Текст книги "Серебряные тени"

Но когда я добрался до своего гостевого номера, выяснилось, что на этом фронте изменений нет. Никаких следов Сидни. Мое радостное возбуждение испарилось, но хорошо хоть, что я был донельзя вымотан и не смог толком обругать себя за неудачу. Я почти мгновенно заснул и проспал до середины следующего вампирского дня: мой организм продолжал гадать, по какому расписанию я живу.

Я очнулся от верещания телефона. Оказалось, что мне пришло эсэмэс от мамы с напоминанием о семейном обеде. Проверив голосовую почту в апартаментах, я обнаружил миллион сообщений от моих новых «друзей». Номер моего мобильника никто не знал, но гуляки быстро рассекретили, в каком из гостевых зданий я поселился, и засыпали меня ворохом посланий. Я мог бы наносить светские визиты в течение нескольких месяцев.

Однако сегодня меня интересовало лишь одно приглашение. От родителей. Я довольно холодно относился к отцу, но мама не поленилась приехать за мной в Палм-Спрингс. Вообще-то, она очень много чего для меня сделала, и я почувствовал себя обязанным не подвести маму в присутствии ее друзей. Я оставался трезвым и потратил день на всякие нудные дела, вроде стирки, так и не приняв ни одного из полученных мною приглашений, в том числе и от Нины. Она вызывала у меня симпатию, и мне с ней было весело, но внутренний голос говорил, что разумнее держаться от нее подальше.

Я заявился в родительский особняк за десять минут до назначенного времени, в выглаженном костюме и запонках тети Татьяны. Отец встретил меня по обыкновению ворчливо:

– Что ж, Адриан: как я понимаю, какое бы поручение королевы ни привело тебя обратно, оно наверняка важное.

Его реплика меня ошеломила, но в гостиную ворвалась моя мать, невероятно элегантная в изумрудно-зеленом шелке.

– Натан, милый, не пытайся выведывать у него государственный тайны! – Она положила ладонь мне на рукав и с негромким сдержанным смехом добавила: – Он не дает мне покоя с тех пор, как королева позволила мне сопроводить тебя во дворец. Я сказала Натану, что захотела с тобой повидаться, но он убежден в обратном. Дескать, мне известно нечто такое, чего не знает он!

Я разобрался в ситуации и, когда папа отвлекся, бросил на нее благодарный взгляд. Мать не сказала ему, что обнаружила меня в Калифорнии в пьяном отупении и спасла меня от стремительного скатывания под откос. Она позволила моему отцу считать, что поездка в Палм-Спрингс была обычным материнским порывом, и даже использовала все это как повод повысить мою репутацию. Кстати, я мог не скрывать от отца свое прискорбное поведение, но должен был признать, что жить мне гораздо легче, когда у него нет против меня никаких аргументов. Сказать, что он мной гордится, было бы преувеличением, но сейчас он выглядел приветливым и доброжелательным, и я надеялся, что вечер пройдет терпимо.

Вскоре дом заполонили персоны королевской крови, с которыми мне изредка приходилось встречаться. Похоже, моим родителям захотелось произвести на них впечатление. Мама, которая уж точно никогда в жизни ничего не готовила, проследила за всеми действиями повара и добилась, чтобы каждое блюдо было безупречным – и с точки зрения поданных к нему вин, и с точки зрения презентации. После краткого периода воздержания (и изматывающей попытки связаться с Сидни) я позволил себе немного расслабиться. Если честно, я был не в состоянии определить регион и тип почвы виноградника, зато отметил, что родители явно не поскупились.

Я сразу смекнул, в чем дело. Сегодняшний обед ознаменовывал первый официальный выход в свет моих родителей после того, как мать отбыла заключение. После ее возвращения никто никуда не приглашал моих предков, поэтому они сами приняли меры и продемонстрировали силу духа королевских мороев. Дескать, что ни говори, а Натан и Даниэлла Ивашковы – превосходное общество! Это негласное утверждение распространялось и на меня: родители постоянно напоминали о «важном поручении», которое я выполняю. Моя связь с Джилл и ее местопребывание являлись строжайшим секретом (его детали я хранил в тайне и от родителей), но про работу Сони над вакциной я мог говорить свободно – и каждому хотелось узнать подробности.

Я объяснял все, используя ненаучные формулировки и избегая некоторых моментов. По-моему, всех моя речь впечатлила, в особенности – маму и отца, но я почувствовал облегчение, когда внимание гостей переключилось на другие вопросы. Обед закончился политическими разговорами, которые меня заинтересовали, и светскими сплетнями, вызвавшими у меня зевоту. Я никогда не увлекался этой стороной жизни, даже до тех событий в Палм-Спрингсе, которые изменили мою жизнь. Меня не волновали ни результаты партий в гольф, ни повышение по службе, ни ближайшие даты дворцовых приемов. Не забывая про сыновние обязанности, я продолжал вежливо улыбаться и, чтобы утешиться, пил великолепное вино. К моменту ухода последнего гостя я не сомневался в том, что мы покорили здешнее общество и Даниэлла Ивашкова снова будет принята в высшем свете, куда она так рвется.

– Ты имел большой успех, – вымолвила она со вздохом, усаживаясь на козетку с недавно перетянутой обивкой.

– Ты хорошо держался, Адриан, – добавил отец. По его меркам он отвесил мне настоящий комплимент. – Теперь у нас стало немного меньше проблем.

Я допил портвейн, который подали к десерту.

– Я бы не сказал, что отсутствие приглашения на ежегодный летний чай у Шарлин Бадики является серьезной проблемой, но если я чем-то могу помочь, то я – к вашим услугам.

– Вы оба существенно уменьшили тот урон, который нанесли семье. Будем надеяться, что ничего не изменится в худшую сторону, – отец встал и потянулся. – Мне пора. Я отдохну у себя в комнате. Увидимся с вами обоими завтра.

Спустя минуту после того, как дверь за ним закрылась, до моего пропитанного вином мозга дошел реальный смысл его слов.

– К себе в комнату? Разве это и не твоя комната тоже?

Моя мать, по-прежнему свежая и прекрасно выглядевшая, изящно сложила руки на коленях.

– Адриан, милый… я теперь сплю в твоей бывшей комнате.

– В моей… – Я с трудом соображал, что к чему. – Погоди. Ты поэтому отправила меня в гостевые апартаменты? Ты вроде говорила, что мне нужна моя собственная территория.

– В действительности тут оба фактора присутствуют. Тебе необходима собственная территория. А что до второго… после моего возвращения мы с твоим отцом решили, что все будет идти более гладко, если каждый станет вести свою жизнь… просто под одной крышей.

Она произнесла это настолько непринужденно и мягко, что мне трудно было оценить серьезность ситуации.

– А что дальше? Вы разводитесь? Вы расстаетесь?

Она нахмурилась.

– Ох, Адриан, какие гадкие слова! И потом, такие, как мы, не разводятся.

– А супруги не спят в разных спальнях! – возразил я. – Чья это идея?

– Мы оба так решили, – заявила она. – Твой отец осуждает мои поступки и то, как неловко было всем нам из-за моих… действий. Он решил, что не может меня простить, и, имей в виду, я не против того, чтобы спать одна.

Я потрясенно заморгал.

– Тогда разведись и живи одна! Ведь если он не может простить, что ты поступила импульсивно… и решила спасти своего собственного сына… Я женат не был, но мне кажется, что это не вписывается в правила поведения хорошего мужа. С любимым человеком не обращаются подобным образом! Не понимаю, как ты можешь любить мужчину, который так с тобой обошелся.

– Милый, любовь тут ни при чем, – отозвалась она с тихим смешком.

– Как ни при чем! – воскликнул я и поспешно понизил голос, опасаясь, что отец может ненароком заглянуть в гостиную, а я пока был к этому не готов. – Зачем вступать в брак – и оставаться в браке, – если не ради любви?

– Все очень непросто, – сказала она тем голосом, которым говорила со мной, когда я был маленьким. – Надо учитывать статус. Если мы расстанемся, мы, если можно так выразиться, потеряем лицо. А мои деньги завязаны на твоем отце. Перед свадьбой мы составили договор, и давай скажем так: если я с ним разведусь, то останусь без средств к существованию.

Я стремительно вскочил:

– Тогда я тебя обеспечу!

Она посмотрела прямо мне в глаза:

– Как именно, милый? Своей живописью? Я знаю, что королева не платит тебе за помощь, хотя видит бог – должна бы.

– Я устроюсь на работу. На любую! Пусть сначала денег будет не много, но ты сможешь себя уважать! Ты не обязана жить здесь и быть привязанной к его деньгам и его решениям, притворяясь, будто это любовь!

– Нет никакого притворства. Это максимальное приближение к любви в нашем союзе.

– Не верю, – огрызнулся я. – Я знаю, что такое любовь, мама. У меня она есть – и она пылает в каждой клеточке моего тела, заставляет меня становиться лучше и постоянно придает мне силы. Если бы у тебя было нечто такое, ты держалась бы за это чувство изо всех сил.

– Адриан, ты еще очень молод и неопытен. – Она сохраняла спокойствие, что еще больше выбивало меня из колеи. – Ты считаешь, что любовь – бездумная связь с дампиркой, лишь потому что это волнует. Или ты имел в виду девушку, по которой тосковал во время полета? Где же она? Если твоя любовь настолько всепоглощающая и способна все преодолеть, то почему вы не вместе?

«Хороший вопрос», – произнесла тетя Татьяна.

– Все не так просто, – процедил я сквозь зубы.

– Дело в том, что все это – не настоящее, Адриан, – отозвалась мама. – Молодые люди путают влюбленность с «настоящей любовью», а ведь ее как раз не существует. Любовь матери и ребенка? Да, она есть. Но романтическое заблуждение, которое преодолевает любые преграды? Не обманывай себя. Твои друзья с их красивыми романами постепенно поймут правду. А твоя девушка, где бы она ни находилась, не вернется. Прекрати гоняться за мечтой и сосредоточься на той, с кем сможешь построить стабильную жизнь. Именно так сделали мы с твоим отцом. Мы всегда так поступали… полагаю, нам было неплохо.

– Всегда? – тихо переспросил я. – Вы всегда жили во лжи?

– Ну, некоторые этапы нашего брака были… более мирными, чем другие, – призналась мама. – Но мы отличались практичностью.

– Вы оказались холодными и поверхностными, – выпалил я. – Ты утверждаешь, что, когда вышла из тюрьмы, наконец-то поняла, что в жизни важно. Видимо, нет, раз готова играть этот спектакль… с мужчиной, который тебя не уважает… ради имиджа и денег! Никакое благополучие такого не стоит. Я не желаю верить, что лишь на эту фальшь можно рассчитывать в браке. Есть нечто гораздо большее. И я получу это!

Мать посмотрела на меня с грустью:

– И где она, милый? Где твоя девушка?

Я промолчал. Я понимал одно: оставаться здесь и дальше мне невыносимо. Я вылетел из особняка, с удивлением ощутив на глазах жгучие слезы. Я никогда не считал родителей романтичными и нежными, но не сомневался, что между ними существует сильная привязанность – вопреки (или, возможно, благодаря) их непростым характерам. Однако сегодня наступил самый неподходящий момент для того, чтобы услышать от матери, что это подделка и вся их любовь – ложь.

Конечно, я не мог согласиться с матерью. Я знал, что настоящая любовь существует. Я сам знал такую любовь… Однако ее слова меня ранили, потому что сейчас я был крайне уязвим. Какой бы популярностью я ни пользовался при дворе и какими благими ни являлись мои намерения, я ни на шаг не приблизился к своей цели. Я не мог найти Сидни. Моя голова не верила речам моей матери, но мое сердце, переполненное страхами и неуверенностью, терзалось сомнениями. Вдруг в том, что говорила мать, есть доля правды? А темное, мрачное бремя духа все только усугубляло. Оно заставляло меня мучить себя вопросами. Вдруг я никогда не отыщу Сидни? Неужели я вообще не узнаю любви? А если сильнейшего желания что-то получить будет недостаточно?

На улице похолодало, ветер обещал дождливую погоду. Я остановился и попытался дотянуться до Сидни, но выпитое за ужином вино заглушило мои способности. Я сдался и извлек из кармана мобильник, избирая простой способ общения. Нина ответила после второго сигнала.

– Привет! – сказала она. – Когда ты не ответил, я решила… неважно. Как дела?

– Бывало и получше. Хочешь сегодня прогуляться?

– Конечно! А куда именно?

– Все равно, Нина. Выбирай сама. У меня – миллион приглашений. Можем хоть целую ночь напролет ездить по гостям.

– А почему бы тебе не сделать передышку? – поддразнила она, не подозревая, что задевает меня за живое. – Ты вроде упоминал, что иногда тебе надо трезветь.

Я подумал о маме, пойманной в паутину безрадостного брака. И о себе, загнанном в почти безвыходную ловушку. А потом я подумал о Сидни, просто пойманной. С меня хватит! Все слишком сложно, чтобы как-то выкрутиться.

– Не сегодня, – ответил я Нине. – Позже.

Глава 7
Сидни

Понадобилась неделя, чтобы заключенные перестали отодвигать от меня свои столы и содрогаться при случайном прикосновении. Они до сих пор не проявляли дружелюбия, но Дункан уверял меня, что я очень быстро прогрессирую.

– Я видел, как до этого этапа некоторые добирались неделями и даже месяцами, – пояснил мне однажды Дункан во время занятия. – Скоро тебя пригласят в столовой сесть с самыми крутыми ребятами.

– Ты мог бы проявить инициативу, – парировала я.

Он с ухмылкой подкрасил лист на натюрморте: мы перерисовывали горшок с папоротником, который рос у Эддисон на столе.

– Ты в курсе правил, малышка. Тебя должен приветить кто-то, кроме меня. Терпи. Кто-нибудь обязательно проштрафится, и тогда придет твой звездный час. Джон часто влипает. И еще Хоуп. Поверь мне.

В общем, как я и думала, Дункан ограничил наше общение уроком живописи и редкими шутками в коридорах – если поблизости никого не оказывалось. В результате я с нетерпением ждала занятий по изобразительному искусству. Только здесь со мной разговаривали, как с нормальным человеком. Другие заключенные меня игнорировали, а мои наставники, как на занятиях, так и на очищении, непременно напоминали мне, какая я грешница. Дружба Дункана поддерживала меня, напоминая о том, что за тюремными стенами есть надежда. Однако он разговаривал крайне осторожно, даже на этих занятиях. Он редко упоминал о Шанталь, своей исчезнувшей подруге (хотя я втайне считала ее кем-то большим для него), и я видела, что потеря не дает ему покоя. Он болтал и смеялся с товарищами по несчастью в столовой, но следил за тем, чтобы не разговаривать ни с кем слишком много. По-моему, он боялся навлечь гнев алхимиков на кого-то, пусть даже просто на знакомого.

– У тебя здорово получается, – похвалила я Дункана, показав на деталировку листьев. – Все потому, что ты здесь так долго?

– Не-а. Живопись – мое давнее хобби. Я рисовал еще до того, как сюда угодил. Правда, свои первые паршивые натюрморты я просто ненавижу. – Дункан помолчал, уставившись на папоротник. – Я бы на все пошел ради абстрактной картины или пейзажа. Мне до смерти хочется написать небо. Впрочем, о чем это я? Пока я жил в Манхэттене, я редко выбирался на природу. Считал, что пленэр мне неинтересен и я приберегу свой талант изображать закаты в Аризоне на более поздний срок.

– Значит, ты жил в Манхэттене? Ого! Круто.

– Ага, – согласился Дункан. – А еще людно, шумно и пестро. Я суету терпеть не мог. А теперь я бы все отдал, чтобы туда попасть. Вот куда стоит отправиться тебе и твоему романтичному парню.

– Мы всегда мечтали поехать в Рим, – призналась я.

Дункан презрительно фыркнул:

– В Рим! Зачем мучиться с языковым барьером, когда любые сокровища можно получить в Штатах? Вы бы сняли квартирку, на которую ты бы зарабатывала на двух работах и параллельно слушала бы самые разные курсы, а он бы зависал со своими безработными приятелями-художниками в Бушвике. Возвращались бы к себе поздно вечерком, чтобы поесть корейские блюда с чокнутыми соседями, а потом любили бы друг друга на брошенном на пол матрасе. А на следующий день это повторялось бы снова. – Дункан взялся за свое полотно и пробормотал: – Неплохая жизнь.

– Очень даже неплохая, – согласилась я, невольно улыбаясь.

Однако моя улыбка погасла, а сердце больно сжалось при мысли о будущем с Адрианом. То, что сейчас описал Дункан, было ничем не хуже «планов побега», которые мы порой строили с Адрианом… а на данный момент вариант Дункана оставался столь же недостижимым, как и остальные.

– Дункан… а ты правда пошел бы на что угодно, лишь бы увидеть Манхэттен?

– Прекрати, – потребовал он.

– Что прекратить?

– Сама знаешь. Это просто оборот речи.

– Угу, – кивнула я. – Но если бы нашелся способ отсюда выбраться и…

– Его нет, – бесцеремонно прервал он меня. – Ты не первая предлагаешь мне идею побега. И ты не последняя, Сидни. И если я смогу, то не допущу, чтобы тебя бросили в одиночку из-за очередной глупости. И повторяю, Сидни, даже не думай.

Я погрузилась в размышления. За год, проведенный в этих стенах, Дункан, наверное, не раз видел, как другие пытаются отсюда вырваться, – и, судя по его реакции, все бедолаги потерпели неудачу. Я уже спрашивала Дункана о том, где находится выход из здания, – но, как и я, он не мог ничего выяснить. Значит, мне нужно сменить тактику и поискать другие сведения, чтобы в конечном итоге мы могли очутиться на свободе.

– А ты не ответишь на пару вопросов? – спросила я, наконец. – Не про выход из центра.

– Ладно, валяй, – настороженно проговорил он, по-прежнему стараясь не встретиться со мной взглядом.

– Ты не знаешь, где мы?

– Нет, – выпалил он. – И это тоже часть их плана. Единственное, в чем я уверен, что все уровни, на которых мы бываем, находятся под землей. Поэтому тут нет ни единого окошка.

– А как сюда закачивают газ? И не притворяйся, будто не понимаешь, о чем я говорю, – сказала я, обнаружив, что он нахмурился. – Ты должен был его чувствовать, пока находился в камере-одиночке. Его применяют и здесь для того, чтобы вырубить нас ночью и вызвать возбуждение и паранойю, когда мы бодрствуем.

– Препараты в таком случае не понадобятся, – произнес он. – Групповое мышление прекрасно распространяет паранойю.

– Не виляй. Ты ведь знаешь, откуда газ…

– Прекрати. Хоть папоротник и сосудистое растение, но вырабатывает кислород точно так же, – прервал меня Дункан.

Меня ошарашила странная реплика Дункана и его чуть повышенный тон.

– Химические реакции основного фотосинтеза ни на секунду не прерываются, – продолжал Дункан. – Но он размножается не семенами, а спорами.

Я слишком растерялась, чтобы сразу ответить, – и вдруг заметила то, что он увидел раньше меня. Эмма стояла недалеко от нас и копалась в коробке с цветными карандашами. Я тотчас сообразила, что она подслушивала.

Я судорожно сглотнула и попыталась придумать нечто внятное.

– А я и не спорю! Я просто хочу напомнить тебе, что анализ окаменелостей связан с крупнолистными и мелколистными растениями. А ты почему-то углубился в фотосинтез.

Эмма что-то себе подобрала и отошла, а у меня подкосились колени.

– Господи! – прошептала я, когда она находилась на безопасном расстоянии.

– Поэтому надо соблюдать осторожность, – тихо сказал Дункан.

Занятие закончилось. Остаток дня я нервно ждала, что Эмма донесет на меня кому-нибудь из начальства и меня отволокут на очищение или, что хуже, кинут в темноту одиночной камеры. Как обидно, что нас подслушала именно она! Другие заключенные не проявляли ко мне дружелюбия, но я уже смогла определить самых перспективных кандидатов в союзники. А Эмма… она оказалась хуже всех. Остальные время от времени делали ошибки, вроде Хоуп: говорили что-то невпопад и получали наказание. Только моя благонравная соседка по комнате никогда не отклонялась от безупречных алхимических формулировок. Более того – она старалась подставить тех, кто оступался. Я искренне не понимала, почему она все еще «гостит» в центре.

Однако за мной никто не приходил. Эмма в мою сторону даже не смотрела, и я решила, что она услышала только поспешную отговорку Дункана насчет фотосинтеза.

Наступил час исповедания, и мы побрели в часовню. Некоторые уселись на раскладные стулья, а другие, как и я, принялись расхаживать по залу. Накануне было воскресенье – день, который стал крохотным исключением из правил жесткого расписания. Вчера здесь появился проповедник, который провел в часовне настоящую церковную службу и помолился о спасении наших душ. Мы внимали его словам, сидя на длинных скамьях рядом с инструкторами.

Тем не менее служба подняла мне дух – не благодаря ее содержанию, а просто потому, что стала хорошим способом вести отсчет времени. Любая информация, которую мне удастся добыть, сможет мне пригодиться… По крайней мере, я на это надеялась.

Вот почему я каждый день перед собранием читала надписи на Стене истины. Я выучила наизусть истории заключенных, которые угодили в центр перевоспитания, и жаждала найти в их посланиях хоть какую-то зацепку. В основном я натыкалась на схожие фразы, и сегодняшний день не стал исключением. «Я прегрешила против себе подобных и глубоко раскаиваюсь. Прошу принять меня обратно. Единственное спасение – это человеческое спасение». Соседнее гласило: «Пожалуйста, выпустите меня». Увидев, что порог часовни переступила Шеридан, я уже собралась присоединиться к остальным, но внезапно мой взгляд упал на тот участок стены, до которого я еще не добиралась. Там коряво значилось: «Карли, прости. – К.Д.».

У меня отвисла челюсть. Неужели, это невероятно!.. Но чем дольше я глазела на надпись, тем глубже становилась моя уверенность, что я вижу извинение перед моей сестрой Карли, написанное Китом Дарнеллом – типом, который ее изнасиловал. Я способна допустить, что это могла быть иная Карли и какой-нибудь горе-алхимик с теми же инициалами, но сердце говорило мне, что я не ошиблась. Я знала, что Кит проходил перевоспитание. Его преступление сильно отличалось от того, в чем обвиняли меня, кроме того, недавно его выпустили… Правда, «недавно» случилось месяцев пять тому назад. А еще к моменту освобождения он практически превратился в зомби. Было дико думать, что Кит бродил по этим коридорам, посещал бесконечные занятия и претерпевал те же процедуры очищения, что и я. Но еще больше пугала мысль о том, что я могу выйти отсюда такой же, как он.

– Сидни! – доброжелательно окликнула меня Шеридан. – Ты к нам не присоединишься?

Краснея, я поняла, что буквально прилипла к стене, и опрометью бросилась к группе.

– Извините, – промямлила я.

– Стена истины всегда вдохновляет, – заметила Шеридан. – Ты нашла нечто, что задело твою душу?

Я задумалась над ответом и решила, что в данном случае правда мне не должна повредить. Возможно, признание даже пойдет мне на пользу – ведь Шеридан постоянно пыталась заставить меня говорить.

– В общем-то, я удивилась, – произнесла я. – Я узнала знакомое имя… того, кто был здесь до меня.

– Он совратил тебя с пути истинного? – с наивным любопытством поинтересовалась Лэйси.

То был один из тех редких случаев, когда кто-то проявил ко мне личный интерес.

– Не совсем, – ответила я. – И это я о нем сообщила – отправила его сюда. – Заключенные посмотрели на меня с интересом, и я добавила: – Он имел дело с дряхлым мороем-маразматиком и брал у него кровь. Говорил морою, что ее используют для исцеления… В действительности он – тот парень, которого я знала – продавал ее местному татуировщику, который применял ее, чтобы продавать улучшающие способности наколки обычным студентам. Кровь, разведенная в туши, помогала им достигать отличных результатов, особенно в спорте, но вызывала опасные побочные эффекты.

– А твой друг – он знал? – недоуменно спросила Хоуп. – О том, что вредит людям?

– Он мне другом не был. Никогда – ни до, ни после своих делишек, – резко возразила я. – И, да, он знал. Но его ничегошеньки не волновало. Его интересовала только прибыль, которую он получал.

Заключенные слушали меня завороженно: может, потому что у меня развязался язык… или потому что никогда не слышали столь скандальных вещей.

– Готов поспорить, что морой был в курсе, – мрачно подытожил Стюарт. – Еще бы! Конечно, морой сразу сообразил, для чего используют татуировки и как рискуют те люди! Наверное, он притворялся маразматиком.

Прежняя Сидни – то есть та Сидни, которая была в центре новичком – поспешила бы встать на защиту Кларенса и сказала бы, что морой в афере Кита не участвовал. Но теперешняя Сидни, которая видела, как заключенных наказывают и за гораздо более невинные фразы, и успевшая за неделю дважды подвергнуться очищению, – оказалась умнее.

– В мои обязанности не входила оценка поведения мороя, – произнесла я. – Они поступают так, как им диктует природа. Но я уверена, что ни один человек не имеет права подвергать других людей таким экстремальным экспериментам, как делал тот парень. Поэтому я о нем и сообщила.

К моему изумлению, все закивали, и даже Шеридан посмотрела на меня одобрительно.

– Весьма разумно, Сидни, – вымолвила она. – Однако что-то пошло не совсем правильно, раз ты не извлекла из происшествия никаких уроков и очутилась здесь.

Алхимики вновь неприязненно уставились на меня, и на секунду я лишилась дара речи. Мне стало трудно дышать. Я изредка упоминала Адриана в разговорах с Дунканом, но сейчас все было иначе. Дункан меня не осуждал, не порочил мою любовь. Как я могу говорить о том, что для меня настолько важно и дорого, перед заключенными и Шеридан? Они моментально начнут меня осуждать и назовут мое чувство чем-то мерзким. Наша с Адрианом любовь прекрасна. Мне не хотелось выставлять ее напоказ перед теми, кто будет с удовольствием ее топтать.

Но разве у меня есть варианты? Если я в чем-то не уступлю, не стану играть в их игры, то как долго я пробуду в центре? Застряну на год, как Дункан? В темной камере-одиночке я пообещала себе, что буду говорить что угодно, лишь бы вырваться на свободу. Мне следует придерживаться принятого решения. Высказанная мною ложь не будет ничего означать, если позволит мне вернуться к Адриану.

– Я ослабила бдительность, – пробормотала я. – Порученное мне дело требовало контакта с большим количеством мороев, и я перестала относиться к ним как… к иным существам. Наверное, после аферы того парня границы между добром и злом у меня размылись.

Я приготовилась к тому, что Шеридан будет добиваться от меня подробностей о том, как это произошло, однако руку подняла девушка по имени Эмилия.

И ее речь меня поразила.

– Звучит логично, – заявила она. – Я бы, конечно, не довела все до крайности, как ты, но если ты общалась с безнравственным человеком, то, наверное, могла быстро потерять веру в себе подобных и по ошибке сблизиться с мороями.

Юноша, с которым я редко общалась, Девлин, кивнул, соглашаясь с ней:

– Некоторые из них бывают обманчиво славными.

Шеридан нахмурилась. Я испугалась, что эти двое запросто влипнут в неприятности – ведь они почти одобряли мороев. Но Шеридан продолжала хранить молчание. Видимо, она решила, что стоит закрыть глаза на их болтовню – ради прогресса, которого я сегодня добилась.

– Очень легко запутаться, особенно если ты одна на задании, а события развиваются непредсказуемо, – наконец произнесла она. – Важно не забывать, что у нас создана инфраструктура. Наши специалисты оказывают помощь заблудшим, неопытным алхимикам. Если у тебя возникают вопросы о добре и зле, не обращайся к мороям. Иди к нам, и мы объясним тебе, где свет истины.

«Ага. И не дай бог, мы начнем мыслить самостоятельно», – тоскливо подумала я. От дальнейших псевдоромантических признаний меня избавили: Шеридан переключилась на моих соседей, желая узнать, какое понимание пришло к ним сегодня. Я не только выпуталась: похоже, я заработала благосклонность Шеридан и, как выяснилось за обедом, некоторых заключенных.

Когда я получила от Бакстера поднос и направилась к пустующему столу, Эмилия пригласила меня отрывистым кивком. Я села рядом с ней, и, хотя в течение трапезы со мной никто не заговаривал, меня не прогоняли и не оскорбляли. Я ела молча, прислушиваясь к разговорам окружающих. В основном заключенные переговаривались примерно о том же, что и студенты Амбервуда: сетовали по поводу занятий или жаловались на соседа по комнате. Однако теперь я могла лучше всех узнать, и я, как обычно, начала прикидывать, кого можно сделать своим союзником.

Дункан сидел неподалеку, и когда мы столкнулись в дверях столовой, он прошептал:

– Я был прав. У тебя – прогресс. Теперь не облажайся.

Я едва не рассмеялась, но этот день научил меня не расслабляться. Поэтому я чопорно кивнула и поплелась со всеми в библиотеку выбирать на вечер очередное скучное чтиво. Шарила глазами по разделу истории, надеясь отыскать хоть что-то любопытное и действительно стоящее. К сожалению, труды алхимиков оказались пронизаны поучениями о морали и благопристойности, но часть из их уроков не была адресовала читателю – в отличие от других книг для самообразования. Я пыталась сделать выбор из двух томов, посвященных Средневековью, когда ко мне подошел кто-то из заключенных.

– Почему тебя интересует газ? – осведомился тихий голос.

Я вздрогнула: это была Эмма.

– Не понимаю, о чем ты, – небрежно бросила я. – Ты про сегодняшнее занятие живописью? Мы с Дунканом обсуждали фотосинтез растений.

– Угу. – Она вытащила томик дневников периода Возрождения и принялась его перелистывать. – Я не собираюсь с тобой откровенничать в нашей комнате. Там ведут наблюдение. Но если тебе сейчас нужна моя помощь, у тебя есть секунд шестьдесят.

– С чего ты вдруг будешь мне помогать? – спросила я. – Хочешь меня во что-то втянуть, чтобы самой лучше выглядеть?

Она хмыкнула.

– Если бы я хотела для тебя неприятностей, я бы сделала это уже давно – в нашей комнате все записалось на видеокамеры. Сорок пять секунд. Почему тебя интересует газ?

Я запаниковала, не зная, что мне делать. Когда я намечала потенциальных союзников, Эммы в моем списке вообще не было. Однако – вот она, и ее предложение ближе к бунту, чем все, что мне доводилось здесь видеть. Даже мой друг Дункан никогда не позволял себе ничего подобного. Вопрос Эммы, конечно, увеличивал вероятность подставы, но в итоге я не устояла перед соблазном.

– Газ удерживает нас не меньше, чем охрана и стены, – прошептала я. – Мне просто хотелось с ним разобраться.

Я надеялась, что в моих словах нет ничего особо преступного.

Эмма вернула книжку на место и выбрала другие дневники – на сей раз красиво изданные.

– Управление идет с пульта, который находится на том же уровне, что и очищение. В каждую комнату подведена трубка, подсоединенная к системе. Она расположена прямо за решеткой вентиляции у потолка.

– Откуда тебе известно?

– Я проходила мимо, когда в пустой комнате шел ремонт.

– Газ легче перекрыть в отдельной комнате, а не на уровне управления, – пробормотала я.