Текст книги "Зеленые тени, Белый Кит"

Глава 7

На полпути к пабу «Четыре провинции» и кинотеатру, что на Графтон-стрит, находился лучший во всем Дублине, если не во всей Ирландии (и даже, наверное, на доброй половине Бонд-стрит в Лондоне), магазин охотничьей одежды – во всяком случае, так утверждал Джон.

Это магазин Тайсона. Произнося его название, вы уже явственно видите витрину с охотничьими костюмами, фулярами и светлыми шелковыми рубашками, бархатными охотничьими шапочками, твидовыми брюками и сверкающими сапогами. Если постоять перед ней, то можно услышать, как лошади шлепают губами, фыркают, ржут, подергиваются, чтоб стряхнуть мух, как скулят, лают и носятся кругами счастливые собаки (собаки всегда счастливы, потому и улыбаются, если только не почуют, что хозяин к ним не благоволит). Но, как я сказал, если вы дожидаетесь там, пока кто-то вручит вам уздечку, то хозяин магазина, видя, что вы один из этих загипнотизированных и ослепленных, забредших из конюшни Хьюстона, может любезно пригласить вас войти и окунуться в запахи кожи, сапожной ваксы и шерсти. И застегнуть на вас застежки новой тужурки, подобрать вам твидовую шапочку для тысячи дождей в месяц, ваше копытце и ломать голову над тем, как его запихнуть в сапог, а тем временем англо-ирландских джентльменов вокруг вас обслуживают точно так же, журча нараспев шепелявыми голосами. А погода – не прошло и тридцати секунд, как вы вошли, – испортилась, и вы задерживаетесь против своего желания, и покупаете больше, чем собирались.

О чем это я говорил? А, да. Я топтался перед витриной магазина Тайсона три вечера кряду.

Глядя на восковой манекен в полном охотничьем облачении, ростом с Хьюстона и такой же, как он, стремительный и высокомерный, я подумал: «Когда же и я так разоденусь?»

– Ну, как я выгляжу, Джон? – воскликнул я три дня спустя.

Я топтался на парадной лестнице Кортаун-хауса, источая запахи шерсти, сапожной кожи и шелка.

Джон уставился на мою твидовую шапочку и твидовые брюки.

– Чтоб я сдох, – только и вырвалось у него.

Глава 8

– Что тебе известно о гипнотизме, малыш?

– Не много, – сказал я.

– Был когда-нибудь под гипнозом?

– Однажды, – ответил я.

Мы сидели после полуночи у камина с выпитой наполовину бутылкой шотландского виски. Я не люблю этот виски, но поскольку Джон его обожает, то и я пил.

– Итак, ты не попадал в руки настоящего профи, – лениво проговорил Джон, потягивая свой виски.

– Ты, верно, подразумеваешь себя, – сказал я.

Джон кивнул:

– Именно. Я – лучший. Хочешь попробовать, сынок? Я тебе это устрою.

– В тот единственный раз мне пломбировали зубы, и мой зубной врач, гипнодантист…

– К черту твои зубы, Г. У.

Г. У. значит Герберт Уэллс, автор «Грядущего», «Машины времени» и «Человека-невидимки».

– Дело не в том, как это отражается на твоих зубах, а в том, что творится у тебя в голове. Допивай виски и дай мне свою лапу.

Я выпил и протянул ему руки. Джон их схватил.

– Хорошо, Г. У., закрой глаза и расслабься, полностью расслабься, потихоньку, полегоньку, плавно, – бормотал он, пока мои веки смежались, а голова запрокидывалась.

Он продолжал говорить, я продолжал слушать, слегка кивая, вытянув руки и впитывая исходившие от него пары виски, которыми он дышал мне в лицо. Я чувствовал, как расшатываются, разбалтываются кости в суставах, как плоть колышется у меня под кожей, как мне легко, хорошо, приятно, сонно. И наконец Джон сказал:

– Ты уже в трансе, парень?

– Еще в каком, – прошептал я.

– Хорошо. Так и надо. Отлично. Теперь слушай, Г. У. Пока ты в расслабленном состоянии, скажи, какие наставления ты хотел бы услышать от меня. Может, хочешь совет по самосовершенствованию или по поведению на завтрашний день? Выкладывай. Говори. И я просвещу тебя. Только не дергайся. Итак…

Я раздумывал. Голова покачивалась. Веки отяжелели.

– Только одно, – промолвил я.

– И что же это, малыш?

– Скажи мне…

– Ну же…

– Научи меня…

– Чему, малыш?

– Как написать самый величайший, замечательный, сногсшибательный в мире сценарий.

– Будь я проклят.

– Научи, Джон, и я буду счастлив… – сказал я, сонный, в глубоком гипнозе и ожидании.

– Ну, – сказал Джон, придвигаясь ближе. Его дыхание касалось моих щек и подбородка, словно лосьон после бритья. – Вот что нужно делать, малыш.

– Да? – сказал я.

– Напиши самый величайший, замечательный, сногсшибательный в мире сценарий из тех, что когда-либо были написаны.

– Напишу, Джон, – сказал я.

Глава 9

Не так уж часто на долю писателя выпадает молниеносное озарение. Вот он стоит на островерхой башне, умоляя о творческом испепелении, и небеса, поднакопив сил, даруют ему это. Ослепительной раскаленной вспышкой ударяет молния. И на вас за один щедрый миг обрушивается невероятная история, какой вам никогда не придумать.

Вот как это случилось.

Три часа кряду я усердно проработал гарпуном и пишущей машинкой в Кортаун-хаусе. Джон, Рики и я собирались пообедать, чтобы еще разок попытаться ухватиться за бледную плоть великого Чудовища, как вдруг зазвонил телефон. Не прочь отвлечься, мы подняли головы.

Джон схватил трубку, послушал и издал истошный вопль:

– Чтоб я сдох!

Он четко и внятно произнес каждое слово в трубку – нет, не произнес, а проорал:

– Чтоб я сдох окончательно и бесповоротно!

Казалось, Джон пытается докричаться куда-то в Нью-Йорк, а то и дальше. Сжимая трубку, он поглядывал на зеленые лужайки в декабрьском свете, словно надеялся увидеть издали человека, которому он все это кричал.

– Том, неужели это ты? – кричал он.

Телефон прожужжал: да, это действительно Том.

Джон отложил трубку и так же громогласно обратился к Рики на дальнем конце обеденного стола. Я сидел посредине, намазывая маслом тост.

– Это Том Харлей звонит из Голливуда.

Рики ответила одной из своих едва уловимых таинственных улыбок и опустила глаза.

– Том! – сказал Джон. – Чем ты занимаешься? Что делаешь?

Трубка зажужжала.

– Угу, – выразительно сказал Джон, слушая. – Угу! Угу! – кивнул он. – Хорошо, Том. Отлично. Замечательно… Лиза?.. Да. Помню ее. Великолепная девочка… Когда?.. Ну, это же чудесно, Том. Для вас обоих!

Телефон говорил долгое время. Джон посмотрел на меня и подмигнул.

– Том, здесь у нас охотничий сезон. Тут отличная охота на лис. Лучше, чем в Ирландии, не сыщешь в целом свете. Отличные прыжки, Том, тебе понравится!

Рики при этом подняла глаза. Джон отвел взгляд и посмотрел вдаль, на пышные зеленые холмы.

– Лучшей страны не было создано со дня творения, Том. Я собираюсь остаться тут навсегда!

Рики принялась быстро жевать, опустив глаза.

– Здесь прекрасные лошади, Том, – сказал Джон. – А ты разбираешься в лошадях лучше меня. Короче, вам надо выбраться сюда и полюбоваться здешними красотами!

Я услышал, как голос в трубке сказал, что это было бы здорово.

Джон поглядел на зеленые поля:

– Том, в четверг я выезжаю на охоту в Уотерфорд. Какого черта… почему бы тебе не прилететь поохотиться со мной?

Из трубки послышался смех.

Рики уронила вилку.

– Боже, – пробормотала она. – Началось!

Джон проигнорировал ее. Посмотрел на поля и сказал:

– Я вполне серьезно. Будь нашим гостем и возьми с собой Лизу!

Из трубки раздался смех. На этот раз не так громко.

– Послушай, Том, – настаивал Джон. – Мне нужно купить еще одну или две лошади для скачек, а может, для приплода. Ты мог бы помочь мне с выбором. Или…

Джон посмотрел в окно. По зеленому полю семенила охотничья собака. Джон вдруг привстал, словно испытал при виде ее вдохновение.

– Том, мне только что пришла в голову сногсшибательная мысль. Послушай, ты же хочешь привезти с собой Лизу? Тогда завтра же запихни ее в самолет, лети в Шеннон… Шеннон, Том… и я приеду туда и привезу вас в Килкок. И вот что, Том, после того как ты побудешь здесь неделю, мы тебе устроим охотничью свадьбу!

Я услышал, как голос в трубке спросил: «Что?»

– Разве ты никогда не слышал про охотничью свадьбу, Том? – прокричал Джон в избытке чувств.

Он встал в полный рост, поставив одну ногу на стул, и склонился к окну, чтобы убедиться, что пес все еще бежит по полю.

– Том, для такого мужчины, как ты, и такой женщины, как Лиза, лучшей свадьбы не придумаешь. Она же ездит верхом. И хорошо держится в седле, насколько я помню. Тогда представь, Том, как все это будет. Ведь вы все равно собираетесь пожениться. Так почему бы вам, двум язычникам, не сделать это в католической Ирландии? Прямо в моем доме…

Он бросил взгляд на Рики.

– В нашем доме. Мы позовем всех приличных лошадей и охотников, какие есть на девяносто миль вокруг, самых милых кобельков и сучек, каких тебе только доводилось видеть, Том. Все будут в красных охотничьих рединготах – ты только подумай, какой цвет, – а женщины в черных костюмах в обтяжку, а после венчания ты, Лиза и я отправимся добывать самую прекрасную лисицу на свете. Ну, что скажешь? Лиза с тобой? Передай ей трубку!

Молчание.

– Лиза? Лиза, у тебя бодрый голосок. Лиза, поговори с этим недоумком! Никаких возражений! Жду вас послезавтра на охотничью свадьбу! Скажи Тому – если позвонит, я откажусь принять звонок за свой счет. Благослови тебя Господь, Лиза!

Джон повесил трубку. Он посмотрел на меня с довольной обезьяньей ухмылкой:

– Боже мой! Что я натворил! Вы слышали? Малыш, выручишь?

– Джон, а как быть с Моби Диком?

– Ну, с Китом ничего не случится. Представляю, как у приходского священника глаза полезут на лоб. И какой переполох начнется в пабах, когда они узнают!

– А я представляю, как перережу себе глотку в ванне.

С этими словами Рики направилась к двери. Обычно в подобных случаях она уходила скакать верхом или залезала по самые уши в ванну. Рядом с таким сгустком энергии, как Джон, ей приходилось делать это по меньшей мере дважды в неделю.

– Прощай, чертов муж. Прощай, жестокий мир.

Дверь с грохотом захлопнулась.

Не дожидаясь, пока из гигантской ванной послышится рев воды, Джон схватил меня за колено.

– Боже праведный! И так каждый раз! – закричал он. – Видел когда-нибудь охотничью свадьбу?

– Боюсь, нет.

– Ах, какая красота! Черт! Не описать!

Я посмотрел на дверь, за которой исчезла Рики:

– Том и Лиза вот так прямо возьмут и приедут?

– Они легки на подъем.

– Значит, мы их увидим на этой неделе?

– Мы поедем в Шеннон и привезем их сюда, малыш.

– Джон, я думал, мне нужно переписывать эпизод с золотым дублоном на мачте.

– К черту. Нам обоим нужно пару дней отдохнуть. Рики!

Рики возникла в дверях с лицом цвета снега и сирени. Она ждала вызова, зная, что таковой последует.

– Рики, – сказал Джон, улыбаясь ей, как одному из своих детей. – Черт возьми, послушай. Вот мой план!

Переругиваясь, Том и Лиза вышли из самолета. Они бранились в самолете, стоя в дверях. Они скандалили, выходя из двери. Они орали друг на друга на верхней площадке трапа. Они кричали, спускаясь по ступеням.

Мы с Джоном смотрели вверх, разинув рты. Я был рад, что Рики уехала до ужина куда-то за покупками.

– Том! – закричал Джон. – Лиза!

Не дойдя до половины трапа, Лиза, неистовствуя, повернулась и побежала обратно. Она возвращается в Штаты, и немедленно! Летчик, выходивший из самолета, сказал ей, что это маловероятно, так как самолет не улетает прямо сейчас. Почему? – вопросила она. Том уже стоял рядом и вопил пилоту, что нужно развернуть этот чертов самолет и увезти эту истеричку обратно. Он готов переплатить вдвое, втрое, а если удастся гробануться по пути, тоже хорошо.

Джон присел на ступеньки трапа и слушал все это, закрыв глаза, мотая головой и покатываясь со смеху.

Услышав смех, Том подошел к поручням и посмотрел вниз.

– Боже мой, Джон!

Джон поднялся по трапу, обнял и расцеловал Лизу. Помогло. Наконец мы провели их через таможню, усадили в «Ягуар» и покатили по необъятному зеленому ломберному столу Ирландии.

– Какая красота! – восклицала Лиза, глядя на проносящиеся мимо холмы.

– Какая погода! – восхищался Том.

– Не обманывайся, – предупредил Джон. – Вид отличный, но дождь идет двенадцать дней из десяти. Вскоре ты перейдешь на виски, как я!

– Неужели? – рассмеялся Том, и я вместе с ним, взглянув на него.

Предо мной возник давно знакомый голливудский образ: сухопарый, жилистый, упругий как хлыст мужчина – результат изнуряющей верховой езды, ежедневных занятий теннисом, плаванием, парусным спортом и альпинизмом. Ему было пятьдесят три. Густой ежик серо-стальных волос. Ни единой морщины на лице, жесткий загар, красиво очерченный подбородок. Зубы сверкают, и все на своих местах. Ястребиный нос в любую непогоду, при любых обстоятельствах всегда по ветру. Кристально чистые, неугасимо горящие голубые глаза. В нем жил никогда не затухающий юношеский огонь. Том ни за что не позволил бы ему иссякнуть. И не родился еще мужчина, способный подчинить Тома своей воле. Как, впрочем, и женщина, которой удалось бы подавить его своей плотью. Не бывало такого, и теперь не будет. Том был сам себе и конь, и седло. Он был сам себе наездник и управлял собою с мужественной красотой. По тому, как Лиза держалась за руку Тома, я понял, что она принимает его гневно и радостно, какой он есть – целеустремленный, странствующий по всему свету, делающий то, что ему заблагорассудится, не спрашивая разрешения и не прося прощения. Если какой-нибудь женщине вздумается направлять его на путь истинный, он просто рассмеется ей в лицо и пойдет своей дорогой. Сегодня он решил съездить в Ирландию. А завтра он может очутиться с Агаханом в Париже, на следующий день – в Риме, но Лиза будет с ним. И так будет продолжаться до того дня, когда много лет спустя он свалится с горы, с лошади или с какой-нибудь женщины и умрет, оскалив зубы, у подножия горы, ног лошади или женщины. Он был всем, чем хотел бы стать любой мужчина, если бы не занимался самообманом; всем, чем Джон хотел быть и не смог стать; он был сумасбродным, бесшабашным, идеалом для подобных мне, любующихся со стороны, рожденных и взращенных в лености, рефлексии, предчувствиях и безволии.

– Мистер Харлей, – спросил я, не в силах удержаться, – зачем вы приехали в Ирландию?

– Меня зовут Том. И… Джон повелел, чтобы я приехал. Когда Джон приказывает, я повинуюсь! – засмеялся Том.

– Вот именно! – сказал Джон.

– Это ты позвонил ему, помнишь, Том? – ткнула его в руку Лиза.

– Ну, позвонил. – Том нисколько не был озадачен. – Я подумал, мы так давно не виделись. А годы идут. Вот я и поднял трубку и позвонил этому сукину сыну, а он говорит: «Том, приезжай! И мы проведем вместе бурную недельку, а потом разъедемся еще года на два». Вот так у нас с Джоном повелось. Когда вместе, очень здорово, а врозь – никаких сожалений! А эта охотничья свадьба?..

– Не спрашивайте меня, – сказал я. – Я в полном неведении.

– Лиза была не в восторге от этого, – признался Том.

– Не может быть! – закричал Джон, оборачиваясь, чтобы просверлить ее взглядом.

– Чепуха, – сказала Лиза. – Я привезла с собой свой охотничий гардероб из Западной Виргинии. Он упакован. Я счастлива! Охотничья свадьба – подумать только!

– Я только об этом и думаю, – сказал Джон, управляя машиной. – И если вы меня знаете, с таким же успехом это могли быть охотничьи похороны!

– Джону бы это понравилось! – сказал Том, обращаясь ко мне, словно Джона здесь вовсе не было, словно это не он вез нас по нескончаемой зелени. – Потом он пришел бы на нашу панихиду, напился бы и, рыдая, рассказывал о том, как у нас все было здорово. Вы замечали, что все происходит так, как ему удобно? Для него люди рождаются, живут и умирают, чтобы он мог закрывать им веки монетами и оплакивать их. Есть на свете что-нибудь такое, что не было бы Джону удобно или от чего он не получал бы удовольствия? Только одно, – добавил Том, выдержав паузу.

Джон сделал вид, что не слышит.

– И что же это? – спросил я.

– Оставаться в одиночестве. – Том вдруг посерьезнел. – Джон не любит оставаться один. Никогда не оставляйте Джона одного. Запомните это: ни при каких обстоятельствах. – Том посмотрел на меня проницательными, ясными светло-голубыми глазами. – Однажды Джон сказал мне: «Том, самое одинокое время – когда заканчиваешь работу и начинаешь ужинать. Это час безысходности, какая бывает в три часа утра долгой-долгой ночью. Вот тогда человеку и нужны друзья».

– Я говорил тебе такое? – сказал Джон с притворным удивлением.

Том кивнул:

– В прошлом году я получил от тебя письмо. Наверное, ты писал его днем, часов в пять. Создавалось впечатление, что ты одинок. Поэтому я названиваю тебе время от времени. Ревнуешь, Лиза?

– Пожалуй, да, – сказала Лиза.

Том пристально на нее посмотрел.

– Нет, – сказала Лиза. – Не ревную.

Том похлопал ее по ноге:

– Молодец! – Он кивнул Джону: – Не провести ли нам ходовые испытания?

– Проведем!

Остаток пути в Килкок мы промчались со скоростью восемьдесят миль в час. Лиза частенько жмурилась. Том не жмурился вовсе, любуясь зеленой Ирландией.

Я проехал большую часть пути с закрытыми глазами.

С охотничьей свадьбой возникли трудности. Неожиданно выяснилось, что в Ирландии таковые давно не проводились. Насколько давно, мы так и не узнали.

Вторая, и самая большая, трудность была связана с церковью.

Ни один уважающий себя священник не собирался скреплять узами брака похоть двух голливудских звезд, несмотря на то что Лиза Хелм была уроженкой Бостона и вообще исключительно изысканной дамой. Зато Том Харлей – конник, который резался до упаду в теннис с Даррилом Зануком и консультировал Ага-хана в вопросах осеменения чистокровных лошадей, – успел отметиться во всех пунктах ада. Церковь и слышать об этом не хотела. К тому же (Джон даже не поинтересовался) ни Том, несмотря на ирландское происхождение, ни Лиза не были католиками.

Что же делать? Близ Килкока других церквей не было, даже завалящей протестантской часовни, куда можно было бы забрести долгим воскресным полднем.

Наконец я догадался обратиться в местную унитаристскую церковь в Дублине. Что может быть хуже протестанта? Унитарист! Там нет вообще ни церкви, ни веры. Но ее настоятель, преподобный мистер Хикс, в ходе телефонных переговоров на повышенных тонах согласился решить эту задачу, ибо ему было обещано вознаграждение на земле Джоном Хьюстоном, а не на небесах Господом Богом, имя которого, во избежание конфуза, поминалось редко.

– Живут ли они во грехе? – строго вопросил преподобный мистер Хикс.

Я был ошеломлен. Таких речей мне раньше слышать не приходилось.

– Ну… – сказал я.

– Так живут?

Я закрыл глаза, пытаясь представить себе пару новобрачных, денно и нощно устраивающих перебранки на улицах Дублина.

Они пререкались по поводу одного обручального кольца, потом – другого, поругались из-за цветов, поссорились из-за дня и даты, поскандалили из-за священника, из-за места проведения церемонии, из-за размеров свадебного торта и из-за того, будет ли он заправлен коньяком или нет, собачились из-за псов и лошадей и даже полаялись с распорядителем охоты и с его помощником, препирались с дворецким в Кортауне, поцапались с горничной, устроили перепалку с хозяином паба из-за выпивки, затем схлестнулись с торговцем, не желавшим уступать три ящика далеко не отменного шампанского со скидкой, и в довершение ко всему дебоширили в ресторанах и пабах. Если б вам захотелось вести учет всех склок за неделю, лучше всего это можно было бы сделать, пальнув из дробовика по календарю.

Джону все это нравилось.

– Всегда любил добрую потасовку! – восклицал он с широченной улыбкой, после которой могло понадобиться наложение швов. – Ставка на даму. Том побеждает днем, а она отыгрывается ночью. И потом, у всякого свои причуды. Том пьет слишком много «Старинного особого»…

– Это настоящее название?

– Английский эль, гм-гм. «Старинный особый». Но это же Том, наш приятель. Они покончат со ссорами и начнут спокойную семейную жизнь, вот увидишь.

– Преподобный Хикс, – сказал я по телефону, – Том с Лизой много ссорятся.

– Ну тогда они и грешат много! – скорбно сказал преподобный. – Лучше пришлите их ко мне.

Том с Лизой поссорились и по поводу визита к мистеру Хиксу.

Они ссорились по дороге к нему.

Ссорились, заходя к нему.

Спорили в его присутствии.

Орали друг на друга, выходя от него.

Если голос может быть бледным, то голос преподобного был таковым, когда он описывал эту парочку.

– Это не бракосочетание, – возмутился он. – Это матч-реванш.

– И я точно такого же мнения, преподобный, – согласился я, – но не разъясните ли вы им правила бокса и не разведете ли их по углам?

– Если они пообещают оставаться в этих углах четыре дня из пяти. Любопытно, есть ли в Библии глава под названием «Тщета», стих четвертый, часть вторая?

– Будет!

– И ее напишу я?

– Я верю в вас, святой отец.

– Преподобный! – рявкнул он.

– Преподобный, – повторил я.

– Хотелось бы знать, черт побери, как мы умудрились вляпаться в такую гнусную историю? – сказала Рики в телефонную трубку.

Голос Джона доносился из Парижа, где мой режиссер проводил собеседования с актерами для нашего фильма. Я слышал его довольно громко и отчетливо, помогая таскать цветы, двигать стол для свадебного торта и пересчитывать бутылки дешевого шампанского в ящиках вдоль стены.

– Гнусную! – орал Джон. – Ничего не гнусную, ей-богу, это будет самое знаменательное событие во всей их чертовой ирландской истории. Они устроят новое восстание. Цветы уже привезли?

– Да, будь они неладны!

– Торт заказали?

– Ты же знаешь, что заказали!

– А шампанское?

– Хуже не бывает, но уже доставили.

– Лучше позвоните Геберу в паб. Скажите ему, чтобы привез самое-самое. Боже, я ведь плачу. Пора бы Тому стряхнуть паутину со своего кошелька! Позвоните Геберу!

– Инопланетянин с Марса только что это сделал…

– Он у тебя? Передай ему трубку!

Рики бросила мне телефон. Я увернулся, но поймал его.

– Джон, я закончил эпизод с огнями святого Эльма и…

– К чертям собачьим эпизод. Я скатился…

– С кого? – спросил я машинально.

– Нет-нет, ради бога, не с женщины! Это куда серьезнее. С лошади!

– Упал?

– Ш-ш! Тише, а то Рики услышит! Она отменит охоту! Я в порядке. Просто связки растянул. Пять минут был без сознания, теперь дико хромаю. Перебрал маленько. Но сегодня к вечеру я прилечу. Встречай последний рейс из Лондона. Два дня назад я катался верхом в Лонгшане.

– А я думал, ты подбираешь актеров.

– Разумеется! Только чертова лошадь встала на дыбы из-за автомобильного клаксона. Я подлетел на милю. Теперь все в порядке. Без всякого предупреждения полететь наземь и корчиться от боли, когда спина и так болит. Не хотелось бы тебя пугать, малыш.

– Я и так напуган, Джон. Если ты помрешь, мне конец!

– Трогательные чувства. Ты же у нас твердокаменный оптимист. Пообещай, что меня не свалит на свадьбе пляска святого Витта.

– Черт, да ты готов пойти на это, лишь бы все глазели только на тебя.

– Почему бы и нет? Возьми такси, встречай меня вечером в аэропорту, по дороге расскажешь эпизод с огнями святого Эльма. Можно мне остаться сегодня вечером в твоем номере в гостинице? К утру я должен передвигаться без костылей.

– Какие еще костыли, Джон?

– Да тише ты! Рики в комнате?

– Она вышла открыть дверь. Постой-постой…

Рики стояла в коридоре, глядя на листок бумаги. Ее лицо было белее снега, а из глаз капали слезы. Она подошла и протянула мне листок.

Голос Джона произнес:

– Я слышу, кто-то плачет.

– Да, Джон. – Я прочитал записку: – «Альма Кимбалл О’Рурк упала сегодня с лошади. Она скончалась на месте. Лошадь пристрелили».

– Боже мой, – сказал Джон за пятьсот миль отсюда.

– Она была женой начальника килдарской охоты? – спросил я.

– Да, именно так, – тихо сказал Джон.

Я дочитал записку:

– «Похороны послезавтра. Все охотники будут присутствовать».

– Боже, – пробормотал Джон.

– Значит… – начал было я.

– …охотничья свадьба отменяется, – заключила Рики.

Джон услышал эти слова и сказал:

– Нет-нет. Всего лишь откладывается.

Майк привез меня в Дублин, чтоб найти Тома, снявшего номер в отеле «Рассел». Они с Лизой поссорились и по этому поводу тоже. Он хотел остаться с ней у Хьюстонов. Но католики и протестанты, сказала она, не теряли бдительности. Так что Тому до церемонии бракосочетания полагалось жить в отеле. К тому же из своего номера в Дублине ему было бы удобнее играть на бирже. На этом и порешили. Том поселился в гостинице.

Я нашел Тома в вестибюле. Он отправлял почту.

Я без лишних слов протянул ему записку.

Последовала долгая пауза, после чего я увидел, как тонкие прозрачные внутренние веки на глазах Тома – глазах орла, ящерицы или большой кошки – опустились между нами. Не захлопнулись, как великие ворота Киева, но закрылись так же окончательно и бесповоротно. Звук, с которым его веки смыкались, пока глаза продолжали смотреть на меня, был ужасен своей бесшумностью. Я находился в своем мире, если он вообще существовал, а Том – в своем.

– Том, она умерла, – сказал я, но тщетно: Том отключил батареи, поддерживавшие его связь с миром звуков, слов и фраз. Я повторил: – Она умерла.

Том повернулся и начал подниматься по лестнице.

В дверях я переговорил с Майком.

– Священник? Унитарист. Лучше пойти к нему и все рассказать.

Я услышал, как за моей спиной открылась дверь лифта.

Том стоял в проеме. Но не выходил. Я поспешил к нему.

– Что, Том?

– Я вот думаю, – сказал Том. – Кто-то должен отменить заказ на свадебный торт.

– Слишком поздно. Торт доставили, когда я выходил из Кортауна.

– О боже, – сказал Том.

Дверь лифта захлопнулась.

Том вознесся.

Лондонский рейс прибыл в Шеннон с опозданием. Пока я его дожидался, мне пришлось сделать три ходки в туалет, что свидетельствовало о том, сколько кружек эля я пропустил за это время.

Джон помахал мне костылями с верхней площадки трапа и чуть не растянулся в полный рост – так ему хотелось скорее спуститься ко мне. Я попытался помочь, но только получил от него тумака костылем, ибо он порывался спуститься гигантскими прыжками, словно родился и вырос атлетом на костылях. При каждом большом скачке он вскрикивал отчасти от боли, отчасти от воодушевления.

– Боже мой, всегда случается что-то неожиданное. Я хочу сказать, стоит немного расслабиться, как Господь дает тебе пинка. Я никогда в жизни так не падал. Все было как в замедленной съемке, как будто перелетаешь через водопад или просматриваешь отснятые кадры; знаешь, когда каждый кадр останавливается, чтобы можно было его рассмотреть: вот сейчас в воздухе твоя задница, а вот твой позвоночник, позвонок за позвонком, теперь шея, затем ключица, макушка головы, и ты видишь, как все это вертится, а лошадь осталась внизу, ее тоже видишь, кадр за кадром, словно снимаешь всю эту чертовщину со скоростью тридцать кадров в секунду, но все видно предельно четко и с секундной задержкой, и ты рассматриваешь себя и лошадь, вальсирующих в воздухе. А вся сцена посекундно занимает целых полчаса. Кадры убыстряются, только когда ударяешься о землю. Черт. Потом чувствуешь, как напрягаются сухожилия и мышцы. Ты когда-нибудь выходил зимней ночью, прислушивался? А-ах! На ветвях столько снега, что вот-вот сломаются! Ты слышишь, как волокна гнутся, древесина скрипит. Я думал, все мои кости рассыплются, расслоятся и хлопьями осядут под плотью. Бах! И вот они везут меня в морг. Я закричал: «Не в ту сторону». Оказалось, это была «Скорая», а мне показалось, что это к патологоанатому! Давай, ради бога, поторапливайся… я-то бегу быстрее тебя. Надеюсь, не растянусь прямо здесь в конвульсиях. То еще будет зрелище. Лежишь на спине, как олух царя небесного, и верещишь от боли. Черт! А где Том?

Том ждал нас в погребке отеля «Ройял хайберниен». Джон настоял на том, чтобы, согнувшись, на костылях, спуститься на поиски американца ирландского происхождения.

– Том, вот ты где! – сказал Джон.

Том обернулся и посмотрел на нас прозрачным, как голубое небо в морозное утро, взглядом.

– Боже, – вырвалось у Джона. – У тебя вид как у сумасшедшего. Что тебя так потрясло, Том?

– Она сидела в дамском седле, – ответил ровным голосом Том. – Ей нельзя было ездить в дамском седле, черт побери.

– Но кто «она»? – спросил Джон своим масленым, ласковым, но притворным голосом. – О какой женщине речь?

На следующий день мы с Майком отвезли Джона в Килкок. Он попрактиковался в выполнении больших прыжков на костылях, его так и распирало от сознания того, какой он молодец. Когда мы приехали в Кортаун-хаус, он вылез из машины раньше нас и едва проскакал полпути по дороге, выложенной кирпичом, как вдруг на крыльце появилась Рики и быстро сбежала по ступенькам:

– О боже! Где ты был! Осторожно! Что случилось?

В этот момент Джон уронил костыли и грохнулся наземь, корчась от боли.

После чего Рики, конечно, замолчала.

Мы все с трудом приподняли Джона и протащили в дом.

Рики раскрыла дрожащие губы, но Джон поднял свою большую руку, смахивающую на рукавицу, и прохрипел, не открывая глаз:

– Только бренди способен унять боль!

Она подала ему бренди, и поверх ее плеча он увидел в коридоре ящики с шампанским для Тома.

– Это пойло еще здесь? – спросил он. – А где «Дом Периньон»?

– А где Том? – парировала Рики.

Свадьбу отложили больше чем на неделю из уважения к женщине, которая, как выяснилось, вовсе не ездила в дамском седле. На свою беду, она оказалась слишком мала, чтобы выдержать вес свалившейся на нее лошади.

В день отпевания Том не на шутку вознамерился возвращаться домой.

Вспыхнула ссора.

Когда Лиза наконец уговорила Тома остаться, настал ее черед впасть в депрессию, и она пригрозила отправиться в аналогичное путешествие из-за того, что Том упорно не соглашался заказывать свежий свадебный торт, а хотел сохранить прежний – пусть себе пылится еще целую неделю траура.

Только вмешательство Джона положило конец перебранкам. Долгий ужин с обильными возлияниями в «Жамме» – лучшем французском ресторане Ирландии – помог вернуть им чувство юмора.

– Тишина! – объявил Джон за ужином. – Кухонная дверь! То открывается, то захлопывается! Прислушайтесь!

Мы прислушались.

Как только дверь, скрипя, распахивалась настежь, доносились вопли шефа, осыпающего поваров руганью.

Дверь открывается:

Вопль!

Захлопывается:

Молчание.

Открывается:

Вопль!

Закрывается:

Молчание.

– Вы слышали? – прошептал Джон.

Открывается – вопль!

– Том, это ты.

Закрывается – молчание. Открывается – вопль.

– А это ты, Лиза.

Открывается. Закрывается. Открывается. Закрывается.

– Том, Лиза, Том, Лиза!

– Боже мой! – вскричала Лиза.

– Господи помилуй! – сказал Том.

Крик. Тишина. Крик.

– Так это мы? – сказали они хором.

– Или приближенное подобие, – ответил Джон, держа тлеющую сигару в уголке рта. – Плюс-минус несколько децибел. Шампанского?

Джон подлил в наши бокалы и заказал еще.

Том и Лиза так расхохотались, что им пришлось схватиться друг за друга. Они давились от смеха, пока совершенно не выдохлись.

Поздно вечером Джон попросил шеф-повара показаться в дверях кухни.