Текст книги "Быть Джоном Ленноном"
Автор книги: Рэй Коннолли
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 7 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Художественный колледж по традиции заканчивал осенний семестр пантомимой, и в 1959 году это была «Золушка», в которой Джон дебютировал и как драматург – один из двух авторов пьесы, – и как актер. В роли злобных сестер, в розовых корсетах, синих бархатных платьях и соломенных шляпах, украшенных синими перьями, которые им подарила натурщица Джун Ферлонг, они с Джеффом Магомедом продирались через с трудом вызубренный диалог в чосеровском стиле.
А потом было Рождество, и Джон нарисовал для Синтии картинку, украшенную сердечками и поцелуями. «Наше первое Рождество, – написал он, а затем приписал: – Я люблю тебя, да, да, да».
Как позже поймет Синтия, через четыре с половиной года он заменит местоимение, сделает текст еще более разговорным – и эти слова станут одним из величайших хитов Beatles.
12. «Пол мог пойти в универ. Он мог стать, не знаю… доктором Маккартни. Да я ему жизнь сломал!»
В январе 1960 года Джон переехал из Мендипса на квартиру к Стюарту. «Я чувствую себя малышом из-за того, что живу дома», – сказал он Мими. Естественно, ей не понравилась идея, но он схитрил, пообещав, что будет приходить домой раз в неделю – впрочем, это было и в его интересах: он мог хоть постираться да нормально поесть. Она, конечно, горько вздохнула, но согласилась. Раз в неделю – это было лучше, чем если бы он вообще не приходил. Да, у них бывали размолвки с криками и спорами. Но в лучшие времена, хоть Мими и кляла в отчаянии его лень и глупость, ее по-прежнему забавляли его шутки. Он всегда мог ее рассмешить. Он кого угодно мог рассмешить, если был в настроении. Он был рожден для выступлений на публике.
Новая квартира Стю располагалась на первом этаже в доме на улице Гамбьер-террас, словно явившейся из 1830 года, – столь сильное впечатление оставляли ее величественные особняки. Окна гостиной выходили на Ливерпульский собор. В наши дни ни одному студенту и не светит там поселиться, но в 1960 году, несмотря на дорические колонны у входа, на широкие лестницы, просторные комнаты и внушительных размеров фойе, все здание разрушалось на глазах и напоминало руины. Джон этого попросту не замечал. Все время, пока он после занятий возвращался домой, в сонный Вултон, он чувствовал себя не студентом, а пассажиром: утром – в город, вечером – в деревню… Теперь, когда у него был собственный угол – ну ладно, часть комнатки, разделенной со Стю, но в самом сердце георгианского Ливерпуля… – теперь, когда он наконец освободился от строгости Мими, он обрел совершенную свободу. Пол и Джордж тоже любили там бывать, иногда заходили в субботу вечером и отсыпались на полу после ночной вечеринки. Помимо Стю в квартире жили еще трое студентов, двое из них девушки. В 1960 году делить студенческую квартиру с девушками считалось довольно-таки вольным с точки зрения морали – сексуальная революция была еще впереди.
Помимо удобства комната на Гамбьер-террас также давала Леннону возможность уединиться с Синтией – разве что Стюарту приходилось ненадолго ретироваться. Просили его об этом часто. Все время. Но он был вежлив и галантен. И даже когда Синтия соврала матери о том, что останется на ночь у своей подруги Филлис, а оказалась в постели с Джоном, Стю ни единым словом не возразил.
К этому времени выступления The Quarry Men в «Касбе» закончились: их новому гитаристу (хозяину усилителя) как-то раз поплохело, и вечером они играли втроем, но он все равно получил свою плату. Так захотела Мона Бест. Джон, Пол и Джордж ощетинились – мол, не пойдет, делите его долю между нами. Мона жила по принципу «мой клуб – мои правила» и не собиралась прогибаться под гневного Джона Леннона. Не нравится – валите. Ну, они и ушли.
Это была большая ошибка. Какое-то время им некуда было податься. И как на беду, им не хватало ударника с басистом. Вспоминая о ранних годах Beatles, Джон часто подчеркивал важность того, что трое из них учились в грамматических школах, а один – аж в художественном колледже. «Именно это и сделало Beatles иными, – говорил он. – Мы были довольно образованными… Пол мог пойти в универ. Он мог стать, не знаю… доктором Маккартни. Да я ему жизнь сломал!» За исключением шутки в конце, все было правдой. Образование, которое было у Beatles, особенно у Джона и Пола, ставших главными авторами песен, отличало их от тогдашних конкурентов – и очень сильно отличало от ранних американских рокеров из пролетариата. Но в Ливерпуле в 1960 году образование могло оказаться и помехой.
За годы, минувшие со времени взрывной экспансии скиффла, ливерпульские парни создали немало хороших рок-групп. Но скиффл строился на акустике, а рок-н-ролл – на электрическом звуке. Иными словами, рок-группе требовались усилители, электрогитары, «басуха» и приличная ударная установка.
Мальчишки-конкуренты в шестнадцать лет оканчивали школу и шли на работу – добывать деньги для своих музыкальных свершений. Группа, в которую входили школьник и нищий студент, даже и надеяться не смела на то, что удастся покрыть расходы на инструменты и оборудование, необходимые как воздух. Джон несколько месяцев проедал в колледже плешь всем и каждому – купи «басуху», научись играть, будешь в группе… Но никто не откликнулся – то ли не питали интереса к музыке, то ли денег на бас-гитару не было.
И тут Стюарту повезло. Осенью 1959 года он отправил свою картину на ливерпульскую выставку Джона Мурса в художественную галерею Уолкера – и сам Джон Мурс, миллионер-филантроп, владелец сети букмекерских контор Littlewoods Pools и более чем пятидесяти магазинов, купил ее за 65 фунтов стерлингов. На сегодняшний день эта сумма составила бы примерно 1400 фунтов. То было целое состояние, и Джон, при единогласном одобрении Пола и Джорджа, совершенно точно знал, на что Стю должен направить часть этих денег – либо на ударную установку, либо на бас-гитару. Окончательный выбор оставался за Стю.
Стю не умел играть ни на том ни на другом – он вообще не владел никаким музыкальным инструментом, да оно ему и не требовалось. Но меньшим злом ему казалась бас-гитара. И он в сопровождении Джона и Джорджа отправился в магазин Фрэнка Гесси, где купил большую Hofner 333. Когда он признался, что не знает, сможет ли научиться играть, Джон презрительно скривился. «Конечно, сможешь, – заявил он. – Да на басухе любой дурак сможет. Четыре долбаных струны, что тут играть?» Возможно, Джону стоило бы сказать, что на «басухе» может играть любой, у кого есть природный музыкальный талант. И это большая разница. Но дело было сделано. Умел Стю играть или нет, он был в группе.
Да уж, группа… Они и с названием-то определиться не могли. И Джон предложил новый вариант. Он думал, какое прекрасное имя дал Бадди Холли своим The Crickets – «Сверчки», ну здорово же! – и стал перебирать в голове других насекомых: божьи коровки (нет, по-любому нет), пауки, кузнечики, и вдруг… «Меня осенило: жуки! Только вместо правильного написания, beetles, я нарочно написал его Beatles – так, в шутку, вроде как связь с бит-музыкой, ритмом[21]21
Beat (англ.) – ритм, такт, бит.
[Закрыть]…» – позже будет рассказывать он. Вот так бывшие The Quarry Men, Rainbow Boys, Johnny and the Moondogs обрели имя, под которым их узнал мир, – The Beatles.
Теперь у них появились новое имя и «басуха»; не было только усилителя, способного вытянуть больше одной гитары. Эту проблему решил студенческий комитет по культурно-развлекательным мероприятиям, когда Стюарт и Билл Хэрри убедили их, что усилитель необходим для танцевальных вечеров. Beatles были единственной группой, игравшей на таких вечеринках, а потому очень скоро присвоили его себе… и в лучших пиратских традициях зарождавшегося рок-н-ролла даже не потрудились вернуть.
Прием Стюарта в группу, возможно, казался простым решением вечной проблемы, но создал новую напряженность. У Джона не было монополии на ревность. Пол тоже ревновал. Когда-то был один неразлучный дуэт – Джон и Пит Шоттон. Пит в будущем верно заметит: Джону всегда нужен был друг. Затем появился Пол, и родился дуэт Леннон – Маккартни. За несколько месяцев эта дружба выросла во что-то гораздо большее, чем обмен аккордами и подпевки высоким голосом, которым Пол перекрывал более низкий тембр Джона.
На ту Пасху, в 1960-м, они даже выступали как дуэт в пабе своего знакомого в Кавершеме на юге Англии. Джон и Пол отправились туда автостопом, неделю спали в одной койке и развлекали завсегдатаев, выступая под именем Nerk Twins[22]22
Зд.: «Дурашки-близняшки» (англ.).
[Закрыть]. Они стали лучшими друзьями и взаимно восхищались друг другом. Джон всегда признавал больший дар Пола к игре и написанию музыки – несмотря на то, что мог порой говорить годами позже, – а Пол восхищался Джоном за его беспримерную отвагу, с которой тот мог высказать все, что на уме, и за талант выразить свою мысль в одной остроумной строчке.
Было и другое. Когда Джон жил в Мендипсе, Пол, иногда заезжая к нему на велосипеде, заставал друга в спальне за пишущей машинкой – тот сочинял очередную бессмыслицу или писал стихи – играл словами и образами в стиле Дилана Томаса и с помощью радиозвезды Стэнли Унвина, который настолько коверкал английский язык, что фразы превращались в чепуху и заумь. Джон называл это тарабарщиной – это словечко военных лет он услышал на радио, когда ведущие отпускали шутки насчет туманной канцелярщины в официальных документах. Джон любил молоть языком, любил слова и лозунги и наслаждался тем, что придавал им новый облик и сплетал из их значений все, что хотел. Пол, изучавший в школе английскую литературу и считавший себя эстетом, был впечатлен. В какой-то момент двое даже задумали совместную пьесу, но быстро поняли, что не знают, о чем писать, да и вообще им больше нравится заниматься песнями.
Их дружба уже строилась не только на музыке, и, когда в группе появился Стюарт, Пол неизбежно стал чувствовать себя аутсайдером. Вряд ли Стю был виноват – это ведь Джон притащил его в группу. Но Пол чувствовал, что его отодвинули. Это во-первых. А во-вторых, его внутренний перфекционист не мог не слышать фальши в игре нового басиста. Джон тоже слышал эти неверные ноты, но, видимо, утешал себя мыслью, что со временем у Стюарта начнет получаться. Получаться начало, хотя на достойный уровень тот так и не вышел. Но если того требовало дело, Джон мог бесконечно отрицать даже свидетельства собственных ушей.
Когда Пол стал старше, та подростковая ревность его смущала. «Да, с нею я плохо справлялся, – признавался он. – Мы с Джорджем всегда немного ревновали Джона к другим его друзьям. Он был старше… и когда появился Стюарт… нам пришлось отойти на второй план».
И это был не единственный раз, когда Пол счел, что появление новичка грозит его дружбе с Джоном.
За эти месяцы в Гамбьер-террас Джон очень повзрослел. Ему нравилось быть экстравагантным студентом Художественного колледжа, нравилось расхаживать в своем пальто и джинсах-дудочках, и отголоски эпохи битников с ее авангардистской романтикой останутся с ним на всю жизнь.
Ночью серый центр Ливерпуля расцветал. Студенты в те дни сходились в экзотической кофейне «Джакаранда», расположенной поблизости. Ее недавно открыли Аллан Уильямс, тридцатилетний бородач, сын местного танцевального промоутера, и его привлекательная жена Берил, ливерпульская китаянка.
Изначально Джон ходил туда обедать с друзьями по колледжу: они мечтали о грандиозном будущем и о том, как превратят свой город в культурную столицу. Но теперь, поселившись в центре, он стал бывать там со Стюартом, часто в компании Пола и Джорджа. Они проводили время в подвале «Джакаранды», превращенном в небольшой ночной клуб.
Джон не был там в тот вечер, когда в Ливерпуль приехал поэт-битник Ройстон Эллис. Так-то Эллис должен был выступить в университете, но реакция студентов его разочаровала, и он с горя направился в «Джакаранду». Там оказался Джордж Харрисон, который быстро пригласил без пяти минут знаменитого стихотворца на Гамбьер-террас.
Из всей группы Эллис сильнее всего впечатлил Джона. Прежде Леннон никогда не встречался с настоящим поэтом, и идея соединить рок-музыку со стихами (что Эллис сделает позже с гитаристом Джимми Пейджем в дни, когда музыкант еще не вступит в Led Zeppelin) захватила его воображение. Но особенно интересным был совет Эллиса о том, как вызвать вдохновение, пережевывая картонные полоски бензедрина, которые в те времена были внутри носовых ингаляторов Vicks. Если не считать алкоголь, то был первый раз, когда Джон попробовал вещества, изменяющие сознание. В Лондоне теперь такая мода, сказал битлам Эллис.
Но когда Эллис прочитал им стихи про однополую любовь (в те дни в Британии гомосексуализм все еще считался преступлением) и сказал, что каждый четвертый мужчина, скорей всего, гей, даже сам об этом и не догадывается, они впали в ступор. Вероятно, реакцию битлов лучше всего выразил Маккартни в интервью в 1997 году, когда вспоминал: «Мы переглянулись. Каждый четвертый. Значит, один из нас точно. Черт, это ведь не я, правда?!!»
Beatles мало что знали о геях. В те дни о таком не особо говорили в их кругу. Джона волновал только секс с девушками. Но в те дни, когда противозачаточных таблеток еще не было и беременность неотступно грозила, словно дамоклов меч, эта тема была овеяна эвфемизмами и тайными шифрами. Леннон, к примеру, мог бросить в беседе «недотрога прикроватная» – так называли девушек, которые говорили «нет» в самый последний момент. Была у ливерпульцев и уникальная фразочка с местным колоритом – «соскочил на Эдж-хилл»: так описывали прерванный половой акт. Эдж-хилл – полустанок, где междугородные поезда, приезжавшие в Ливерпуль, останавливались на полминутки, высаживали пригородных пассажиров, а следом тут же доезжали до конечной – вокзала Лайм-стрит. Наконец, если все шло как надо – то есть девушка не говорила «нет» и они с парнем переходили к делу, – Джон называл это «пятимилькой». Эта фигура речи вполне подходила «стилю истинного Джона Леннона», и, как объяснял он сам, истоки ее, скорее всего, коренились в статьях из журналов, которые он почитывал, например Readerʼs Digest. В течение многих лет тамошние медицинские эксперты писали в основном о страшных опасностях секса, но иногда и о его неожиданных выгодах для здоровья. Один из немногих плюсов заключался в том, что на половой акт тратится столько же усилий, сколько на забег в пять миль, и потому он признавался полезным для сердца. Джон никогда не бегал на длинные дистанции (он даже в «Куорри-Бэнк» от школьного кросса увиливал, за что ему потом попадало), но поучаствовать в метафорической «пятимильке» не отказывался никогда.
Теперь уже можно сказать, что «Джакаранда» в истории Beatles была улыбкой судьбы. Аллан Уильямс, владелец клуба, не просто увлекался рок-н-роллом. Он был начинающим промоутером с растущими связями. И в 1960 году он завязал очень важный контакт с Ларри Парнсом, в то время самым известным в Лондоне менеджером популярных певцов.
Когда прошел слух, что Парнс попросил Уильямса подыскать аккомпаниаторов для тура с ливерпульской звездой Билли Фьюри, каждая местная группа наперебой кинулась вписывать свои имена. Среди них были Beatles, хотя записались они как The Silver Beetles[23]23
«Серебряные жуки» (англ.).
[Закрыть] – Уильямс знал их под этим именем.
Никого не удивило, что The Silver Beetles провалили прослушивание у Фьюри. Его провалили все ливерпульские группы. Однако им предложили утешительный приз: найдут ударника – поедут в девятидневный тур по Шотландии аккомпанировать Джонни Джентлу, певцу второго эшелона из обоймы Парнса. Ударника они нашли. Тот трудился водителем автопогрузчика, и звали его Томас Мур, для друзей – Томми.
Приглашения в тур никто не ждал, и да, это был значительный миг во всей их карьере – но как же не вовремя, ведь Полу предстояли неизбежные экзамены продвинутого уровня… а, да ну и бог с ними! Он сумел убедить отца, что передышка принесет ему пользу; Джордж взял отгулы на стажировке, а Джон и Стюарт просто махнули и на колледж, и на выпускные экзамены. Курсовую работу за Джона доделывала Синтия. Мими об этом не сказали ни слова.
Тур по танцевальным и церковным залам в шотландском захолустье не был вершиной мечтаний, но каждому заплатили по 18 фунтов стерлингов, и то был их самый первый тур! Наконец-то они работали, как настоящие профессионалы! Да и поездка по Шотландии в фургоне «дормобиль» первые пару дней казалась забавным приключением. Вот если бы они еще не были заперты все вместе… А так клаустрофобия привела к тому, что все были на нервах, и еще Джон все время изводил ударника.
Почему Джону обязательно нужно было наброситься на чужака, да еще и на барабанщика, который даже взял отпуск на своем стекольном заводе, чтобы им помочь? Кто его знает? Может, это был защитный механизм, который выработался еще со времен его порушенного детства? Или он просто родился с некой порочной злостью и не терпел ни тех, кто уступал ему умом, ни тех, кому недоставало остроумия ему ответить – или злобной решимости ему воспротивиться?
И он тиранил не только Томми. Досталось и Стюарту – да, они делили комнату, ну так и что? Причем последнему перепало не только от Джона. Пол и Джордж, вдохновленные лидером, тоже присоединились к подначкам. «Мы были ужасны, – вспоминал Джон. – Говорили Стю, мол, не смей с нами сидеть. Говорили ему уйти, и он уходил… Да, дурость. Но вот такими мы были».
От Ливерпуля до Инвернесса 375 миль, а потом дорога начинает вилять между шотландскими горными деревушками. Так что до ковровых дорожек «Серебряным жукам» было еще ой как далеко. Но новых впечатлений хватило. Леннон поладил с Джонни Джентлом, которого на самом деле звали Джон Аскью, – оказалось, он тоже был из Ливерпуля, учился на плотника, и Леннон подарил ему пару строк для песни, которую тот позже записал. А у Маккартни и Харрисона впервые попросили автографы. Путешествие, казалось, пришлось по душе даже Стюарту. Жалел о поездке только Томми Мур, особенно после того, как «дормобиль» угодил в аварию, – ударника отшвырнуло на инструменты, и от удара он мало того что потерял два зуба, так еще и получил сотрясение мозга, и его увезли в местную больницу. И на этом его беды не кончились: в тот же вечер Джон появился в больнице с организатором тура. Какое сотрясение, Томми? Давай играй! Он подорвал барабанщика с койки и отправил отрабатывать концерт. Вот тот и играл – с повязкой на голове. А Джон все оглядывался на него с задорной ухмылкой.
«Леннон, шутник, извращенец долбаный!» – читалось в глазах Томми Мура.
О да, о нем это еще скажут не раз. И ему это будет нравиться.
13. «У нас был кореш с барабанами. Мог долго в одном ритме долбить, ну, мы его в Германию и взяли»
Несмотря на злопыхания несчастного Томми, Джон наконец-то видел свет в конце тоннеля. Битлы играли по семь ночей в неделю. Он попал в шоу-бизнес. Ему нравилось. И группа развивалась. Прежде песню вел либо он, либо Пол, теперь же они все чаще пели вместе в простой гармонии. Нет, конечно, не всегда – но, когда это случалось, они оба радовались, ведь больше никто так не делал. В те дни была иная мода: один вокалист и группа на аккомпанементе. А у них было два ведущих вокалиста. И они не звучали как братья Эверли – у тех голоса были так похожи, что иногда казалось, будто они поют в унисон. Джон и Пол никогда так не звучали. Их голоса были разными.
И поскольку битлы уже вернулись в Ливерпуль, Аллан Уильямс все время находил им работу. По большей части это означало, что им приходилось переправляться на другой берег Мерси, где они рисковали попасть в разборки соперничающих банд тедди-боев из Уолласи и Беркенхеда. Группа могла попасть в самое пекло «войны за районы», если забывала об осторожности, и по какой-то причине битловская версия «Hully Gully», песни The Olympics, часто становилась искрой, от которой начинал полыхать костер безумия.
Когда Томми Мур вернулся на свои вечерние смены на заводе, за барабаны весьма неохотно сел Пол. Установку он взял у брата, Майкла – тот играл довольно редко. Пол был способным ударником, но ему не нравилась эта роль. Он гордился тем, как исполнял «What’d I Say» Рэя Чарльза, – но как тут с чувством-то петь, когда сидишь враскоряку и одновременно долбишь по барабанам? И его бесил Сатклифф, который никак не мог научиться играть на своем басу – но Стюарт был там, впереди, вместе с Джоном, а он, Пол, торчал на заднем плане!
И все же эти выступления в танцзалах в округе Ливерпуля почти всегда проходили в волнении и азарте. К ним пришла уверенность. К ним пришли усилители! Битлы купили их в рассрочку – и теперь учились тому, как зажигать на сцене и что такое настоящий рок-н-ролл.
Бывали и менее шумные дни – например, однажды Уильямс пристроил их аккомпанировать стриптизерше Дженис в маленьком клубе на Аппер-Парламент-стрит. Да, то был странный концерт. Когда Beatles приехали, Дженис вручила им ноты «Танца с саблями» и «Цыганской венгерки» – вот под такую музыку она любила раздеваться.
Однако никто из них не умел читать ноты. «Может, напоете?» – спрашивали они. Она не могла. В конце концов Пол засел за том-том, и начался сеанс импровизаций. Они играли «Ramrod» Дуэйна Эдди и тему Гарри Лайма из фильма «Третий человек» – в версии Джона, – пока Дженис медленно стягивала лиф, махровые кисточки, прикрывающие грудь, и, наконец, панталоны…
В середине лета Пол смог снова вернуться к гитаре. У них появился новый барабанщик, на год старше Джона, – и он был хорош. Вот только едва все привыкли, его забрили в солдаты и отправили в Кению, подавлять восстание Мау-Мау.
После ухода ударника Джон слегка подрастерялся. Всю жизнь учителя ему только и твердили: «Армия сделает тебя человеком», и это пугало до колик. Но тут – слава тебе господи! – настал 1960 год, и правительство решило отменить общий призыв. Всех, кто родился после 3 октября 1939 года, уже не призывали. Джон попадал в эту группу с заделом в год «с хвостиком».
Интересно, сохранились бы Beatles, если бы Леннону – или любому из группы – пришлось в восемнадцать лет пойти в солдаты и отдать два года своей жизни? Вряд ли. Закон об образовании 1944 года финансировал грамматические школы и художественные колледжи – и именно они оказали глубокое влияние на Beatles и их музыку. А теперь появлению той атмосферы, в которой могли свершиться культурные перемены шестидесятых, помог еще один побочный эффект государственной политики.
Но все же Джон понятия не имел, что ждет его в будущем. Он был уверен только в одном: за три года, что он проучился в колледже, он ни черта не делал – точно так же, как до этого в средней школе «Куорри-Бэнк», – и не сдал ни одного экзамена.
Дома, в Мендипсе, Мими просто сказала: «Волшебно, Джон. Чем планируешь заняться?»
И это было еще хорошо. А вот отец Пола был в шоке, когда увидел итоги школьных экзаменов продвинутого уровня. Его сын прошел только по одному предмету – по английской литературе. У Джорджа тоже были проблемы. В мае, когда он вернулся из Шотландии, его уволили с работы за отгул без разрешения. Родители обычно всегда поддерживали сына, но на этот раз рассердились, и он, чтобы не слушать их ворчание, перебрался в Гамбьер-террас к Стюарту и Джону – впрочем, ненадолго. Сатклифф и еще несколько студентов засветились (и не с лучшей стороны) в воскресной бульварной газете – и вскоре получили уведомление о выселении.
И снова их проблемы нежданно и почти непредставимо решил Аллан Уильямс из «Джакаранды». Некогда он связался с Ларри Парнсом – а теперь точно так же познакомился с немцем по имени Бруно Кошмидер, владельцем клуба в Гамбурге. Рок-музыка в Германии стремительно обретала популярность, и Кошмидеру требовались англоязычные группы – развлекать американских солдат, которые, получив увольнительные, толпами рвались в Гамбург – и на то была причина. Порт с более чем тысячелетней историей, Гамбург с его стриптиз-клубами, барами и проститутками прослыл меккой для одиноких мужчин, которых судьба разлучила с подругами и женами. Уильямс уже поставил Кошмидеру ливерпульский ансамбль Derry & The Seniors, которому предстояло играть в главном клубе под названием «Кайзеркеллер». Немцы почуяли хороший бизнес и хотели еще одну группу: у них вот-вот открывался клуб «Индра», неподалеку от «Кайзеркеллера» и не столь большой.
Уильямс не сразу выбрал Beatles. Но успешные Gerry & The Pacemakers, Cass & The Cassanovas и Rory Storm & The Hurricanes пропадали черт знает где. Кто еще оставался? «Ну, – подумал Уильямс, – на худой конец сойдут и Beatles».
Но, опять же, у Beatles не было ударника. Рок-группа без ударника? Не смешите.
И они нашли себе ударника. В Вест-Дерби, в «Касбе», у Моны Бест. Сын Моны, Пит, прикупил новенькую ударную установку. Они тут же устроили пробы – и согласились: да, годится. «Мог долго в одном ритме долбить, ну, мы его в Германию и взяли», – слегка ехидно рассказывал Джон о первом официальном ударнике Beatles.
Пит, спокойный, красивый, подающий надежды регбист, учился в Ливерпульской коллегиальной школе и был на год младше Джона. Впишется ли он в Beatles? Вряд ли Джон долго об этом думал. Высокие материи могли и подождать: до отъезда в Гамбург оставалась неделя, и стоило уже думать о делах мирских и злободневных. Ни у одного из группы не было паспортов.
Родителей затея не обрадовала – за исключением, возможно, Моны Бест. Отец Джорджа считал, что сын должен остепениться и найти достойную работу, а мать беспокоилась о том, что мальчику только семнадцать и он слишком юн, чтобы ехать за границу. Джим Маккартни был встревожен тем, что сын не вернулся в школу, чтобы пересдать свои экзамены продвинутого уровня, и винил в этом Леннона. Как он и предупреждал, Джон довел его сына до беды. Стюарту и ехать было незачем. Он мог бы остаться в Художественном колледже. Но Джон хотел, чтобы он поехал, и Стю согласился. Его мать была в смятении, что сын отказывается от блестящей карьеры, и во всем обвинила Джона – как и их преподаватель Артур Баллард, возлагавший на Сатклиффа большие надежды. Что касается Мими, та ни на мгновение не поверила племяннику, когда он сказал, что скоро будет зарабатывать по сто фунтов в неделю. Однако она знала: если ему что-то очень нужно, он это получит.
Синтия тоже это знала. За ночь до отъезда группы Мими ночевала у одной из своих сестер в Беркенхеде, а Джон и его возлюбленная делили узкую кровать в его комнатке в Мендипсе. Они клялись в бесконечной любви и верности, пока будут в разлуке, и обещали каждый день писать друг другу. Синтия была серьезна, говоря, что будет верной. Джон же сдержал по крайней мере часть обещания: он написал ей целую гору писем.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?