Текст книги "Шторм света"

10. Даггетт Смит: пришло время прощаться

– ПРОВЕРКА, ПРОВЕРКА, ПРОВЕРКА, – ворчит Даггетт Смит.

Он смотрит поверх камеры на своего режиссера, и тот неуверенно поднимает вверх два больших пальца. До эфира остается всего несколько минут, и нужно правильно настроить аппаратуру. В наушниках Даггетта звучит голос режиссера:

– Все хорошо, мистер Даггетт, но…

– Что? Делай все как следует, а не как твоя мать, которая произвела на свет тебя.

Даггетт оглушительно смеется собственной шутке, наслаждаясь смущенным выражением лица режиссера – видно, что плоский юмор ведущего ему не по душе, и все же он вежливо посмеивается:

– Хе-хе. Ага. Просто когда вы говорите, уровень децибелов не вполне…

– ПРОВЕРКА! – вопит Даггетт, так что режиссер подпрыгивает.

Даггетт даст этому парню еще самое большее три недели, а потом вышвырнет к чертовой матери. Текучка кадров в его шоу уже стала притчей во языцех и поводом для шуток, которые сам Даггетт находит просто уморительными. Ничто не дарит ему большего наслаждения, чем возможность заполучить в свои когти какого-нибудь сопливого лузера, недавнего выпускника колледжа, готового горбатиться за мизерную зарплату, – этакого наивного одуванчика, рассчитывающего в качестве оплаты получить не только деньги, но и одобрение, поддержку – и растереть его гордость в порошок.

– Так намного лучше, спасибо, мистер Смит. Две минуты.

На этот раз поднятые вверх большие пальцы дрожат сильнее прежнего: у режиссера такой вид, будто он борется с подступающими слезами. Даггетт мысленно понижает свою оценку этого парня. Три недели? П-ф-ф-ф. Скорее уж одна неделя, максимум.

Стол, за которым сидит Даггетт, находится в круге яркого света, вне которого царит полумрак – там раздаются негромкие, сердитые голоса, но Даггетт не обращает на них внимания. Сейчас он не может отвлекаться на эту ерунду, потому что пора делать шоу. Он бросает взгляд на мониторы, проверяя, правильно ли установлены камеры: они должны быть расположены под строго определенными углами, точнее – и Даггетт первый это признает – под одним-единственным углом, но даже так ведущий выглядит в кадре неблестяще. Возможно, о его самомнении слагают легенды, но Даггетт не склонен питать иллюзии: он понимает, что похож на толстую жабу в плохо сидящем парике и что самый толстый слой грима не скроет пунцовые пятна, покрывающие его лицо и становящиеся еще ярче, когда он входит в раж. Плевать. Для его аудитории это не важно. Они смотрят его шоу потому, что хотят услышать его речи, умные мысли, а вовсе не полюбоваться смазливой физиономией. Если бы им хотелось лицезреть стандартную, худую, как вешалка, крашеную блондинку с искусственным бюстом, они легко нашли бы желаемое на «Fox News».

Он шуршит листками с заметками, мысленно перебирает ключевые фразы. Шоу будет улетное. Сегодня он зажжет, как никогда! Нужно развить бешеный успех сюжета «Зараженные оспой паранджи». На этот раз он приготовил для зрителей настоящую бомбу: Даггетт намекнет, что несколько сенаторов-демократов тайно построили подземные железные дороги и контрабандой ввозят из Мексики личинки ленточных червей, спрятанные в желудках нелегальных мигрантов. Звучит дико – наверное, потому что это полная чушь, – но что с того? Даггетта не волнует, что именно он рассказывает народу, правду или ложь. Люди имеют право знать обо всех появляющихся в обществе слухах и могут сами решить, хотят ли им верить или нет. Главное заключается в том, что такое может случиться, а также в том, что Даггетт Смит именно тот самый рупор правды, который говорит народу обо всем, что может случиться… гипотетически. Хотят ли энергичные жители настоящей Америки жить в стране, в которую может нагрянуть кучка беспаспортных мексиканцев и ударить по всей сети ресторанов «Золотая ферма» биологическим оружием в виде червей? Пусть народ решает!

В наушнике что-то щелкает.

– Мистер Смит? – Это снова режиссер; кажется, ему удалось взять себя в руки, но голос звучит резко. – Мы выйдем в эфир через тридцать секунд, но часть оборудования барахлит. Слушайте внимательно, потому что мы, возможно, запустим короткую вставку…

– Да-да.

Даггетт нетерпеливо машет рукой и мысленно начинает обратный отсчет, еще раз перебирает записи и кивает, когда включается свет. На расположенном перед ним мониторе он видит самого себя, сидящего за столом, над его плечом светится огромный логотип ПРАВДОРУБ, окрашенный в патриотический кроваво-красный цвет. Даггетт прочищает горло. В мониторе экранный Даггетт делает то же самое.

– Мои собратья американцы, спасибо, что присоединились к нам сегодня, – говорит экранный Даггетт. – Я Даггетт Смит, и… и я… Я чувствую себя красивой! О, такой красивой!

В реальном времени, в реальной жизни настоящий Даггетт говорит:

– Погодите, что?

Он таращится в монитор, а там экранный Даггетт вскакивает из-за стола и с грацией взбесившегося носорога делает пируэт, дрожащим фальцетом продолжая петь песню Сондхайма[10]10
  Стивен Сондхайм – американский композитор, поэт и драматург, написавший песни для мюзикла «Вестсайдская история».


[Закрыть].

– Я ЭТОГО НЕ ГОВОРИЛ! – взвизгивает Даггетт, ударяя кулаком по столу.

На миг ему кажется, что контроль восстановлен: экранный Даггетт тоже стучит кулаком по столу, его красное лицо багровеет, однако вместо, того чтобы повторить слова настоящего Даггетта, экранный Даггетт поет:

– Ла-ла-ла-ла-ла, ЛА-ЛА, ла-ла!

После чего продолжает напевать о том, каким очаровательным он себя ощущает.

– Вырежьте это! – вопит Даггетт.

У него в наушниках раздается голос режиссера:

– Мы вырезали. Десять секунд назад.

У Даггетта начинают дрожать колени.

Экранный Даггетт подпрыгивает и жизнерадостно напевает, а настоящий Даггетт рычит в бессильной ярости и бьется лбом о столешницу. Он гадает, не хватил ли его удар, потом прикидывает, не получится ли спровоцировать удар, чтобы потом объяснить этим случившееся – точнее, то, что до сих пор происходит в прямом эфире.

– Извините, мистер Смит, – говорит режиссер, входя в круг света, отделяющий стол от полутемной студии. Камера установлена позади режиссера, и он, осторожно протянув руку, сдвигает ее вбок, хоть и понимает, что от этого все равно ничего не изменится. На мониторе, как и на миллионах экранов по всему миру, Даггетт Смит по-прежнему приплясывает и поет – хотя настоящий Даггетт Смит лежит грудью на столе и стонет. В Твиттере уже появился и стремительно разлетается по Интернету хэштег #ДаггеттЧувствуетСебяКрасивой. Режиссер нерешительно протягивает руку и касается плеча Смита, промокшего от злого пота.

– Ты уволен, – слабо бормочет Даггетт Смит. – Вы все уволены. Все присутствующие в этом помещении. С вами покончено.

– Да, кстати, раз уж вы сами об этом заговорили, – произносит режиссер. – Все остальные ушли, остался я один.

Даггетт поднимает голову.

– Что?

Режиссер морщится:

– Думаю, они посчитали, что уже лишились работы, и никто не хотел лично вам сообщать.

– О чем сообщать?

– Полагаю, вы теперь тоже безработный.

* * *

Спустя час Интернет кипит предположениями и теориями: что же случилось в студии? Завсегдатаи форумов рассматривают самые разные возможности, от нервного срыва до одержимости дьяволом. Какой-то парень из Небраски бегает с сайта на сайт, рассказывая всем, что на самом деле Даггетт Смит был куклой-роботом, сконструированной учеными в качестве антропологического эксперимента. Все сходятся в одном: карьера Смита приказала долго жить. Долгие девяносто три секунды он на удивление мелодично исполнял жизнерадостный хит из «Вестсайдской истории», ставший его лебединой песней, и это было лучшее видео из всех, что когда-либо видел Интернет.

Самому Даггетту требуется больше времени, чтобы принять свою судьбу.

– А что, если нам выступить с заявлением? – спрашивает он.

Язык у него слегка заплетается. Они с режиссером, которого зовут не то Брайан, не то Брендон, нашли бутылку водки, припрятанную в чьем-то рабочем столе, и пьют с тех пор, как несколько часов назад последний выпуск «Правдоруба» поставил на всем шоу жирный крест.

– И что мы скажем? – вопросом на вопрос отвечает Брайан-или-Брендон.

– Что меня взломали, разумеется! – запальчиво восклицает Даггетт.

– Не прокатит. Понимаете, вы говорили: «Меня взломали», после того как запостили твит о бандах евреев-мутантов, обитающих в канализации…

– Да, но…

– А потом вы отправили госсекретарю то электронное письмо, написав, что она похожа на булку с обезьяньей задницей вместо лица…

– Но ведь на этот раз меня действительно хакнули! – вопит Даггетт. – Меня действительно хакнули! Чем еще объяснить такое?! Кто поверит, что я мог… творить такое на камеру? Я даже петь не умею!

– Знаю, мистер Смит, но вот в чем проблема… – Режиссер умолкает, делает большой глоток водки и встает, оставив бутылку у ног Даггетта. – Всем плевать.

И это правда: никому нет дела до несчастья, постигшего Даггетта Смита. Через несколько дней выясняется, что он и правда стал жертвой хакерской атаки, причем выполненной на высочайшем, заоблачном уровне, потому что все следы его пребывания в Интернете – от его сайта до архивов его программ – исчезают за одну ночь, а на их месте возникают бесконечные свитки с рецептами шоколадного печенья и схемами изготовления табачных трубок. Если пользователь набирает в поисковике имя Даггетта Смита, его автоматически перенаправляют на страницу Википедии, объясняющую значение слова «микропенис». Смит пытается выступить с опровержениями в прессе, но все его тщательно составленные заявления в мгновение ока исчезают, сменяясь изображениями ламы, затянутой в балетную пачку. В конце концов Даггетт Смит тихо исчезает из Интернета – в тот самый день, когда по Сети начинает циркулировать петиция с предложением номинировать на Нобелевскую премию человека, хакнувшего скандального ведущего.

За неделю петиция набирает миллион подписей.

А Кэмерон Акерсон, некогда грезивший о том, как прославится, выложив в Интернет все секреты озера Эри, начинает мечтать о большем. Он может творить невероятное, оставаясь в тени.

Просто не верится, насколько натурально все выглядело, – пишет он, в сотый раз просматривая скомпилированное видео со Смитом. – У него даже губы двигались так, словно он пел. Как тебе это удалось?

Ответное сообщение от Ниа приходит мгновенно:

Технология захвата движения. Я выделила базовые точки на лице Натали Вуд, когда она поет песню, совместила с соответствующими точками на физиономии Смита из одной из его программ и прогнала все это через ту же программу для спецэффектов, которую использовали при создании «Аватара».

Следует пауза, потом телефон Кэмерона снова пищит:

Кажется, я ошиблась, потому что его лицо в итоге получилось красным.

Ха-ха. Нет, его лицо всегда так выглядит.

Ха-ха, тогда ладно.

Как насчет петиции? Неужели ты…

Нет! Я думала, это твоих рук дело.

А потом, впервые за все время их знакомства ни Кэмерон, ни Ниа не знают, что сказать. Они сидят вместе – физически далеко друг от друга, но их объединяет общее дело – и смотрят на дыру в Интернете, на месте которой прежде находился Даггетт Смит. Они это сделали. Совместно устранили мерзкого типа. Его последователи в смятении рассеялись кто куда, а сам Смит исчез из Интернета, и теперь о нем ни слуху ни духу. Рассуждая о странном и стремительном падении Даггетта Смита, все вокруг – от говорящих голов в телевизоре до случайных комментаторов замечают, что жизнь в Сети стала капельку приятнее, менее токсична без него и толп его последователей, которые прежде диким стадом набегали в комментарии ко всем дневным новостям.

Кэмерон сделал все необходимое для того, чтобы Даггетт Смит получил заслуженное наказание – капелька вселенской справедливости для человека, чьи ядовитые идеи нашли отражение в реальном мире, зарядив лютой злобой кулаки недалекого одноклассника Кэмерона. Но в конце концов они с Ниа не только пресекли вредоносную деятельность злого человека, но и изрядно повеселили публику. За Даггеттом Смитом стоит кое-что посерьезнее, гораздо опаснее толп его фанатов, разбежавшихся, как тараканы, после позорного представления их кумира. Нет, за ним стоит целая структура. Сеть подставных сайтов, ботов, агрегаторов: все они старательно тиражировали идеи Смита и все наглухо замолчали после его падения. Кэмерон гадает, кто же сконструировал всю эту сеть – у самого Смита не хватило бы ума для создания такого сложного организма, – а главное, он изумляется тому, как приятно оказалось заглушить хоть один злобный голос. К тому же это было нетрудно. Если они сумели играючи справиться с подобной задачей, то на что же они способны, если по-настоящему постараются?

Ита-а-ак… Каков наш следующий проект?

11. Наблюдатель

ВОСХОДЯЩЕЕ СОЛНЦЕ ОМЫВАЕТ МИР оранжевым светом, но в стеклянном доме, угнездившемся на одном из крутых утесов, что склонились над озером, темно и тихо. В спальне спит, закутавшись в белые шелковые простыни, обнаженная женщина. Ее грудь мерно поднимается и опускается, глазные яблоки беззвучно двигаются под опущенными веками. Дом ждет сигнала, погребенного глубоко под кожей его обитательницы.

Минуты проходят одна за другой. Женщина шевелится. Свет в спальне, а также в соседней комнате становится немного ярче, раздается тихий щелчок, а вслед за ним плеск воды, помещение наполняется ароматом свежесваренного кофе. Пол становится теплее, чтобы босые ноги женщины не замерзли, окна открываются, и становится виден раскинувшийся за ними бескрайний океан и сияющий вдалеке город. Глаза женщины распахиваются, свет касается ее левого виска, на котором видны десять точек, расположенных по спирали – их можно ошибочно принять за россыпь веснушек.

Кончиком пальца женщина прикасается к виску, и одно из окон темнеет, вид на океан сменяется строчками и графиками. Глубокий баритон произносит:

– Доброе утро, Оливия.

Оливия Парк садится и сонно моргает, пытаясь стряхнуть дрему. Ночью ее сон был каким-то странным, и это подтверждают схемы на окне. Четыре часа прошло в фазе быстрого сна – четыре часа беспорядочных сновидений, из которых она помнит лишь отдельные обрывки. Чувство головокружения… Неповрежденной рукой она тянется к тумбочке и берет лежащий на ней планшет, что-то быстро печатает, несколько раз быстро проводит пальцем по экрану, встревоженно хмурится. До сих пор имплантаты отлично работали; она уже сто лет просыпалась по утрам, чувствуя только приятную легкость и свежесть… до сего дня. Если в крови будет низкий уровень сахара, если она не будет достаточно спать, программное обеспечение под ее кожей узнает об этом прежде, чем она сама почувствует. Все, что ей нужно делать, – это считывать данные и должным образом реагировать.

Приятный голос вырывает ее из задумчивости:

– Кофе готов.

– Заткнись, – говорит она.

Голос не возражает.

Будь ее мать жива, Оливию непременно отругали бы за грубость по отношению к человеку – и не важно, что он и не человек вовсе, а просто домашняя компьютерная программа, лишенная чувств, которые можно оскорбить. Но у мамы на этот счет имелся пунктик: она была десятым членом церкви «Роботы тоже люди». Много лет назад у программы-дворецкого было имя Феликс и голографический аватар в виде красивого мужчины средних лет, облаченного в смокинг, но Оливия считала подобный образ смехотворным. Унаследовав дом, она низвела Феликса обратно на его цифровой уровень. Отныне он выглядел не как персонаж из старомодной комедии, а как схематично очерченный человеческий силуэт без лица и половых признаков, и, черт побери, никакой одежды на нем и в помине не было. Для Оливии это просто неодушевленный предмет, голограмма, Невидимка, как персонаж фильма ужасов, ставший невидимым.

Ее мать наверняка рассердилась бы, увидев, что ее дочь сотворила с Феликсом, наверное, она восприняла бы постигнувшие его изменения как лоботомию человеческого существа… а с другой стороны, может, она и не огорчилась бы. Они с папой отправились в горы, но семейная поездка окончилась смертью родителей Оливии, а она сама стала сиротой, сохранив только шесть с половиной пальцев от общего числа. Всему виной неправильная работа опытного образца беспилотной машины, которую ее мама любила называть Герби. Оливия и прежде-то не слишком любила полагаться на искусственный интеллект, а после той аварии окончательно утратила к нему всякое доверие.

* * *

В кухне Оливия пьет кофе и любуется видом, отмечая тихое гудение в груди. Это была ее первая модификация: она выбрала ее, как большинство американских подростков выбирают первую татуировку. Магнит, спрятанный у нее под кожей в центре грудины, вибрирует, когда она поворачивается лицом на север. Встроенный компас. Вот что это означало для Оливии тогда: я нашла правильное направление.

Она никогда не оглядывалась на прошлое. Управление отцовской компанией – это долг, какое-никакое, а занятие. Но желание шаг за шагом обрести контроль над собственной физиологией ее подхлестывает. Она знает о своем теле абсолютно все. Имплантаты контролируют процент жира в ее теле, состав крови, уровень кислорода в крови, гормоны. У Оливии не случалось срывов уже много лет, она спит, как младенец. Ее коэффициент умственного развития вырос на десять процентов, с тех пор как она начала чинить свое тело.

* * *

Теперь она сама разрабатывает имплантаты, хотя грязные дела оставляет другим. Для этого у нее есть благоразумный хирург, которому она платит наличными. Своеобразное наследие, оставшееся ей от отца, часть того немногого, что Оливия сохранила. Он не оставляет шрамов и не задает вопросов. Кажется, Оливия ему даже нравится, вероятно, потому, что она не задает вопросов. Оливии он нравится больше, чем остальные люди, больше, чем большинство людей. Это непредвиденное последствие ее работы по самосовершенствованию: чем более совершенным становится тело Оливии, тем меньше терпения у нее остается к тем, кто не может за ней угнаться, не может эволюционировать. Однажды кто-нибудь взломает самого человека и найдет способ увеличить его жизнь на двадцать, пятьдесят, сто процентов. Но Оливия уже прошла этот рубеж; она мыслит на два шага вперед. Сейчас ее тело – это храм, но рано или поздно превратится в клетку, и ей нужно найти ключ от этой клетки, дабы сделать еще один шаг вперед: раздвинуть прутья и, подобно Алисе, которая прошла через зеркало, выйти в новый мир. Проникнуть за грань, отделяющую человечество от технологии. Оливия всегда думала, что станет первопроходцем на этом пути.

А посему ее терзают любопытство и ярость из-за того, что кто-то, похоже, ее опередил. Кто-то уничтожил плоды ее труда, разрушил Сеть, вторгся на чужую территорию, да еще проделал все это с такой непринужденной ловкостью, что приходится признать: она столкнулась с очень редким, очень опасным талантом.

– У вас одно новое сообщение, – говорит Человек-невидимка. – С пометкой «срочно».

– Покажи.

Одно из окон, выходящее на залив, темнеет, потом начинает светиться, и на нем появляется изображение почтового ящика, в котором находится одно непрочитанное сообщение. Открывая его, Оливия чувствует неприятную, сосущую пустоту в животе, а потом осознает, что у нее по спине бегут мурашки.

Цель идентифицирована. Начать уровень первый – наблюдение за объектом АКЕРСОН, КЭМЕРОН?

Оливия хмурится, но не от неожиданности, а потому, что подтвердились ее подозрения. Ну, разумеется, это он. Женщина всегда страшилась возможной встречи с сыном Акерсона, и вот теперь эта встреча не только неотвратима, но наступит очень скоро.

– История повторяется, – бормочет она.

– Прошу прощения, – произносит Человек-невидимка. – Я не понял.

Оливия вздыхает.

– Не важно, – говорит она. – Отправь ответ. – Женщина недолго молчит, потом улыбается. – Наблюдение, уровень второй. Я хочу знать, что замышляет этот мелкий гаденыш.

12. Вечеринка

ПРИБЛИЖАЕТСЯ школьный выпускной, и Кэмерон ловит себя на мысли, что постоянно думает о Ниа, а еще поражается тому, насколько просто и легко ему общаться с девушкой в Сети и как трудно в реальной жизни. В киберпространстве их отношения цветут пышным цветом: Ниа сама непринужденность, ненавязчиво флиртует, постоянно подает новые идеи относительно того, кого следует выбрать своей следующей целью операции «Космическая справедливость» (очень скоро они планируют перейти ко второй фазе этого действа). Когда же дело доходит до настоящей Ниа…

Такое чувство, что эта девушка поставила себе цель оставаться неразрешимой загадкой, и, черт возьми, это ей блестяще удается. Она вообще ничего не рассказывает о своей жизни, так что Кэмерон начинает задаваться вопросом: может, она шпион или проходит по программе защиты свидетелей? Этим можно было бы объяснить параноидальное нежелание ее отца отпускать дочь из дома, а также отказ пустить ее в школу. Возможно, дорогой старый отец Ниа и сам крутой хакер, и они с дочерью скрываются в надежном месте, в котором, как ему кажется, его не будут искать. Возможно, это он научил Ниа всему, что она знает.

Вот только когда Кэмерон спрашивает ее об этом, Ниа отрицает подобный вариант. Она самоучка, а Интернет – это что-то вроде машины, отец только дал ей ключи. Водить Ниа научилась самостоятельно.

Мой отец не дал мне даже этого, – пишет Кэмерон в ответ. – У него была самая настоящая интернет-империя, но она потерпела крах и обрушилась к моменту моего рождения. Отец никогда этого не говорил, но он так и не оправился от потери.

Мой отец тоже не рассказывает о прошлом.

Кэмерон спрашивает:

О каком прошлом? Что случилось?

Следует долгая пауза, прежде чем Ниа наконец отвечает:

Я не помню. Наверное, я была совсем маленькой. Случилось что-то плохое, как мне кажется. Очень плохое. Нечто ужасное. Именно поэтому мы приехали сюда, поэтому отец хочет, чтобы я всегда была рядом.

А что насчет твоей матери?

У меня нет матери, – говорит Ниа.

Мрачные слова светятся на темном экране; эта фраза лишена интонации, но Кэмерон все равно чувствует печаль Ниа.

Мне жаль.

О маме отец тоже никогда не рассказывает.

Кэмерон ловит себя на том, что кивает. Хоть он и не знает всех подробностей, перед ним уже вырисовывается портрет жизни Ниа, и она не слишком отличается от его собственной. Потери, тайны, одиночество – звучит знакомо.

Слушай, когда я снова тебя увижу? – спрашивает Кэмерон, а уже в следующую секунду глаза у него округляются.

На экране появляется фотография, на ней запечатлена Ниа. Ее волосы распущены и ниспадают по плечам – по голым плечам – двумя неуправляемыми волнами. Она похожа на морскую нимфу с картин кого-то из прерафаэлитов, так что Кэмерон ничего не видит, и в то же время его взгляду открывается достаточно: соблазнительная полоска молочно-белой, идеально гладкой кожи, проглядывающая между двумя пышными рыжими каскадами, и округлость, прикрытая волнистыми прядями, предположительно грудь.

– О, боже мой, – говорит Кэмерон, чувствуя, как краснеют щеки. – Соберись, старина.

Смотри, сколько хочешь, – написано под фотографией.

Я предпочел бы увидеть все это лично, – отвечает Кэмерон, потом добавляет подмигивающий смайлик, чтобы его ответ не посчитали давлением, а Ниа поняла: это шутка, хотя на самом деле он вовсе не шутит.

Может быть, когда-нибудь.

Кэмерон чувствует: Ниа с ним играет. Он не против, ему нравится участвовать в этом.

Как в тот раз, в школе? Или в музее? Что ты там делала?

Я ведь уже говорила: искала тебя.

Целую секунду Кэмерон сомневается в этом, но последнее предложение звучит так головокружительно прекрасно, что он отбрасывает сомнения прочь.

Выходит, ты меня преследуешь.

Мне пришлось бы проделать это по крайней мере трижды – только тогда мои действия можно было бы расценить как преследование.

Вообще-то Кэмерон не против стать объектом преследования, если в роли сталкера выступит Ниа. Он ведь даже не знает, когда снова ее увидит. Их встречи происходят абсолютно спонтанно. Взять, к примеру, случай в музее: спустя всего несколько дней после их встречи в школьном коридоре он едва не столкнулся с Ниа во время игры «охота за предметами», проходившей в последнюю неделю учебного года в Кливлендском художественном музее. Он совершил ошибку, сделав геопривязку фотографии к карте, после чего его сверхполезные умные линзы предупредили его о приближении группы фанатов: банда юных девчушек-подростков обменивалась восторженными сообщениями, дескать, Кэмерон Акерсон, знаменитый парень, которого поразила молния, только что был замечен возле зала, в котором размещена экспозиция доспехов. Кэмерон поспешил спрятаться, бросился бежать, чтобы оторваться от группы девочек, и юркнул в полутемную комнату, освещенную установленными на стене неоновыми трубками. В комнате находился всего один человек, девушка, и, когда она обернулась, Кэмерон едва не вскрикнул от неожиданности: это была Ниа, она мягко улыбалась ему в свете неона.

– Привет, – промямлил он.

А потом… когда он впоследствии вспоминал ту встречу, то невольно кривился от досады. Потом Кэмерон широко взмахнул рукой, изобразив нечто вроде зажигательного танцевального движения – до чего же дурацкий вышел жест! Он полностью похоронил возможность подойти к Ниа, обнять ее, поцеловать – да хотя бы хлопнуть ее ладонью по ладони! Вместо этого они обменялись несколькими запинающимися фразами, вроде «привет» и «как дела?», после чего его приборы начали фиксировать шквал сообщений «ГДЕ ЖЕ ТЫ» от его друзей.

– Черт, мне нужно идти. А ты не могла бы пойти со мной? Я мог бы тебя представить…

Ниа так ожесточенно затрясла головой, что Кэмерон поневоле обиделся.

«Она что, стесняется показаться вместе со мной на людях?»

– Я не могу. Я и так уже слишком долго отсутствую. В другой раз, – проговорила она и выскочила за дверь, прежде чем Кэмерон успел спросить о причинах такой спешки. Остаток дня Кэмерон провел, мучаясь желанием написать ей сообщение – Жако всегда твердил ему, что не следует набиваться к девчонкам в компанию, ибо никто не любит навязчивых парней. И все же уклончивость Ниа его нервирует: не только потому, что она ему безумно нравится, но главным образом потому, что Кэмерон видит: он ей тоже нравится.

Сегодня суббота, – пишет он. – У тебя есть планы на вечер? Я собираюсь на вечеринку.

Звучит заманчиво, – пишет Ниа.

Ты тоже могла бы пойти.

Мне бы хотелось, но… – немедленно отвечает она, и Кэмерон разочарованно вздыхает.

Он ожидал чего-то подобного, и все же: какое разочарование. Он посылает Ниа хмурый смайл.

Ладно, мне пора идти готовиться. Увидимся.

Ниа, загадочная, как всегда, отправляет ему последнее сообщение, после чего отключается.

Вполне возможно.

* * *

Вечеринка проходит в Гейтс Миллз, шикарном районе, который расположен за городом, в двадцати минутах езды. Никто из знакомых Кэмерона здесь не живет – и он сомневается, что кто-то из его друзей знаком с кем-то из местных обитателей. Эмма Марстон, девушка, которую он знает по клубу робототехники, подвозит его на своем побитом жизнью «Бьюике», всю дорогу без умолку болтает с остальными попутчиками, тем самым притупляя внимание Кэмерона. Они покидают свой родной район с его скромными, притиснутыми вплотную друг к другу одноэтажными домиками, направляются на восток, через бетонный ландшафт, заполненный вереницами торговых центров, и наконец оказываются в зеленом пригороде. Только когда машина останавливается перед огромным кирпичным, ярко освещенным особняком, окруженным ухоженным садом, Кэмерон понимает, почему все так упорно уговаривали его поехать.

Сидящая за рулем Эмма поворачивается к нему и говорит:

– Слушай, не сердись, но, думаю, тебе следует знать. Нам удалось выцарапать себе приглашение лишь потому, что мы всем пообещали привезти с собой парня, в которого ударила молния.

У Кэмерона отвисает челюсть.

– Вы воспользовались моим именем, чтобы попасть на вечеринку? – пронзительно вопит он.

С помощью своих способностей он проникает в телефон Эммы и убеждается, что, да, именно это она и проделала. Долю секунды девушка выглядит виноватой.

Потом пожимает плечами.

– Да ладно тебе, старик. Ты же все равно не пользуешься своей славой, так что кто-то должен был.

– Это непорядочно, – бурчит Кэмерон.

Сидящая рядом с ним Джулия, сестра Эммы, толкает его локтем в бок.

– Ты нас еще поблагодаришь. Идем.

И Кэмерон тащится на вечеринку.

Поначалу ему действительно весело. Когда он входит, вокруг раздаются приветственные возгласы, все хотят с ним поздороваться, и он даже пытается вообразить, что отныне мог бы жить такой жизнью: быть гвоздем программы на крутых вечеринках, полных красивых людей, мчаться на волне виртуальной славы, пока она несет его туда, где собираются клевые ребята. Однако уже через час его приятели исчезают в другой части дома, и Кэмерон не следует за ними. Тут и там народ делает селфи и выкладывает их в Интернет. Кэмерон пьет пиво, и из-за этого ему все труднее контролировать царящий вокруг кибернетический шум, не говоря уже о том, что он с трудом сдерживается, чтобы не взломать музыкальный центр диджея и не заменить весь плей-лист на лучшие хиты группы «Nickelback» – просто чтобы преподать ему урок…

«Нужно уйти отсюда, пока я не наделал глупостей».

* * *

Уже через минуту дверь за Кэмероном закрывается, и он остается один на широкой опоясывающей дом веранде, а ночной воздух приятно холодит его кожу. Даже несмотря на доносящийся из дома шум вечеринки, по сравнению с городом здесь тихо и темно. Мирно. Кэмерон решает подождать снаружи, пока не придет время уходить, садится в ближайшее плетеное кресло и загружает видеоигру на свои умные линзы.

Не успевает он расстрелять и пары виртуальных зомби, как вдруг понимает: в тени, в нескольких метрах от него кто-то стоит и наблюдает за ним.

– Итак, выходит, теперь ты меня преследуешь? – говорит Ниа.

Кэмерон вскакивает с кресла.

– Ты здесь! – восклицает он. Потом кашляет и, понизив голос на октаву, добавляет: – В смысле ты здесь. Круто.

Ниа пожимает плечами и указывает на дом.

– Я дружу с несколькими приглашенными, – поясняет она, потом округляет глаза. – Ну, как сказать, «дружу». Ты же понимаешь, что я имею в виду?

Кэмерон улыбается, думая о том, каким образом сам попал на эту вечеринку.

– Ага, отлично тебя понимаю. Ты хотела зайти обратно или?..

– Нет.

От облегчения Кэмерон улыбается еще шире:

– Вот и я тоже. Как насчет прогуляться?

На этот раз никто из них не торопится. С полчаса они неторопливо бредут прочь от дома, и постепенно грохочущая музыка и пронзительные крики стихают, оставшись позади, в темноте. Дома здесь просто огромные, отделены друг от друга широченными лужайками и рядами часто высаженных деревьев.

– Когда-то мы тоже жили в таком месте, – произносит Кэмерон. – До краха интернет-компании. Я тогда был младенцем и ничего не помню, но остались фотографии. Зрелище безумное.