Текст книги "Как натаскать вашу собаку по экономике и разложить по полочкам основные идеи и понятия науки о рынках"

– Справедливой цены?

– Эта концепция появилась в работах средневекового философа Фомы Аквинского, однако восходит она еще к древнегреческим мыслителям. Идея заключалась в том, что вещи имеют естественную ценность и торговец должен назначать именно такую цену за свой товар. Фома Аквинский приводит в пример строительные материалы: есть «правильная» цена на камень и раствор, и нельзя просить за них больше, скажем, после землетрясения, когда все хотят восстановить дома, а жадный каменщик может поднять цену. Такой подход максимально далек от рыночного, при котором цена товара возникает в результате бесчисленных взаимодействий продавцов и покупателей.

Хозяйственная деятельность и торговля в древности считались чуть ли не постыдными занятиями. Цицерон резюмировал преобладающее мнение: «Презренными людьми надо считать и тех, кто покупает товары у торговцев, чтобы их тотчас же перепродать; ибо они получают доход только в том случае, если сильно обманывают покупателя, а ведь нет ничего более постыдного, чем обман»[6]6
  Цит. по: Марк Туллий Цицерон. О старости. О дружбе. Об обязанностях / Пер. с лат. и коммент. В. О. Горенштейна. М.: Наука, 1993.


[Закрыть].

В Средние века экономика во многих отношениях сделала шаг назад. Падение Рима привело к утрате политической стабильности. Старые торговые пути пришли в упадок, так как Европа раскололась на воюющие государства. Феодальный строй также ограничивал развитие рынков.

– Подожди! Что за феодальный строй?

– Очень краткий и упрощенный исторический очерк. Если говорить только о Европе, Северной Африке и Ближнем Востоке, то начать надо с Римской империи – стабильность, проверенные торговые пути, верховенство закона, крупные города и прочее. Но все летит в тартарары, и наступают Темные века. Хаос, война, безумие. Постепенно жизнь снова идет на лад, и мы оказываемся в Средневековье. Достаточно стабильные королевства, однако к сложной римской системе международной торговли вернуться не удалось. И политическая раздробленность проявляется намного больше. Следовательно, люди снова стали полагаться на собственные силы. Большой дом – поместье – стал основной единицей хозяйственной организации.

В древнем обществе повсеместно существовало рабство, к Средним векам оно превратилось в понятие крепостного права. Крепостной тоже был (более или менее) собственностью господина, но их связывали еще и взаимные узы и обязательства. Хозяин давал покровительство, крепостные – свой труд. Крепостным разрешалось обрабатывать небольшой участок земли для пропитания своей семьи, а взамен они предоставляли рабочую силу или отдавали часть продукции. Появились гильдии ремесленников, которым платили за труд, слишком специализированный, чтобы работника могло содержать даже самое большое поместье. Однако в целом товары и услуги производились и распределялись в соответствии с законом и обычаями, а не покупались по рыночной цене. Господствующим идеалом было следование традициям, а не прогресс.

– И что же вдруг изменилось?

– Следующий период экономической истории, примерно с середины XV века до середины XVIII, иногда называют «торговым капитализмом», или «меркантилизмом». Странствующие торговцы привозили из все более отдаленных мест все более экзотические товары, торговля процветала, рынки расширялись. Росли торговые города: Венеция, Флоренция, Брюгге. Торговцы становились влиятельными и (немного) более респектабельными. Также росли и национальные государства. Разрозненные политические образования Европы медленно превращались в более крупные структуры. Примечательно, что Англия обладала единым внутренним рынком, что, помимо прочего, помогло ей стать одной из первых великих промышленных держав. В то же время происходило разрушение поместной системы. По мере роста городов за еду все чаще платили деньгами. Постепенно старые феодальные повинности монетизировались. Там, где раньше платили натурой – работой, цыплятами или яйцами, – теперь требовались деньги. Все большему количеству людей платили за труд, и это стимулировало расширение рынка, на котором торговцы могли продавать свои товары. Наконец, произошли изменения и в религиозном климате.

– При чем тут религия? Разве она не противоречит экономике?

– Сегодня их полагают совершенно отдельными областями. Однако пришли мы к этому совсем недавно. Христианская мысль до Реформации презирала мирские заботы – хотя, конечно, неприлично огромное богатство церкви с таким подходом не вязалось. Земное существование считалось преходящим, а ценной – следующая, вечная жизнь. Следовательно, погоня за деньгами и имуществом – не более чем суета. Согласно Максу Веберу, все изменилось с приходом протестантизма[7]7
  Weber M. The Protestant Ethic and the «Spirit» of Capitalism and Other Writings / Trans. and ed. Baehr P. R. and Wells G. C. Penguin Books, 2002. (Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма. М.: АСТ, 2021.)


[Закрыть]. Усердие и трудолюбие стали мерилом духовной ценности. Не менее важно и то, что богатство следовало не растрачивать на греховную роскошь, а копить и вкладывать.

– Значит, этих изменений хватило?

– Не совсем. Произошел еще один интеллектуальный сдвиг, который стоит нашего внимания. Отношение к конкуренции. Торговцы не только обладали собственной властью, но еще и поддерживали вмешательство государства для ограничения конкуренции. Они призывали к монополиям и ограничениям торговли везде, где возможно, и были категорически против импорта. Современный принцип невмешательства им бы не понравился.

– Вот и я говорю – в собачьи дела лучше не вмешиваться.

– Этот принцип в основе своей позволяет людям делать то, что им нравится. Он стал одной из самых влиятельных и спорных идей в экономике и подразумевает, что правительства должны воздерживаться от вмешательства в частные сделки, например посредством регулирования, субсидий или любых налогов, кроме самых минимальных. Термин впервые использовали в XVIII веке физиократы, группа радикальных французских мыслителей. Они верили, что единственным источником богатства является сельское хозяйство, однако больше всего на экономическую мысль повлияла их идея свободного обмена. Своими основными принципами они считали защиту частной собственности и свободу торговли. Их главным лозунгом было невмешательство – оставьте рынок в покое. Физиократы требовали от правительства выйти из экономической сферы и ограничиться охраной правопорядка и национальной обороной, что привело к конфликту с меркантилистами.

К концу XVIII века мир выглядел гораздо более узнаваемо – капиталистическим. Тем не менее даже в развитых странах вроде Франции все-таки возникали любопытные аномалии. В эту эпоху продавать приготовленную еду разрешалось только тем, кто имел королевскую хартию, – так круг торговцев ограничивался маленькой привилегированной группкой, которая могла устанавливать весьма высокие цены. Впрочем, хитрые французские рестораторы нашли способ обойти запрет. Мясные бульоны (и разные гарниры) стали продавать как «лечебные» или «тонизирующие» средства. Само французское слово «ресторан» происходит от слова «укрепляющий»! Итак, коммерция находит выход, и мы видим, как традиции и приказы заменяются «невидимой рукой рынка». А человек, придумавший этот термин, наш друг Адам Смит, дал первое авторитетное объяснение устройства нового мира.

– Кажется, наступило время для перерыва. Давай я быстро улажу свои дела, а потом пойдем домой? По дороге сможешь рассказать мне про старикашку Смита.

Я позволила Монти заняться делами и демократично оросить как величественный ясень, так и крохотный кустарник.

Часть вторая
Крупные фигуры

– Ты готов?

– Вполне!

– Тогда нам пора поговорить о крупных фигурах в экономической теории.

Монти угрожающе зарычал. Единственный его недостаток… Хорошо, не единственный, но один из немногих… Ох, ладно, у него много недостатков, и один из них в том, что Монти считает себя очень грозным и больше всего на свете любит рычать и огрызаться на любых крупных собак, которые попадаются на пути. Он никогда не вступает в драку, да и в силу почтенного возраста ему уже не хватает зубов, чтобы причинить кому-то вред. Однако Монти это не смущает, и при упоминании о чем-то очень крупном он ощетинился и приготовился лаять. Оглядевшись вокруг и не найдя достойных противников, он расслабился.

– Могу я продолжить?

– Да, пожалуйста.

– Я кратко расскажу о трех классиках экономической мысли, которые вместе заложили основы современной экономики: об Адаме Смите, Томасе Мальтусе и Давиде Рикардо. Адам Смит считается основоположником экономики. Он написал две великие книги: «Теория нравственных чувств» (1759) и «Богатство народов» (1776). Первая – об этике, а вторая, которая его и прославила, – о политической экономии.

– Что такое политическая экономия?

– Хороший вопрос. Многие часто используют этот термин, не понимая, что он означает. По мере своего развития экономика углубляла связи с математикой. Другими словами, она стала гораздо более абстрактной и, возможно, потеряла связь с реальностью. Политическая экономия, напротив, фокусируется на том, как экономические проблемы проявляются в реальном мире. Она рассматривает не только рынки сами по себе, но и то, как они взаимодействуют с правительством, законом и культурой.

В «Богатстве народов» Смит выясняет, как нации добиться процветания. Едва ли был более насущный вопрос в мире Смита, где маленькие дети работали по четырнадцать часов в день, беременных женщин использовали как вьючных животных, чтобы таскать тележки с углем, а банды голодающих бедняков бродили по городам и селам в поисках работы. Книга получилась внушительных размеров, однако в ней можно найти как минимум четыре ключевые идеи.

Первая идея: скрытым механизмом, который мог увеличить производительность, а значит, и богатство нации, было разделение труда. Помнишь пример про булавочную фабрику?

– Нет…

– Ох, прости, ты тогда еще не присоединился к разговору. Вкратце перескажу: гораздо эффективнее разделить производство каких-нибудь булавок, или машин, или…

– Тостеров?

– …на множество небольших действий или заданий, каждое из которых выполняется разными людьми.

– Я понял, ты тоже, когда устаешь от уборки, начинаешь бродить по дому и говорить всем, чтобы навели порядок в другой части дома?

– Ну да, примерно так. Будет эффективнее, если я займусь кухней, Философ – ванной, Рози – своей спальней, а Гейб пропылесосит в прихожей. Хотя проще взять в качестве примера создание вещей. Всякий раз, когда большую работу разбивают на более мелкие отдельные задачи, производительность возрастает.

Вторая ключевая идея «Богатства народов» заключается в том, что такой способ самоорганизации обусловлен нашей естественной склонностью «к торговле, к обмену одного предмета на другой»[8]8
  Цит. по: Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов. Гл. II. С. 76.


[Закрыть]. Разделение труда и специализация (а значит, и рост благосостояния) возможны, только если существует какой-то способ обмена товарами, – следовательно, нужны рынки. Чем больше рынок, тем больше возможностей для специализации. И тут великий экономист приводит в пример тебя, Монти.

– Меня? Всегда знал, что я особенный.

– Не именно тебя, Монти, а вообще собак. Смит отмечает, что люди уникальны: «Никому не приходилось видеть, чтобы одна собака сознательно менялась костью с другой»[9]9
  Там же.


[Закрыть].

– Не смеши! Зачем мне отдавать свою кость другой собаке? Зато, когда я одарю тебя жалобным и преданным взглядом, ты мигом дашь мне кусочки бекона. Это считается?

– Что ж, Смит может тебе возразить. Он пишет, что животное, желая получить что-то от хозяина, всегда будет ластиться. Люди, как он справедливо отмечает, часто поступают так же. У каждого среди знакомых найдется парочка подхалимов. Смит указывает, что это ограниченный и ненадежный способ принудить людей к сотрудничеству, а для сложного общества, основанного на разделении труда, требуется система, с помощью которой можно осуществлять миллионы сделок.

Третья, несколько противоречивая, идея состоит в том, что система, основанная на личном интересе, с гораздо большей вероятностью даст результат. Когда мы усердно трудимся в погоне за собственными интересами, мы неосознанно и ненамеренно работаем на благо общества в целом. Здесь следует привести еще одно известное высказывание Смита: «Не от благожелательности мясника, пивовара или булочника ожидаем мы получить свой обед, а от соблюдения ими своих собственных интересов. Мы обращаемся не к гуманности, а к их эгоизму и никогда не говорим им о наших нуждах, а лишь об их выгодах»[10]10
  Цит. по: Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов. Гл. II. С. 77.


[Закрыть].

Наконец, четвертая великая идея – невидимая рука рынка. Смит описывает, как рынок естественным образом регулирует сам себя, без управления извне. Если продавцы приносят на рынок меньше, чем хотят покупатели, в силу закона свободной конкуренции покупатели будут повышать цену. Если продавцы приносят на рынок больше, чем хотят покупатели, цена упадет. Цена становится результатом действия спроса и предложения. Кроме того, конкуренция служит своеобразным ограничителем. Если попытаешься назначить слишком большую плату за товары, то останешься без покупателей. Если будешь слишком мало платить работникам, то останешься и без них.

Смит также описывает, как рыночная цена будет в дальнейшем регулировать предложение. По мере изменения цены продавцы и производители естественным образом склонны уделять внимание изготовлению более дорогих товаров и отказываться от дешевых. Поскольку цена повышается из-за возникшего дефицита, такой механизм поможет регулировать спрос и предложение без вмешательства извне. Никакой чиновник не должен приказывать людям производить больше того или меньше этого – все решает рынок. Смит, вслед за физиократами, ясно дает понять, что главная задача правителя – установить верховенство закона и посторониться.

Вот так и выглядит свободная рыночная экономическая система, подпитываемая личными интересами и регулируемая невидимой рукой рынка.

– Итак, Адам Смит считал, что эгоизм – это хорошо, рынки – тоже хорошо, а правительство должно просто стоять в сторонке. Верно?

– Именно так карикатурно его идеи формулировали правые идеологи, однако все гораздо сложнее.

– Я знал, что ты это скажешь.

– Смит определенно не считал жадность достоинством и с презрением относился к жажде денег и власти. В «Теории нравственных чувств» есть прекрасный раздел, где он описывает человека, который всю свою жизнь проводит в неустанной погоне за богатством только для того, чтобы понять: он впустую растратил свою молодость. Гениальность Смита раскрывается в конце обличительной истории, когда он вдруг добавляет: «И хорошо, что сама природа обманывает нас в этом отношении: производимая ею в нас иллюзия возбуждает творческую деятельность человека и постоянно поддерживает ее»[11]11
  Цит. по: Смит А. Теория нравственных чувств / Пер. с англ. П. Бибикова. М.: АСТ, 2022. Гл. IV. С. 263.


[Закрыть]. Постыдный эгоизм, как ни парадоксально, побуждает нас «создавать науки и искусства, которые облагораживают и облегчают наше существование»[12]12
  Цит. по: Смит А. Теория нравственных чувств. Гл. IV. С. 263.


[Закрыть]. Порок одного человека может стать добродетелью для общества.

И уж точно Смит не считал рынки по умолчанию справедливыми. Говоря об оплате труда, он указывает на то, что в переговорах между землевладельцем и рабочим существует большой перевес сил. Рабочие бедны, а помещики богаты. В споре один может занять выжидательную позицию, другому нужно прямо сейчас кормить семью.

Это чрезвычайно важный пункт. Современные сторонники экономической теории невмешательства часто основывают ее моральную легитимность на идее о том, что свободный и честный обмен по определению является благом. Если бы сделка, заключенная добровольно, не улучшала положение обеих сторон, то она бы просто не состоялась. Логика кажется несокрушимой. Если обе стороны обмена не рассчитывают получить выгоду, зачем его совершать? Конечно, сторона с большей переговорной силой, скорее всего, выиграет, но, если другая сторона тоже получит выгоду, пусть и меньшую, – почему бы и нет? Однако Смит осознавал, что на дисбаланс сил и неравенство результатов нельзя закрывать глаза.

Смит также не считал, что правительства никогда не должны вмешиваться в работу рынков. Тем не менее государство, по его словам, должно обеспечивать социальные блага, такие как образование для простых людей, и подобные противоречия смущают его современных сторонников, рыночных фундаменталистов.

Адам Смит верил в способность рынка сделать нашу жизнь лучше, но не был слепым приверженцем политики невмешательства. Он не выступал против любого государственного влияния и не называл эгоизм добродетелью. В его объемных трудах можно найти и тезисы в поддержку невмешательства, и высказывания в пользу регуляции со стороны правительства.

Я так долго говорила о Смите отчасти потому, что его часто толкуют превратно. Однако он – не единственный важный мыслитель тех времен. Хочу быстро рассказать о Томасе Мальтусе (1766–1834) и Давиде Рикардо (1772–1823). Закончим, как раз когда подойдем к дому.

– Отлично. Только давай покороче.

– Адам Смит мыслил позитивно. Он смотрел на мир и видел возможности для улучшения. Его преемники Мальтус и, в меньшей степени, Рикардо были настроены более мрачно. Мальтус, священник, заметил, что он гораздо чаще крестит юных, чем отпевает стариков. И он увидел, сколько бедняков в его приходе. Он связал два наблюдения и написал о них «Опыт закона о народонаселении: как он влияет на будущее улучшение общества» (1798). В книге он пришел к удручающим выводам. Во-первых, население ограничено средствами к существованию. Как он выразился, «именно количество пищи регулирует численность человеческого вида». Во-вторых, население будет увеличиваться вместе с увеличением средств к существованию. Только вот темпы роста у них очень разные. Население растет в геометрической прогрессии, а его благосостояние – в арифметической (или линейной, как мы сказали бы сейчас).

– Подозрительно похоже на математику…

– Попробую упростить. Представь мужчину и женщину, счастливо женатых, живущих на ферме с полем, которое они возделывают. У нашей пары четверо здоровых детей. Эти четверо детей, если у них, в свою очередь, будет по четыре ребенка, произведут на свет шестнадцать детей. Если у каждого из шестнадцати детей родится еще по четыре, получится уже шестьдесят четыре. Население увеличилось с двух до шестидесяти четырех за четыре поколения. Это геометрическая прогрессия. Мальтус считал, что производство продуктов питания никогда не сможет угнаться за таким ростом, в лучшем случае увеличиваясь линейно. Чтобы прокормить первоначальных двух человек, требуется одно поле, и каждое новое поколение может возделывать еще одно поле. За четыре поколения мы переходим от одного поля к четырем, и если вначале один человек кормился за счет половины поля, то теперь каждому достанется всего лишь 6,25 % поля для выращивания картофеля или моркови. И это еще оптимистичный прогноз. Мальтус видел убывающую отдачу от каждого нового возделываемого поля. Лучшие земли всегда обрабатываются в первую очередь, а любые новые поля почти всегда будут менее урожайными, чем уже используемые. Это привело Мальтуса к третьему печальному заключению: если население не уменьшится из-за болезней или войн, неизбежно наступит голод.

– Что ж, тут я согласен. Ничто так не угнетает, как пустая миска…

– И это еще не самое худшее. Мальтус также утверждал, что попытки помочь бессмысленны. По его мнению, если улучшить жизнь людей, они будут заводить больше детей и неминуемо вернутся в прежнее отчаянное положение. Милосердие стало бы лишь замаскированной жестокостью.

– И он оказался прав?

– Если коротко – нет. Большая часть современного мира избежала предсказанной Мальтусом опасности. Общий уровень жизни не улучшается, если население страны растет быстрее, чем объем производства, и за два века, прошедшие с выхода в свет книги Мальтуса, время от времени случался ужасный голод, однако сейчас в мире не больше голодающих, чем в его время, несмотря на массовый рост населения. Свою роль сыграл контроль над рождаемостью (запретная тема во времена Мальтуса) и прогресс в сельскохозяйственной практике (например улучшенные удобрения), благодаря чему производство продуктов питания увеличилось так, как Мальтус не мог представить. Не менее важны экономические и политические изменения. В аграрной экономике дети – актив, каждая пара рук полезна. Все изменилось в индустриальной экономике, и теперь, чтобы преуспеть, нужно быть образованным. Это дорого, и количество детей в семьях естественным образом уменьшилось.

– Ну, не так уж все и мрачно…

– Мы почти дома, Монти, но успеем поговорить еще об одной видной фигуре до окончания прогулки. Идеи Мальтуса могут казаться мрачными, но их легко объяснить. С Давидом Рикардо сложнее, и все же давай попробуем. Рикардо и Мальтус были хорошими друзьями, хотя жили совершенно по-разному. Мальтусу всегда не хватало денег, и ему приходилось внимательно следить за своими тратами. Рикардо, напротив, разбогател благодаря бизнесу и ушел на пенсию в сорок два года, имея достаточно сбережений для безбедной жизни до конца дней. В центре внимания Рикардо находилась земля – источник всех богатств и всегда ограниченный ресурс. Адама Смита интересовал вопрос о том, как создается богатство. Рикардо сосредоточился на том, как распределить это богатство между тремя классами: рабочими, землевладельцами и капиталистами.

– Кто такие рабочие и землевладельцы, я понимаю. А капиталисты?

– Давай пока не будем усложнять и назовем их хозяевами заводов. Рикардо пришел к выводу, что разные классы, как правило, получают совершенно разные куски пирога. Неравномерное распределение богатства логически следовало (как он считал) из разработанной им теории ренты. По мнению Рикардо, земля имеет ценность только потому, что ее площадь ограничена и она разнообразна по качеству. Кроме того, как выяснил его приятель Мальтус, над нами по-прежнему довлеет рост населения. Как говорит Рикардо, если бы земля была подобна воздуху или воде, «если бы пространство ее было безгранично, а качество однородно, нельзя было бы ничего требовать за пользование ею»[13]13
  Цит. по: Рикардо Д. Начала политической экономии и налогового обложения / Пер. с англ. Н. Зибера. М.: АСТ, 2023. Гл. II. С. 60.


[Закрыть].

– Хорошо, я понимаю: никто не станет платить за то, что есть у всех и везде. А при чем тут разница в качестве?

– Хороший вопрос. И снова Рикардо опирается на работы Мальтуса. По мере того как растущее население станет требовать все больше пропитания, придется обрабатывать не лучшие сельскохозяйственные угодья. Тогда стоимость их возрастет, потому что фермеры всегда предпочтут более плодородную землю менее плодородной и будут готовы доплатить за эту разницу. Рента вырастет из-за разницы в качестве почвы, поскольку земли в мире никогда не бывает достаточно.

Участь рабочего, по Рикардо, всегда печальна. Если бы оплата труда росла, то повышался бы уровень жизни и росло население. Однако это неизбежно приведет к тому, что на одно и то же количество работы будет приходиться все больше исполнителей и плата за труд снова упадет. Как будто у рабочего на шее не столько цепь, сколько резиновый шнур. Его можно растянуть до определенного предела, но рано или поздно человека снова отшвырнет назад.

Предприимчивый класс – те самые капиталисты – хотя и подталкивает общество в сторону прогресса, будет ограничен конкуренцией: рост населения неизбежно приведет к росту цен на продукты питания, поскольку необходимо возделывать все менее плодородные земли. Значит, нужно все больше платить рабочим, чтобы обеспечить их все более дорогое (хотя и не более богатое) пропитание. А оплата труда изымается из прибыли капиталистов.

– Ты уж прости, но, узнав о том, что рабочие будут голодать, я не испытываю сочувствия к владельцам заводов.

– Справедливо. Впрочем, Рикардо считает и капиталиста, и рабочего в конечном счете проигравшими. Победителем становится класс помещиков, старая аристократия с ее почти чистой монополией на владение землей. Владельцы дефицитного и необходимого ресурса, они могли просто сидеть сложа руки и собирать постоянно растущую ренту, как толстый паук в середине паутины, высасывающий сок из любой мухи, которая попадет в его сеть. Нужно отдать должное Рикардо: несмотря на то, что он сам был крупным землевладельцем, он смог посмотреть на проблему беспристрастно.

– Неужели все экономисты такие несчастные? Можно пару веселых историй, пожалуйста?

– Ну, Рикардо прославился своей способностью видеть логику в сложной, запутанной системе. Однако позже выяснилось, что его предсказания ошибочны, как и выводы Мальтуса. Индустриализация не только затормозила рост населения, но и чрезвычайно увеличила нашу способность выращивать продовольствие на имеющейся земле. Итак, у истории счастливый конец. Или, скорее, не случилось того ужаса, который нам предрекал Рикардо, и все хорошее в мире досталось не только землевладельцам.

– Ты весьма критично настроена по отношению к Мальтусу и Рикардо. Выходит, ты мне зачем-то рассказала о двух провальных теориях.

– В общем, так и есть. Адам Смит по-прежнему «в строю», в отличие от Мальтуса и Рикардо, – это не означает, что их работы не стоят внимания и не имеют никакого веса, однако на факультетах экономики не так много мальтузианцев или рикардианцев. Возможно, они наиболее интересны тем, что рационально подходили к изучению экономики и общества, ключевую роль в котором она играет, и пытались найти законы как для объяснения чрезвычайно сложных процессов, так и для предсказания будущего. На них повлияла ньютоновская научная революция, и оба хотели стать Ньютонами в экономике. Интересно, что их неудачная попытка описать борьбу за выживание в человеческом обществе оказала огромное влияние на науку. Чарлз Дарвин вернулся из кругосветного путешествия на корабле «Бигль» в 1836 году и вскоре начал работать над теорией о том, как один вид может превращаться в другой. Ему отчаянно не хватало представления о силах, которые управляют процессом трансформации. Затем в 1838 году он прочитал «Опыт» Мальтуса и увидел именно такую силу – слишком много ртов и слишком мало пищи. Неустанная борьба за существование в сочетании со случайными изменениями в популяции приводит к тому, что любое небольшое преимущество позволяет индивидууму выжить и передать это преимущество следующему поколению. Таким образом, идеи Мальтуса, возможно, не заложили основу экономики, зато отразились в эволюционной биологии.

Смотри, Монти, мы почти дома. Давай проверим, внимательно ли ты меня слушал. Что такое экономика?

– Ох, ты не говорила, что будет контрольная… Рынки. Они как-то влияют. И деньги… И нужно делать и продавать вещи. А еще… Что-то еще…

– Неплохо. А вот красивое определение от другого великого экономиста, Роберта Хайлбронера (1919–2005): «Экономика – это исследование того, как работает общество, управляемое рынком».

– Проще простого! А что дальше?

– Еще немного истории. Адам Смит, Мальтус и Рикардо – очень разные мыслители, но, как указывает Хайлбронер, все трое считали рабочих пассивными жертвами. В их трудах нет и намека на то, что кому-то может прийти в голову бороться за перемены. Во время следующей прогулки мы поговорим о промышленной революции и о том, что о ней думал Карл Маркс и другие.

Вот мы и на своей улице. Какое облегчение! Говорить на ходу – тяжелый труд.

– Уж мне ли не знать!

– Ты заслужил печенье. А я – чашку чая.