Текст книги "Профессионал"

Яркие звезды над головой казались совсем близкими. Амр лежал и слушал приглушенные голоса горцев, резкие и похожие на пронзительные крики птиц, доносящиеся из белых шатров соседнего поселения племени байт-антааш. В пещерах никто не спал из-за страха перед клещами, которые выползали из козьего навоза, привлеченные теплом человеческих тел. Среди них были гигантские твари, чьи укусы вызывали сильнейшее раздражение, продолжающееся по несколько недель, никтерибииды, переносимые летучими мышами, жертвы которых страдали от похожих на шанкры нарывов, и веероносцы, живущие на теле леопардов и лисиц, вызывающие глубокие незаживающие язвы.

Из лесистых низин глубокой долины Арзат до слуха Амра донеслись крики какого-то представителя семейства кошачьих. Там в великом множестве водились дикие кошки и рыси, а также более крупные хищники: волки, гиены и даже леопарды, угрожавшие козьим стадам. Поэтому на ночь животных загоняли в пещеры, за заросли колючего терновника.

Амр любил горы, однако его сердце принадлежало побережью Персидского залива, где в шумных торговых городах у него по жилам быстрее текла кровь. Быть может, есть своя правда в том, что шейхом станет Хамуд, поскольку вся его жизнь неразрывно связана с горами и вековым укладом племени. Без Шамсы горы потеряли свое волшебное воздействие на Амра. Здесь все пропитано воспоминаниями о счастливом времени, проведенном вместе. Быть может, в Дубае, в суматохе дел, Амр снова обретет счастье. Он возьмет с собой Бахайта и младшего сына. У него нет сильного желания противостоять честолюбивым устремлениям Хамуда.

С восходом солнца послышался призыв на молитву. Амр почти не спал. Четырежды прозвучал протяжный крик: «Аллах велик!» Затем последовало: «Нет бога, кроме Аллаха».

Молодые женщины племени покинули селение и долину с пещерой, перегоняя стада на новые пастбища, задолго до того, как мужчины байт-джарбоат встретились, чтобы выбрать нового шейха. Все понимали: если решение будет принято против Амра, дело не ограничится одной только сменой вождя. Возможно, под угрозой окажется сама жизнь бывшего шейха. Хамуд позаботится об этом.

Амр даже не пытался взять в свои руки ход совета. На рассвете Бааки предупредил его о замыслах Хамуда.

– Он поступил очень хитро: пригласил судью со стороны и хорошо ему заплатил. Это кадий племени ашраф, к чьему слову прислушаются все старики.

Ашрафы утверждали, что ведут свою родословную от аль-Хасима, одного из приближенных пророка, и все племена с уважением относились к их суждениям.

Для удобства кадия-ашрафа навоз на полу пещеры застелили плетеными циновками. Седые волосы почтенного судьи были заплетены в косичку длиной два фута, его торс, источенный туберкулезом, был обнажен, и он курил короткую глиняную трубку. Оба глаза были мутны от глаукомы, но он держался прямо, внушая уважение своим суеверным слушателям. За спиной у ашрафа устроился на корточках рашид, мудрец, чьи суждения уважало все племя. Вдоль известняковой стены расселись четырнадцать самых старых и, следовательно, самых почитаемых джарбоатов. Именно они сыграют ключевую роль в принятии решения, которое определит судьбу Амра и его семьи.

Ашраф предложил высказать свое мнение Хамуду. Это был невысокий коренастый мужчина с впечатляющей пулевой раной на бицепсе. Говоря, Хамуд сжимал в руках автомат АК-47.

– Я не хочу жаловаться на нашего шейха Амра бин Иссу у него за спиной, но еще меньше мне хочется, чтобы он продолжал позорить наше племя, оставаясь вождем.

Он прервался, чтобы вытереть с носа пот. Далеко на западе раскатами тропической грозы гремела тяжелая артиллерия, а из темноты под сводами пещеры доносился слабый писк тысяч летучих мышей.

– И вот я попросил представителей наших родов собраться, – продолжал Хамуд, – в это время, разорванное переменами, несущими угрозу нашему укладу жизни и закону пророка.

Подобно многим бывшим твердокаменным коммунистам, которые перешли на сторону правительственных войск, Хамуд не видел никакого противоречия в обращении к исламу, по крайней мере противоречия внешнего. Он мастерски овладел искусством добиваться своего любой ценой. Говоря, Хамуд то и дело переводил взгляд со старейшин на ашрафа. Больше ему ни до кого не было дела; именно от этих людей зависело решение.

– Пророк произнес слова, которые ясно доказывают, что Амр должен уйти, – продолжал Хамуд. – Нельзя повиноваться правителю, если тот впал в грех. Сила шейха племени байт-джарбоат всегда определялась лишь тем уважением, с которым относятся к нему лично. Он только первый среди равных. У нас испокон веку было так.

Подчеркивая свои слова, Хамуд с силой опустил приклад автомата на слой козьего навоза.

– Амр бин Исса опозорил всех нас. Он айюб, тот, кто забыл про обязанности кровного родства. Айюбу нет места среди нас, и даже родные братья могут его убить. Шесть лет назад сын Амра Салим погиб в этом самом селении. – Он махнул кулаком в сторону выхода из пещеры. – Три года назад первенец Амра пал в Мирбате, а незадолго до этого еще один его сын лишился жизни в Шеришитти. Вы должны помнить, как Амр горячо клялся отомстить. Три года мы ему верили. Затем огонь в нем погас, и, не внемля призывам нашего уважаемого рашида, он упорно не желает вспомнить про свой долг. Чаша моего терпения переполнилась, когда этот человек, шейх моего народа, прилюдно заявил в Салале, что наша религия больше не требует соблюдать тхаар.

Хамуд помолчал для пущей выразительности. Похоже, его речь возымела действие – старейшины роптали, переглядывались друг с другом, неодобрительно трясли седыми бородами.

– И здесь не может идти речь о кихите, плате за кровь, потому что те, кто повинен в смерти сыновей Амра, несомненно, не признают свою вину. Он сам должен установить личности всех виновных, встретиться с ними лицом к лицу и наказать их смертью. Только в этом случае Амр искупит свой грех и избавит себя от дальнейшего бесчестья. О ашраф, я прошу тебя, чтобы ты в качестве нашего кадия приказал шейху Амру бин Исса без уверток изложить свои намерения, здесь и сейчас, перед лицом Аллаха и нашего народа.

Хамуд вернулся к своим родственникам. От входа в пещеру окликнула закутанная в платок женщина: утренняя трапеза готова. Собравшиеся вышли из пещеры и спустились на поляну.

Три коровы, некрупные и жилистые, с короткими толстыми рогами, лениво жевали смесь сушеных сардин, кокосовой стружки и гашиша. Одно животное было отобрано негром могучего телосложения, бывшим рабом покойного султана. Из ближайшего плетеного шалаша по приказу чернокожего появились двое мальчишек, они уселись на корточки. Четверо сильных мужчин схватили корову, и раб перерезал ей горло. Кровь брызнула на бритые головы, плечи и спины мальчишек. Им повезло, потому что коров убивают редко, а свежая кровь считается действенным средством от всех недугов. Затем всех обнесли плетеной миской с теплыми кишками убитой коровы – это была закуска.

Быстро сваренные внутренности были разрезаны и перемешаны с рисом. Это кушанье было подано на четырех больших оловянных блюдах, вокруг которых расселись мужчины племени байт-джарбоат.

Парень с шестифутовым кремневым ружьем, бесполезной реликвией, включил приемник, из которого раздались оглушительные звуки «Голоса Адена». Но кадий раздраженно махнул рукой, и радио умолкло. Амр отрешенно слушал сидевших рядом, однако мысли его были далеко. Бааки сосредоточенно внимал разговорам, но не мог разобрать почти ничего – горцы говорят быстрыми отрывистыми фразами, и одно пропущенное слово не позволяет понять смысл целого предложения. Например, «фдр» значит «дрожать от страха», «икоф» – «подхватить паршу», «стол» – «размахивать кинжалом», а «гед» – «плыть к берегу после кораблекрушения». Все это очень полезные слова.

Ашраф и старейшины уселись отдельно, они примут решение во время трапезы или сразу же после нее. На поляну вошли двое вооруженных мужчин в темно-буром камуфляже, который так любят повстанцы. Их встретили сдержанными приветствиями, однако остро чувствовалось отсутствие искренней теплоты, обыкновенно расцветающей при появлении гостя.

Новоприбывшие не обратили внимания на прохладный прием, но зато сами весьма горячо приветствовали Хамуда, своего старого друга, и подсели к нему. Трапеза продолжалась.

– Мы действовали между Зеаком и Джибжатом.

Говоривший, судя по всему, был из двоих главным: жилистый горец лет тридцати – тридцати пяти, с черными курчавыми волосами, высокими скулами и глазами, похожими на щелки, – карикатура на дьявола. Он ел, положив на колени АК-47.

– Правительственные войска полагают, что мы покинули этот район. Они ошибаются. Вчера мы уничтожили группу социальной помощи на трассе всего в пяти часах пути отсюда. Где в это время были войска? Мы по-прежнему можем перемещаться где угодно и делать что угодно.

– Зачем вы напали на людей из социальной помощи? – Ашраф высказал вслух вопрос, возникший у всех. – Они не имеют никакого отношения к военным. Их задача – помогать нам, строить колодцы и школы. У них есть хорошие ветеринары, которые лечат наш скот.

На это ответов не было. Первоначально НФОО заявлял, что его целью является улучшение жизни кочевников. И сейчас, когда султан Кабус через Министерство социальной помощи занимался именно этим, повстанцы только отталкивали от себя население такими действиями, как расправа с пакистанскими работниками.

– Нечего жалеть чужеземных прислужников правительства.

Затем аду стал с жаром выкрикивать марксистские лозунги, которым его научили в лагере подготовки НФОО в южнойеменском Хауфе. Вероятно, сам он понимал свои проповеди не лучше, чем слушатели.

Ашраф и старейшины молчали. Им давно уже не нравилась свирепая идеология боевиков НФОО. Всего два года назад вот такие же люди в камуфляже после долгих пыток убили семью ашрафа. В живых осталась только его дочь, но и она сошла с ума и лишилась дара речи.

Старейшины оказались меж двух огней. С одной стороны, им хотелось примерно наказать Амра, чтобы остановить расползающуюся гниль. Открытое нежелание шейха племени уважать многовековой закон кровной мести, особенно если учесть, что он обязан отомстить за смерть троих сыновей, могло привести к общему крушению системы, а это бесконечно пугало консерваторов, не знавших ничего другого. Амр должен подчиниться шариату, иначе его ждет наказание. С другой стороны, старейшины понимали: Хамуд и его многочисленные сторонники тщательно подготовили почву. Если Амру придется уйти, практически наверняка новым шейхом станет Хамуд, – чего старейшины совсем не желали, поскольку связывали с ним боевиков НФОО, палачей Дхофара, совершавших зверства под антиисламскими лозунгами. Выбирать приходилось меньшее из двух зол.

Еще старейшины обнаружили, что не могут прийти к единогласному решению, после чего официально пригласили ашрафа, чтобы тот решил эту проблему от имени всего племени. Однако ашраф надумал вынести свой вердикт, исходя не из блага джарбоатов, а в память о своей дочери, которая когда-то была веселой и жизнерадостной.

– Шариат, – начал кадий, обводя практически невидящим взглядом мраморно-белых глаз застывших в ожидании слушателей, – разделяет все человеческие деяния на пять групп, первая из которых, фардх, должна неукоснительно выполняться. Именно к ней относится закон о возмездии за убийство родственника.

Ашраф пристально посмотрел на Амра.

– Шейх Амр бин Исса уклоняется от выполнения тхаара, по-видимому, полагая, что он вправе попирать шариат. Я говорю всем вам, и в первую очередь вашему шейху, что закон один для всех. Другие сегодня уже называли Амра бин Иссу айюбом, говорили, что он опозорил себя и свой род. Я полностью с этим согласен.

Отхаркнувшись, старик смачно сплюнул.

– В качестве избранного вами кадия я постановляю, что Амру бин Исса следует дать шесть месяцев. За это время он отомстит за одного из своих сыновей. В противном случае его вместе с семьей нужно изгнать с земли, лежащей между Хадрамаутом, Руб-эль-Хали и морем. Это изгнание будет продолжаться до тех пор, пока Амр бин Исса не отомстит за всех своих сыновей. Слава Аллаху, милостивому, милосердному.

Ашраф сел. Бааки, человек неглупый, понял, что это решение является для Амра откровенным помилованием – или по крайней мере еще одним шансом, и на такой благоприятный исход он не смел даже рассчитывать. От Бааки не укрылись мрачные взгляды, которые ашраф бросал на боевиков из Ленинского полка, выставлявших напоказ свою дружбу с Хамудом. Благодарение Богу за то, что тот прислал громил в самый подходящий момент.

Однако облегчение Бааки оказалось недолгим. Новая трагедия отменила или по крайней мере подкорректировала решение, принятое ашрафом. Пять месяцев спустя любимый сын Амра Тамаан, сражавшийся в составе отряда повстанцев, был убит в западной зоне боевых действий. Эта новая утрата опечалила, но не сразила Амра. Он понимал, что скандал с его бездействием вышел далеко за пределы племени байт-джарбоат, и правильно предполагал, что гибель Тамаана ускорит развитие событий.

В душе Амра по-прежнему не было желания проливать кровь. Срок, назначенный ашрафом, истек, но шейх так и не отомстил ни за одного из своих сыновей. Старейшины пришли к нему и спросили, может ли он назвать хотя бы одну причину, почему не следует выполнять решение совета. Насколько понимал Амр, таких причин не было, и он склонил голову перед неизбежным. Отказ подчиниться означал бы смерть не только для него самого, но и для ближайших родственников, поэтому осенью 1975 года Амр попрощался с Бааки и своими немногочисленными сторонниками и навсегда покинул Дхофар, забрав с собой семью.

Глава 3

Де Вилльерс изучал ночную жизнь парижского полусвета. Ему нужно было подстроить ловушку, и ловушку непростую. Тем временем Дэвис следил за судьей, определяя его «график», тщательно фиксируя каждый шаг. Было начало октября 1976 года. Через две-три недели им предстояло встретиться и составить план убийства судьи. Дама, заказавшая эту расправу, особо подчеркнула, что необходимо очернить репутацию жертвы. Поэтому де Вилльерс сосредоточился на поиске грязи. Он не обращал внимания на обычные приманки для туристов – площадь Пигаль, Монпарнас, Сен-Жер-мен-де-Прэ и Елисейские Поля. Псевдотайские массажистки, предлагающие джентльменам «изысканный массаж всего тела», совместное мытье в бане и быстрые секс-услуги в парках – во всем этом не было той бесконечной мерзости, которую искал де Вилльерс. Зоофилия считалась вполне невинным удовольствием; больше того, парижские власти вмешивались только в том случае, если «страдали животные». Самыми распространенными были сеансы с собаками, но существовали также «студии», предлагавшие ослов, лошадей, свиней и обезьян. Многие притоны разврата зарабатывали дополнительные деньги, торгуя видеозаписями подобных мерзостей.

Де Вилльерс подумал было о процветающих в Париже педофильных кружках и фильмах с участием детей от двух до двенадцати лет обоего пола, но отказался от этой мысли, вспомнив, что «цель» – представитель судебной системы. Тут будет недоставать правдоподобности, а де Вилльерс стремился к полному совершенству. Его опыт говорил, что у большинства педофилов есть общий признак: по роду своей деятельности они контактируют с детьми. Социальные работники, викарии, школьные учителя, но никак не судьи.

Де Вилльерс заглянул в закрытый мир садомазохизма. Во всем Париже только четыре женщины занимались «пытками». Клиенты, в среднем посещавшие их один-два раза в месяц, выкладывали по тысяче франков за час, хотя им строжайше запрещалось прикасаться к своим «истязательницам». Де Вилльерс счел, что и этот вариант не годится: чересчур замкнутая среда, незнакомое лицо сразу же привлечет к себе внимание.

К концу первой недели своего пребывания в Париже, быстро разобравшись с клубами на улице Ролан-Гаррос, которые славились дикими оргиями для узкого круга постоянных членов, де Вилльерс сосредоточился на местах встреч гомосексуалистов и в первую очередь на кладбище, где покоилась его любимица Эдит Пиаф. В конце семнадцатого столетия некий иезуит по имени Пер-Лашез был личным исповедником Людовика XIV. Кладбище, названное в его честь, представляет собой унылое, запущенное место с множеством грязных уголков, с надгробиями в готическом стиле и обвалившимися часовнями. После войны здесь обосновались дешевые проститутки, не имеющие собственного жилья. В шестидесятых их вытеснили гомосексуалисты. Де Вилльерс насчитал семьдесят девять молодых мужчин в возрасте от восемнадцати до двадцати пяти лет, которые работали на кладбище с часу дня до шести вечера. Их клиентами, число которых в определенные дни недели доходило до нескольких сотен, были преимущественно пожилые педерасты. Полицейские из бригады контроля за парками и садами патрулировали между рядами хризантем, однако они не имели особых полномочий и почти не вмешивались в происходящее. При приближении полицейского или одного из многочисленных советских туристов, навещающих могилу Пиаф, молодой человек и его клиент, сидящие на надгробии, просто прикрывали себе пах туристической схемой или газетой.

Де Вилльерс пришел к выводу, что кладбище Пер-Лашез ему определенно подходит, но, желая изучить все возможные варианты, он отправился на такси к сумасшедшей круговой развязке Порт-Дофин, что на окраине города, неподалеку от Булонского леса. В любой день недели по вечерам после работы сюда приезжают парижане. Водитель кружит по развязке, пока не встретится взглядом со своим собратом, искателем наслаждений. Обменявшись жестами, они уезжают вдвоем, чтобы обрести интимную близость в другом месте. Де Вилльерс выяснил, что в первую очередь этим пользуются женатые пары, желающие обменяться супругами. Следовательно, опять недостаточно грязи.

Помог счастливый случай. На двенадцатый день слежки за судьей Дэвис сообщил, что два вторника подряд судья ездил на своем «ситроене» вечером в Булонский лес. Дэвис позвонил в гостиницу, где остановился де Вилльерс, и они договорились о дальнейших действиях.

Для парижан Булонский лес всегда был синонимом романтики, местом обитания мифической феи-соблазнительницы Мелюзины и резвящихся в лунном свете фавнов, царством летней идиллии.

В 1970 году группа предприимчивых tapineuse – независимых проституток – переключилась на автомобилистов, ублажая их на заднем сиденье или в придорожных кустах. Начальник бригады контроля за парками и садами счел это вполне безобидным развлечением. Затем в 1973 году появились travelos – трансвеститы.

Первой была Верушка. В Сан-Паулу, где она научилась своему ремеслу, Верушка познакомилась с мадам, которая за двенадцать тысяч франков продала ей полный пакет, включающий билеты на самолет до Парижа, паспорт и трехмесячную туристическую визу. Первое время шлюхи, обосновавшиеся в Булонском лесу, терпели эту аномалию, и Верушка зарабатывала по две тысячи франков за ночь. Но к 1976 году следом за ней по проторенному пути из Бразилии прибыли еще двести трансвеститов, и спустя некоторое время в лесу осталось всего полдюжины «настоящих» проституток. Конкуренция была очень острой.

В том же году министр Понятовский попытался вытеснить трансвеститов. У него ничего не получилось, а полиция продолжала закрывать глаза на «безобидные развлечения». Раз в три месяца каждый гермафродит уезжал на один день в Бельгию, чтобы получить в паспорте штамп, позволяющий ему (ей) подавать заявление на новую трехмесячную визу. Это было сущим пустяком, который, однако, обеспечивал работу, приносившую целое состояние по сравнению с аналогичной деятельностью в Рио-де-Жанейро, а тем более в захолустье наподобие Баже. Причем состояние, не облагаемое никакими налогами.

Пиа было двадцать четыре года, и такой сексуальной трансвеститки завсегдатаи Булонского леса не могли припомнить. Она была светловолосая, высокая и грустная: именно то, что требовалось де Вилльерсу, вот только промышляла она не в той части леса. Все лучшие места, вдоль оживленных дорог, ревностно охранялись более зрелыми и богатыми бисексуалами. Дэвис, получив задачу изменить место промысла Пиа, приехал в Булонский лес около полуночи. Большинство «девочек» работало от одиннадцати ночи и до рассвета, поскольку дневной свет был их врагом, открывая растущие на лице волосы и подчеркивая прочие рудименты мужского пола.

Дэвис обнаружил, что трансвеститы значительно уступают числом зевакам, которые, оставив свои машины с зажженными фарами, разгуливали по дорожкам и бесцеремонно разглядывали извращенцев и их клиентов. В наиболее людных местах зарабатывали неплохие деньги торговцы гамбургерами и пивом. Дэвис обратил внимание на то, что их услугами пользовались исключительно девочки и зеваки, но только не клиенты, многие из которых, утолив похоть, спешили уйти, стыдливо опустив глаза, – последнее обстоятельство несказанно обрадовало Дэвиса. Трансвеститы демонстрировали в основном свои пышные бюсты, а те, у кого были женственные бедра, носили мини-юбки или просто трусики. Дэвис рассудил, что в зимнее время подобную работу на свежем воздухе никак не назовешь легкой. Девочки были в вызывающе броских нарядах: лосинах под кожу леопарда, обтягивающих футболках в горошек, перьях, как у танцовщиц самбы, и сверкающих блестках на всем, от туфель на шпильках до лент в волосах. Дэвис с час кружил по дорогам Булонского леса, пока не запомнил его план и места работы всех девочек.

Дэвис уже не столь неприязненно, как вначале, смотрел на предстоящую работу. Без первоначального отвращения наблюдал он и за зеваками и пришел к выводу, что среди них много людей состоятельных. Интересно, что влечет их сюда летом, когда можно отправиться на любой берег реки или морской пляж Франции, чтобы вдоволь налюбоваться на обнаженные тела. «Да, чего только в жизни не бывает», – пожал плечами Дэвис, считающий совершенно нормальным и себя, и свой род занятий.

Полиция тщательно изучила клиентуру travelos. Больше половины составляли те, кто решил всего один раз в жизни «попробовать, что это такое», и этого раза оказывалось достаточно. Среди прочих преобладали «благонамеренные граждане»: водопроводчики, преподаватели, конторские служащие, счастливые в браке и имеющие детей. Похоже, они просто давали выход своим тайным фантазиям, хотя и прекрасно понимали, что вводят свой член в тело мужчины, накачанного наркотиками и немытого, который раньше в этих же самых кустах удовлетворял других клиентов среди использованных презервативов и пустых банок из-под пива. Почему их приводили в восторг фальшивые надутые груди, терпкий запах мужского пота и баритон с ярко выраженным португальским акцентом, оставалось непостижимой загадкой. Но в обязанности местной полиции не входит задача объяснить, откуда берется неиссякаемый поток посетителей этого уличного театра извращений.

Дэвис припарковался у обочины за двумя другими машинами, рядом с мусорным баком, обозначавшим постоянное место работы Пиа. Долго ждать ему не пришлось. Невысокий мужчина, как решил Дэвис, мелкий клерк в помятом коричневом костюме и очках с толстыми стеклами вышел из кустов и направился к своему автомобилю, нашаривая в карманах ключи. Следом за ним появилась Пиа, в черном мини-платьице, которое почти ничего не скрывало. Ее светлые волосы были по-мальчишески коротко подстрижены, и Дэвис, несмотря на протест здравого рассудка, ощутил вожделение.

Пиа прислонилась к мусорному баку. Дэвис опустил стекло. Он отчетливо видел мужские черты Пиа, чувствовал смешанный запах пота, дешевого лосьона после бритья и тел предыдущих клиентов. Пиа соблазнительно улыбнулась.

– Сколько? – спросил Дэвис.

– Сто франков.

– Но если я…

Она не дала договорить:

– Все дополнительное обойдется еще в пятьдесят франков.

Дэвис кивнул. Он запер машину и направился следом за Пиа в кусты.

Впоследствии он искренне признался ей, что у него это было впервые. Пиа владела французским лишь ненамного лучше его самого, поэтому он старался говорить медленно, короткими предложениями.

– Ты очень красивая, – сказал Дэвис.

Похоже, лесть ей понравилась, но она уже выказывала нетерпение. Возможно, боялась упустить клиента. Дэвис решил сразу же нырнуть с головой.

– Вот тебе две тысячи франков. Едва ли у тебя сегодня будет еще двадцать клиентов, так что давай лучше на час-два отправимся в какой-нибудь ночной клуб, который ты сама выберешь. У меня есть для тебя предложение, оно сулит большие деньги.

Разумеется, Пиа была заинтригована. Она достала из большой сумки, спрятанной в кустах, шикарный блестящий плащ и высокие лакированные сапоги.

– Где вы живете? – спросила Пиа.

– В городе, в мотеле, – ответил Дэвис.

– Мы поедем к вам. Я не люблю ночные клубы.

Дэвиса это устраивало. По дороге он заглянул в бар, чтобы купить бутылку виски и печенье с сыром.

В машине Пиа немного раскрепостилась. Дэвис быстро понял, что на самом деле это глубоко несчастный, отчаявшийся человек. Каждое воскресенье она молилась на площади Пигаль в церкви, посвященной Святой Рите, которая в Бразилии считается покровительницей потерявших надежду. Пиа очень скучала по своим родителям, оставшимся в трущобах Сан-Паулу. Большую часть своих сбережений она тратила зимой на двухмесячную поездку в Бразилию.

– Мне нравится покупать себе красивые вещи, – рассмеялась она, и это был резкий мужской смех.

Дэвис подумал, что для таких людей проституция в Булонском лесу не что иное, как жуткая мучительная пытка. Захотелось понять, почему они этим занимаются. Не может быть, чтобы только ради денег. Чтобы рассеивать свое черное настроение, Пиа пила, нюхала кокаин и курила марихуану. Она всем сердцем жаждала настоящих отношений, но понимала, что нормальный мужчина никогда не полюбит трансвестита. Некоторые ее подруги из Булонского леса от отчаяния наложили на себя руки. Всем профессиональным travelos приходится регулярно принимать гормональные препараты, проделывать операции по увеличению груди и каждую неделю совершать дорогостоящую процедуру удаления волос, чтобы преодолевать естественное отвращение, возникающее у клиента при виде мужских признаков. Жизнь трансвестита состоит из насмешек зевак, постоянной боязни стать жертвой какого-нибудь психопата, еженощного общения с несколькими клиентами, среди которых встречаются носители серьезных инфекций, и нескончаемых затрат на противоестественные медицинские процедуры. Поскольку накопить достаточно денег практически невозможно, единственным видимым плюсом остается возможность жить транссексуалом.

Они проговорили три часа в крошечном номере мотеля. Пиа поняла: Дэвис хочет, чтобы она в следующий вторник развлекла в Булонском лесу некую важную персону. Если этот человек не появится, Дэвис все равно ей заплатит, и они попробуют еще раз в следующий вторник. Пиа рассматривала фотографию судьи, пока не пришла к убеждению, что узнает его при встрече. Она также хорошенько запомнила внешний вид его «ситроена». Дэвис заверил, что в указанную ночь она сможет заниматься своим ремеслом в лучшем месте Булонского леса, поскольку постоянным обитателям этого места будет хорошо заплачено и они закроют глаза на ее временное присутствие на чужой территории.

Незадолго до рассвета Дэвис отвез Пиа обратно в ее квартиру, но сперва они вдвоем побывали на выбранном месте и прошли через лес к редкому кустарнику, где земля не так густо была усеяна вездесущими презервативами, как на оживленных участках.

Возбужденная перспективой заработать большие деньги, Пиа признательно помахала вслед уезжающему Дэвису, сжимая полупустую бутылку виски.

Надев пальто, судья обвел взглядом свой кабинет, расположенный неподалеку от Иль-де-ла-Сите. Он был человек скрупулезный и обманывал свою жену с тем же вниманием к мелочам, с каким вел дела в суде, ничего не оставляя на волю случая. Время от времени судья выполнял работу для службы безопасности, и эта работа далеко не всегда была невинной. Так что существовали самые разные причины быть осмотрительным.

На подземной стоянке судья достал ключи от своего старенького «Ситроена ID-19». Лишь охранник знал про эту машину, но он был по уши закормлен щедрыми чаевыми. Весь остальной мир, и в первую очередь семья, связывали судью исключительно с новой черной «альфа-ромео». Но он все равно ощущал смутное беспокойство. Несмотря на великое множество угроз, полученных за долгие годы, судья так и не научился игнорировать открытую враждебность, а та женщина в прошлом месяце буквально источала злобу. Судья отправил за решетку пожизненно трех братьев из Марселя за убийство и попытку шантажа. Не совсем ясно, чьей была эта женщина, но судья отчетливо запомнил черные паучьи глаза над воротником норковой шубы и пронзительный крик: «Мерзавец! Ты разбил мою жизнь, но теперь я разобью твою!» Он изо всех сил старался забыть эту мегеру и сосредоточиться на удовольствиях, что ждали его в ближайшем будущем.

Два года назад, рано утром возвращаясь домой на машине через Булонский лес, судья случайно наткнулся на подростка по имени Зита. То ли у него в тот момент было соответствующее настроение, то ли повлияла фаза луны, а может, дело в том, как свет фар обрисовал скулы и бедра Зиты, – судья особенно не задумывался. У нее было восхитительное тело, тугие маленькие груди и пепельно-золотистые волосы до плеч. Впоследствии он узнал, что Зита поочередно меняет десять разных париков, но это уже не имело значения – он с самого начала оказался на крючке.

Девять месяцев в году по вторникам судья собирался со своими коллегами, а поскольку он в жизни никогда не смотрел на другую женщину, его супруга, оставаясь одна в красиво обставленной квартире в Ла-Мюэтте, ни о чем не подозревала. У него сложился своеобразный ритуал. Покинув кабинет, судья менял пальто на яркий плащ и вязаную шапочку, всегда ждущие своего часа в «ситроене». Не боясь быть узнанным, он отправлялся в Булонский лес, опьяненный аурой необычного, запретного, придающей очередному приключению дополнительную прелесть.

Его перестали беспокоить мысли о старости, свойственные среднему возрасту. Жизнь – уже не наезженная колея. Если его застанут в обществе извращенца, конец и карьере, и браку. Он вкушал опасность, упивался риском; во многом это было сродни тому, как скалолаз наслаждается головокружительной бездной.

Опасаясь более темных, более уединенных закоулков Булонского леса, судья обыкновенно разъезжал по главным дорогам, в первую очередь по северной части авеню Махатмы Ганди. Он неизменно выбирал высоких, светловолосых трансвеститов – возможно, в память о Зите, которая покончила с собой в общественном туалете вскоре после того, как познакомила его с сомнительными удовольствиями Булонского леса. Судья полюбил этот чужой запах земли и звуки леса. Для него секс без шороха кустов вскоре превратился в клубнику без сливок.