Текст книги "Быть Джоном Ленноном"

Джим Маккартни не был в восторге от нового друга своего сына. Ему было пятьдесят пять, он был приверженцем классических традиций и возлагал на сыновей большие надежды. Его очень радовало, что Пол рано проявил музыкальный талант, но на смену радости пришло разочарование, когда мальчик побренчал на фортепиано и бросил. Отец купил ему трубу – сам ведь играл на ней в «Джаз-банде Джимми Мака». Но Пол любил петь. А как дудеть и петь одновременно? Поэтому труба вернулась в магазин и ее заменили гитарой. Джим не возражал против скиффла. В конце концов, терпели же его такие джазмены, как Крис Барбер! Но рок-н-ролл? И равно так же, как родители учеников начальной школы «Давдейл»… равно так же, как учителя средней школы «Куорри-Бэнк»… он не питал любви к «этому Джону Леннону».

Джим видел идеальный путь Пола так: школа – университет – достойная профессия и карьера. Пол был умным мальчиком, учился с опережением и должен был сдать экзамены по латыни и французскому первого уровня сложности на год раньше сверстников. К сожалению, игра на гитаре его отвлекла – хотя немало сил, скорее всего, забрала и смерть матери, – и Пол провалил оба экзамена. Джим считал музыку прекрасным увлечением, но образование было важнее, и теперь он боялся, что Пола собьет с пути этот ушлый Леннон. «Доведет он тебя до неприятностей, сынок», – предупреждал Джим.

Пол не соглашался. Он видел в Джоне то, чего не замечали взрослые. Джон был ярким и забавным. В музыкальном плане они были абсолютно на одной волне, и музицировать он хотел гораздо больше, чем сдавать экзамены. Те часы во второй половине дня, когда они возвращались на Фортлин-роуд – играли вместе, пытались сочинять, да просто слушали пластинки, – были лучшей частью недели для обоих. Когда Пол намекнул, что отец недоволен, Леннон тут же призвал его взбунтоваться.

– Так скажи ему, пусть катится к хренам! – присоветовал он.

Посмел бы он сам вот так сказать Мими? Да никогда в жизни. Вот и Пол отцу тоже ничего такого не сказал.

Среди других людей, которым не нравился Джон Леннон, – а к тому времени, когда ему исполнилось семнадцать, их набралось немало, – были родители его подружки Барбары. Все время, пока они встречались, мир Джона ограничивался мальчишеской бандой, в которой девчонки должны были быть красивыми, восхищающимися, доступными – ну, насколько осмеливалась любая в ту эпоху, когда еще не было противозачаточных таблеток, – и согласными на вторые роли. Он и до Художественного колледжа не был благородным паладином и амуры крутил довольно часто (одно из немалых преимуществ вокалиста музыкальной группы). Джон рассказывал, что потерял девственность раньше всех друзей, еще в школе, но, если учесть его талант к приукрашиванию, возможно, не все подробности ночного рандеву на древнем разбитом надгробии заслуживают доверия.

Что касается Барбары, окончательно их дороги разошлись через несколько месяцев после того, как Джон поступил в Художественный колледж, – без сомнения, к восторгу ее родителей. Он плохо с ней обращался и был не прочь приударить за другими девушками – с явно неплатоническими намерениями, – хотя был бы вне себя от ревности, вздумай Барбара пойти гулять с другим. В конце концов их отношения прекратились сами собой: так часто бывает, когда кто-то из пары уходит в колледж. И Барбара почти никогда не говорила о тех днях, что они провели вместе, – хотя спустя много лет ей часто это предлагали.

Джон никогда не забудет ее и тот период своей жизни, когда перед ним буквально на глазах открывался весь мир и море возможностей. Двадцать лет спустя он вспоминал о ней в интервью на американском радио – когда говорил, сперва язвительно и колко, о нескольких годах своей обычной жизни, которой наслаждался, прежде чем его пленила слава. «Барбара, где ты? Растолстела? Обабилась? Пятнадцать детей? Наверное, годы ада со мной подготовили тебя к чему угодно».

Но чем больше он вспоминал о ней, тем больше проявлялись сожаление и ностальгия. «Вот это-то в прошлом и печально – оно прошло… – вздохнул он и тут же оборвал мечтательность шутливой строчкой из песни детства: – Знать бы, кто целует ее сейчас!»[15]15
  «I wonder who’s kissing her now», название и первая строка популярной песни, которую в 1909 г. написали Уилл М. Хайес и Фрэнк Р. Адамс.


[Закрыть]

8. «Джордж казался даже младше Пола… Младше Пола! Пол с этой своей мордашкой выглядел лет на десять!»

Все началось как очередное увлечение – как театр с персонажами книги «Ветер в ивах», когда ему было десять, как истории и рисунки для The Daily Howl в пятнадцать. Но теперь он больше всего на свете любил петь и играть рок-н-ролл. Рок-музыка стала его жизнью, и на изобразительное искусство он уже смотрел сквозь пальцы. Когда сердитый наставник в колледже распекал его за лень, Джону было хоть бы хны. «Да оно мне надо? – орал он в ответ. – Я стану рок-звездой!» Это стало его единственной целью, его судьбой – да, он сам так решил. Только вот как ее достичь?

С того времени, как он встретил Пола Маккартни и понял, сколь мало он и его The Quarry Men знают о музыке, стало ясно одно. Да, изначально группа формировалась из друзей. Но не все друзья смогут остаться с ним на этом пути, как уже убедился на собственной шкуре Пит. Чтобы добиться своего, Леннону требовались талантливые музыканты, а не вялые дилетанты, которые даже на репетициях, бывало, не появлялись!

На данный момент его дело состояло в одном: играть, учиться и не давать группе разбежаться, пока еще один мальчишка, менеджер Найджел Уолли, устраивал им случайные ангажементы в церковных залах. На одном из таких выступлений он в первый раз серьезно присмотрелся к Джорджу Харрисону. Сперва Леннон не обратил на него особого внимания, даже когда Пол сказал ему, как потрясающе тот играет на гитаре. Джону казалось, что мальчик слишком мал.

Впрочем, решимости Джорджу было не занимать. В то время как Джон и Пол постоянно выслушивали от взрослых, как они рискуют профукать свой шанс на достойную жизнь, Джордж получал от семьи, особенно от своей матери Луизы, очень много поддержки. На чистой силе воли, а еще благодаря непрестанной практике и полному наплевательству на домашние задания он научился вытворять на гитаре такое, чего не умел даже Пол. Он даже мог сыграть «Raunchy»!

«Raunchy», американский гитарный хит 1958 года, записывали в Мемфисе, на студии Sun Records – где блистали Элвис, Карл Перкинс, Джерри Ли Льюис и Джонни Кэш, – и оттуда он взлетел прямо на вершину американских чартов. Рокерам полюбился звонкий рифф, и на Джорджа, сумевшего его освоить, в его крошечном кругу смотрели как на гения-самородка. «Raunchy» стал его паспортом для принятия в The Quarry Men.

«Мы сказали Джорджу: эй, давай к нам! Он просто знал до черта аккордов, намного больше нашего… – Впоследствии Джон будет часто говорить об этом. – Научил нас много чему. Бывало, покажет нам новый аккорд, а мы с Полом на нем песню строим».

Впрочем, за пределами The Quarry Men Леннон и Харрисон почти не общались. Джон явно не был к этому готов. Свидетельства? Да пожалуйста. Однажды Джордж, считавший себя полноправным участником «банды», приехал в Мендипс и предложил Джону: айда в кино!

Леннон тут же отослал его под каким-то предлогом. Тусоваться с четырнадцатилетним пацаном? Нет, Джон этого не хотел – каким бы хорошим гитаристом ни был паренек. Придет время, он сам расскажет об этом мне – и, как обычно, преувеличит. «Джордж казался даже младше Пола… Младше Пола! Пол с этой своей мордашкой выглядел лет на десять! Джордж цеплялся ко мне, как чертов ребенок! Все время болтался рядом!»

Мими, вероятно, аплодировала – если и не благим мотивам, то по крайней мере тому, как вел себя в этом случае Джон. Остроносые туфли Джорджа, его джинсы-дудочки, выпендрежная рубаха, копна набриолиненных волос и вдобавок его сочный ливерпульский акцент с первого взгляда выдавали в нем паренька из рабочего класса. «Настоящее ливерпульское быдло, да, Джон? О, тебе по душе типы из низшего класса», – язвила Мими с нескрываемым намеком на его отца Фредди, пропадавшего неведомо где.

Тем не менее Пола она терпела. Пол думал, что он ей даже «в общем-то, нравился», как оно, вероятно, и было, хотя она всякий раз покровительственным тоном возглашала, отворяя входную дверь, когда Леннон сидел наверху, в спальне: «Джон, пришел твой маленький дружок!» Да, вспоминал Пол, она шутила, то было видно по глазам – но тем не менее пунктик обозначала. А он слегка прибалдевал от прибранного, уютного дома Джона, от собрания сочинений Уинстона Черчилля, выставленного на книжной полке в гостиной – чтобы сразу в глаза бросалось, – и от длинного мундштука Мими.

Что до Мими, она и правда считала, что Пол «годится». Его акцент был не так заметен, а в умении себя подать и поддерживать беседу он на голову превосходил Джорджа, который, как ей было известно, работал по субботам на посылках у мясника. И она явно не считала, что мальчишка, который развозит на велосипеде колбасу, печенку и баранину, может стать подходящей компанией для ее племянника – студента колледжа!

Нет, уболтать ее, конечно, Пол не мог. Когда он появлялся со своей гитарой, она всегда гнала их с Джоном из дома на крыльцо. Впрочем, им и самим там нравилось. На крыльце, как и в ванной у Джулии, гитары звучали «сочнее», а спальня Джона была слишком маленькой для репетиций – сидя на кровати, они все время толкались руками, пока играли. Так что теперь, когда выпадало остаться наверху, двое подростков, разделивших одну страсть, просто крутили пластинки, – у Джона теперь был свой проигрыватель.

Иногда они ходили к Джулии и слушали ее пластинки – так, обстановку сменить. Да и жила она совсем рядом с домом Пола. Отношения Джона с матерью произвели на младшего мальчика неизгладимое впечатление. «Я потерял маму, это одно. Но если мама живет не с тобой, а ты подросток – это очень грустно, – говорил Пол своему другу и биографу Барри Майлзу. – Джулия была очень милой, но, когда мы уходили, на лице Джона всегда мелькала грусть… Да, он бы в жизни не признался, он был не из таких… разве что в разговоре по душам или на пьяную голову. Он любил тетю Мими, я знаю. Но она никогда не заменила ему маму полностью».

Пит группу уже покинул, но теперь пришел Джордж, и возникла проблема. Четыре гитары на шестерых – это был, мягко говоря, перебор, и Джон предложил Эрику Гриффитсу сменить акустику на электрогитару и усилитель – те как раз появились в продаже в Ливерпуле.

Не видя, что над ним завис дамоклов меч и что его дни в группе могла продлить лишь дорогая «басуха», Эрик сказал: да на кой оно надо?

В тот момент еще можно было объяснить: нет так нет, просто тогда Джордж тебя пересилит. Это было бы вежливо, пожалуй даже по-доброму. Но Джон не стал ничего объяснять. Они просто устроили репетицию дома у Пола без Эрика, а потом отправили Найджела Уолли сообщать об увольнении. Естественно, Эрик расстроился. Они ведь с Джоном дружили и создавали группу вместе…

И далеко не в последний раз Джон сообщал плохие новости через кого угодно, но только не сам.

Большинство групп довольствовались тем, что перепевали американские записи, и почти весь репертуар The Quarry Men состоял из кавер-версий хитов Элвиса, Бадди Холли и Карла Перкинса. Но Леннона и Маккартни отличало вот что: они, подобно Бадди Холли, решили писать свои песни – с самого начала, за годы до того, как поняли, что в мире поп-музыки именно на авторстве и записях собственных песен можно будет делать огромные деньги.

Пол к тому времени, как встретил Джона, одну уже сочинил – «I Lost My Little Girl». И Леннон, которого всегда подстрекал дух соперничества, написал свою. Так развивалось их деловое партнерство – они были друзьями, соперниками и, возможно, самое главное, помогали друг другу творить и исправляли ошибки. Песни, написанные ими в тот период, по большей части утеряны: оба не знали нотной грамоты, магнитофона у них не было, и запомнить придуманную мелодию не получалось. Впрочем, это их не волновало. Хотя Пол усердно копировал название и стихи каждой песни в тетрадь – как «Очередной оригинал Джона Леннона и Пола Маккартни», – но, если мелодия не запоминалась, значит, то была плохая мелодия. И они напрочь про нее забывали. Впрочем, несколько таких творений, в том числе одна из первых песен Джона «One After 909», ждали своего часа в течение многих лет – до того, как появились на альбоме «Let It Be» в 1970 году.

Время от времени Найджел Уолли слышал о каком-нибудь новом месте, где могли бы сыграть The Quarry Men, и те отправлялись бросить вызов местным группам, с подозрением смотревшим, не станут ли их девчонки заглядываться на приезжих. Пару раз они с гитарами едва успевали запрыгнуть в автобус, спасаясь от гнева местных (еще одна дельная причина не становиться ударником: попробуй-ка, побегай с барабанами!). Но чаще всего их встречала горстка дружелюбно безразличных зрителей, а основными благотворителями были сами The Quarry Men, для которых любой концерт был еще одной возможностью отточить свои навыки.

Джон, может, школу-то и окончил, но по-прежнему зависел от Мими. Ее воспитывали среди девочек, и теперь, после смерти мужа, она не представляла, как вести себя с грубым подростком. И когда она нашла в кармане племянника упаковку презервативов, ей ничего не оставалось, как спросить совета у Майкла Фишвика, одного из бывших постояльцев, который теперь писал диссертацию в Ливерпульском университете и на это время вернулся в Мендипс. Он дал ей совет: просто не говорить ни о чем Джону. Это был мудрый совет. Но во всей этой ситуации крылась ирония. К тому моменту Фишвик, вдвое младше Мими, уже несколько месяцев как был ее любовником. Джон все чаще пропадал в доме Джулии и, вполне возможно, даже не знал об этом. По крайней мере, он точно никогда о таком не упоминал.

Разумеется, не было причин, почему овдовевшая хозяйка пятидесяти лет не могла завязать роман с неженатым молодым квартирантом. Но с того дня, как Джон переехал в Мендипс, Мими всегда воплощала дух высокой морали. А если бы он узнал, что теперь она спит со своим студентом-постояльцем в спальне рядом с его комнатой? Да, наверное, он бы удивился. Но был бы он шокирован, поражен или просто посмеялся бы? Этого Мими не знала.

Впрочем, в то же самое время Джону пришлось пересмотреть свое отношение к личной жизни матери, когда однажды во второй половине дня он пришел в дом Джулии, забрел к ней в спальню и увидел, как та делает Бобби Дайкинсу минет.

Как истинный Джон Леннон, он не мог этого скрывать и рассказал своему лучшему другу Питу. Пит умением хранить тайны тоже не отличался.

Тем временем в Художественном колледже история повторялась. Джон, заваливший учебу в школе, снова разочаровывал преподавателей. Но на этот раз он не просто ленился и скучал – хотя он, безусловно, делал и то и другое. Проблема состояла не в этом. У него просто не оказалось таланта для того курса, на который он попал. И характер у него был не тот.

Один из его наставников, Артур Баллард – суровый, серьезный, бывший армейский чемпион по боксу, – в отличие от большинства преподавателей, относился к Джону благосклонно и в обед с радостью приглашал их с Полом попрактиковаться к себе в класс. Но насчет художественных способностей ученика Баллард был весьма откровенен. «Думаю, он горевал и злился, хотя никогда бы этого не признал, – рассказывал учитель. – Вокруг были талантливые молодые художники, действительно талантливые, и ему, наверное, было слегка не по себе. Вот он и вел себя глупо, отвлекал их… вероятно, пытаясь скрыть, что он просто рисует не так хорошо, как они».

У Джона были свои объяснения. «Мне стоило бы оказаться в классе иллюстрации или живописи – это хотя бы прикольно. А я угодил в группу шрифтовиков. Что-то там проворонил, и меня запихнули туда. А там все вонючие аккуратисты. С тем же успехом можно было в парашютную секцию меня записать. Все экзамены я завалил».

Видимо, он вновь не мог признаться, даже самому себе, что он был просто недостаточно хорош для класса живописи. Потому его туда и не взяли. На то же самое он сетовал в школе «Куорри-Бэнк» – не разглядели гений мой, слепцы… Да, самомнение порой могло застить ему глаза.

Артур Баллард пересмотрел свое мнение о мальчике лишь после того, как случайно наткнулся на тетрадь с карикатурами Леннона – и у него мелькнула мысль: «Это самое остроумное, что я видел в жизни». И он сказал Джону: займись этим. «Он корчил из себя дурака, – говорил мне Баллард много лет спустя, – но под этой маской я видел мыслителя».

Это замечали и другие. Да, одних поражало, когда Джон упивался и говорил просто недопустимые вещи – взять хотя бы его громкий комментарий при виде одноногого калеки: «Да, на что только люди не идут, лишь бы в армию не взяли!» – а лишь недавно отгремели две мировых войны за сорок лет, и инвалидов на улицах можно было увидеть нередко. Но иные открывали в нем более глубокую сторону.

Одним из таких был темноволосый мальчишка по имени Билл Хэрри. Он рос в Ливерпуле, не в самой радужной обстановке, и видел в Художественном колледже свой главный шанс в жизни. Пока они с Джоном сидели в «Крэке», имитации под старинный паб в паре улиц от колледжа, и обедали пивом с картошкой фри, Хэрри вдруг понял, что без своей маленькой толпы почитателей главный клоун их курса открылся с другой стороны: он очень ясно излагал свои мысли и, как оказалось, много читал. И позже Билл привел в их компанию стройного, бледного, красивого мальчика по имени Стюарт Сатклифф.

Они с Ленноном оказались одногодками, обоим было по семнадцать, но Стюарт на год опережал Джона в учебе и в тот период считался в колледже самым многообещающим студентом. Умный, спокойный, талантливый и трудолюбивый, он вырос в Прескоте, маленьком городке в девяти милях к востоку от Ливерпуля. Его родители были уроженцами Шотландии, а мать провела несколько лет послушницей в монастыре и собиралась стать монахиней, но вдруг осознала, что у нее нет призвания свыше. Джон был им очарован. Преподавателям в жизни не удавалось привлечь его внимание на своих лекциях по истории искусства, но со Стюартом он мог часами напролет говорить об экзистенциализме – о котором Сатклифф и сам, наверное, узнал не так давно. Скорее всего, Стю, ходивший в солнцезащитных очках даже в пасмурном Ливерпуле – созданный образ обязывал, – был именно таким талантливым учеником, каким хотел себя видеть сам Леннон. А новый друг, в свою очередь, восхищался причудливыми репликами Джона и беспокойной анархией его будней.

Противоположности сходятся. Может, Джон и не умел хорошо рисовать, а шрифты навевали на него дикую скуку, но говорить он умел – и стал обретать черты интеллектуала. В беседах со Стюартом он чувствовал себя умным. И еще Стюарт, обожавший Дали и Кандинского, Дюшана и дадаистов, равно так же – вишенкой на торте – любил рок-н-ролл. Артур Баллард выразил влияние Стю на Джона одной фразой: «Если бы не Стю Сатклифф, Джон не отличил бы дада от додо».

Но было и нечто большее. Возможно, именно дружба Леннона и Сатклиффа заронила в душе Джона мысль о том, что рок-н-ролл может стать формой искусства. Пройдет несколько лет, и этот синтез будет происходить в колледжах по всей Британии. Но для Джона он начался с обеда в ливерпульском пабе.

The Quarry Men читали о том, как Элвис начал карьеру – когда в 1954 году пришел на Sun Records в Мемфисе, заплатил четыре доллара и записал свою пластинку. И когда кто-то из них прослышал, что в ливерпульском Кенсингтоне есть студия, где они могут сделать то же самое, они тут же забронировали время для сессии.

Группа уже поредела. Остались Джон, Пол, Джордж и барабанщик Колин Хэнтон. Дафф Лоу, школьный друг Пола, время от времени играл с ними на пианино, и его тоже взяли на сеанс. По словам Джона, «все это было в прихожке у какого-то парня, не студия, а одно название». Похоже, все закончилось через полчаса, после чего им торжественно вручили единственный экземпляр шеллачной грампластинки на 78 оборотов – берите, мол, дома послушаете. На одной стороне был кавер «That’ll Be The Day», на второй – ранняя композиция Пола и Джорджа (сочинившего гитарное соло) под названием «In Spite Of All The Danger», мелодия которой несколько походила на песню Элвиса «Trying To Get To You».

«Я пел на обеих сторонах, – позже, в середине семидесятых, расскажет Джон в интервью на американском радио. – В те дни я был таким тираном – даже не дал Полу спеть его собственную песню». Пол не только играл на гитаре, но и добавил в песни вокальную гармонию в стиле Фила из The Everly Brothers – отблеск грядущего.

Записав пластинку, The Quarry Men впервые в жизни смогли услышать, как звучат. О, то был волнительный и важный миг! И потому, закончив сессию, они заплатили 17 шиллингов и 6 пенсов (примерно 20 фунтов стерлингов в сегодняшних деньгах) и договорились делиться пластинкой: послушал неделю – передай другу. Дафф Лоу, бывший вне группы, получил ее последним… и как-то ненароком задержал на двадцать пять лет.