медалями, полученными от генерала Смэтса[12]12
  Смэтс Ян Христиан (1870—1950) – южноафриканский государственный деятель.


[Закрыть] и английского короля. Он воевал в Ливии в составе Первой армии и подружился там со многими янки. Ему пришелся по душе высокий молодой иностранец, разыскивающий свои бурские корни, и он согласился свозить нового знакомого во Вриде-Хойс.

– Вы хотите сказать, дом сохранился до сих пор? – с характерным для него скепсисом спросил де Вилльерс, однако его лицо вспыхнуло от волнения.

– Не спеши радоваться, приятель..– Фонтэн поднял руку. – Да, я отвезу тебя, но там осталась только груда развалин. Я живу здесь сорок лет, и уже в тридцатых не было ни крыши, ни дверей. Здешним кафрам нужны материалы для строительства своих домов. Я не знаю никого, кто помнит первых хозяев.

Покрытый шрамами негр-коса из Транскея, добрых шести футов и шести дюймов ростом, подвез своего хозяина в кресле-каталке к видавшему виды «шевроле» и помог перебраться на сиденье, поскольку ноги у Фонтэна болтались, словно у тряпичной куклы, с тех пор как паралич отнял у него все, что ниже пояса. Коса сел за руль.

– Куда прикажете, босс? – оскалился он.

– К старому дому у каменоломен, Самуэль.

Они проехали по широкому шоссе мимо просторных конюшен, затем по узким грунтовым дорогам, ведущим к виноградникам Фонтэна, которые простирались на восток и на запад, покуда хватало взгляда. Впереди местность начинала плавно подниматься к лесам Токая, окружающим подножие Тэйбл-Маунтин.

От живописного зрелища у де Вилльерса стеснилось дыхание. Это была его родина, но сейчас он подумал, что в любом случае захотел бы поселиться здесь навсегда. Определенно, это было самое прекрасное место на свете.

Однако Вриде-Хойс, когда машина наконец выехала по тряской дороге на открытое место, разочаровал его, оказавшись даже не развалинами, а лишь невысокими горами мусора, поросшими папоротником и густыми бамбуком, где сплели висячие гнезда ткачики. На камнях нежились под солнцем ящерицы, а то, что когда-то было центральным двором, полностью застилал ковер цветущих нерин. Де Вилльерс прошел за бамбуковую рощицу, на лужайку, заросшую дикой земляникой, мхом и молодой шелковицей. На обломке гранитной плиты он с трудом разобрал одно-единственное слово: «ВРИДЕ».

И понял, что его нисколько не волнует исчезновение других де Вилльерсов. Если все его родственники умерли, пусть будет так. Со временем он выкупит эту землю у Фонтэна, построит новый Вриде-Хойс и заведет семью, чтобы продолжить род. И на грандиозность плана ничуть не повлияло то, что его скудных сбережений едва хватило бы на покупку подержанной машины.

С горьких лет, проведенных в ванкуверском приюте, де Вилльерс мысленно твердил себе, как повторяет заветы Моисея еврей, историю своего семейства, которую ему с любовью рассказывали родители, еще когда он совсем маленьким жил на Аляске. Однажды Жан Фонтэн спросил о судьбе де Вилльерсов, первых владельцев Вриде-Хойса, и он ответил чуть ли не машинально, не вникая в смысл собственных слов. О Матье и Анне, прадеде и прабабке, он знал лишь то, что они жили в Южной Африке и были потомками voortrekker[13]13
  Дословно «первопроходец» (голл.) – так называли потомков голландских поселенцев, которые в тридцатые годы XIX века покинули Капскую колонию, к тому времени уже принадлежавшую англичанам, и отправились в глубь Южной Африки.


[Закрыть]. Зато дед был его первым героем.

В 1897 году, когда отношения с англичанами стремительно ухудшались, младший сын Матье Пиет откликнулся на романтический зов с противоположного конца земного шара, увидев свой шанс сделать состояние во время «золотой лихорадки». Добравшись к осени до Сиэтла, он присоединился к основной массе покорителей Клондайка. На забитом битком колесном пароходике Пиет отправился на север. Маленький Дэнни сотню раз слышал этот рассказ из уст сына Пиета. Клубящийся туман и темно-зеленая вода, огромные ледовые поля, касатки-убийцы и индейские поселения на берегу с причудливыми тотемными столбами. Мимо островов Врангеля, Ситка и Джуно. И вот они наконец добрались до Дайи – узкой песчаной бухты, затопляемой двадцатифутовой приливной волной, погубившей множество золотоискателей, которые тащили годовые запасы продовольствия и одежды от корабля до берега по отмели шириной в милю.

Пиету удалось добраться до суши, и он отправился в кошмарный путь, один человек-муравей из сорока тысяч, с проклятиями бредущих по грязи и снегу. Для поднятия духа золотоискатели твердили как заклинание: «Семнадцать долларов за унцию. Семнадцать долларов за унцию». Тропа была отмечена замерзшими трупами вьючных лошадей.

К весне 1898 года Пиет со своими запасами добрался до перевала Чилкот, где его ждал подъем на высоту 3250 футов на протяжении четырех мучительных миль. Пиет совершил это изнурительное восхождение тридцать восемь раз. Третьего апреля, когда он в двадцать шестой раз поднимал ношу на перевал, его настигла лавина, покрывшая площадь в десять акров слоем мокрого снега толщиной тридцать футов. Несколько сот золотоискателей смело с вырубленных во льду ступеней, известных как «чешуя». Пиету удалось выбраться из-под завала, но многие так и остались под снегом. Впоследствии там было обнаружено шестьдесят три трупа. «Золотая лихорадка» продолжалась.

На берегу озера Беннет Пиет вместе с четырьмя товарищами смастерил из двух двадцатифутовых бревен суденышко, и когда 29 мая начался ледоход, они присоединились к семи тысячам других подобных лоханок, которые, перегруженные до предела, двинулись на север. Впереди их ждали водовороты, топляки с острыми сучьями, ледяные глыбы, штормовой ветер, поднимавший волны высотой пять футов, и круглосуточный натиск комариных полчищ. Старожилы рассказывали, на Юконе водятся такие огромные комары, что орлы кормят ими птенцов.

На пороге Уайт-Хорс плавсредство Пиета, на котором, к счастью, в тот момент не было его груза, опрокинулось и затонуло, и трое его товарищей погибли. Зиму Пиет провел среди грязи, баров и борделей Доусона. В тот год он не нашел золота, хотя испытывал свою удачу на Бонанзе и в Эльдорадо, на Френч-Хилл и в Чичако.

Летом 1899 года Пиет решил сменить обстановку, поскольку тогда вспыхнула новая «лихорадка» – в Номе. Колесный пароход подвез его и несколько сот других искателей приключений к побережью, но не вплотную, поскольку капитан не был самоубийцей, и после двухнедельного ожидания на мелководье Пиет получил местечко на барже, которая доставила его к берегу. Последние сто ярдов ему пришлось брести по пояс в воде, неся на плечах все свои вещи.

Берег был черным от людей, которые просеивали песок в поисках золота. Ном не признавал никаких законов, кроме физической силы. Не существовало официальных заявок на плоское дно, открывавшееся при отливе, но каждый золотоискатель мог копать не дальше длины черенка лопаты от того места, где находился. Вокруг на много миль не было леса, поэтому Ном состоял исключительно из палаток. Канализация отсутствовала, за посещение общественного туалета приходилось платить десять центов, и их содержимое сбрасывалось в источник пресной воды. Свирепствовали тиф и малярия, а единственный бар принадлежал Уайатту Эрпу.[14]14
  Эрп Уайатт Берри Стрэпп – легендарная личность эпохи освоения Дикого Запада, авантюрист, якобы очистивший несколько поселений от бандитов. Однако серьезные исследования показывают, что в действительности он просто сводил счеты с соперниками.


[Закрыть]

Пиету хронически не везло, и когда 7 сентября 1900 года его палатку вместе со всеми вещами, как и большую часть Нома, смыл в море сильный шторм, он наконец решил покончить со старательством и поселился в устье Юкона, в рыбацком поселке. Там он женился на санитарке из миссии, и меньше чем через год на свет появился отец Дэниела де Вилльерса…

На де Вилльерса упала тень гиганта-негра. Самуэль выкатил Фонтэна на пустырь.

– Тебе здесь нравится, де Вилльерс? – Фонтэн не дожидался ответа. – С тех пор как меня искалечили сколли, мне нужна крепкая рука, чтобы управлять Ла-Перголью. Что на это скажешь?

Де Вилльерс не колебался ни минуты. Он ничего не терял, но мог приобрести все. Если ему здесь не понравится, он преспокойно уйдет.

Фонтэну несказанно повезло, поскольку любую задачу де Вилльерсу достаточно было объяснить один раз. Он все понимал с полуслова и отличался исполнительностью и трудолюбием. Новый управляющий пришелся по душе цветным работникам поместья. Быстро распознав, что кроется под холодной настороженностью де Вилльерса, его слушались и даже не пытались обмануть. Через несколько месяцев де Вилльерс узнал, что Фонтэна искалечили не сколли, а его прежний управляющий, африканер, который, будучи отчитан хозяином за какой-то промах в присутствии негров, подкараулил его темной ночью в конюшне, жестоко избил и оставил лежать на земле, посчитав мертвым.

Фонтэн выжил, но с тех пор не мог ходить: удар дубинки с тяжелым набалдашником повредил ему позвоночник.

Де Вилльерсу отвели уютные комнаты в мансарде. Он ел за одним столом с семейством Фонтэнов и наслаждался этим обществом, – Жан был человек образованный и, хотя к большинству африканеров относился с презрением, де Вилльерса уважал за североамериканский взгляд на жизнь. Анна, его жена, по большей части молчала, а если и начинала о чем-то говорить, Фонтэн тотчас перебивал и досказывал все за нее сам. От слуг де Вилльерс узнал, что мадам приехала в Ла-Перголь из-за границы еще девочкой и ее приютили покойные родители Жана. Она укладывала свои длинные светлые волосы в пучок и целыми днями ездила верхом по поместью. Ее присутствие все больше и больше смущало де Вилльерса, ведь прежде он никогда не встречал такой красивой женщины.

Шестидесятилетний Фонтэн был лет на тридцать старше жены, и его ревность была под стать разнице в возрасте. Де Вилльерс прекрасно понимал, что ему нельзя выказывать даже малейшие знаки внимания супруге владельца поместья, поскольку его пребывание в этом раю зависело исключительно от гостеприимства и благорасположения Фонтэна. Однако он ловил себя на том, что очаровательная жена Фонтэна все более настойчиво вторгается в его сновидения.

Детей в семье не было, и де Вилльерсу нередко казалось, что он видит в прекрасных глазах хозяйки затравленную грусть. От этого у него внутри все переворачивалось, хотя прежде он считал сострадание совершенно несвойственным ему чувством.

С мечтательной неторопливостью один за другим проходили месяцы среди виноградников и голубых гор, в мягком убаюкивающем климате Капской провинции. Кровавые кошмары Вьетнама со временем оставили в покое де Вилльерса, и он научился не обращать внимания на приступы черного бешенства, в которые боль и отчаяние все чаще ввергали Фонтэна.

Как-то раз летним вечером, когда Фонтэн, приняв очередную дозу успокоительного, удалился к себе, де Вилльерс попытался разговорить Анну. Он расспрашивал ее о лошадях, понимая, что они играют ключевую роль в ее жизни, однако женщина оставалась молчаливой, даже чем-то встревоженной. Когда ужин подошел к концу и слуга принес кофе, а в окрестных болотах затянули привычный концерт лягушки, Анна глухим голосом обратилась к де Вилльерсу:

– Слуги получают от моего мужа вознаграждение, докладывая ему обо всех мелочах. От них не укрывается ни один взгляд, которым обмениваемся мы с вами. Пожалуйста, будьте предельно осторожны – ради нас обоих.

– Конечно, – ответил де Вилльерс. – Я все понимаю.

Они посмотрели друг другу прямо в глаза впервые за все эти месяцы, и де Вилльерс вдруг отчетливо осознал, что успел влюбиться в Анну.

В последующие дни от одного лишь далекого конского топота у де Вилльерса учащалось сердцебиение, и он понял, что ненавидит своего друга и благожелателя Фонтэна. Когда врач в Вейнберге впервые заговорил о госпитализации, де Вилльерсу пришлось сделать усилие, чтобы скрыть переполнявшую его радость.

В канун Нового года вся Капская провинция с наступлением темноты озарилась красочными фейерверками, которым вторила пальба в воздух из дробовиков и карабинов; однако ни одна искорка веселья не проникла на территорию поместья Ла-Перголь. Местные фермеры традиционно гуляли на всю катушку, и соседи Фонтэнов не были исключением.

Нескончаемая стрельба привела в возбуждение собак Токая и окрестных ферм. Их одичавшие сородичи в ближних горах откликнулись первобытным воем. Де Вилльерс никак не мог заснуть. Выйдя на крыльцо, обращенное к северным холмам, он уселся прямо на ступеньки. Постепенно шум праздника смолкал, и вскоре на сосновые леса опустилась тишина, нарушаемая лишь назойливым треском цикад.

Анна появилась без звука, ее босые ноги бесшумно ступали по прохладным плитам из красного камня. Не сказав друг другу ни слова, они слились в страстных поцелуях. Де Вилльерс понял, что ее переполняет то же самое чувство, что и его, и без оглядки отдался страсти.

Взявшись за руки, они прошли через сад, миновали увитую олеандром беседку на опушке леса. В ночной рубашке, мокрой от росы, Анна куда-то влекла де Вилльерса за собой.

– Ты меня любишь? – Она взглянула ему в лицо, запрокинув голову и рассыпав по плечам восхитительные волосы.

До де Вилльерса вдруг дошло, что ее еще никто и никогда не любил. Он ответил шепотом, не желая разрушить волшебство мгновения.

Они опустились на покрытую толстым слоем хвои землю, бормоча бессвязные слова любви. Оба впервые столкнулись с такой жгучей страстью, – на своем веку они еще не ведали человеческой теплоты. Эти двое прекрасно сознавали, что ждет их впереди, и слова, которые они говорили друг другу, придавали их страсти особую возвышенность.

И вдруг де Вилльерс уловил терпкий запах великана-косы. Он поспешно откатился в сторону, но тем не менее край дубинки скользнул по плечу и по всей руке разлилась боль. Негр скрылся в темноте, но тотчас вернулся, выкатывая на поляну Фонтэна в инвалидном кресле.

– Самуэлю следовало бы воспользоваться дротиком, – кривя в бешенстве рот, прорычал владелец поместья.

Он был облачен в голубой шелковый халат, а на коленях парализованных ног лежала двустволка двенадцатого калибра.

Бывшие друзья так и не поняли, почему один из них в конце концов отпустил другого на все четыре стороны.

Молчаливый Самуэль отвез де Вилльерса в соседний Вейнберг. Все его пожитки уместились в рюкзачке, с которым он почти год назад пришел в Ла-Перголь.

Фонтэн распространил слух по сплоченной белой общине Капской провинции, что де Вилльерс оскорбил его гостеприимство. Так что теперь не имело смысла искать даже самую черную работу в радиусе многих миль от Ла-Перголи и, что гораздо важнее для де Вилльерса, от Вриде-Хойса.

Де Вилльерс был знаком со строгими религиозными устоями африканеров. Анна никогда не бросит Фонтэна. Мечта разбилась вдребезги, так и не успев воплотиться во что-то определенное. Отныне не было причин задерживаться в Южной Африке, и он возвратился в Нью-Йорк.

Бывший сослуживец-морпех познакомил его с ассоциацией, которая помогала устраиваться на работу ветеранам Вьетнамской войны. В 1971 году де Вилльерс впервые соприкоснулся с миром наемных убийц, и через пять лет он уже выполнял заказы по всему миру для некоего американского агентства. После одного сложного задания в Греции де Вилльерс сошелся с Майером и Дэвисом, и возникла «Клиника»…

Глава 11

Возвратившись из Дубая в Лондон, де Вилльерс встретился со своими подельниками и объяснил им особенности предстоящего задания. Первой реакцией Майера было:

– Откуда этот престарелый шейх проведал о нашей группе?

– Все очень просто, – отвечал де Вилльерс. – Его сын учится в английской школе. Мальчишка посмотрел фильм «День шакала» и рассказал отцу, что в Европе есть люди, которые убивают ради денег. Далее шейх подмазывает своих дружков-террористов. Ребят из Организации освобождения Палестины в Дубае больше, чем мух, а эта братия, как тебе известно, в прошлом уже имела дело с нашей организацией. Как видишь, все очень просто.

– Как ты оцениваешь наши шансы разыскать врагов шейха? – поинтересовался Майер.

Де Вилльерс не был склонен ни к оптимизму, ни к пессимизму, поскольку считал оба этих подхода ненадежными.

– Если бы все было просто, вряд ли шейх Амр обратился бы к нам. Его сыновья пали в боях с правительственными войсками. – (Майер и Дэвис внимательно слушали, зная, что де Вилльерс не любит повторять дважды.) – Шейх в общих чертах обрисовал мне обстоятельства гибели каждого из четверых сыновей. Все это произошло в течение шести лет на территориях, контролируемых войсками султана или британскими учебными отрядами – небольшими подразделениями, укомплектованными бойцами SAS.

– То есть наши цели – или англичане, или оманцы? – уточнил Майер.

– Не совсем так, – медленно произнес де Вилльерс. – В УОБА[15]15
  Учебные отряды британской армии (УОБА) – два подразделения SAS, занимавшиеся в Омане обучением султанских войск.


[Закрыть] служит небольшое число фиджийцев, а среди офицеров султанских бронетанковых частей есть как оманцы, так и англичане, дхофарцы, австралийцы, пакистанцы, индийцы, южноафриканцы и белуджи. Поскольку наших целей к настоящему времени может уже не быть в живых или они оставили военную службу, круг поиска получается весьма широким.

Дэвис присвистнул.

– Легче отыскать четырех блох на шкуре носорога.

– Никто не станет платить пять миллионов долларов за такую работу, – проворчал Майер.

– Помните, – вмешался де Вилльерс, – в этом деле у нас нет строгих временных рамок, если не брать в расчет скоропостижную смерть одной из целей. Так что мы можем заниматься текущей работой, отдавая дхофарскому заказу свободное время.

– Пожалуй, будет проще выследить тех, кто остается на службе, – задумчиво произнес Дэвис, – зато вышедших в отставку гораздо легче устранить.

– Необходимо тщательно проработать проблему, – высказался Майер. – Тут нельзя просто шарить наугад.

Де Вилльерс смерил бельгийца взглядом.

– Даже не собираюсь, – равнодушно произнес он. – У нас есть целых четыре месяца до начала действия майамского контракта. Чтобы максимально использовать наши силы, мы разделимся. Дэвис займется историей второго сына, погибшего в семьдесят втором году. Почти наверняка его убил командир отряда десантников, стоявшего гарнизоном в Мирбате, в провинции Дхофар. В настоящее время полк SAS расквартирован в Херефорде. Дэвису, поскольку он валлиец и служил в армии, не составит труда ненавязчиво провести расспросы.

Дэвис кивнул, однако его обычной усмешки не было и в помине.

– Ну а мы с тобой, – продолжал де Вилльерс, обращаясь к Майеру, – выследим того, кто убил первого сына Амра в шестьдесят девятом. Это произошло в засаде, устроенной в отдаленной части дхофарских гор, которую прикрывала одна-единственная рота султанских войск. Шейх понятия не имеет, где оманцы хранят свои военные архивы, как мы их называем, «военные дневники», однако выяснить это будет нетрудно. Мы вылетаем в Маскат, едва «Таднамс» уладит вопрос с визами, или «разрешительными сертификатами», как их называют оманцы.

Судя по всему, Мейер не нашел в этом плане никаких изъянов, а если и нашел, то оставил сомнения при себе.

– А остальные две цели? – спросил он.

– А вот тут не все так просто, – нахмурился де Вилльерс. – Третий и четвертый сыновья шейха Амра были убиты в семьдесят пятом, на последнем этапе войны, в жестоких сражениях на границе с Южным Йеменом.

За семь лет, прошедших с тех пор, как султан Кабус спровадил своего реакционера-отца в лондонскую гостиницу «Дорчестер», Оман навсегда расстался со средневековьем и благодаря целеустремленности своего лидера, а также стремительно растущим нефтяным доходам обзавелся полным набором благ двадцатого столетия: школами, дорогами, больницами. Все это в одночасье появилось там, где прежде царствовали нищета и страдания. Кабус, четырнадцатый правитель династии Абу Саиди, захватившей власть в 1744 году, сохранял абсолютную власть. В стране господствовали законы Корана, их блюли в местных судах богословы-кадии. Султан практически не пускал в страну иностранных туристов, поэтому полиция без особого труда держала под строгим контролем приезжих, потенциальные источники неприятностей.

В свои тридцать с небольшим султан смотрелся одинаково хорошо как на лондонских приемах, в костюме от лучших портных с Сэвил-роу, так и в парадном традиционном оманском облачении на торжественной церемонии в Маскате. Почти весь январь 1977 года Кабус в новом дворце, возведенном неподалеку от городка Сееб, чуть ли не ежедневно встречался с министрами и советниками. В числе последних был недавно вышедший в отставку первый заместитель вооруженных сил султана бригадир Колин Максвелл. Прослужив двадцать пять лет в оманской армии, которую сам же создал в 1952-м, Максвелл решил удалиться на покой, однако остался военным советником султана.

В течение часа Кабус и Максвелл обсуждали «оманизацию» вооруженных сил, процесс, который заключался в замене английских офицеров на своих, оманских, настолько быстро, насколько только последних можно подготовить к исполнению своих обязанностей.

Наконец Максвелл покинул дворец с его изящными современными обводами, с журчащими фонтанами бассейнов. Бригадир не переставал благодарить Господа, который, приняв ипостась Аллаха, вручил народ Омана в руки султана Кабуса. Максвелл любил оманцев и радовался тому, что долгим столетиям кровавых междоусобиц и отсталости пришел конец.

Водитель-оманец отвез Максвелла в Руви, один из первых современных кварталов, выстроенных в городе. Здесь находился его дом; здесь также жил Саид Фаххер, дядя султана Кабуса, занимающий пост заместителя министра обороны.

Из окон был виден старый город, простирающийся до самого моря, а по соседству, на противоположном берегу вади под алыми знаменами султаната дремали зубчатые бастионы крепости Байт аль-Фаладж.

Максвелл жил один, не считая прислуги. Вот уже тридцать лет, с тех пор как сразу же после окончания Второй мировой войны попал на службу в Сомали, Максвелл мучился хроническим артритом, однако это нисколько не повлияло на природную теплоту его характера. Иностранные военные советники, работающие в Вооруженных силах Омана, враждовали между собой и постоянно копали друг под друга, однако Максвелла любили все, ибо в нем не было ни унции злобы или цинизма по отношению к сослуживцам. Но в тот январский день 1977 года это обстоятельство, пожалуй, сыграло роковую роль.

Около семи часов вечера, когда Максвелл отдыхал на балконе, слуга доложил о приезде двух американских военных историков, которые уже звонили и договорились о встрече. В этом не было ничего необычного. Максвелла уже неоднократно навещали подобные гости с тех пор, как он был назначен официальным историком Вооруженных сил султаната.

Максвелл был рад тому, что о его любимой теме узнают аж в Соединенных Штатах. В течение получаса он красноречиво рассказывал историю армии, созданной под его руководством. Судя по всему, американцы специализировались на коммунистической экспансии пятидесятых-шестидесятых годов. Особенно их интересовали события конца 1969 года, когда марксизм едва не захлестнул Дхофар. Решающим фактором, остановившим натиск повстанцев после осенних муссонов, когда вся провинция, за исключением девятимильной береговой полосы, находилась в руках боевиков марксистского толка, явилось стремительное наступление немногочисленных войск султана на востоке. Эта операция «Бросок» была лишь первой ласточкой, но уже вскоре бывшие повстанцы толпами стали переходить на сторону правительства и вливаться в армию султана.

В ходе операции «Бросок» был убит верховный политический комиссар, возглавлявший отряды смерти «Ида-арат», по имени Салим. Это был старший сын Амра бин Исса, местного шейха. Триста боевиков тогда сдались в плен.

Порывшись в своих архивах, Максвелл издал торжествующее восклицание.

– Да, – сказал он, закуривая короткую и толстую французскую сигарету, – этой блистательной операцией руководили наши разведчики Том Грининг и Питер Туэйтс. Повстанцы несколько месяцев не могли прийти в себя.

– Вы говорите, непосредственно наступлением руководил Туэйтс? – уточнил де Вилльерс, делая пометки в блокноте.

– Нет, нет. – Максвелл выпустил облачко едкого дыма с запахом горящего верблюжьего кизяка. – Питер управлял всеми войсками в Дхофаре. Не могу точно сказать, кто командовал на месте, но вы сможете выяснить это в соответствующем полку. Там по-прежнему хранятся все данные. – Он достал из папки старую военную карту с расположением войск. – Так, в тех местах, где проходила операция «Бросок», было дислоцировано лишь одно подразделение, рота Северного пограничного полка. Да будет вам известно, когда-то я сам командовал этим полком. В пятьдесят пятом году я лично сформировал его из разрозненных отрядов и повел в первый бой – это было нападение на имама из Ростака.

Лицо бригадира, сожженное беспощадным солнцем, тронула легкая ностальгическая улыбка.

– Но не будем отвлекаться. Вас интересуют не столько пятидесятые, сколько шестидесятые. Вам следует встретиться с нынешним командиром Северного пограничного полка. Он ответит на все вопросы. – Максвелл помолчал. – Но подождите. Сейчас СПП находится под Симбой. – Покачав головой, он нахмурился, но затем просиял. – Друзья мои, никаких проблем не будет. Я позвоню полковнику Теду Эшли из ГП, Горного полка. Тед там командир, вы найдете его в Низве, неподалеку от Министерства внутренних дел. Он не откажет вам в помощи. Как и его офицеры, многие из которых прошли через Дхофар. Разумеется, лучше было бы обратиться напрямую в СПП, но полк сейчас в Дхофаре, и вам до него не добраться.

Они расстались, тепло пожимая друг другу руки и обмениваясь словами признательности.

«Таднамс» устроил три «разрешительных сертификата» для де Вилльерса, Майера и их водителя-индуса. Через фирму Чарльза Кендалла в Южном Кенсингтоне, представляющую интересы султаната, они выяснили, что в Омане должна вскоре стартовать программа развития рыболовства и для нее американская корпорация «Темпл блэк» вербует иностранных рабочих. Жена главы корпорации, Ширли Темпл, в свое время блистала в Голливуде, и ею, по слухам, тогда восхищался нынешний министр рыбного хозяйства.

– И кто мы теперь, – проворчал Майер, когда они покинули дом бригадира Максвелла, – рыболовные инспекторы или военные историки?

– Мы существенно продвинулись по пути к нашей первой цели, – ответил де Вилльерс. – Этих англичан расколоть проще простого, позволь им только предаться воспоминаниям.

Водитель Карим Букс ждал в гостинице «Эль-Фаладж», подогнав туда взятый напрокат пикап «ниссан». Все трое отправились на юго-запад по недавно проложенному шоссе, ведущему к нефтяным полям Фахуд. Приблизительно через час они проехали по большому мосту, возведенному немцами, соединяющему берега вади Сумайл, который каждую весну разливается и при этом выглядит очень эффектно.

Перегнувшись через Майера, де Вилльерс указал на север вдоль зеленой ленты вади.

– Хорошенько запомни эту заброшенную деревушку, Карим Букс, и финиковую рощу за ней. Если нам понадобится место встречи, вот оно.

Теперь с северной стороны вдоль дороги тянулись скалы высотой под десять тысяч футов, поднимающиеся к плато Джебель-Ахдар. В Изки машина повернула на запад и въехала в древнюю Низву, где находилась цитадель, возведенная еще в восьмом веке.

Благодаря звонку Максвелла «ниссан» уже ждали в расположении Горного полка. Солдат проводил гостей в офицерскую столовую. Там их встретил адъютант командира полка капитан Моханна Сулейман.

– Я помогу вам, насколько это в моих силах.

Все сели в удобные кресла. Де Вилльерс обратил внимание на бронзовые пепельницы, бесчисленные старые газеты и поваров в белых куртках.

Капитан Сулейман объяснил, что полковника Эшли нет на месте. Скоро, с гордостью добавил он, командование перейдет к майору Ибрагиму, и он станет самым первым офицером-оманцем – командиром полка.

После вступительного разговора о пустяках де Вилльерс задал главный вопрос.

– Господин капитан, – начал он, – бригадир Максвелл рассказал, что в октябре шестьдесят девятого в Дхофаре находилась рота Северного пограничного полка. Мы описываем события для одного американского издательства. Вы не знаете никого, кто помнил бы те дни?

Оманский капитан улыбнулся.

– Вам благоволит Аллах. Нас иногда навещает офицер полиции, потому что в свое время он командовал одной из рот полка и, как и заместитель командира полка майор Макки, в прошлом служил в британской морской пехоте. Его зовут Миллинг, Джон Миллинг.

– И в каком полку служил этот Джон Миллинг? – спросил де Вилльерс.

– В интересующее вас время он как раз был в СПП. В наш полк Миллинга перевели в семьдесят первом, чтобы он принял командование первой ротой. Не сомневаюсь, Миллинг охотно встретится с вами. Вы найдете его в воздушной полиции, в вертолетной эскадрилье. Да будет на то воля Аллаха, желаю вам удачи.

Когда гости уже уходили, им встретился старший писарь. Адъютант остановил его.

– Писарь, – сказал он, – эти господа работают над исторической книгой и интересуются всем, что связано с Дхофаром. Ты не возьмешься им помочь?

Старший писарь рассказал де Вилльерсу все, что знал, и этого оказалось достаточно. Капитан Миллинг в октябре 1969 года действительно находился в горах на севере провинции. Он тогда осуществил очень опасную операцию с участием осведомителя из числа повстанцев, который помогал правительственным войскам.

– Случайно речь идет не об операции «Бросок»? – спросил Майер.

– Этого я вам сказать не могу, но уверяю, других операций в тех местах тогда не проводилось, и командовал нашими силами определенно Джон Миллинг. – Писарь усмехнулся. – Нашего Джона ни с кем нельзя спутать. Это настоящий великан. Почему бы вам не встретиться с ним лично? Если хотите, я ему позвоню.

Де Вилльерс поспешно поблагодарил старшего писаря. Звонить Миллингу незачем. Покинув расположение полка, де Вилльерс и Майер поспешили обратно в Руви. Солнце нырнуло за горы на западе, и долины превратились в сумрачные и унылые пустоты.