Текст книги "Вино из одуванчиков"
Автор книги: Рэй Брэдбери
Жанр: Литература 20 века, Классика
Возрастные ограничения: +6
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
XIII
Дважды в год они выносили на двор большие хлопающие ковры и расстилали на лужайке, где они смотрелись несуразно и осиротело. Затем бабушка и мама выходили из дома, вооруженные чем-то вроде спинок от прекрасных плетеных стульев из кафе-мороженого в центре города. Эти диковинные проволочные жезлы раздавались по кругу всем – Дугласу, Тому, бабушке, прабабушке и маме – застывшим, как сборище ведьмаков с подручными, перед орнаментами Армении, под вековой пылью. Затем по команде прабабушки – подмигиванием или улыбкой – бичи приподнимались, и свистящая проволока опускалась снова и снова, стегая ковры.
– Вот вам! Получайте! – приговаривала прабабушка. – Ну-ка, мальчики, давите мух, крушите вшей!
– Ну, ты даешь! – сказала бабушка своей матушке.
Все засмеялись. Над ними заклубилась пыльная буря. И они поперхнулись своим смехом.
В молотом-перемолотом воздухе колыхался дождь из ворсинок, поднимались волны песка, трепетали золотые блестки трубочного табака. В передышках между выбиваниями мальчики замечали на ковре цепочки своих и чужих следов, оттиснутых мириадами; теперь их разгладит и сотрет прибой, который непрерывно обрушивается на берег Востока.
– Вот сюда твой муженек пролил кофе! – бабушка врезала по ковру.
– А вот сюда ты бухнула сливки! – прабабушка выбила из ковра большущий смерч пыли.
– Посмотрите на потертости! Ах, мальчики, мальчики!
– Дважды бабушка, глянь-ка, чернила с твоего пера!
– Вздор! Мои фиолетовые, а эти обычные, синие!
Ба-бах!
– Посмотрите, тропку протоптали от двери до кухни. Еда! Вот что приманивает львов на водопой! Давайте ее передвинем, чтобы ходили в обратную сторону.
– А еще лучше выставим мужчин из дому.
– И пусть разуваются за дверью.
Ба-бах! Ба-бах!
Наконец они развесили ковры на бельевой веревке. Том разглядывал замысловатые извилины, завитки и цветы, таинственные фигурки, повторяющиеся узоры.
– Том, сынок, что ты стоишь сложа руки. Выбивай!
– Я здесь вижу всякую всячину. Интересно! – сказал Том.
Дуглас недоверчиво посмотрел на него.
– Что это ты там видишь?
– Да весь наш город, людей, дома. А вот наш дом!
Бах!
– Наша улица!
Бах!
– Эта чернота – овраг!
Бах!
– Тут школа!
Бах!
– Эта смешная картинка – ты, Дуг!
Бах!
– Вот прабабушка, бабушка, мама.
Бах!
– Сколько лет назад постелили этот ковер?
– Пятнадцать.
– Пятнадцать лет топотания по ковру. Всех вижу, кто наследил, – изумился Том.
– Языкастый малый, – сказала прабабушка.
– Я вижу все, что происходило в нашем доме за эти годы!
Бах!
– Вижу прошлое, но мне и будущее видно. Стоит только прищуриться и вглядеться попристальнее в узоры, и я увижу, где мы будем ходить и бегать завтра.
Дуглас опустил выбивалку.
– Что еще ты разглядел в ковре?
– Нитки, что же еще, – сказала прабабушка. – Одна основа и осталась. Видно, как ковер соткан.
– Точно! – заговорщицки сказал Том. – Нитки то в одну сторону, то в другую. Мне все видно. Злейшие враги. Закоренелые грешники. Тут скверная погода, здесь ясная. Пикники. Трапезы. Клубничные праздники.
Он с важным видом тыкал выбивалкой то в одно место, то в другое.
– Ничего себе тут у меня, оказывается, пансиончик! – сказала бабушка, раскрасневшись от усилий.
– Здесь все расплывчато. Наклони голову, Дуг, прищурься. Вечером лучше видно, конечно, когда ковер дома, на полу, под лампой. И ты увидишь тени разных очертаний, светлые и темные, и следи, куда убегают нитки, ощути ворс, проведи рукой по волокнам. Пахнет пустыней, ни дать ни взять. Зной и песок, как в ящике с мумией. Видишь красную точку? Это Машина счастья полыхает!
– Наверняка кетчуп с какого-нибудь сэндвича, – заявила мама.
– Нет, Машина счастья, – возразил Дуглас, опечаленный тем, что она там горит.
Он-то надеялся, что Лео Ауфман все приведет в порядок, чтобы с лиц не сходили улыбки, чтобы его внутренний маленький гироскоп склонялся к Солнцу всякий раз, когда Земля норовила отклониться в открытый космос и во тьму. Но ничего подобного. Лео Ауфман такое учудил. Итог – пепел и головешки. Дуглас как врезал.
Бах! Бах!
– Смотрите, а вон зеленый электрокар! Мисс Ферн! Мисс Роберта! – воскликнул Том. – Би-би-и!
Бах!
Все рассмеялись.
– Вот тянутся узловатые жилки твоей жизни, Дуг. Слишком много кисленьких яблочек и солений перед сном!
– Какие, где? – вскричал Дуглас, пристально всматриваясь.
– Вот эта – через год. Эта – через два. А эта – через три, четыре, пять лет!
Бах! Скрученная выбивалка зашипела, как змея в подслеповатом небе.
– А на этой тебе расти и расти, – сказал Том.
Том стегнул ковер с такой силой, что из его сотрясенной до основания фактуры вышибло пыль пяти тыщ веков, которая застыла на один ужасающий миг в воздухе, пока Дуглас, щурясь, разглядывал содрогание орнаментов, и тут с немым ревом армянская лавина пыли обрушилась, и он навечно погряз в ней у них на глазах…
XIV[14]14
Рассказ Р. Брэдбери «Сезон недоверия» («Season of Disbelief», «Collier’s», November 25, 1950).
[Закрыть]
С чего и как началась ее дружба с детьми, пожилая миссис Бентли уже запамятовала. Она частенько встречала их, подобно мотылькам и обезьянкам у бакалейщика среди капусты и связок бананов, улыбалась им, и они улыбались в ответ. Миссис Бентли наблюдала, как они отпечатывают следы на снегу, дышат осенними дымками, стряхивают вихри яблоневых лепестков по весне, но они не вызывали у нее опасений. Что же до нее, она содержала дом в безукоризненном порядке, все лежало на своем месте, полы усердно натерты, еда старательно законсервирована, шляпные булавки воткнуты в подушечки, а ящики комодов в ее спальне битком забиты разными разностями прошлого.
Миссис Бентли слыла хранительницей. Она сберегала билеты, старые театральные программки, обрезки кружев, шарфы, железнодорожные квитанции – все атрибуты и символы бытия.
– У меня целая стопка грампластинок, – частенько говаривала она. – Вот Карузо. Это было в 1916 году в Нью-Йорке. Мне было шестьдесят, и Джон был еще жив. Вот «Июньская луна», 1924-й, думаю, после кончины Джона.
Он был, в некотором роде, величайшей утратой ее жизни. Его единственного ей не удалось сохранить из того, что она больше всего любила касаться, слушать и созерцать. Джон пребывал в далеких луговых просторах, обозначенный датами, заключенный в ящик, сокрытый травами, и после него ничего не сохранилось, кроме шелкового цилиндра, трости и приличного костюма в шкафу. А все остальное пожрала моль.
Но она сохранила все, что было в ее силах. Ее платья с розовыми цветами, сдавленные в необъятных черных кофрах вперемешку с нафталиновыми шариками, и хрустальная посуда ее детства были доставлены ею в этот городок, когда она переехала сюда пять лет назад. Ее супруг владел доходными домами в нескольких городах, и, подобно шахматной фигурке из старой слоновой кости, она перемещалась с места на место, распродавая их один за другим, до тех пор, пока не очутилась в этом странном городе, в обществе почерневших сундуков и уродливой мебели, окружавших ее, словно создания из первобытного зверинца.
История с детьми приключилась в середине лета. Миссис Бентли вышла на веранду полить плющ и узрела двух белобрысых девочек и маленького мальчика, разлегшихся на ее лужайке и наслаждающихся покалыванием несметного количества травинок.
В тот самый момент, когда пожелтевшая маска лица миссис Бентли улыбнулась им, из-за угла, тренькая, как эльфийский оркестрик, показался фургончик мороженщика, бренча и лязгая шероховатыми ледяными мелодийками, подобно тем, что умеют извлекать из хрустальных бокалов знатоки этого дела. Дети привстали, повернув головы, как подсолнухи к солнцу.
Миссис Бентли позвала:
– Хотите угоститься? Эй, сюда!
Фургончик мороженщика остановился, и в обмен на свои деньги она получила фирменное мороженое «Ледниковый период». Дети поблагодарили ее набитыми снегом ртами, смерив ее взглядами от туфель на пуговичках до седой шевелюры.
– Хотите попробовать? – спросил мальчуган.
– О нет, дитя мое. Я постарела и заледенела. Я не оттаю и в самый жаркий день, – усмехнулась миссис Бентли.
Они отнесли крошечные леднички на веранду и уселись на диван-качалку.
– Я Алиса, она – Джейн, а он – Том Сполдинг.
– Как это мило. А я миссис Бентли. Меня величали Хелен.
Они уставились на нее.
– Не верите, что меня звали Хелен?
– Я не знал, что у старых дам бывают имена, – сказал Том, моргая.
Миссис Бентли суховато усмехнулась.
– Он хочет сказать, что к ним не обращаются по именам, – сказала Джейн.
– Дорогуша, когда тебе будет столько, сколько мне, и тебя не будут звать Джейн. Старость ужасно церемонна. Только «миссис». Молодежь не станет обращаться ко мне по имени Хелен. Слишком фамильярно.
– Сколько вам лет? – спросила Алиса.
– Я еще застала птеродактилей, – ухмыльнулась миссис Бентли.
– А все-таки?
– Семьдесят два.
Они призадумались, посасывая свое заледенелое лакомство.
– Это много, – сказал Том.
– Я не изменилась с тех пор, когда была в вашем возрасте, – сказала пожилая женщина.
– В нашем возрасте?
– Да. Когда-то я была такой же хорошенькой девчушкой, как ты, Джейн, и как ты, Алиса.
Молчание.
– Что случилось?
– Ничего.
Джейн встала.
– О, надеюсь, вам не нужно рано уходить. Вы еще не закончили… Да в чем дело?
– Моя мама говорит, что врать нехорошо, – сказала Джейн.
– Разумеется, нехорошо. И даже очень плохо, – согласилась миссис Бентли.
– И слушать чужое вранье.
– Да кто же тебе врет, Джейн?
Джейн посмотрела на нее, а потом раздраженно отвела взгляд.
– Вы и врете.
– Я?
Миссис Бентли рассмеялась и прижала свою сморщенную лапку к увядшей груди.
– О чем?
– О своем возрасте. О том, что вы были маленькой девочкой.
Миссис Бентли остолбенела.
– Но много лет назад я действительно была такой же, как вы, маленькой девочкой.
– Алиса, Том, за мной!
– Подождите, – сказала миссис Бентли. – Неужели вы мне не верите?
– Не знаю, – ответила Джейн. – Нет. Не верю.
– Но это же нелепо! Ведь совершенно очевидно, что каждый был когда-то молод!
– Только не вы, – прошептала Джейн, потупив глаза, разглядывая самое себя.
Палочка от мороженого упала в ванильную лужицу на полу веранды.
– Но ведь и мне было когда-то восемь, девять, десять, как всем вам.
Девочки прыснули быстро сдавленным смехом.
Миссис Бентли сверкнула глазами.
– Довольно, я не стану растрачивать свое утро на споры с десятилетними. Стоит ли говорить, мне самой когда-то было десять, и я была такой же глупенькой.
Девочки рассмеялись. Том почувствовал себя не в своей тарелке.
– Вы нас разыгрываете, – захихикала Джейн. – Вам ведь никогда не было десять, правда же, миссис Бентли?
– А ну, брысь по домам! – внезапно вскричала она, ибо их взгляды стали ей невыносимы. – Они еще тут хихикать будут!
– И зовут вас не Хелен?
– Хелен, а как же еще!
– Прощайте, – сказали девочки и, посмеиваясь, потопали по лужайке, окунувшись в море прохлады, а Том медленно поплелся за ними.
– Спасибо за мороженое!
– Когда-то я и в классики играла! – крикнула им вдогонку миссис Бентли, но их уже и след простыл.
* * *
Остаток дня миссис Бентли провела, грохоча чайниками и шумно стряпая себе обед, время от времени подходя к двери в надежде подловить этих нахально гогочущих чертенят во время послеполуденной вылазки. Но даже если бы они появились, ну что бы она могла им сказать, с какой стати ей из-за этого переживать?
– Подумать только! – воскликнула миссис Бентли, обращаясь к изящной чайной чашке с розочками. – Никому никогда не приходило в голову сомневаться в том, что я была раньше девочкой. Какая ужасная глупость! Бог с ним, с моим преклонным возрастом, это меня не очень волнует, но я возмущена поползновениями на мое детство.
Она представила, как дети убегают под сень дуплистых деревьев, сжимая в ледяных пальцах ее невидимую, как воздух, юность.
После ужина она разглядывала без видимой причины, как ее руки неосознанно уверенными движениями, словно пара призрачных перчаток во время спиритического сеанса, собирали кое-какие предметы в надушенный платок. Затем вышла на веранду и непоколебимо простояла там полчаса.
Внезапно, как ночные птахи, выпорхнули дети, и голос миссис Бентли заставил их остановиться и трепыхать крылышками.
– Миссис Бентли?
– А ну-ка поднимайтесь на веранду! – скомандовала она, и девочки взбежали по ступенькам, а в хвосте за ними – Том.
– Миссис Бентли?
Они делали акцент на «миссис» словно ударяли по басовой фортепьянной струне, с особым усилием, как будто ее так зовут.
– Хочу вам показать кое-какие сокровища.
Она развернула надушенный платок и заглянула в его содержимое, словно оно таило неожиданности даже для нее. Она извлекла на свет божий крохотный гребень тончайшей работы, инкрустированный по краю стразами.
– Я носила его, когда мне было девять, – сказала она.
Джейн повертела его в руке и сказала:
– Как мило.
– Дай-ка гляну! – вскричала Алиса.
– А это крошечное колечко я носила, когда мне было восемь, – сказала миссис Бентли. – Оно уже мне не впору. Посмотрите сквозь него и увидите Пизанскую башню перед падением.
– Посмотрим, как она падает!
Девочки передавали его друг другу, пока Том не приладил его на пальчик одной из них.
– О-о, оно мне как раз впору! – воскликнула она.
– А гребень подходит моей голове! – выпалила Алиса.
Миссис Бентли достала округлую гальку.
– Вот, – сказала она. – Когда-то я играла ими в камешки.
Она метнула их, и они выстроились в созвездие на веранде.
– А это что!
И она, торжествуя, извлекла главный козырь – свою фотографию в семилетнем возрасте в платьице, подобном желтенькой бабочке, с золотистыми локонами, синими глазками дутого стекла и пухлыми ангельскими губками.
– Кто эта маленькая девочка? – спросила Джейн.
– Это я!
Девочки так и приникли к фото.
– Но она не похожа на вас, – невозмутимо сказала Джейн. – Кто угодно может достать такое фото.
Они пристально рассматривали фотокарточку.
– А есть у вас другие фотографии, миссис Бентли? – спросила Алиса. – Где вы постарше? В пятнадцать лет, в двадцать, в сорок и в пятьдесят?
Девочки прыснули со смеху.
– С какой стати я буду вам что-то предъявлять? – сказала миссис Бентли.
– А с какой стати мы должны вам верить? – ответила Джейн.
– Но это фото доказывает, что я была молода!
– Это какая-то другая девочка, вроде нас. Вы ее у кого-нибудь одолжили.
– Я была замужем!
– А где мистер Бентли?
– Его уже давно нет на свете. Был бы он здесь, он бы вам сказал, как юно и свежо я выглядела в двадцать два.
– Но его тут нет, и он не может ничего сказать. Так что же это доказывает?
– У меня есть свидетельство о браке.
– Вы его тоже могли одолжить. Я поверю, что вы были когда-то молоды, – Джейн аж зажмурилась, чтобы показать, насколько она уверена в себе, – если вы найдете кого-то, кто подтвердит, что видел вас в десятилетнем возрасте.
– Меня видели тысячи людей, но их нет в живых, глупенькая… или они больны, живут в других городах. Я не знаю здесь ни души. Я переехала сюда несколько лет назад. Так что никто не видел меня в юном возрасте.
– А-а! Вот так-то! – Джейн подмигнула своим спутникам. – Никто ее не видел!
– Послушай! – Миссис Бентли схватила девочку за запястье. – Такие вещи нужно принимать на веру. Однажды и ты будешь такая же старая, как я. Тебе будут говорить то же самое: «О, нет, – будут говорить они, – эти стервятники никогда не были птичками колибри, эти совы никогда не были иволгами, эти попугаи никогда не были синими птицами!» Однажды ты станешь такой, как я!
– Нет, не станем! – заявили девочки. – Как такое может быть? – спросили они друг друга.
– Поживете – увидите, – сказала миссис Бентли.
А про себя подумала: «О боже, дети есть дети, старушки есть старушки, а между ними – пропасть. Они не представляют себе перемен, которых не могут увидеть».
– Твоя мама, – спросила она у Джейн, – разве ты не замечала, что с годами она меняется?
– Нет, – ответила Джейн, – она всегда такая же.
В самом деле, если изо дня в день живешь с кем-то бок о бок, люди не меняются ни на йоту. Когда они уезжают надолго, на годы, только тогда видишь разительные перемены. И она представила, как она семьдесят два года катит на ревущем черном поезде и, наконец, оказывается на платформе, и тут ей все кричат: «Елена Бентли, неужели это ты?»
– Я лучше пойду домой, – сказала Джейн. – Спасибо за колечко. Оно мне впору.
– Спасибо за гребень. Такой милый.
– Спасибо за фотографию маленькой девочки.
– Вернитесь… я вам их не дарила! – закричала миссис Бентли вслед им, сбегающим по ступенькам. – Они мои!
– Стойте, – сказал Том, догоняя девочек. – Отдайте!
– Нет уж, дудки! Она их украла. Они принадлежали другой маленькой девочке. Она их стащила. Спасибо! – прокричала Алиса.
Как она их ни увещевала, девчушки исчезли, как мошки в темноте.
– Мне очень жаль, – сказал Том, глядя с лужайки на миссис Бентли, и ушел восвояси.
«Они отобрали у меня колечко, гребень и фотокарточку, – думала миссис Бентли. – Я опустошена, опустошена! У меня взяли часть моей жизни».
Ночь она пролежала не смыкая глаз, в окружении сундуков и безделушек. Обведя взглядом аккуратные кипы и стопки всякого добра, игрушек и оперных плюмажей, она вопросила вслух:
– Неужели все это принадлежит мне?
Или же это изощренные уловки старой дамы, которая пытается убедить себя в том, что у нее было прошлое? Время проходит бесследно. Человек всегда живет в настоящем. Может, некогда она и была девочкой, но не сейчас. Ее детство прошло, и ничто не в силах его вернуть.
В комнату ворвался ночной ветер, и белая занавеска забилась о черную трость, вот уже много лет прислоненную к стене в компании всякой всячины. Трость задрожала и брякнулась с деревянным стуком на лунную дорожку. Блеснул ее золотой ободок. Мужнина оперная трость. Казалось, это он по своему обыкновению указует тростью в ее сторону, обращаясь к ней своим печальным мягким урезонивающим голосом в тех редких случаях, когда у них случались размолвки.
– Дети правы, – сказал бы он. – Ничего они у тебя не слямзили, моя дорогая. Здесь и сейчас эти вещи принадлежали не тебе, а ей – той, другой твоей ипостаси, давным-давно.
«О-о», – сказала себе миссис Бентли. Потом, как на старинной граммофонной пластинке, шипящей под стальной иглой, ей вспомнился один разговор с мистером Бентли… Утонченный мистер Бентли, с розовой гвоздикой в петлице, говорил ей:
– Моя дорогая, ты никогда не постигнешь время. Ты вечно пытаешься быть той, кем была, а не той, кто ты есть сегодня вечером. Чего ради ты копишь театральные билеты и программки? Они будут только причинять тебе боль. Выбрось их, дорогая.
Но миссис Бентли их упорно хранила.
– Ничего не получится, – продолжал мистер Бентли, отпивая чай. – Сколько бы ты ни пыталась оставаться той, кем ты некогда была, ты можешь быть только той, кто ты есть здесь и сейчас. Время завораживает. Когда тебе девять, ты воображаешь, будто тебе всегда было и будет девять. Когда тебе тридцать, кажется, ты навсегда нашла приятное равновесие на краешке среднего возраста. А когда тебе стукнет семьдесят, то тебе семьдесят, раз и навсегда. Ты застреваешь то в молодости, то в старости, но ты живешь в настоящем, и, кроме настоящего, ничего не существует.
Это был один из немногих, но дружеских споров в их тихой супружеской жизни. Он никогда не одобрял ее увлечения барахлом.
– Будь той, кто ты есть, схорони то, чем ты не являешься, – говорил он. – Билетные корешки – самообман. Хранение всякой всячины – фокус-покус с зеркалами.
Что бы он сказал, будь он жив?
– Ты сохраняешь коконы, – вот что бы он сказал. – Корсеты, в некотором роде, которые уж никогда не будут тебе впору. Так зачем их сохранять? Ты ни за что не докажешь, что когда-то была молода. Фотографии? Нет. Они лгут. Ты не имеешь ничего общего с фотографией.
– Справки, свидетельства?
– Нет, дорогая. Ты – не дата, не чернила, не бумага. Ты – не сундук с хламом и пылью. Ты – это только ты, здесь, сейчас, в настоящем.
Миссис Бентли кивнула своим воспоминаниям и вздохнула с облегчением.
– Да, я поняла. Поняла.
Трость с золотым ободком тихо лежала на залитом лунным светом ковре.
– Утром, – сказала она, обращаясь к трости. – Я предприму решительные меры и стану только собой и никем более из прошлых лет. Да, вот как я поступлю.
Она уснула…
* * *
Утро выдалось сияющим и зеленым. У ее двери, тихонько постукивая по москитной сетке, стояли те самые девочки.
– Найдется для нас еще что-нибудь, миссис Бентли? Из вещей маленькой девочки?
Она провела их по коридору в библиотеку.
– Бери.
Она протянула Джейн платье, в котором играла роль дочери мандарина, когда ей было пятнадцать лет.
– И это бери. И это.
Калейдоскоп. Увеличительное стекло.
– Забирайте что хотите, – сказала миссис Бентли. – Книги, коньки, куклы. Всё. Они ваши.
– Наши?
– Только ваши. А вы поможете мне справиться с одним маленьким дельцем через час. На заднем дворе я собираюсь запалить большой костер. Да. Опустошаю сундуки, выбрасываю мусор для мусорщика. Он мне не принадлежит. Ничто никому никогда не принадлежит.
– Поможем, – пообещали они.
Миссис Бентли провела участников шествия на задний двор с полной охапкой всякого добра и коробком спичек в придачу.
Все лето на веранде миссис Бентли, как пташки на проводах, сидели в ожидании две маленькие девочки и Том. И как только раздавался серебряный перезвон, устроенный мороженщиком, дверь отворялась, миссис Бентли выплывала наружу, опустив руку в зев среброустого ридикюля. И полчаса они находились на веранде, дети и пожилая дама, и смеялись, погружая холод в тепло, поглощая шоколадные сосульки. Наконец-то они стали добрыми друзьями.
– Сколько вам лет, миссис Бентли?
– Семьдесят два.
– А сколько вам было пятьдесят лет назад?
– Семьдесят два.
– И вы никогда не были молодой, правда же? Никогда не повязывали ленточек, не носили платьиц?
– Никогда.
– У вас есть имя?
– Меня зовут миссис Бентли.
– И вы всегда жили в этом доме?
– Всегда.
– И никогда не были хорошенькой?
– Никогда.
– Никогда, в миллион триллионов лет?
При этом обе девочки склонялись к пожилой даме и ждали в спертой четырехчасовой тишине летнего полдня.
– Никогда, – отвечала миссис Бентли, – в миллион триллионов лет.
* * *
– Ну, как, Дуг, приготовил свой пятицентовый блокнот?
– Конечно!
Дуг хорошенько послюнявил карандаш.
– Что там у нас уже записано?
– Все церемонии.
– Четвертое июля и тому подобное, вино из одуванчиков и всякая мелочь вроде подвешивания качелей на веранде. Ну как?
– Здесь написано, что 1 июня 1928 года я съел свое первое за лето эскимо.
– Это еще не лето, а весна.
– Все равно, оно было «первое», поэтому я записал. 25 июня купил теннисные туфли. 26 июня ходил босиком по траве. Вон сколько всего! А ты чем похвастаешься, Том? Что ты делал в первый раз? В каких удивительных священнодействиях участвовал на каникулах – ловил речных раков или хватал водомерок?
– Никому в жизни не удавалось схватить водомерку. Ты знаешь хоть кого-нибудь, кто поймал водомерку? Вспомни!
– Вспоминаю.
– Ну и?
– Ты прав. Никто, ни разу. И не поймает, наверное. Слишком уж они юркие.
– Дело даже не в том, что юркие. Их просто не существует, – сказал Том.
Он подумал и кивнул.
– Именно. Их вообще никогда не существовало. Вот что я напишу.
Он склонился и прошептал на ухо брату. Дуглас записал.
Оба посмотрели на запись.
– Черт возьми! – воскликнул Дуглас. – Как же я раньше не догадался! Гениально! Правильно! Старые люди никогда не были детьми!
– И мне их жаль, – сказал Том, сидя, не шелохнувшись. – Мы ничем не можем им помочь.
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?