Текст книги "Люди по эту сторону. Первая книга дилогии"

Первое дело

Отброшенная сетка от насекомых зацепилась одним краем за косяк дверного проёма. Это Нойань выскочила из докторского дома – и повисла на шее старшей сестры.

– Уррря! – завопила она, как школьница из младшего круга, которая пришла первой на состязаниях. – Да-да-да-дааа!

Брунга ласково погладила её по спине и выразительно посмотрела на Емъека, ждавшего внизу у крыльца.

Когда их взгляды встретились – беременность Нойани была окончательно подтверждена, а значит, пора ему в дорогу, – Емъек внезапно осознал, почему он согласился задержаться в Туманных Вздыбях. Не из-за вздыбей, конечно. Не из-за нового для себя способа вязания. Не из-за лодыжки, которая ещё побаливала после вывиха. И даже не из-за возможности зачать ребёнка с милой девушкой.

Он просто хотел видеть её сестру Брунгу, которая была старше на пять лет, у которой уже было двое, и ей было достаточно. С Брунгой, которую звали как его мать, что сразу же определило их взаимоотношения и установило между ними непреодолимую преграду. Теперь же, два месяца спустя, Емъеку уже не казалось, что это важно.

А может, напротив, важно – ведь с Нойанью его ничто не отвлекало. С отношениями плохо то, что никогда не знаешь, что будет завтра. Не то, что с отцовством: сроки известны, правила понятны.

– Пошли отмечаться, – сказала старейшина, которая уже изучала знаки, нанесённые старой Ру.

Татуировки ей понравились. И руку она узнала. «Эту мастерицу ни с кем не спутать, – призналась она. – Ей уже за восемьдесят, а ни одной ошибки!»

Детские знаки на правом предплечье начинались со скромной отметки, которая выглядела как точка с крючком. Потом указывалось, доносила ли женщина ребёнка, как прошли роды, и как закончился первый год жизни нового человека – тогда татуировка принимала окончательный вид.

Это мог быть знак качества либо клеймо брака – не на самом мужчине, но на том его свойстве, которое дано природой, и относится скорее к стихиям, чем к личным умениям. Тем не менее, это было значимо… лет до сорока.

Старейшина хранила татуировочные иглы и тушь в мешочке, расшитом бисером и камешками. «Тоже красиво, но у нас лучше», – отметил Емъек, присев у стола и вытянув правую руку.

Начинался новый этап его путешествия, и от этого было немного печально. Как будто он навсегда терял прежнего себя – себя свободного. И одинокого.

Обновления догоняют странника в дороге – поэтому следующие два года он обязан извещать о своём маршруте. Это не сложно: просто оставить записку старейшинам, и они передадут с попутной вестницей. Просто как лишний груз в заплечной сумке.

Конечно, этим правилом можно пренебречь, но незаконченная детская татуировка выглядит подозрительно. Мало того, что вряд ли какая женщина тебя выберет, так ещё и старейшины будут донимать вопросами – такие у них обязанности.

…Обо всём этом Емъек вволю наслушался от Ру, пока она покрывала его кожу аккуратными и не лишёнными изящества знаками. Теперь же работа, которая принадлежала ей одной, становилась совместным произведением.

Получив татуировку, Емъек начал собираться. Проверил свою одежду и сумку, раздал одолженные вещи, убрался в гостевом доме, где жил вместе с Нойанью.

Теперь она вернулась в материнский дом. И будет там долго: основные опекуны у неё из родственников, как зачастую и бывает с первым ребёнком. Емъек вспомнил, как в детстве часто путался, кого называть «мамой» – Брунгу или её маму Тари – свою бабушку.

Последнюю ночь он провёл у ворот – в доме смотрителя, где собиралась молодёжь. Не так давно он здесь «показывал себя» и «присматривался» к Нойань. И это после дня совместных прогулок по окрестностям! Экзаменовали его всерьёз, но сама Нойань была равнодушна к мнению окружающих.

Всё стало ясно в тот момент, когда за ужином к Емъеку подсела Брунга и сказала: «Знаешь, а ты нравишься моей сестрёнке!» Он обернулся, следуя взглядом за её рукой, и увидел Нойань.

Неделя взаимного узнавания была чистой формальностью. Но Емъек бы точно не рискнул нарушить правила, да и для Нойани этот ребёнок должен был стать первым. Поэтому они послушно презентовали себя друг другу, терпеливо дожидаясь ночи, когда их оставят наедине.

…Теперь это прошлое. И оно постепенно отдалялось.

Слушая голоса новых друзей, Емъек уже представлял себя на дороге. И одновременно думал, как вернётся сюда – обязательно сделает круг, чтобы заглянуть в Туманные Вздыби года через три.

Нойань будет в порядке, и малыш, и Емъеку поставят все положенные татуировки. А если и нет – всё равно. Он обязательно привезёт подарки. И научит местных способу вязания откуда-нибудь с берегов Закатного моря.

Они опять соберутся все вместе, и он расскажет о том, где бывал, что видел… «Это и есть странствие!» – понял он и улыбнулся.

Брунга, которая была со всеми, улыбнулась в ответ.

Правильно. Сейчас он просто начинающий странник, мальчишка, который ничем себя не проявил и у которого всё впереди. А через несколько лет он вернётся по-настоящему повзрослевшим. И у него хватит решимости подойти к такой женщине…

Утром он поднялся пораньше, перекусил на кухне вместе с поваром – после работы у тётушки Айгань Емъек знал, во сколько разжигают печь… И наконец, вышел за ворота.

Светлело, всё вокруг казалось призрачным, словно проявляющимся из ночной тьмы. Как будто с рассветом каждый лист и каждая птица воссоздавались заново.

За дни, прожитые в деревне, он уже отвык от тишины и одиночества. Тем радостней ему становилось с каждым шагом. Он почти бежал.

Емъек торопился ещё и потому, что впереди было событие, по приятности превосходящее месяц отцовства. Там была развилка – и он ещё не решил, куда именно повернёт.

Конечно, общее направление было определено ещё в детстве: запад, киты и янтарь. Но он не собирался двигаться туда напрямик! Впереди лежало Горькое море, и Емъек никак не мог выбрать – обходить его по северному берегу или плыть на корабле. Оба варианта были равно притягательными.

Северный маршрут был древним, описанным сотни раз, но ведь для этого он и отправился в путь – чтобы увидеть всё собственными глазами. Если пересекать море, то можно пройти западным коридором, через Звёздные Окна. А можно подняться по Ымле и воспользоваться новым тоннелем, который начинался близ Солнечных Брызг и пронзал насквозь Юольские горы. В Солёных Колодцах не было ни одного рассказа об этой дороге, и побывать там первым – удовольствие не меньше…

На свете хватало чудес, на которые стоило посмотреть!

Те же Вздыби, давшие название деревне.

Издалека это просто широкая болотистая низина, прикрытая туманом, который никогда не рассеивался. Но если подойти ближе и спуститься туда, то окажется, что на дне низины теснятся то ли кочки, то ли бугорки. Вздыби. Они мягкие снаружи, скрыты толстой коркой из старых лишайников, переплетениями корешков и грибными наростами. Даже если с размаху приложиться, не больно – Емъек лично проверил!

В сезон там собирали ягоды. И ребятня играла в прятки, хотя им запрещали…

Некоторые вздыби были как маленькие отвесные утёсики, другие – как спины неведомых рыб. «Или плавники дельфинов», – сказал Емъек, когда увидел их в первый раз.

Разной формы и высоты, стоящие впритык друг к другу или на отдалении, они были непонятного происхождения. Если долго пробивать корку, можно докопаться до чего-то твёрдого. Но на ощупь непонятно, что это. А огонь в тумане помогает мало.

…И таких странностей – чуть ли не у каждой деревни. Не у всех такие грандиозные как Белая Гора или, например, Великая Стена как в родных Солёных Колодцах. Но посмотреть стоит!

Емъек прибавил шаг – и вдруг услышал слева какие-то звуки. Шорох, и звон, и как будто кто-то говорит. Лес был тёмный, пугающий. Но нельзя же не проверить, что там! Вздохнув, Емъек свернул в придорожную траву и углубился в пролесок.

На пути то и дело возникали кусты и молоденькие деревца – только берегись! Емъек получил пару царапин и едва не споткнулся. Ещё несколько шагов вслепую – и вот он приблизился к источнику подозрительного шума.

Сначала он увидел человеческую фигуру. Со спины не узнал, кто это, но когда стоявший обернулся, Емъек облегчённо выдохнул. Это был молодой смотритель, младше его, совсем юноша. Емъек сталкивался с ним в деревне.

– Ну, что мне делать-то, а? – у смотрителя по щекам катились слёзы, он то и дело шмыгал носом и жалобно улыбался, сдерживая рыдания. – Что делать? – и он указал на причину своих затруднений.

В силок – поставленный, судя по размеру сетки и креплению, на мелкую обезьяну – попалось что-то настолько странное, что Емъек какое-то время тупил, как над сложным вязанием.

Это было похоже на приплюснутый с боков шар. С осиными крыльями, но их было больше, чем у осы. И двумя большими выпуклыми глазами, разнесёнными по противоположным сторонам туловища.

В какой-то момент шар вывернулся сам из себя – и стал напоминать птичий скелет. А потом снова обернулся шаром.

В сумраке было не понять, какого он цвета. Иногда он позвенькивал. И вонял… Емъек долго перебирал в памяти известные запахи. Самым близким оказалась кислота, которую выделяла Стена, чтобы избавиться от затвердевших наростов.

«Шар» запутался в сети, но сохранял подвижность – пытался вырваться. Было боязно брать его в руки. Бросить – неправильно. Тем более смотрителям: их обязанность – следить за порядком у дороги. И отлавливать всё, что можно поймать и что может быть опасным. Или прогонять прочь. А тут как поступить?

– Что же делать? Что же делать? – повторял как заведённый бедный юноша.

Наверное, впервые в жизни Емъек почувствовал себя по-настоящему взрослым. Он всегда был самым младшим в компании. А старшие говорили…

Они часто говорили:

– Если не знаешь, что делать, первым делом поссы, – повторил Емъек.

Он приподнял передний запáх своей юбки, вытащил член и начал поливать странный «шар» мочой.

Запас был достаточный: за завтраком повар без устали подливал ему вкусного душистого чая – хвастался перед знатоком!

Вообще-то в Солёных Колодцах этой поговорке следовали иначе. Никто, разумеется, не мочился там, где возникла проблема! Шли к Стене – было одно место. И пока поливали её, соревнуясь, кто выше, решение как-то само собой находилось.

Емъек вспомнил, как это происходило, и захохотал.

Смотритель тоже засмеялся – и присоединился к орошению.

Моча оказалась для шара смертельной: судорожно дёрнувшись, он перестал звенеть и шевелиться. Замер на земле, затих. И вскоре почернел и завонял чем-то горелым.

– Я посторожу, а ты сгоняй, позови, кого надо, – сказал Емъек.

– Спасибо, брат! – и смотритель исчез.

Емъек смотрел на диковинную добычу и думал, что первый подарок для нового человека готов. Ведь это же так приятно, когда твоего отца описывают как, ну, не героя, но смелого и находчивого. Да и Брунга теперь узнает, какой он из себя!

«Здорово получилось!» – подумал Емъек, улыбаясь. Светлело, и теперь было видно, как сильно обуглился «шар». Определённо, сдох!

И вдруг пугающая мысль стёрла улыбку Емъека.

«А если родится девочка? Девочки так не умеют! Вдруг ей будет обидно?»

Восемь чёрных поросят

«Хоть на улицу не выходи», – подумала я, заметив поросёнка у нижней ступеньки крыльца.

За последние дни эта мысль успела стать привычной. Что неимоверно раздражало: такое становится привычным!

Поросёнок был знакомый – его она разукрасила первым. Весь в распустившихся орхидеях, бутонах, листиках и завитушках. На чёрной поросячьей коже белые и красные татуировки смотрелись приятно, не поспоришь. И нанесены они были с бесспорным мастерством: хрюшка подросла, шкура растянулась, но узора это ничуть не испортило… И это бесило по-настоящему!

«Попадётся под ноги – пну», – решила я и начала спускаться.

Но не зря свиней считают умными: когда я оказалась внизу, поросёнка и след простыл.

Злости во мне было так много, что я постояла, держась за перила, пока голова не очистилась. Думать следовало о приятном. Например, что урожай богатый, что его успели убрать, что заготовленного хватит при самом неудачном раскладе, и ещё на торговлю останется.

Перед сезоном дождей планируют на год вперёд. Ничего нельзя упустить, обо всём следует позаботиться! И надо же такому случиться, чтобы в самый разгар приготовлений явилась эта… эта…

Даже мысленно у меня не получалось придумать достойного определения для новенькой. Просто «новенькой» называть её тоже не хотелось. Это прозвище для человека, который пришёл, чтобы остаться. Для того, кого приняли. А я не хотела принимать её и признавать.

Впрочем, это моё личное мнение. Как старейшина, я сделала всё, что полагалось делать в подобных случаях: выслушала и распорядилась.

Птеша из Высокого Брода была обычной – так мне показалось вначале. Она хотела переселиться в Солёные Колодцы. Я не стала спрашивать, почему именно к нам. На таком вопросе человек всегда врёт. Захотела – ну, так добро пожаловать.

Детей у неё не было и быть не могло, сколько она ни пыталась. Потому и ушла из родной деревни – не первый такой случай на моей памяти.

Но никогда такого не было, чтобы женщина, которой врачи вынесли печальный приговор, лично разыскала всех несостоявшихся отцов и проследила – а в половине случаев своей рукой поставила уточнение, что на них вины нет.

Это всегда делают старейшины. Никому в голову не придёт вмешивать женщину: у неё и так хватает забот! А чтоб сама…

На этом странности не кончились.

Разобравшись с мужчинами, чудная Птеша занялась женщинами. Ну, и мужчинами заодно. Кто к доктору приходил, за тем и ухаживала. И доучилась до лекарки: экзамен сдала троим. Их я знала, как и их подписи.

Казалось бы, выучилась – лечи. Хочешь, странствуй, хочешь, осядь где, везде тебе будут рады. Так нет – оставив врачевание, Птеша устроилась ученицей к татуировщику! Причём ученичество было формальностью – она была одарённой самоучкой, с юности практиковалась, и всего за год заслужила сертификат на плечо.

Слушая об этом, я даже губу прикусила, чтобы не спросить, чего не следует. Но не моя забота – лезть к человеку с вопросами о его судьбе. Я – старейшина, мои обязанности – выяснить, каким делом хочет заниматься новоприбывшая, каким может, а каким не сможет никогда.

– Я пока осмотрюсь, – сказала Птеша, – свинок своих повыращиваю.

Половину тележки, в которой она везла своё барахло, занимали чёрные юркие поросята. «Зачем она их волокла в такую даль?» – удивилась я тогда. Но смолчала. И отдала ей дом, который раньше принадлежал Тари, матери Брунги. Жить в нём никто не собирался, хотели определить его под гостевые, но всё сомневались, уж больно крепкая у него была пристройка под хлев. Гостям такое ни к чему – в таком доме надо жить.

И теперь в нём поселилась проклятая Птеша со своими поросятами.

Когда я увидела первого, в цветочках, то ещё ничего не поняла. Не до того мне было – как раз убирали с просушки фасоль и спешили управиться до того, как привезут тыквы.

Уже на втором поросёнке всё стало ясно. Я застыла посреди улицы как громом поражённая. И так захотелось пойти к этой наглой Птеше и всё ей там разнести, что я чуть не заплакала от бессилия!

Чёрная поросячья кожа была покрыта аббревиатурами, означавшими «Солёные Колодцы» – именно такой знак накалывали всем, кто стал достаточно взрослый, чтоб в одиночку пойти к соседям. Я сама татуировала эту метку, наверное, сотню раз!

Мало того, Птеша изобразила его разными способами, крупным шрифтом и самым малюсеньким, белой тушью, красной, жёлтой и синей. И даже дорогущей пурпурной.

Стиснув кулаки, я двинулась дальше по улице.

«Ты видела? И как тебе?» – спрашивали меня в тот день и назавтра. И каждый раз я отделывалась скупым: «Хорошо».

Никогда я не представляла, что доживу до такого! Со всем можно справиться: с болезнями, с полчищами змей, с бешеными обезьянами и с фантазиями Инкрис Даат. А такое как вынести?

Одно хорошо: у меня накопилось столько дел, что мучиться было некогда. И лишь вечерами, лёжа в постели, я вспоминала об оскорблении и гадала, почти со страхом – вот, до чего она меня довела! – что же проклятая Птеша изобразит на следующем поросёнке?

В третий раз она, определённо, хотела довести меня до сердечного приступа. Это опять была каллиграфия – видимо, на тот случай, если я чего-то недопоняла. А стиль был единый – «паутинка», как его называют в прописях. Самый сложный и самый красивый. И один цвет: красный. Чёрную гладкую шкурку поросёнка украшали цитаты из Утерянных Хроник.

Переписыванием этих цитат занимаются все, кого обучают письму, и не важно, на бумаге предстоит работать или на коже. Школьники первого круга каждый год соревнуются, кто изобразит ровнее. Готова поспорить, что Птеша брала первые призы.

Я сама брала. И выводила: «Эту правду не следует знать тем, кто обделён властью. Если узнают, беды не будет, но станет им печаль в сердце и слабость в делах. Потому что всякое знание имеет своё назначение. А если не к чему приложить, то к чему нести?»

Я была до того подавлена, что перепоручила Брунге Чобо принимать странницу из Зелёных Парусов, которая вошла в тот день в западные ворота. Странница прибыла ради Стены, ну, а я была не в состоянии опрашивать посторонних.

Дома приготовила себе успокаивающий отвар. Послушала Вайли – они с Аланой взялись перечитать все-все хроники, искали что-то для Инкрис, а попутно собирали другие чудеса.

От голоса внучки мне враз полегчало. Но лекарство я всё равно выпила. Впрок.

Пригодилось.

Конечно, четвёртый поросёнок не имел такого эффекта, как предыдущие. Похоже, я и впрямь начала привыкать… Но расстроилась. Тем более что четвёртого изловила и принесла мне сама Вайли. Конечно, она не знала, как я к этому отношусь, но всё равно было обидно.

– Бабуля, смотри, какая красота! Здорово, правда?

Поросёнок был покрыт бело-синим узором, имитирующим вязаную ткань. И оттого сам казался связанным.

– Бабушка, а как она это делает? Им же больно!

– Не так уж и больно, – буркнула я. – Поит чем-то… Не стоит потом есть такое мясо!

– Какое мясо, ты что, как же можно? Такой хорошенький! Пусть поживёт!

Поросята у бессовестной Птеши постоянно убегали, а детишки с удовольствием их ловили, играли с ними, подкармливали вкусненьким, даже мыли. И с этим тоже ничего нельзя было сделать!

В свою очередь Птеша, чтобы отблагодарить добровольных помощников, следующего поросёнка украсила сложным лабиринтом. Вход между ушей, выход у хвостика – попробуй, пройди! Сколько визгу было, когда они его в первый раз поймали и начали проходить!

Этого, с лабиринтом, я как один раз увидела, так с тех пор он и пропадал в чьих-нибудь объятьях. А остальные шныряли по деревне. Как их собаки не растерзали! «И проклятую Птешу заодно!» – прошептала я.

Злость поутихла, но не прошла.

Едва я собралась идти – как вдруг они меня окружили. Вайли, Алана, с которой они стали подруги не разлей вода, и ещё младший сын Брунги. Окружили – и молчат.

– Бабушка, ты можешь вернуться в дом? – спросила Вайли.

Никогда у неё не было такого напряжённого голоса! Даже когда она со своей Инкрис строила башню, чтоб перебраться через Стену.

Я могла заворчать, что у меня дела, вечером поговорим… Но повернулась и принялась осторожно подниматься, ступенька за ступенькой. Всё подождёт.

В комнате я опустилась в кресло, где сидела, экзаменуя новоприбывших и разбирая дела своих. Подростки плюхнулись на пол – в рядок, как суслики у норки. И далеко не сразу заговорили. И часто перебивали друг друга. Спотыкались, путались и стеснялись. Но им было, что сказать.

Что-то непонятное было со странницей из далёких Зелёных Парусов. Не стоило мне доверять мнению Брунги!

Началось всё с Аланы. Когда она узнала, откуда пришла гостья, то не утерпела. Её знаменитая прабабка-путешественница до Зелёных Парусов не добралась, потому что изучала южный берег Закатного моря, а эта деревня в северной стороне. И оттуда ещё никто не доходил до Солёных Колодцев. Пристать и расспросить – практически, долг!

Когда я пошутила об этом, Алана потупилась.

Ей говорили в школе, что поступать так нехорошо, что в странники идут не только ради приключений, но и подальше от людей. Но Зелёные Паруса!..

Странница от разговора не отказалась, тем более Алана объяснила причину своего любопытства. Однако выставила условие: она расскажет о Зелёных Парусах, но сначала спросит сама. Алана приготовилась к вопросам о Стене. И услышала: «А что там за Стеной?»

– Как Инкрис! – не выдержала Вайли.

На случай с Инкрис было похоже ещё и тем, что странницу не удовлетворили дежурные объяснения, что «никто не знает и никогда не знал». Она упорно расспрашивала Алану, заходя то с одной темы, то с другой. А потом, как бы между прочим, поинтересовалась: «А кто-нибудь ещё хотел узнать об этом? Ты никого не знаешь, кто бы хотел?»

Возможно, если бы они не задружились, Алана рассказала бы про Инкрис. Обменяла бы эту информацию на драгоценные для себя сведения о Зелёных Парусах. Да и что тут такого?

Но «своих не выдают», как она заметила. И мы вчетвером покивали, согласные с этой аксиомой. Я бы тоже скрывала от посторонних правду о своих друзьях. Просто потому что своих не выдают.

Странницу ответ разочаровал. Она заявила, что поскольку Алана не выполнила уговор, то о Зелёных Парусах ей, значит, не интересно. И выпроводила за порог юницу, ошалевшую от такого поворота.

– Это же нечестно! – продолжала кипятиться Алана. – Откуда я могу знать, что за Стеной! Никто ж не знает!

Такое очевидное мошенничество было большой ошибкой. Что бы ни было причиной, но всякому разумному человеку понятно, как опасно ссориться с подростками!

Алана не стала спорить с обманувшей её гостьей.

План был готов к вечеру.

Уже с утра за странницей неотступно следили. Сначала Жук. Подменял его Яська. Потом младший брат Инкрис. Старые распри были забыты: наших обижают!

Подключили и кухню. Сурри, правда, отказался портить еду: какой бы вредной ни была странница, но еда неприкосновенна. Зато он дал много разумных советов.

Именно с подачи Сурри над вражиной подшутили в первый раз. За обедом, когда она со своей тарелкой отошла за крайний стол, один из мальчишек-дежурных подбежал, извинился и со словами: «У вас в Зелёных Парусах едят иначе!» – заменил обычные палочки на очень маленькие, в два раза короче привычных.

Странница мучилась, но ела короткими.

За ужином ей протянули острейший красный перец: «У нас мало его кладут – не то, что у вас в Зелёных Парусах!».

Странница послушно покрошила перец в свою тарелку. Чего ей стоило доесть до конца, представить трудно. Но доела.

А перед сном ей дали три подушки: «Извините, мы забыли, что у вас в Зелёных Парусах спят высоко!»

Она положила их в изголовье.

И так спала – Вайли сама подглядывала.

При том, что подушки были набиты сухой травой с добавлением волокна никники и должны были ужасно вонять!

Подглядывание был за гранью – и я не преминула об этом заявить. Шутки шутками, но любой человек достоин уважения, и законы гостеприимства надо соблюдать в любом случае!

Все трое сделали виноватые моськи. Хорошо, хоть не стали оправдываться.

Напоследок Вайли призналась:

– Сурри считает, что врать о том, кто ты и откуда, могут дознаватели. Что эта женщина могла прийти к нам ради какого-нибудь преступления, чтобы расследовать, и поэтому врёт. Но одно дело – врать, а другое – во всём слушаться! И когда Жук и другие следили за ней, то она не ходила к Стене. Она ходила по деревне. Как будто искала кого-то.

Я помолчала.

Версия с дознавательством была бы верной, если бы было что расследовать. Но никаких споров у нас и против нас не начинали уже лет триста.

Если что-то случилось на территории деревни, произошло это без моего ведома. И я бы могла помочь в расследовании – дознаватель, если его наняли для внутренней проблемы, непременно заглянул бы ко мне или к другим старейшинам.

Если тяжба против нас, то в Болотных Светлячках были бы рады – они только и ждут, чтобы поквитаться за спорную землю. Мы когда-то выкупили у них участок, честно заплатили, а потом там нашли воду. В Светлячках решили, что это хитрость, но никто им не поверил… Случилось это задолго до моего рождения, но такие обиды не забываются.

«Не о том я думаю! Зелёные Паруса – вот в чём дело. Если надо притвориться странником, то разумнее своей родной деревней назвать известное место. И „путешествовать“ через сто раз описанное, чтобы никто не мог тебя подловить».

Я уже догадывалась, кем надо быть, чтобы притвориться выходцем из далёкого далёка.

– Сейчас, подождите.

Я достала ларец для письменных принадлежностей, вытащила простую красную тушь и свежие листья вагги. Накарябала несколько записок.

– Держите, – я раздала записки ребятишкам, по две на нос. – Ты иди на кухню. Ты к южному амбару. А ты, Жук, мчи на мельницу. Записки передайте бригадиркам. А сами потом ступайте к гостевому дому, где живёт эта странница. Да, туда-туда. Вы же всё равно туда заявитесь! Главное, внутрь не заходите, сердцем прошу!

– А ты куда? – растерянно спросила Вайли.

– И я туда, – улыбнулась я внучке. – Пока я дойду, вы дважды обернётесь!

Так оно и вышло. Работники с мельницы были уже на месте, когда я подходила, другие не сильно отстали.

И поросята крутились тут же. Один в «Солёных Колодцах», другой в «перьях», очень забавный. А третий – новый, я ещё такого не видела: в карте мира, с Закатным морем на попе и Стеной между ушек. Я пригляделась к нему, выискивая Зелёные Паруса. На задней левой ноге было что-то похожее.

Медленно поднявшись по ступенькам, я подошла к двери. Обернулась, ища взглядом Вайли. Вместе с друзьями и поросятами она притаилась в кустах. Всё-таки хорошие у нас дети растут…

На звон колокольчика к сетке подошла странница.

– Позволите зайти?

– Заходите.

В комнате было чисто и пусто, как будто здесь никто не жил.

Я опустилась на лавку. Странница встала у окна. Она не могла не заметить, что дом окружен. Тем лучше.

Я видела её пару раз, издалека и мельком. И впервые рассмотрела вблизи. Обычное лицо, правильные черты. Нормальная одежда, потрёпанная, но целая и чистая.

На этом обычности кончались.

В самом деле, мне следовало самой её принять! Тогда бы я сразу поняла, что не так. Даже говорить бы не пришлось.

Её татуировки были в порядке. Но их делала толпа разных мастериц. Ни одна не повторялась!

У каждой татуировщицы свой стиль. У наставницы и ученицы он такой близкий, что не каждый отличит. Но всё равно они разнятся. А в деревне одна татуировщица, самое большее – две. Больше просто не нужно…

Можно переезжать к соседям. Сколько – два раза, три? Пусть часто. Но метки достигнутого мастерства всегда ставит одна татуировщица, потому что не меняют учителя каждый год… Не сходится.

То, что я видела, было не просто сочетанием нескольких стилей, как случается у странников. Сумасшедшая мешанина, при которой каждый знак был поставлен кем-то другим. Полное безумие!

Такое же безумие, как взрослый мужчина совсем без татуировок, как было в Моховых Крышах – как раз вчера я получила письмо с описанием облавы на «пустого» Лишнего.

– Что вам нужно? – спросила я.

И особо не удивилась ответу – я бы удивилась, если бы ответ был другим.

Алана не поняла, о ком её расспрашивали, но мне всё стало ясно…

– Я ищу Инкрис Даат, – ответила фальшивая странница. – Где она?

Незнакомый говор, но разборчиво, без ошибок.

– Её сейчас нет.

«Итак, они знают её имя. Знают лицо – Жук говорил: „ходила по деревне и высматривала“. Но всё остальное вне их власти. И они не особо умеют общаться с людьми… Даже с юницей не смогли договориться!»

– Когда она будет? – продолжала расспрашивать, точнее, допрашивать чужачка.

– Зачем она вам?

Вопрос на вопрос – старая игра. Помогает сменить тему – или выявить того, кто хочет её сменить.

– Я хочу кое-что передать ей.

Даже если честно, бесполезно. Честность либо во всём, с начала – либо не считается.

– Передайте мне, – предложила я.

– Только она может услышать то, что я ей скажу. Где она?

«Вот ведь настырная!»

– Её здесь нет.

«Я тоже умею стоять на своём!»

– Куда она ушла?

– Далеко.

– Она вернётся сюда?

– Обязательно!

– Когда Инкрис Даат вернётся?

«Упорная. Упрямая. Или просто глупая?»

– Через год, – ответила я, выбрав реальный срок – и при этом достаточно большой, чтобы подготовиться.

«Понять бы ещё, к чему…»

– Хорошо, я приду через год, – и как ни в чём не бывало, фальшивая странница направилась к выходу.

Я встала, но, конечно, не стала её задерживать. Вышла следом. Отрицательно покачала головой, давая знак работникам.

«Пусть идёт».

Подождав, пока чужачка скроется за поворотом – двигалась она в сторону тех же западных ворот, которыми пришла к нам – я неторопливо спустилась по ступенькам.

Чувствовала я себя усталой. И совсем старой, что было непривычно и ненавистно.

– Возвращайтесь к делам, – велела я подошедшей бригадирке. – Вы были нужны мне, чтобы показать, как нас много. Спасибо, что откликнулись.

– Конечно, матушка, нам не трудно, – отозвалась она, обеспокоенно глядя то на меня, то вслед чужачке.

– А почему вы её не остановили?

Я посмотрела на спросившую Алану. Она прижимала к груди поросёнка с картой. Не удивлюсь, если окажется, что Птеша выбрала такой узор ради неё!

– Я не знаю, что с ней делать, – просто призналась я. – Издеваться, как вы, у меня не получится. А за ложь какое наказание? Она никому не навредила…

«Пока», – мысленно закончила я.

И пошла прочь.

– Бабушка, ты домой? – тихо спросила Вайли.

Я не ответила.

Шла я к дому старой Тари.

Точнее, к дому Птеши.

Надо привыкать.

«Опять подниматься!» – с раздражением думала я, чувствуя, как устали мои бедные натруженные суставы. Весь день прошёл в суете. И эти ступеньки!.. Слишком много ступенек для одного дня.

Почему-то меня совсем не удивляло, что я иду сама, а не посылаю за ней.

У дома бегал последний – восьмой – растатуированный поросёнок. На нём тоже была карта, на сей раз карта звёздного неба. Я не стала приглядываться. Я не сомневалась, что всё точно.

– Приходи завтра утром, – сказала я Птеше, сидящей на ступенях крыльца, – мне надо письмо размножить. Заодно посмотрю, какой из тебя каллиграф. Может, с основ придётся начинать!