Текст книги "Божественные соперники"

9
Один фрагмент брони

Мамы дома не оказалось.

«Не паникуй», – сказала себе Айрис, стоя в пустой квартире. Эти слова она мысленно повторяла снова и снова, как заезженная пластинка.

Эстер скоро придет. Случайно задержалась в клубе, где пьет и танцует. Но она всегда возвращается, когда заканчиваются деньги или заведение закрывается в полночь. Нечего паниковать. Она ведь пообещала Айрис, что исправится. А может, она вообще не в клубе, а пытается вернуться на прежнюю работу в «Разгульной закусочной».

Тем не менее тревога не уходила, и легкие у Айрис сжимались при каждом вдохе.

Она знала, что поможет унять бурлящее в ней беспокойство. Теперь девушка прятала ее под кроватью – печатную машинку, на которой бабуля когда-то писала стихи. Печатную машинку, которую унаследовала Айрис и на которой с тех пор писала письма «Это не Форесту».

Она оставила для матери входную дверь незапертой и со свечой вошла в свою комнату, где с удивлением обнаружила на полу лист бумаги. Ее загадочный друг по переписке написал снова, хотя она еще не ответила на письмо с мифом.

Может, этот человек из другого времени? Жил когда-то в этой самой комнате, задолго до Айрис? А может, ему будет предназначено судьбой жить здесь через много лет в будущем? Может, ее письма каким-то образом проваливаются через разлом во времени, но причина заключается в этом самом месте?

Айрис подобрала бумагу и присела на край кровати, чтобы прочитать.

Тебе когда-нибудь казалось, что ты носишь броню день за днем? И что когда люди смотрят на тебя, видят лишь блеск стали, в которую ты себя так старательно заковал? Видят то, что хотят в тебе видеть, – искаженное отражение собственного лица, или кусочек неба, или тень, отброшенную зданиями? Они всегда видят все твои ошибки, все промахи и все случаи, когда ты обижаешь или разочаровываешь их. Как будто в их глазах ты – только это и ничего больше.

Как можно это изменить? Как можно жить собственной жизнью и не чувствовать себя виноватым?

Пока она перечитывала письмо во второй раз, впитывая слова и размышляя над ответом на откровение, которое казалось столь личным, что она сама могла произнести его шепотом, под дверью появилось еще одно письмо. Айрис встала, чтобы подобрать его, и впервые по-настоящему попыталась представить, что это за человек. Попыталась, но у нее ничего не вышло, кроме звезд, дыма и слов, напечатанных на бумаге.

Она абсолютно ничего о нем не знала. Но прочитав этот крик души… она жаждала узнать больше.

Айрис развернула второе письмо с торопливыми строчками.

Искренне прошу прощения, что побеспокоил тебя такими размышлениями. Надеюсь, я тебя не разбудил. Отвечать не нужно. Мне кажется, это хорошо, когда можешь просто выплеснуть чувства и мысли на бумагу.

Опустившись на колени, Айрис вытащила из-под кровати печатную машинку, заправила в нее чистый лист и села, оценивая технические возможности этого механизма. Потом медленно начала печатать, мягко касаясь пальцами клавиш. Мысли полились на бумагу.

Думаю, все мы носим броню. Не носят только дураки, рискующие снова и снова раниться, натыкаясь на острые углы мира. Но если я чему-то научилась у этих дураков, так это тому, что в уязвимости заключена сила, которой большинство из нас боятся. Чтобы снять броню и позволить людям видеть тебя таким, какой ты есть, нужна смелость. Порой я чувствую себя так же, как и ты: я не могу показаться людям такой, какая я есть. Но тихий внутренний голос твердит: «Если будешь так отгораживаться, то многое упустишь».

Наверное, можно начать с одного человека. С того, кому доверяешь. Ты убираешь для него фрагмент брони и впускаешь свет, даже если тебе неуютно. Возможно, так учатся мягкости, но вместе с тем силе, даже сквозь страх и неуверенность. По одному фрагменту стали на одного человека.

Я говорю это, прекрасно зная, что сама полна противоречий. Из моих писем ты знаешь, что мне нравится смелость моего брата, но при этом я его ненавижу за то, что он бросил меня ради войны богов. Я люблю маму, но и ненавижу за то, что сделала с ней выпивка. Словно она тонет, а я не знаю, как ее спасти. Я люблю слова, которые пишу, пока не начинаю сознавать, как я их ненавижу, как будто мне вечно суждено вести войну внутри себя.

Тем не менее я продолжаю идти вперед. Иногда мне страшно, но чаще всего я просто хочу добиться того, о чем мечтаю: мира, в котором мой брат дома, в безопасности, мама в порядке, а я пишу то, что не презираю. Пишу слова, которые для кого-то что-то значат, словно я бросила веревку в темноту и чувствую, как где-то далеко за нее ухватились.

Ну вот, теперь я позволила мыслям и чувствам выплеснуться. Наверное, я отдала тебе фрагмент брони. Вряд ли ты будешь возражать.

Айрис отправила письмо через порог и велела себе не ждать ответа. По крайней мере, не в самое ближайшее время.

После этого она начала работать над эссе, пытаясь определиться с темой, но внимание постоянно устремлялось к дверце шкафа, к теням на пороге и к незнакомцу, обитающему где-то по другую сторону.

Она прервалась, чтобы узнать, который час. Половина одиннадцатого. Может, пойти на поиски мамы? Беспокойство сдавливало грудь, но Айрис не знала, куда идти. И вообще, безопасно ли бродить одной так поздно?

«Она скоро вернется. Она всегда возвращается, когда клубы закрываются в полночь».

Из портала выскользнуло письмо, вернув Айрис в реальность. Девушка подняла его, и бумага захрустела в пальцах.

Один человек. Один фрагмент брони. Я попробую. Спасибо.

10
Девятый участок

На следующий день офис гудел от поздравлений.

Айрис, прислонившись к буфету, смотрела, как Романа приветствуют улыбками и хлопают по спине.

– Прими поздравления, Китт!

– Говорят, мисс Литтл красивая и блестяще образованная. Удачная партия!

– Когда свадьба?

Роман в накрахмаленной рубашке, начищенных кожаных ботинках, чисто выбритый и с зачесанными назад черными волосами улыбался и вежливо принимал все поздравления. Еще одна идеальная видимость. Если бы Айрис не знала правды, если бы не сидела с ним на скамейке в парке и не слышала его признания о том, как не хочется жениться на незнакомке, – она бы решила, будто он счастлив.

Не приснился ли ей тот обеденный перерыв, когда они разговаривали почти как старые друзья? Когда он слушал, смеялся и извинялся. Теперь это вдруг показалось горячечным бредом.

Наконец суматоха улеглась. Роман бросил сумку и, должно быть, наконец почувствовал, что Айрис на него смотрит. Он поднял голову и перевел взгляд поверх моря столов, бумаг и разговоров на другую сторону офиса.

Мгновение Айрис не могла пошевелиться. Маска, которую он носил для всех остальных – улыбка, веселье в глазах, румянец на щеках, – потускнела, и Айрис увидела усталость и тоску.

Это задело в ней какую-то струну – музыку, которую она ощутила внутри настолько глубоко, что отвела взгляд первой.

* * *

Айрис работала над черновиком эссе, вдохновленная мифом, который она получила из платяного шкафа, когда к ней подошла Сара с листком бумаги.

– Только что передал констебль по телефону. – Сара положила листок на стол Айрис. – Надеялся, что мы сможем втиснуть это в завтрашний номер.

– Что это? – спросила Айрис, занятая своим эссе.

– Не знаю, как это определить. Утром полиция нашла тело, и они надеются, что кто-нибудь сможет ее опознать. Здесь описание. Ужасно, правда? Такая страшная смерть.

Айрис прекратила печатать, не убирая рук с клавиш, глянула на бумагу и невыразительно сказала:

– Хорошо. Я этим займусь. Спасибо, Приндл.

Подождав, пока Сара отойдет, Айрис прочла заметку, и слова поплыли перед глазами, прожигая мозг, пока она не почувствовала себя так, будто пытается протиснуться в какое-то тесное пространство. В длинный узкий туннель.

Вчера вечером около 22:45 трамвай сбил насмерть женщину. Документов при ней не оказалось. Лет сорока пяти, волосы светло-каштановые, кожа светлая. Она была босиком, в фиолетовом плаще. Если вы что-нибудь о ней знаете или можете опознать, пожалуйста, обращайтесь в Девятый участок к констеблю Стратфорду.

Айрис поднялась с заметкой в руках, ноги подкашивались. Тяжесть в груди стала невыносимой. Она не забыла схватить свою матерчатую сумку, но тренч остался висеть на стуле. Настольную лампу она оставила включенной, страницу с эссе – в печатной машинке и просто вышла из редакции через стеклянную дверь, не сказав никому ни слова.

Нажав кнопку лифта, она ощутила тошноту.

Лифт ехал слишком долго, и она побежала вниз по лестнице, спотыкаясь на ступеньках и дрожа так сильно, что едва успела выскочить из вестибюля, прежде чем ее вырвало в горшок с цветком на мраморной ступеньке.

Выпрямившись, Айрис вытерла рот и пошла к Девятому участку, который находился недалеко от ее дома.

«Это не она, – снова и снова твердила себе девушка, с каждым шагом подходя все ближе. – Это не она».

Но Айрис не видела мать больше двадцати четырех часов. Утром та не лежала на диване, как вчера. Айрис решила, что мама в своей спальне, за закрытыми дверями. Надо было проверить, убедиться, потому что теперь ее терзали сомнения.

Добравшись до участка, девушка помедлила, будто если она не зайдет, то ничего страшного не случится. Наверное, Айрис простояла на ступеньках достаточно долго, потому что когда к ней подошел полицейский, к ногам уже протянулись длинные тени, и она вся дрожала.

– Мисс? Мисс, нельзя вот так стоять на ступеньках. Уходите.

– Я пришла опознать тело, – прохрипела она.

– Прекрасно. Пожалуйста, идите за мной.

От коридоров в участке осталось размытое впечатление кремовых стен и неровного дощатого пола. Когда они вошли в процедурную, там стоял сильный запах медикаментов; яркий свет слепил глаза.

Айрис резко остановилась.

Коронер в белом халате и кожаном фартуке стоял с папкой-планшетом в руках. Рядом с ним на металлическом столе лежало тело.

Казалось, что Эстер спит, если бы не неестественная поза под простыней и глубокая рана на лице. Айрис шагнула вперед, будто надеялась, что мама шевельнется, если взять ее за руку. Каким-то образом почувствует прикосновение дочери, и это выдернет ее из пропасти, в которую ее затянуло. Выдернет их обеих из кошмара, в котором они оказались.

– Мисс? – позвал коронер, и его гнусавый голос эхом прокатился по ней. – Вы можете опознать эту женщину? Мисс, вы меня слышите?

Рука Айрис застыла в воздухе. Перед глазами заплясали звезды. Она смотрела на маму: мертвая, бледная, Эстер была так далеко, что Айрис до нее никогда не дотянуться.

– Да, – прошептала девушка и рухнула в объятия темноты.

11
Разлом

Когда Айрис возвращалась домой из участка, неся коробку с мамиными вещами, было темно, холодно и далеко за полночь. В воздухе клубился туман, превращая свет фонарей в золотые омуты. Но Айрис почти не чувствовала холода и мостовой под ногами.

К тому времени, как она вошла в квартиру, ее волосы и одежда пропитались влагой. Разумеется, в квартире царили тишина и тени. Надо теперь к этому привыкать. Но девушка все равно вглядывалась в темноту – вдруг увидит маму, огонек ее сигареты или кривую улыбку? Айрис напрягла слух, стараясь услышать в оглушительной тишине хоть какие-то признаки жизни – звяканье бутылки или негромкое пение любимой песни.

Ничего. Ничего, кроме ее собственного натужного дыхания, коробки с вещами и счета из похоронного бюро за то, что мамино тело превратили в пепел.

Она поставила коробку и зашла в комнату Эстер. Растянулась на смятой постели. У нее почти получалось обмануть себя, вспоминая времена до того, как мать угодила в когти к алкоголю. До того, как уехал Форест. Айрис почти погрузилась в блаженство прошлого, когда Эстер, работавшая официанткой в закусочной чуть дальше по улице, любила смеяться и рассказывать истории. Когда каждый вечер расчесывала длинные волосы дочери и спрашивала о школе. О том, какие книги она читает. Что она пишет.

«Когда-нибудь ты станешь знаменитой писательницей, Айрис, – говорила мама, заплетая ее длинные каштановые волосы проворными пальцами. – Запомни мои слова. Я буду тобой гордиться, милая».

Айрис позволила себе разрыдаться. Она выплакивала воспоминания в мамину подушку, пока не вымоталась так, что ее снова затянула темнота.

* * *

Айрис проснулась от упорного стука в переднюю дверь.

Она резко села на постели; ноги запутались в простынях, покрытых винными пятнами. В окно лился солнечный свет, и на миг Айрис растерялась. Который час? Она никогда не просыпалась так поздно…

Добравшись до часов на маминой тумбочке, Айрис обнаружила, что уже половина двенадцатого.

«О боги!» – подумала она, вставая с кровати на нетвердых ногах. Почему она проспала? И почему в маминой постели?

Воспоминания нахлынули разом. Заметка для «Вестника», Девятый участок, холодное, бескровное тело мамы под простыней.

Айрис споткнулась, вцепившись в растрепанные волосы.

Настойчивый стук раздался снова. А потом из-за двери ее позвал голос – голос, который она хотела слышать в последнюю очередь.

– Уинноу? Уинноу, ты здесь?

Перед ее квартирой стоял Роман Китт и стучал в дверь.

Сердце заколотилось. Айрис вышла в гостиную и заглянула в дверной глазок. Да, это он, стоял с перекинутым через руку тренчем, и вид у него был встревоженный.

– Уинноу? Если ты здесь, пожалуйста, открой дверь.

Девушка продолжала смотреть на него и заметила, что его тревога сменяется страхом. Он опустил руку на дверную ручку. Когда ручка повернулась и дверь начала открываться, Айрис с испугом поняла, что забыла вчера запереть ее.

У нее было всего три секунды, чтобы отскочить назад прежде, чем дверь открылась. Айрис стояла в лучах солнечного света, а сердце колотилось где-то у горла, когда Роман увидел ее.

Наверное, вид у нее был пугающий, потому что Китт вздрогнул. Затем, переведя дыхание, он перешагнул через порог.

– С тобой все хорошо?

Девушка застыла, когда он окинул ее взглядом. На долю секунды Айрис так обрадовалась при виде него, что чуть не заплакала. Но потом осознала две ужасные вещи. Во-первых, блузка на ней расстегнула почти до пупка. Опустив взгляд, она увидела белые кружева своего лифчика, который, без сомнения, Роман уже заметил. Ахнув, Айрис дрожащей рукой попыталась стянуть ткань.

– Надеюсь, я не помешал, – очень странным голосом произнес он.

У Айрис ушло еще две секунды, чтобы понять: он подумал, что она тут с кем-то. У нее отхлынула кровь от лица.

– Нет, я одна дома, – прохрипела она, но он уже перевел взгляд за ее спину, словно ожидал, что из спальни выйдет кто-то еще.

И в эту секунду на нее обрушилось второе ужасное открытие. Роман Высший Класс Китт стоит у нее дома. Ее соперник стоит посреди ее квартиры и видит, какой тут беспорядок. Видит оплывшие свечи на буфете, скопившиеся после долгого времени, когда она не могла позволить себе электричество; винные бутылки, которые еще предстоит собрать и выбросить. Видит, как пусто в гостиной, и что обои выцвели и отваливаются от стен.

Айрис отступила; ее гордость была ранена. Было просто невыносимо, что Роман видит ее такой. Невыносимо, что видит, в каком бардаке она живет. Видит в худший день ее жизни.

– Уинноу? – Он шагнул ближе, словно Айрис потянула его за собой. – С тобой все хорошо?

– Все хорошо, Китт, – ответила девушка, удивившись, как хрипло звучит ее голос, словно она не разговаривала много лет. – Что ты здесь делаешь?

– Мы все беспокоимся. Ты вчера рано ушла с работы и не появилась сегодня утром. Все хорошо?

Айрис сглотнула, разрываясь между желанием рассказать правду и скрыть свою боль. Она уставилась ему в грудь, не в силах смотреть в глаза. До нее дошло: если она расскажет о маме, он будет жалеть ее еще сильнее. А этого ей хотелось меньше всего.

– Да. Прошу прощения, что вот так ушла вчера. Просто почувствовала себя плохо. И сегодня проспала.

– Может, вызвать доктора?

– Нет! – Она откашлялась. – Но все равно спасибо. Мне уже лучше. Передай Отри, что приду завтра пораньше.

Роман кивнул, но продолжал пристально ее рассматривать, словно почуял ложь.

– Тебе что-нибудь нужно? Ты не голодна? Может, принести сэндвич, или супа, или еще чего-нибудь?

Айрис изумленно вытаращилась, потрясенная его предложением. Он снова начал осматривать комнату, отмечая беспорядок, который она так отчаянно хотела спрятать. Внутри поднялась паника.

– Нет! Нет, мне ничего не нужно. Можешь идти, Китт.

Он нахмурился. Солнечный свет заливал его фигуру, но на лице плясали тени.

– Разумеется. Я уйду, если хочешь. Кстати, я принес твой плащ.

– Хорошо. Тебе, э… не следовало так утруждаться.

Она неловко взяла плащ, все еще придерживая блузку и избегая смотреть ему в глаза.

– Мне было нетрудно, – сказал он.

Айрис почувствовала, что он смотрит на нее, будто пытаясь заставить ее поднять взгляд.

Она была не в силах.

Она просто сломается, если посмотрит на него, и хотелось, чтобы он наконец ушел.

– Ты запрешь за мной дверь? – спросил Роман.

Айрис кивнула, прижимая тренч к груди.

Он наконец закрыл дверь.

Она продолжала стоять в пустой квартире, как будто пустила корни и приросла к месту.

Минуты текли, но она едва замечала ход времени. Все казалось искаженным, словно она смотрела на свою жизнь сквозь треснувшее стекло. В воздухе кружили пылинки. Глубоко вздохнув, девушка пошла запирать дверь, но потом передумала и снова заглянула в глазок.

Роман все еще стоял там, сунув руки в карманы. Темные волосы были растрепаны. Он ждал. Внутри вспыхнуло раздражение, и Айрис наконец заперла замок.

Услышав щелчок, Роман Китт развернулся и ушел.

12
Тень, которую ты носишь в себе

Остаток дня Айрис провела как в тумане, пытаясь все осознать. Ее жизнь словно разбилась на сотни кусков, и она не представляла, как собрать их воедино. Казалось, что боль никогда не утихнет. Девушка бродила по квартире, словно призрак, обкусывая ногти.

В конце концов, уже в сумерках Айрис уселась на полу в своей комнате и вытащила бабулину пишущую машинку.

Если думать слишком долго, слова превращались в лед. Поэтому Айрис не думала, пропуская слова через сердце к разуму, а потом по рукам к кончикам пальцев. Она писала:

Иногда я боюсь любить людей.

Все, кто мне дорог, рано или поздно покидают меня: их забирает смерть, они уходят на войну или просто не хотят меня видеть. Они уходят туда, где мне их не найти; туда, куда мне не добраться. Я не боюсь оставаться одна, но мне надоело, что меня бросают. Надоело перестраивать свою жизнь после того, как из нее уходят люди. Я похожа на мозаику, в которой не хватает фрагментов, и кажется, что мне больше никогда не испытать подлинного ощущения полноты.

Вчера я потеряла близкого человека, и эта потеря еще кажется нереальной.

Я не знаю, кто ты и где ты. Проживаешь ли ты этот самый час и эту минуту, что и я, или жил за десятки лет до меня или в грядущие годы. Не знаю, что нас связывает: волшебный порог, кости поверженного бога или еще что-то, что нам только предстоит выяснить. Прежде всего я не знаю, почему пишу тебе сейчас. И все-таки пишу, пытаюсь до тебя дотянуться. Пишу незнакомцу, и вместе с тем – другу.

Все письма, которые ты получал на протяжении нескольких месяцев… Я думала, что пишу Форесту. Я писала, стиснув зубы, с непоколебимой надеждой, что письма дойдут до него через разделяющие нас километры. Что брат прочитает мои слова, даже если они пропитаны болью и яростью, и вернется домой, заполнит пустоту во мне и приведет мою жизнь в порядок.

Но я понимаю, что люди – это просто люди, со своими страхами, мечтами, желаниями, болью и ошибками. Я не могу ожидать, что кто-то заполнит пустоту во мне. Я должна сделать это сама. Думаю, я всегда писала для себя, чтобы разобраться в своих потерях, тревогах и запутанных амбициях. Даже сейчас я думаю о том, как легко потеряться в словах и в то же время найти себя.

Надеюсь, в моих письмах есть смысл. А, может, и нет, потому что хотя я пишу для тебя, но и для себя тоже. Я не жду от тебя ответа, но мне становится легче, когда я знаю, что меня слышат. Что кто-то читает мои излияния.

Легче знать, что сейчас не одна, хоть и сижу в тишине и темноте.

Какое-то время – то ли минуту, то ли час – она сидела неподвижно, но потом наконец набралась смелости вытащить листок из печатной машинки. Сложила его и просунула в портал за порогом платяного шкафа. Самое трудное – поделиться написанными словами. Словами, способными расколоть сталь и открыть уязвимые места, которые она предпочитала прятать.

Наступила ночь. Айрис зажгла свечу и принялась расхаживать по квартире. Она велела себе что-нибудь поесть, что-нибудь выпить, но есть не хотелось, хотя она и чувствовала себя пустой.

Наверное, у нее был шок, потому что она пребывала в каком-то оцепенении и продолжала ждать, что мама вот-вот вернется домой – откроет дверь и войдет.

Наконец Айрис остановилась перед кухонным столом. Тренч висел на стуле. Она взяла плащ и зарылась лицом в изношенную ткань. Закрыв глаза, она вдохнула и ощутила запах специй и хвои. Тренч пах Романом, ведь Китт нес его из офиса к ней домой, желая убедиться, что с ней все в порядке.

Надев плащ и туго затянув пояс, Айрис вернулась к себе комнату.

Там лежало письмо, самое толстое из всех, что приходили до сих пор.

Она легла на кровать и стала читать при свете свечей.

Я редко делюсь этой частью моей жизни, но сейчас хочу рассказать тебе. Снять фрагмент брони, потому что доверяю тебе. Уронить блестящую сталь, потому что с тобой я чувствую себя в безопасности.

У меня была младшая сестра.

Сейчас родители о ней почти не говорят, но ее звали Джорджиана. Я же называл ее Дел, потому что ей больше нравилось ее второе имя, Делани. Мне было восемь, когда она родилась, и я все еще слышу шум дождя, который лил в тот день, когда она появилась на свет.

Годы летели как по волшебству, она выросла во мгновение ока. Я очень ее любил. Если я всегда был послушным, ответственным сыном, которому не нужно напоминать о дисциплине, она была любознательной, смелой и капризной. Родители не знали, как воспитать для общества такого бойкого ребенка.

На седьмой день рождения ей захотелось поплавать в пруду недалеко от дома. Пруд был сразу за садом, и деревья укрывали его от городского шума и суеты. Родители запретили. Они планировали в честь ее дня рождения праздничный ужин, на который Дел было глубоко наплевать. Поэтому, когда она стала умолять меня выбраться с ней из дома и пойти поплавать, а потом задолго до ужина вернуться… Я согласился.

Лето было в самом разгаре, стояла невыносимая жара. Мы выскользнули из дома босиком, пот заливал нам глаза. Мы пробежали через сад до самого пруда. Там болтались старые веревочные качели, привязанные к ветке дуба. Мы по очереди заплывали на середину пруда – там было самое глубокое место и никаких подводных камней или прибрежного песка.

Наконец я устал, промок насквозь, к тому же надвигалась гроза.