Текст книги "Милая"

За день до похорон мы работали в кафе, и я видела, как мама явно со сноровкой управляется с кофемашиной, готовя эспрессо. – Ты была бариста в другой жизни? – спросила я тогда.

– Не велика наука, милая. – Она была от природы сообразительной почти во всем, за что ни бралась. Эта черта ее характера восхищала меня, и именно ее-то я, разумеется, и не унаследовала.

Мама и Марта занимались похоронами, тогда как Дэвид взял на себя заботу о некоторых юридических аспектах имущества моего отца. Я знала, что должна принять кое-какие решения, но в тот момент не была готова к ним, поэтому после похорон решила вернуться обратно в Ан-Арбор, закончить свои дела, а затем на несколько месяцев приехать в Нью-Йорк и остаться там до тех пор, пока не решу, что делать. До смерти отца переезд в Нью-Йорк никогда не входил в мои планы, но теперь я оказалась здесь.

Все, что касалось его имущества, было предрешено заранее. Я была единственной правопреемницей его активов. Однако я знала, что отец, возможно, хотел бы, чтобы какое-то имущество досталось Шейл и Марте, и была уверена, что он оставил распоряжения по поводу кафе. Открыв письмо, по его тональности и официальной форме я поняла, что отец продиктовал его своему адвокату, а потом подписал. Он хотел, чтобы все было официально. Все, что касалось финансов, содержалось в другом разделе завещания. Я поняла, что письмо, которое я собиралась прочесть, касалось его личного имущества, а также надежд и упований, связанных с кафе. Бегло пробежав глазами формальности в начале письма, очевидно добавленные адвокатом, я добралась до сути. Я собралась с духом.

Шейл Харайана и Марта Джонс должны получить доступ в мою квартиру, чтобы забрать свои личные вещи, а также любые музыкальные записи, письма или фотографии, которые им принадлежат.

Прошло некоторое время, пока я изучила пространный документ. Я проводила указательным пальцем под каждым словом, не спеша выискивая скрытое послание, но больше ничего не было. Все принадлежит мне. Он все оставил мне. Я была потрясена тяжестью этой новости, он доверил мне все, на что потратил всю свою жизнь. От осознания этого факта мне стало не хватать его еще больше.

Зазвенел звонок, неожиданно выведя меня из оцепенения. Я подошла к домофону.

– Да?

– Это Марта. – Я немедленно нажала на клавишу и услышала, как она поднимается по ступеням вместе с моим четвероногим другом. Открыв дверь, я тут же рухнула на пол, когда Джексон всем своим весом обрушился на меня, сбив с ног передними лапами.

– Я скучала по тебе, приятель!

Облизав мне лицо, он переминался с лапы на лапу, пока я чесала его за ушами. Встав с пола, я упала в объятия Марты. – Спасибо, что позаботилась о нем и о кафе.

– О, моя маленькая Миа! Как приятно снова увидеть тебя, милая.

Не отпуская моих плеч, она отстранилась, чтобы получше рассмотреть мое лицо. Глядя мне прямо в глаза, она пробормотала:

– Нам предстоит много работы, не так ли?

Это еще было слабо сказано.

Трек 2: Привет, ты мне нравишься

Порывшись в коробке с фотографиями, Марта вытащила оттуда одну и, подняв руку, показала мне. – Помнишь, маленькая Миа?

Пока я разглядывала черно-белое фото, на меня нахлынули воспоминания. Мы были в зоопарке, в Мемфисе, все вместе. Мне было лет шесть, и я сидела у отца на плечах. С одной стороны от нас стояли мама и Дэвид, а с другой – Марта со своим мужем Джимми. Все мы напряженно улыбались во весь рот, глядя в камеру, за исключением мамы – она смотрела на отца и на меня. Она улыбалась совсем не так, как все остальные, в ее улыбке не было напряжения, она была теплой и наполненной любовью.

Марта и Джимми вместе с отцом совершали поездку по Соединенным Штатам. Мама с Дэвидом решили, что мы встретимся с ними в Мемфисе. Как раз через несколько секунд после того, как был сделан этот снимок, пошел дождь. Вместо того чтобы на этом закончить нашу прогулку, отец показал куда-то пальцем и закричал: «К бабочкам!» Промокший под теплым дождем, он вприпрыжку побежал к инсектарию, раскачивая меня на высоте своего роста в метр восемьдесят пять. Я вцепилась в его каштановые волосы, отливающие рыжиной, а он мурлыкал себе под нос «Rocky Road to Dublin»[2]2
  «Rocky Road to Dublin» («Каменистая дорога в Дублин») – ирландская песня XIX века о событиях, которые происходят с человеком на его пути из родного городка в Ливерпуль.


[Закрыть]. Я помню, что ощущала себя в безопасности, ощущала себя любимой, знала – я там, где мне и полагалось быть.

Когда мы вошли внутрь помещения, закрытого со всех сторон, он показал на куколку и объяснил мне, как она превращается в бабочку.

– Папа, а я тоже должна в кого-нибудь превратиться?

– Конечно, душечка. Мы всегда меняемся, всегда чему-то учимся, всегда развиваемся.

– Значит, однажды я стану красивой бабочкой?

Улыбнувшись, он тихо засмеялся.

– Ты и теперь красивая бабочка. Дело в том, что изменения происходят здесь. – Он показал на мое сердце.

Прежде чем вернуть фотографию, я еще несколько секунд смотрела на нее, впитывая в себя их молодость. С тех пор Марта совершенно поседела, а ее ярко-голубые глаза, хотя и не потеряли своей замечательной выразительности, но потускнели, подернувшись серой дымкой, и теперь были обрамлены глубокими морщинами. Она редко пользовалась макияжем, зато, оставаясь верной классическому духу хиппи, всегда носила цветные рубашки и длинные летящие юбки или полинялые джинсы. Я протянула ей фотографию, а она продолжила разбирать коробку. Беря снимок у меня из рук, она заметила мои страдающие глаза и постаралась поскорее закрыть ее.

– Оставь все это себе, милая, и посмотри, когда будешь готова.

Отнеся коробку в кладовку в коридоре, я поставила ее на верхнюю полку до лучших времен.

После моего приезда в Нью-Йорк Шейл с Мартой несколько раз приходили в квартиру. Они собрали памятные для них вещи, и все мы приложили усилия к тому, чтобы квартира больше походила на мое жилище.

Шейл страдала молча. Посторонние могли принять ее молчание за безразличие, я ее хорошо знала. Двадцать лет назад она приехала сюда из Индии вместе с музыкальной труппой. Однажды она встретила моего отца и больше не захотела возвращаться назад. В совершенстве играя на ситаре, Шейл добилась очень большого успеха, работая с Мировым музыкальным институтом. Благодаря запредельной красоте и страсти, которыми отличалось ее исполнение, она превратилась в модного музыканта и принимала участие в разного рода действах, способствующих популяризации восточной музыки.

Хотя я никогда не видела ее плачущей на людях, я знала, что она очень страдает, потеряв моего отца. Она обнаружила его в квартире спустя несколько минут после сердечного приступа. На похоронах она играла очень длинную и печальную музыкальную пьесу, но при этом ее лицо сохраняло совершенно стоическое выражение. Когда я потом обняла ее, то поняла, что ее сари промокло на груди. Слезы падали из глаз, но выражение ее лица не менялось. Это признак чистого страдания и полного подчинения чувствам, когда душа плачет и тело не сопротивляется ей, поэтому я поняла, что она глубоко переживает.

Похороны отца больше напоминали почетную церемонию. Рядом с церковью Святой Бригитты собралась большая толпа народу, музыканты играли песни, а постоянные посетители кафе говорили о его щедрости и о его характере. Этот февральский день выдался непривычно теплым для Нью-Йорка. Помню, как я сквозь слезы с восхищением смотрела на блики света, которые, пробиваясь сквозь ветви деревьев, наполняли воздух теплом и силой. Это была прекрасная возможность попрощаться с отцом и напомнить себе о том, что его душа жива. Именно таких проводов ему и хотелось бы, чего-то скорее напоминающего тихий концерт на открытом воздухе в честь его памяти, а не грустных поминок в кафе «У Келли». В своем завещании отец потребовал, чтобы его кремировали, но не оставил никаких распоряжений по поводу своего праха. В душе я пообещала, что что-нибудь придумаю. Я найду способ прокричать «Виват!» его стихийному и любящему духу.

Шейл жила в квартире прямо над кафе. Мое жилище находилось через один дом от него, над итальянским рестораном «У Сэма». Там не подавали кофе, и они отправляли всех посетителей в отцовское кафе, утверждая, что нигде не варят такого вкусного капучино, как у нас. В благодарность мы позволяли им пользоваться небольшим складом за нашей конторой. Это были полезные отношения.

– Марта, я буду работать семь дней в неделю до тех пор, пока мы не проверим все гроссбухи, – сказала я утром перед открытием кафе.

– Разумеется, ты не обязана этого делать, ты подорвешь себе здоровье.

– Я не понимаю, зарабатываем мы деньги или теряем их, и я не собираюсь никого нанимать на работу до тех пор, пока мы не разберемся с финансами.

– Я, не глядя в бухгалтерскую книгу, скажу тебе, что дела у нас идут отлично, – сказала она, бросая взгляд на дверь, где начали собираться клиенты. – В любом случае твой отец тщательно вел документацию. Если она говорит о том, что мы в бедственном положении, значит, так оно и есть. – В этом она была права, мой отец был хорошим бизнесменом и аккуратно вел документацию.

Кафе было похоже на музей. Одна стена длинного и узкого помещения была из неоштукатуренного кирпича и оставалась в первозданном виде. Противоположная стена была обшита деревянными панелями, покрытыми толстым слоем темно-синей краски, и почти полностью завешана черно-белыми фотографиями. Среди них были фотографии знаменитых клиентов, музыкальных шоу, проходивших в кафе, а также отцовских друзей и служащих, работавших в кафе в разные годы, и совсем немного моих фото. Стойка, холодильная камера и касса, старые, по-прежнему блестели, а кофемашина, которая варила эспрессо, какой бы шумной и разболтанной ни была, сверкала при свете низко подвешенных светильников.

Над стойкой висела доска, на которой незатейливым почерком моего отца были начертаны мелом названия напитков с их описанием. Единственным, что стиралось на протяжении многих лет, были цены. Я быстро прикинула стоимость самого первого капучино, поданного за этой стойкой. Возможно, пять центов. Времена определенно поменялись, цены изменились, и на стене появилось много новых фотографий, но, не считая этого, кафе осталось таким же, как прежде. Старые деревянные полы, потертые и щербатые, но их лелеяли так же, как столики, стулья, барную стойку, протянувшуюся у окна, выходящего на улицу. В тесном помещении к стойкому запаху цитрусового масла всегда примешивался аромат эспрессо.

Отец очень заботился о том, чтобы сохранять высокий статус и репутацию своего кафе. Помню, однажды, когда я отчищала деревянные перекладины стульев, он, подойдя ко мне, положил руку мне на плечо. Подняв голову, я заглянула в его глаза цвета карамели. В них играла улыбка.

– Помни о том, что нужно прятать поглубже свою гордость, душечка, но не сомневаться в том, что она по-прежнему жива, – сказал он. Скрученная вручную сигарета в уголке рта всегда придавала особый оттенок его хриплому и отрывистому голосу.

Работая в кафе, мне хотелось испытывать это чувство гордости, стараясь при этом смиренно поддерживать его репутацию, как учил меня отец, и хотя я не знала, какое будущее уготовано мне в кафе «У Келли», я не стала бы бесчестить его память, позволив развалиться делу его жизни. Я решила, что буду трудиться как в дневную смену, так и после закрытия, тогда как Марта и Шейл будут работать через день. Дженни, единственная сотрудница кафе, работающая по найму, будет подменять их, и, таким образом, в кафе все время будут работать двое. Дженни работала в кафе уже несколько лет, она была на два года старше меня, и каждый раз, когда я приезжала в Нью-Йорк, мы возобновляли наши непринужденные дружеские отношения.

Прошло не меньше месяца, прежде чем я освоилась с заведенным в кафе порядком. Я начала узнавать клиентов. Несколько раз в неделю по утрам в кафе заходил Джо со своими братьями, обычно занимая столик в углу. Я часто ловила себя на том, что стою неподалеку и, не стыдясь, подслушиваю их веселые разговоры. От знакомого едва заметного ирландского акцента у меня теплело на душе.

– Кто-то специально заказал такую музыку? Такое старье? Такое дерьмо? – недоверчиво спросил Пэдди, обращаясь к Джо однажды утром во вторник.

– Думаю, да, Пэдди.

– И она сыграла ее? Она что, дура?

– Все тридцать три года, которые я хожув этот танцклуб, Пэдди, она каждое воскресенье бывает там и играет одну и ту же музыку вплоть до прошлой недели. Должно быть, кто-то просит ее об этом. Она не дура – она просто не понимает.

– Она знает английский?

– Знает.

– Ну, так как же ты это объяснишь?

– Она не понимает двух вещей – если ты играешь красивую музыку, люди танцуют и приходят снова, а если ты играешь эту чушь собачью, люди уходят.

– Поясни ей на другом примере, Джо, чтобы помочь понять. Допустим, можно сказать, что, если еда ужасная, никто не будет ее есть.

– Еда мне вообще-то нравится. Я люблю брокколи и люблю тушеное мясо, – сухо пробормотал Джо.

Пэдди озадаченно, но с интересом посмотрел на Джо.

– Тебе нравятся спагетти с фрикадельками?

В дверь кафе с позвякивающим колокольчиком, пританцовывая, вошла Дженни, как ненормальная размахивая рекламной листовкой, что моментально отвлекло меня от Пэдди и Джо.

– Слушай, слушай, вчера вечером к нам зашел классный парень и попросил меня повесить вот это, но я забрала ее себе. – Это была очень простенькая рекламная листовка, сообщающая о том, что в пятницу вечером в баре под названием «Депо» будут выступать три музыкальные группы. Первые две были мне неизвестны, но я напряглась, когда увидела, что внизу указана группа «Ivans». Боюсь, популярной ее не назовешь. – Хочешь пойти со мной? – спросила Дженни с глупой улыбкой.

– Как выглядел этот парень?

– Стильно.

– Он спрашивал меня?

– Нет, к чему бы ему тебя спрашивать?

– Ну, я познакомилась с ним в самолете и хм… не важно. Да, я пойду с тобой, но нам нужно переделать график, тогда я смогу уйти пораньше, поскольку они, видимо, будут играть первыми.

– Кто будет играть первым?

– Ну, я имею в виду… просто я хочу увидеть все три группы.

– Ох, ладно, да, конечно. В любом случае ты – босс.

– Эй, Дженни, еще один вопрос. У парня были татуировки?

– О, да. У него на предплечье наколото большое крыло ангела… очень сексуально. Я не могла отвести от него глаз, – сказала она, вскинув брови.

Это был Уилл.

Пятница подкралась незаметно. После того как я свернула всю работу в кафе, у меня оставалось несколько минут для того, чтобы добежать до своей квартиры и переодеться, прежде чем встретиться с Дженни на улице. Я решила надеть обтягивающие черные джинсы, туфли без каблуков, черную маечку и короткий серый блейзер. Я всегда отдавала предпочтение однотонной одежде и, по правде сказать, никогда не носила пестрых вещей, либо одежды с рисунком. Расчесав свои длинные темные волосы, я слегка подкрасила тушью ресницы и нанесла блеск на губы, сказала «будь умницей» Джексону, а потом пошла к двери и спустилась на улицу, где меня дожидалась Дженни.

– Ты выглядишь просто потрясающе, Миа.

– Правда? Ты тоже, подружка. Посмотри на себя, ты же великолепна!

Она оглядела себя. Дженни была одета намного наряднее, чем я. На ней была шелковая блузка, блестящая юбка, кожаная куртка и туфли на тракторной подошве. Дженни была совершенно на меня не похожа – кудрявая блондинка со светлыми глазами.

Придя в бар, мы увидели, что публики собралось немного, люди в ожидании стояли поодаль друг от друга. Мы прошли к бару, где Дженни заказала пиво, а я – то, что обычно пью, когда выхожу в свет, – водку с содовой, разбавленную клюквенным соком. Когда бар заполнился народом, участники группы «Ivans» начали выходить на сцену.

– Вон тот парень, – Дженни шумно отхлебнула пиво.

Я кивнула в знак согласия. Она таращила на него глаза, пока он настраивал гитару, стоя спиной к публике. Я почувствовала раздражение, оттого что она оказалась из тех девушек, которые теряют голову от музыкантов. Я любила Дженни, поэтому хотела присмотреть за ней. В конце концов, я понимала, что Уилл может вскружить голову и мне тоже, но я пришла сюда не ради того, чтобы он обратил на меня внимание. Мне просто хотелось узнать, талантлив ли он. Судя по разговорам в самолете, он был, по крайней мере, сносным гитаристом. Не знаю, почему я придавала этому значение или почему это волновало меня, но я пришла.

Ударник и басист тоже вышли на сцену, но вокалиста нигде видно не было. На Уилле были надеты черные джинсы и однотонная серая майка, я подумала, что мы с ним словно близнецы. Он был обут в классические черные кроссовки «Adidas», причем левый ботинок был заклеен кусочком клейкой ленты.

Группа начала наращивать ритм. Уилл выдавал душевные и западающие в память риффы, а басист вел не менее запоминающуюся тему. Ударник начал играть тихо и неторопливо. Я была загипнотизирована. Они играли динамично и оригинально. Уилл был очень сосредоточен и стоял, все еще слегка повернувшись к ударнику в глубине сцены. Было понятно, что это своего рода длинное вступление. Я наблюдала за тем, как он внимательно смотрит на гитару, слегка манипулируя грифом, чтобы изменить звук. В его стиле слышались отголоски блюза, но играл он определенно быстрее и громче. На сцену неторопливо вышел вокалист, Пит, он был без рубашки.

– Фу! – воскликнула я и даже рот открыла от удивления. По взгляду, который Дженни бросила на меня, я поняла, что она согласна со мной. Я ожидала, что он подойдет к микрофону и начнет петь что-нибудь приятное, под стать музыке, которую исполняла группа, но мои надежды не оправдались.

– Проверка звука, проверка звука, раз… два… три! – закричал Пит в микрофон. Группа резко прекратила играть. Уилл с невозмутимым лицом развернулся к публике.

Ударник в последний раз стукнул по барабанам, вскинул руку и, посмотрев прямо в спину Питу, прошептал: «Придурок!» Пит обернулся и показал ему неприличный жест.

– Можно эхо чуть посильнее? – обратился Пит к кому-то, стоящему за кулисами. Было понятно, что группа импровизировала, и публике это нравилось, но ему было плевать на это. Типичный эгоистичный вокалист. Когда группа начала играть и он запел, я помертвела. Его голос отражался так сильно, что казалось, будто мы находимся на железнодорожной станции и кто-то объявляет в микрофон прибытие и отправление поездов.

– Что за дребедень! – сказала я Дженни.

– Да, группа, кажется, и вправду хорошая, но певец – весь из себя, так доволен собой, что вызывает отвращение.

Пит носился по всей сцене как безумный. Уилл и другие музыканты просто опустили головы и смотрели на свои инструменты. Когда наступала очередь гитары или соло ударника, Пит оставался стоять у микрофона и, как полный тупица, выкрикивал «угу» и «да». Уилл на сцене был совсем не похож на того веселого парня, с которым я познакомилась в самолете. Он опустил голову вниз и ни разу не взглянул на толпу. Я догадывалась, что выходки Пита смущают Уилла, но не думала, что его так легко можно выбить из колеи.

Когда группа закончила свое выступление, я повернулась к Дженни:

– Ну что, пойдем?

– Ты чего? Не хочешь посмотреть на другие группы?

– Было весело. Но хватит, мне нужно очень рано вставать.

– Не волнуйся, подруга, гитарист – просто прелесть, но я уже слишком стара для фанатки.

Минуту я постояла в нерешительности, ожидая, что Уилл посмотрит в мою сторону, но он этого не сделал. Он тащил за сцену огромный усилитель. Я даже досчитала про себя до десяти, но он так ни разу и не обернулся.

Мы что есть духу выбежали из бара и направились к метро. Зайдя в мою квартиру, мы выпили вина, я сыграла для Дженни на пианино несколько веселых песенок. То, что я жила над рестораном, имело определенные преимущества – например, никто не жаловался на шум. У отца было старое пианино, и я любила его – не то что кабинетный рояль, купленный мамой и Дэвидом на мое шестнадцатилетие. У отцовского пианино была своя история, своя фактура и характерное звучание. Дженни подпевала знакомые ей песни, и мы отлично провели время. Она сказала, что я – удивительный музыкант, а я сказала ей, что она – прекрасная подруга, и я рада, что мой отец нанял ее. Дженни осталась ночевать у меня в гостевой спальне, и к десяти часам нам удалось уснуть.

На следующее утро я проснулась в шесть часов и повела Джексона на прогулку, а потом напечатала несколько объявлений о сдаче комнаты. Вместе с Дженни мы решили, что мне пригодится чья-нибудь компания, и Джексону тоже. Ему было тринадцать лет. Он вырос вместе со мной в Анн-Арборе, где за ним постоянно ухаживал отец Дэвида, особенно когда я первые два года училась в колледже и не могла забрать его с собой. Джексон с детства привык к свободе и ежедневным прогулкам. Было бы здорово найти кого-то, кому можно было бы поручить это дело. Я не нуждалась в деньгах, поэтому могла быть разборчивой по отношению к тому, кому я решила бы сдать комнату. Когда я уже допивала кофе, Дженни только вставала.

– Эй, я иду в кафе, до скорого. Не стесняйся и оставайся столько, сколько захочешь.

– Спасибо, подруга! – закричала в ответ Дженни, когда я направилась к двери.

Вооружившись объявлениями, я подошла к кафе. Едва подойдя к двери, заметила Уилла. Он сидел за деревянной барной стойкой у выходящего на улицу окна. Сидя на значительном расстоянии от двери, он пожевывал пластмассовую соломинку и в полной задумчивости пристально смотрел на улицу. Он вынул соломинку изо рта, и с того места, где я стояла, я увидела, что его губы чуть шевелятся. Незаметно приблизившись к нему, я склонилась к его уху и прошептала:

– Ты разговариваешь с Богом?

Подпрыгнув, он раскинул руки, чтобы заключить меня в объятия.

– Миа! Ты знаешь, что я не набожен. Как поживаешь?

В моей голове сразу возник образ Уилла, который в тот мартовский день, сидя в самолете, целовал четки, висевшие у него на шее, и тихо засмеялась. Я упала в его объятия, он обхватил меня за плечи, и мне почудилось, что он поцеловал меня в макушку. Мы были едва знакомы, но казалось, что уже давно.

– Да все хорошо.

– Я видел тебя вчера вечером в «Депо» вместе с девушкой, которая варит кофе, а потом вы ушли. Что случилось?

– Ты видел меня? – Я удивилась, почему же тогда он не признал меня?

Он засмеялся.

– Ты заметила, что мы с тобой были одеты почти одинаково? Ты была как мой маленький близнец. – Покосившись на него, я не ответила. Так мы стояли несколько секунд, пристально глядя друг на друга, а потом он ткнул указательным пальцем мне в руку и сказал:

– Ты замечательно выглядишь.

У меня проскочила шальная мысль – схватить его палец и пососать его. «Боже мой!»

Так что ты думаешь о нашей группе? – спросил он.

– Группа интересная, но Пит – совершенный деревенщина и в довершение всего ужасный певец.

– Я понимаю это, представь себе. Мы все поняли, когда он захотел назвать группу «Ради Пита».

Я громко рассмеялась, услышав это.

– Нет, серьезно, остальные – отличные парни. Вы обязаны найти приличного исполнителя.

– Эту группу собрал Пит, вот в чем дело. Мы не можем выкинуть его из его собственной группы. В любом случае это дает возможность практиковаться, во всяком случае мне. Я все время ищу новые возможности. Что это? – Он указал пальцем на объявления в моей руке.

– Да ищу квартиранта.

– Отлично, я согласен! – Он широко улыбнулся.

– Не обижайся, Уилл, но мы едва знакомы, и вообще-то я надеялась найти какую-нибудь девушку, чтобы сдать комнату ей. То есть, понимаешь, вдруг ты убийца или еще кто-то. – Я глупо улыбнулась.

– Ты смотрела фильм «Одинокая белая женщина»?[3]3
  Триллер Барбе Шрёдера, в котором сумасшедшая квартирантка пытается убить хозяйку квартиры.


[Закрыть] Ты действительно думаешь, девушки лучше? – Он был невозмутим, но я поняла, что он расстроен.

– Один-ноль в твою пользу, приятель. Я подумаю об этом. А пока могу я предложить тебе кофе или еще что-нибудь?

– Нет, спасибо, мне нужно заехать кое-куда. В другой раз, хорошо?

– Уилл, ты можешь зайти в любое время в любой рабочий день, и кто-нибудь нальет тебе кофе.

Он слегка улыбнулся, а потом сказал, скосив глаза:

– Но я хочу выпить кофе с тобой.

Удивительно, что смог сотворить Уилл благодаря одной своей сексапильной ухмылке и банальным словам. У меня задрожали ноги, а потом, поскольку я не могла контролировать свой язык, я сказала:

– Комната твоя, если хочешь. Арендная плата – четыреста долларов, можешь переезжать прямо сейчас. Квартира находится над рестораном «У Сэма». Но должна сказать тебе, если мы собираемся жить вместе, значит, мы должны оставаться только друзьями. Понял?

Он обхватил ладонями мое лицо, и я ощутила на щеках мозолистую кожу на кончиках его пальцев. Я затрепетала с головы до ног, а потом у меня подкосились колени. Я схватила его за талию, а он грубо и нелепо чмокнул меня прямо в губы. Потом он сказал:

– Прекрасная идея, малыш!

– Уилл! – закричала я.

Все еще не выпуская мое лицо из своих ладоней, он склонил голову набок.

– Что? Именно так я веду себя с друзьями. – Как раз после этих слов в кафе вошла Дженни. Уилл немедленно подкрался к ней, обхватил ее лицо и точно так же поцеловал, после чего вздохнул: – Привет, малыш! – Он быстро выскочил в дверь, обернулся и посмотрел на меня через стекло. Разведя руки в стороны, он пробормотал: – Видишь? Я же говорил тебе. Я буду у тебя завтра в полдень. – Потом он ушел.

В изумлении я повернулась к Дженни, которая была потрясена не меньше.

– Что за черт?

– Это мой новый квартирант.

Она тихо засмеялась.

– Отменно.

Что я наделала? Мы собирались стать друзьями, я сама сказала ему об этом. Вот так. Но, кажется, Уилл не руководствуется подобными правилами в своей жизни. Он напомнил мне отца, и я испугалась.

Повернувшись, я стала разглядывать многочисленные фотографии на стене кафе.

Среди прочих там были снимки моего отца с Бобом Диланом, Аленом Гинзбергом, Энди Уорхолом, группой «The Clash», Уилли Нельсоном и Патти Смит. Я задумалась о будущем нашего кафе. Хотя Ист-Виллидж стал теперь куда более безопасным местом для жизни молодой одинокой девушки, я скучала по той безвозвратно ушедшей культурной среде. Кафе «У Келли» пользовалось популярностью, но времена изменились. Мы по-прежнему принимали компанию преданных завсегдатаев, а также клиентов, посылаемых нам рестораном «У Сэма», которым хотелось посидеть и насладиться десертом после ужина, но в утренние часы в кафе было до отвращения безлюдно. Большинство кафе превратились в фастфуды, куда заходят выпить утренний кофе-латте в бумажном стаканчике. Отец отказывался следовать этим правилам. В нашем кафе не подавали кофе «навынос». Однако в былые дни Ист-Виллидж был захудалым районом, где начиналась эра панк-рока. Свобода и творчество цвели буйным цветом, что притягивало людей в такие места, как кафе «У Келли». С течением времени все это ушло, я не была полностью уверена, что как-нибудь приспособлюсь.

Когда бы мне ни требовалось принять решение, мне нужно было услышать мнение матери. Я понимала, что мы с ней разные, я была уверена в этом. В конце концов, я была папиной дочкой. Но иногда я чувствовала, что она прожила более осмысленную жизнь. Меня привлекали безопасность и предсказуемость ее продуманных планов. Она была здравомыслящей и принимала здравомыслящие решения. Впрочем, хотя моя мать была наиболее основательной из двух родителей, я по-прежнему внимала словам своего отца, его страсть была заразительной. В последний раз, когда мы разговаривали с отцом, он напомнил мне о том, что нужно дарить любовь и получать ее взамен, и что я не должна зацикливаться на своем будущем. Это был необычный разговор между отцом и дочерью, но потом мы с ним больше никогда так не говорили.

С другой стороны, советы моего отчима были более логичными и обычно облекались в форму письменного упражнения. Если мне нужно было принять решение, он говорил что-нибудь вроде: «Набросай для меня список доводов «за» и «против», принцесса». Как правило, мать стояла у него за спиной и кивала в полном согласии с ним. Перед моим отъездом в Европу он настоял на том, чтобы я составила подробный маршрут, с учетом расписания поездов и прогноза погоды. Это было перебором, но пригодилось.

Отец перед моим отъездом в Европу сказал лишь: «Оторвись по полной программе, душечка, но держись подальше от опиума и кварталов красных фонарей».

В последние годы, при каждом телефонном звонке, отец, называя меня по имени, цитировал Артура Рубинштейна: «Помни, Миа, «Люби жизнь, и жизнь в ответ полюбит тебя». Он был вечным влюбленным и оптимистом; относясь к этому серьезно, он хотел, чтобы я делала то же самое. Я подумала, что они с Уиллом поладили бы друг с другом.

Когда в кафе зазвонил телефон, я стояла за стойкой. Марта схватила трубку и ответила певучим голосом:

– Чудесное утро «У Келли»… О, привет, Лиз, как дела?

Я прислушивалась к тому, как Марта разговаривает с моей матерью. Я стояла к ней спиной, лицом к залу, но ловила каждое слово.

– Да, дорогая, Миа вполне приспособилась… Правда?

Я повернулась и, выбросив руку вперед, беззвучно шевеля губами, спросила Марту:

– Что?

Пожав плечами, она продолжала слушать.

– Я не уверена, Лиз. Впрочем, Миа сейчас здесь, если ты хочешь поговорить с ней. Я лихорадочно затрясла головой, ясно давая понять, что не хочу этого. Удивленно вскинув брови, она передала мне трубку. Я взяла ее, но немного помедлила, прежде чем поднести к уху. После того как Марта исчезла на кухне, я посмотрела на Дженни, до которой все доходило медленно. Рванув к кофемашине, она включила древнее чудовище.

– Ой, привет, мама! – выкрикнула я. – У нас тут полно дел, и я не знаю, расслышу ли я тебя сквозь шум кофемашины, но у меня все отлично, все замечательно! Я перезвоню попозже!

– Хорошо, дорогая, я просто хотела сообщить тебе, что приезжаю на следующей неделе. Одна. Я скучаю по тебе!

– Ладно. Целую.

– Я тоже целую тебя, будь здорова.

Дженни выключила машину, а я тупо смотрела на нее. Она знала – я не хочу, чтобы моя мама узнала о том, что я пригласила Уилла пожить у меня.

– Миа, ты взрослая девочка, а Уилл, кажется, прекрасный парень. Я уверена, в Брауне разнополые студенты спали вместе. Что твоя мама думала об этом?

– Нет, Дженни, мама неодобрительно относится к татуированным бедным артистам, в том числе к музыкантам.

– Да, но отца она очень любила, «потому что ты здесь»[4]4
  Видимо, цитата из романа Ремарка «Три товарища».


[Закрыть]. Она улыбнулась.

Дельное замечание. Может ли мама читать мне наставления на этот счет? Уилл будет просто моим соседом по квартире, я не спала с ним, и между нами не было двенадцатилетней разницы в возрасте, в отличие от них с отцом. По сравнению со мной она была испорченным ребенком.

По окончании колледжа я год путешествовала по Европе вместе с тремя соседками из Брауна. Поездку полностью оплатили бабушка и дедушка. Они сказали, чтобы я насладилась свободой, потому что надеялись: я вернусь повзрослевшей. В Европе я не пропускала ни одного музея, много времени проводила, слушая живую музыку, и еще больше – с бокалом вина.