Текст книги "Быть Джоном Ленноном"

2. «Внимания хотелось, вот я и злобствовал. Я жаждал верховодить»

Война оставила уродливые шрамы на всем, чего коснулась, но Великобритания выстояла, и из этой борьбы рождалась новая национальная идея. Две мировых войны, экономический упадок, повлекший массовую безработицу, – и это лишь за тридцать лет… Но наступил 1945 год. Бойцы возвращались домой – снова занять свое место в жизни. Люди все громче требовали справедливого будущего для себя и своих детей: этот порыв немедленно выразился в том, что на общих выборах торжествовали лейбористы. В Англии начались долгожданные социальные реформы, благодаря которым поколению Джона Леннона, возможно, повезет больше других. Родись он на пять лет раньше, и его жизнь была бы совсем другой.

Одна из самых важных реформ проводилась в соответствии с Законом об образовании 1944 года. Закон предоставлял детям с надлежащей учебной подготовкой возможность продолжать учиться бесплатно вплоть до университета. В этой системе были недостатки: таланты проверялись в одиннадцать лет, когда так называемые грамматические школы[1]1
  Грамматическими школами (англ. grammar schools) в Великобритании традиционно назывались гимназии, школы с углубленной академической подготовкой (в основном по гуманитарным предметам), выпускники которых имели максимум шансов поступить в университеты. – Прим. ред.


[Закрыть] снимали сливки, забирая себе лучших учеников, а две трети детей страны (в числе которых неизбежно оказывались вполне толковые ребята, которые просто развивались немного медленнее) получали клеймо отверженных и лишались шанса получить академическое образование, не успев еще дорасти до подросткового возраста. Но те, кому удавалось хорошо сдать экзамены и получить стипендию «11 плюс», как ее назвали позже, обретали возможности, которых и вообразить себе не могли ни их родители, ни даже их старшие братья и сестры. И ни одни родители во всей Англии – или, вернее сказать, «ни одни опекуны» – не будут знать, какие дары это будущее способно принести их ребенку, лучше, нежели Мэри Смит, она же Мими, проживавшая по адресу: Ливерпуль, Вултон, Менлав-авеню, дом 251 (также известный как Мендипс).

Мими обладала резким характером, проницательностью и острым умом, читала запоем и не терпела дураков. Своего будущего мужа, Джорджа Смита, она встретила в 1931 году. Владелец маленькой семейной фермы, он доставлял молоко в Вултонский госпиталь в южной части Ливерпуля, где Мими изучала сестринское дело и проходила практику. Она решит строить карьеру дальше и станет в отделении старшей сестрой, а в 1939 году, после очередных долгих ухаживаний, видимо принятых в семье Стэнли, они с Джорджем без особой романтики поженятся. Ей было уже за сорок, когда в их большой, солидный двухквартирный дом с четырьмя спальнями, стоящий через дорогу от полей Аллертонского муниципального гольф-клуба, переехал маленький Джон Леннон.

Хотя к концу войны правительство реквизировало земли, принадлежавшие семье Джорджа, и его молочный бизнес приказал долго жить, семейство Смит, в общем-то, не бедствовало. Да, многие представляют себе Ливерпуль как шумный и грубый рабочий город, но и в нем самом, и в окрестностях было немало управленцев, специалистов и состоятельных дельцов. А как еще прикажете руководить семью милями доков и всеми подсобными предприятиями судоходной отрасли?

Вултон до конца Первой мировой был маленькой деревней за чертой города: просторные тенистые парки, викторианские особняки, улочки с коттеджами XVIII и XIX столетий… В двадцатые и тридцатые годы XX века город расширился, построили Менлав-авеню – дорогу с двусторонним движением и трамвайными путями посередине, – и деревня превратилась в пригород. Но в 1946 году, когда там поселился Джон, в Вултоне все еще витал отчетливый дух сельской глубинки.

«Я был миленький, чистенький мальчик из пригорода, – признается Джон в 1967 году. – У нас был свой дом, у нас был свой сад…» – в комплекте с двумя лужайками, которые он, когда подрос, косил летом каждую неделю. На жалобы Мими не обращала никакого внимания. А Джон никогда не полюбит физической работы и заниматься ею будет весьма нечасто.

У них был и телефон, в сороковые – настоящий символ статуса, а рядом с домом хватило бы места под автомобиль – впрочем, его они так и не купили. В те годы, да и в пятидесятые, в Ливерпуле личной машиной могли похвастаться весьма и весьма немногие.

Мими работала секретарем, но, когда Джон переехал в Мендипс, тут же ушла с работы: ей хотелось быть дома днем, чтобы встречать племянника из школы. Так что их новое положение повлекло за собой некоторые финансовые потери, которые удалось утрясти, когда Джордж, потерявший молочную ферму, в свои сорок два года после долгих трудов устроился сторожем на фабрику, построенную на той самой земле, где когда-то, до войны, паслись его коровы. Наверное, это можно было трактовать как «падение статуса» – но Мими не позволила бы даже намека.

Чтобы сводить концы с концами, семья сдавала переднюю спальню постояльцам, всякий раз – молодым ветеринарам из Ливерпульского университета. Здесь снова проявились амбиции Мими и то, как она воспринимала себя и свою семью. Не нужны ей случайные квартиранты! Только люди с образованием – ведь это благотворно для Джона!

Мими была снобом. Она одевалась с иголочки, блюла строжайший этикет, требовала от всех безукоризненного поведения за столом и считала, что она сама и ее сестры – высший класс по сравнению с серой массой, что заполонила новые муниципальные микрорайоны, выраставшие на пути вторжения города в Вултон как грибы после дождя. «Ох, Мими, одно хамье кругом, только ты солнышко», – будет дразнить ее Джон, когда подрастет.

Джулия была мягкой и ласковой, а вот Мими, считавшая, будто спасла Джона, и видевшая в нем собственного сына, проявляла свою любовь в нескончаемом понукании мальчишки к учебе. Образованию предстояло стать ключом к его успеху, и Мими решила: Джон получит все, что может дать ему эта новая Британия. И еще – непременно избавится от этого гадкого акцента местной черни, этого пакостного «скауза»[2]2
  Скауз, или скаус (англ. scouse) – диалект английского языка с ярко выраженными особенностями произношения, распространенный не только в Ливерпуле, но и во всем графстве Мерсисайд. – Прим. ред.


[Закрыть], который, по ее глубочайшему убеждению, мог испортить ребенку всю жизнь!

«Я возлагала на него большие надежды, – будет вспоминать она. – И знала: если ты говоришь как хулиган, ничего дельного из тебя не выйдет». Возможно, для многих мальчишек в этом была некая правда – все же в Англии класс и происхождение значили немало. Но Джону его «скауз» ничем не повредил – и более того, когда Леннон прославится, он станет намеренно преувеличивать ливерпульский акцент и сиять от восторга, лишь бы только позлить Мими.

В общем, как только Джон появился в Мендипсе, жизнь завертелась вокруг него, и не важно, нравилось ему это или нет. Конечно, он ни минуты не чувствовал, будто был кому-то в тягость. Напротив, Мими приложила все усилия, чтобы их дом стал ему родным. Десятки лет спустя, став богатым и знаменитым, Джон умолял ее не продавать дом – ведь там хранились все его детские воспоминания.

Спальня Джона была на втором этаже, прямо над входной дверью и прихожей. Из нее открывался вид на Менлав-авеню. По центру дороги с двухсторонним движением колесили трамваи, и он вставал на колени у окошка, следил за ними и ждал, когда вернутся дядя Джордж или Мими. Иногда в гости приезжала мама, и он смотрел, как та выходит из вагона. В 1949 году, когда ему было восемь лет, на смену трамваям пришли автобусы, рельсы убрали и насадили вместо них кусты. Теперь, стоя на коленях у своего окна в мир, Леннон наблюдал за проезжавшими мимо машинами – довольно редкими в те дни…

Дядя Джордж, кроткий и тихий подкаблучник, относился к маленькому Леннону по-другому, не так, как Мими. «Джордж думал, это ему в развлечение Джона послали на землю», – не раз шутила тетушка. Впрочем, как-то, еще в войну, дядя взял его с собой развозить молоко, и это стало одним из самых любимых воспоминаний Леннона – как Джордж объезжал округу, а он сидел за лошадкой, посреди ящиков и больших металлических бидонов. А потом Джордж, не чуравшийся объятий, в отличие от чопорной Мими, сажал Джона на колени и разбирал с ним заголовки в Liverpool Echo, местной вечерней газете.

Некоторые из статей неизбежно посвящались футболу, и почти все ливерпульские мальчишки хоть небольшой интерес к игре да проявляли. Поступить иначе в этом городе, сходившем от футбола с ума, было довольно сложно. Но, хотя Джордж временами пинал с Джоном мячик на заднем дворе, спорт во всех его проявлениях прошел мимо Леннона. Джон больше тяготел к литературе – и, едва научившись выводить буквы, будет оставлять небольшие записки для дяди Джорджа – а не Мими – с просьбами подоткнуть ему одеяло или сводить его в кино, чего от Мими было в жизни не допроситься.

Ей больше были по душе познавательные семейные поездки на пять миль в центр Ливерпуля – на тряских и жестких деревянных скамьях довоенных двухэтажных трамваев, когда по проводам пробегали мерцающие искры и Вултон оставался позади, а они, минуя магазины на Пенни-лейн, ехали вниз по Смитдаун-роуд, навстречу открытому всем ветрам простору Пир-Хед.

Некогда Ливерпуль был вторым городом Британской империи, уступая только Лондону. В те времена на берегу реки Мерси возвели величавые викторианские здания для управления портом и отплывавшими кораблями. Да, в конце сороковых эти постройки, скорее всего, не очень впечатляли Джона – после того как они полвека провели под ударами дождя и ветра, в дыму и смоге, не говоря уж о следах недавней войны. Но ливерпульцы всегда гордились своим городом. Наверняка и Леннон с любопытством смотрел, как расходятся пенные волны за кормой парома, переправляющего народ через Мерси в Беркенхед и Нью-Брайтон. А может, иногда чуть дальше в порту им встречался огромный лайнер, ожидавший отплытия в Америку…

О, Америка! Ее образ, волнующий, пленительный, был в сердце каждого ливерпульца – в том краю английской земли, где начиналась морская дорога на запад. Ведь именно отсюда, с ливерпульской набережной, столь многие со всей Европы уезжали к новой жизни, за океан, – на кораблях с ливерпульской командой…

Рассказывал ли Джону отец, что именно отсюда в Америку когда-то уехал его дед – зарабатывать на жизнь своими песнями? И что он, Фредди, тоже много раз ходил в море? И что большие здания здесь, в Ливерпуле, сколь бы высокими они ни казались Джону, ничтожны в сравнении с теми, какие построили в Нью-Йорке американцы? Возможно. Ведь то же самое рассказывали детям все ливерпульские моряки.

Но Джону не нужно было ехать в Америку, чтобы увидеть американцев. Они были там, в Ливерпуле. Он с самого детства узнавал легкую хлопковую униформу военных, наводнявших центр города в дни увольнений: неподалеку, в Бёртонвуде, располагалась база ВВС США. В то время мальчишек очаровывал облик американских солдат. В Америке стоит жить – эта мысль проникала им в душу, минуя все преграды. И подраставший Джон не стал исключением.

Дом Смитов на Менлав-авеню, возведенный в 1933 году, отличался уютом. С вязами в саду на заднем дворе, он был выстроен в псевдотюдоровском стиле – с голыми стропилами, с витражными фасадными окнами, с двумя крылечками – спереди и сбоку – и с угольным камином, вокруг которого семья будет собираться зимой вместе с собакой и двумя, а потом и тремя кошками. Десятилетия спустя Синтия, первая жена Джона, будет жаловаться на то, что дом пропах рыбой, которую «вечно готовили кошкам на кухне». Но Джон не упоминал об этом. Кошек он любил.

Он провел несколько недель в детском саду, прежде чем его отдали под опеку Мими, но, по сути, его образование началось в начальной школе «Давдейл», расположенной ниже по Менлав-авеню, если двигаться в сторону Пенни-лейн. В школе очень быстро заметили, что мальчик умен, но необычен. «Говорили, он очень смышленый и сообразительный», – будет вспоминать Мими. За несколько месяцев в «Давдейл» он научился читать и писать, и Мими восприняла это как знак: пришла пора дать ему классику ее детства, «Алису в Стране чудес» Льюиса Кэрролла. Сначала она читала Джону вслух, а потом оставила ему книгу. За несколько лет он много раз перечитает и пристально изучит ее, как и продолжение, «Алису в Зазеркалье», вместе со стихотворением «Морж и Плотник». Он любил абсурдистские стишки, игру со словами и мир грез. Двадцать лет спустя он с головой уйдет в воспоминания об этих книгах, создавая сюрреалистические «I Am The Walrus» и «Lucy In The Sky With Diamonds» в эпоху Beatles конца шестидесятых.

«Я обожал “Алису в Стране чудес”, – не раз вспомнит он, – и рисовал всех персонажей. Писал стихи а-ля “Бармаглот”». Еще он любил «Ветер в ивах» и забавные книги Ричмал Кромптон из серии «Этот Вильям» – рассказы о мальчишке-сорванце лет десяти и его банде. «Я сочинял свои истории Вильяма, только главным героем был я», – рассказывал он.

Вскоре ему наскучило просто читать: он хотел быть творцом. К девяти годам он стал стал «издавать» анекдоты, комиксы и рисунки в виде книжечек под названием «Спорт и скорость в картинках. Автор Дж. У. Леннон». И имя автора, и название звучали весьма солидно для мальчишки; публиковались там и истории с продолжением. «Если вам понравилось, возвращайтесь на следующей неделе, будет еще интереснее» – так он завершал каждый выпуск.

Он на всю жизнь сохранит любовь к книгам, к писательству, а также к газетам. В дни своей славы он дружил с журналистами и проявлял немало интереса к их работе. «Я и сам подумывал стать журналистом, – однажды сказал он мне. – На самом деле, конечно, хотел стать писателем, но понимал, что в Ливерпуле заработаю на жизнь только кропанием газетных статеек».

Тогдашние дети по большей части развлекали себя сами. Каждый будний день, в пять вечера, по радио на BBC Home Service шла передача «Children’s Hour»[3]3
  Зд.: «Детский час» (англ.). – Здесь и далее, если не указано особо, прим. перев.


[Закрыть], посвященная тому, какими должны быть правильные дети в достойной семье среднего класса. Но от вечерних игр в саду или чтения в комнате Джона будет отвлекать вовсе не она, а пятнадцатиминутный радиосериал «Дик Бартон – спецагент», начинавшийся без четверти семь.

В те дотелевизионные дни (во всяком случае, у огромной массы людей телевизоров не было) нацию, словно клей, объединяло радио с комедийными шоу «Up the Pole» и «Life With The Lyons»[4]4
  Зд.: «Не в своем уме», «Жизнь со Лайонсами» (англ.).


[Закрыть] – сериалом об американской семье, живущей в Лондоне. Эти передачи слушали все. Позже Джон не раз вспомнит, что в его доме было не так много музыки, но в те дни ребенок мог получить неплохое представление о популярной классике и ариях, слушая на BBC еженедельную программу по заявкам, «Family Favourites»[5]5
  Зд.: «Любимые мелодии для всей семьи» (англ.).


[Закрыть].

От родителей ему достался чуткий слух на популярную музыку, и еще в детстве, слоняясь по дому, он напевал «Let Him Go, Let Him Tarry», ирландскую народную песню, возрожденную в 1945-м, когда ее исполнила Джин Симмонс в фильме военных лет «The Way to the Stars»[6]6
  Зд.: «Дорога к звездам» (англ.).


[Закрыть]. Как-то один квартирант одолжил ему губную гармошку и, увидев, как мальчику нравится играть, пообещал подарить такую же, если тот выучит мелодию на следующее утро. Джон выучил две мелодии в мгновение ока – и получил подарок на Рождество. «То было одно из лучших мгновений в моей жизни: день, когда мне подарили первую гармонику», – вспоминал он. И на этом он не остановился: накопил карманных денег и купил себе самоучитель игры на гармонике. Юный Леннон уже ясно проявлял свои намерения.

Если подаренная губная гармошка взволновала его и обрадовала, то один из самых мрачных моментов его детства случился в семь лет, когда Леннона отвезли к окулисту и подобрали ему очки с толстенными линзами. Он был невероятно близоруким. Двадцать лет спустя с его легкой руки очки NHS[7]7
  Национальная служба здравоохранения Великобритании (National Health Service). Речь идет о дешевых очках в круглой проволочной оправе, которые в послевоенные годы продавались в бюджетных аптеках NHS. – Прим. ред.


[Закрыть] в круглой проволочной оправе станут модным поветрием, но в начальной школе он смотрел на это совершенно иначе – сверстники иногда дразнили его «четырехглазым», а потому, выходя из класса, он срывал очки и прятал их в карман. Привычка сохранится надолго – он продолжит делать так на публике вплоть до середины шестидесятых.

Не сомневаясь в учебных успехах Джона, Мими, должно быть, гордилась тем, что ее поощрение приносит столь скорые плоды. Вечерами они с Джоном часто сиживали за обеденным столом: Джон писал и рисовал, Мими – читала. Хоть она и была во многом строгой, вместе они немало смеялись: он всегда мог развлечь ее придуманными словечками и легкомысленной детской наивностью, и с ним было хорошо – возможно, с ним Мими ладила даже лучше, чем с мужем.

Но таким Джон был дома. В школе он был другим. С самых первых дней он затевал ссоры на детской площадке и быстро прослыл хулиганом. «Тихоня в уголку – нет, это не про него, – говорил в 2009 году в интервью газете Guardian комик Джимми Тарбак, который в то время тоже учился в “Давдейл”. – Если где поднимется шум, значит, там Леннон… “Трудным ребенком” он не был, но никому ничего не спускал».

«Внимания хотелось, вот я и злобствовал, – объяснит позже Джон. – Я жаждал верховодить. Это как-то поприятнее, чем быть одним из слюнтяев. Я хотел, чтобы все делали то, что я скажу, смеялись над моими шутками и признавали меня главарем».

Почему он хотел верховодить и почему сквозь эту призму его характер преломлялся всю жизнь – этого он никогда не разглашал или, возможно, не понимал. Но именно в стремлении биться за главенство – хотя чаще на словах, а не в драке – и в том, чтобы немедленно наносить ответный удар, он нашел самый быстрый путь к становлению. Родившись в октябре, он, скорее всего, оказался старше многих в классе – наверное, это помогало ему и на детских площадках. Но его всегда отличала зрелость, противоречившая возрасту. Он казался более взрослым, чем был, и более умудренным, чем сверстники, – с этим намеренно певучим растягиванием слов, с этими речами, пронизанными сарказмом и в то же время неоспоримыми…

Но может, было не только это? Школа стояла на дороге из пригорода в Ливерпуль. В ней явно было немало «крепких орешков». Первые шаги в жизни Джон делал на суровой земле. Может, он очень рано понял, что внешний мир может быть враждебным – и если он хочет найти в нем свое место и сохранить его, то придется стоять за себя и разбираться с соперниками точно так же, как с задирами в школе? Может, он и правда, как однажды предположит Пол Маккартни, заключил себя в скорлупу?

Как бы там ни было, эта черта – непрестанное бунтарство – останется с ним навсегда. Он почти никогда не упускал возможности пошутить – и почти никогда не отступал в споре, а в припадках злости разражался руганью, с чем придется столкнуться почти всем его близким. Он будет редко просить прощения, хотя не раз изменит мнение о людях, которых обидел. «А, да я просто трепал языком», – будет постоянно оправдываться он, когда ему напомнят об особенно жестоких оскорблениях.

Но эта жестокость, воплощенная в словах, была его неотъемлемой частью – еще одной стороной человека по имени Джон Леннон.

3. «Чем промышляла моя банда? Так, тырила в лавках по мелочи да стягивала трусишки с девчонок…»

Сразу за Менлав-авеню была Вэйл-роуд, тихая улочка, вдоль которой в основном тянулись двухквартирные домики. В семь лет Джон встретил там лучшего друга детства, с которым будет близок всю жизнь. То был блондинистый паренек по имени Пит Шоттон. В «Давдейл» он не учился, но они виделись после школы и вскоре стали не разлей вода. У Пита уже были друзья, когда Джон переехал в Вултон, – Айвен Вон и Найджел Уолли. Но с участием Джона они вскоре составили квартет, и Леннон быстро взял на себя роль лидера.

Сперва дружба строилась на мальчишеских шалостях и воображаемых играх, в которых мальчишки воплощали чумовые задумки Джона – то в саду на заднем дворе у кого-нибудь из четверки, то в заброшенном военном бомбоубежище за домом Пита, то в окрестностях Вултона, где было немало парков и лесов. Пит в то время этого не замечал, но спустя несколько десятилетий, вспоминая детство, понял, что Джону всегда требовался спутник в затеях, особенно в озорных. «Джон отчаянно нуждался в поддержке, – напишет он. – И тот, к кому он сильней всего в то время тянулся, должен был всегда находиться рядом».

С Питом они оборвали немало яблок у соседей, но позже, когда потребность в спутнике и единомышленнике перерастет в необходимость, найдутся и другие приятели. Сначала парочка проказников «Леннон и Шоттон», потом тандем сочинителей «Леннон – Маккартни», а затем и дуэт Джона и Йоко – вот и все, если не считать нескольких мимолетных союзов на его жизненном пути.

Первым «преступлением века», которое совершат Джон и Пит, стала кража жвачки из местной кондитерской лавки. Но на этом их эпопея не кончилась – все продолжилось, когда оба стали бойскаутами и, во что еще труднее поверить, певчими в хоре местной приходской церкви Святого Петра. И когда бы Джон ни озорничал в воскресной школе – например, с силой вдавливал свою жвачку в руку регента, когда тот приказывал «Дай-ка сюда!», – на фоне позади всегда хихикал Пит. Так шалости забавляли Джона еще сильнее.

И хотя пение в хоре на свадьбах по субботам давало какой-никакой доход, а также позволило Джону впервые выступить на публике, стихари они с Питом сняли весьма скоро: обоих выгнали из хора за кражу фруктов на празднике урожая.

В то время Джон и не думал совершать преступления. Он просто хотел повеселиться. Но путь он уже проторил. Впрочем, дядю Джорджа лишь забавляло, когда племянник лгал, чтобы избежать неприятностей. «Ну, Мими, не быть ему викарием», – говаривал он.

А вот Мими не улыбалась, когда поняла, что Джон таскает деньги у нее из кошелька. По ее словам, то был единственный раз, когда она его ударила. «Видать, много в тот раз хапанул», – позже поделится мыслями Леннон. Всех остальных случаев она не заметила.

Когда Пит, Айвен и Найджел стали его первой восхищенной аудиторией, Джон быстро смекнул, что он уже сияет в лучах славы. «Я был босс моей мелкой шайки, – рассказывал он Хантеру Дэвису. – Я уже тогда знал кучу похабных анекдотов. От соседки понаслушался… Чем промышляла моя банда? Так, тырила в лавках по мелочи да срывала трусишки с девчонок». Родители других мальчиков его не любили и велели детям: с этим – не играть. По словам Рода Дэвиса, которого Джон встретил в церковном хоре, Леннону и десяти не исполнилось, а он уже прославился в округе как «ох, этот Леннон!».

То были дни расцвета вестернов, время, когда гремели «Кольт сорок пятого калибра», «Красная река», «Рио-Гранде». Дядя Джордж, несмотря на запреты Мими, не раз водил Джона, а иногда и Пита в местный кинотеатр «Вултон пикчерз». Как и все маленькие мальчики в те времена, Джон обожал вестерны и неизменно выбирал сторону краснокожих, когда он и его банда разыгрывали сражения с ковбоями и армией США. «Это так похоже на Джона… Он всегда вставал на сторону слабых», – с улыбкой будет вспоминать Мими. Конечно, историю приходилось переписать, он же был вожаком банды! Так что в битвах всегда побеждали индейцы, а предводительствовал ими Джон в головном уборе из фазаньих перьев, который ему сделала Мими. «Он ему очень нравился. Никогда его не снимал, – расскажет она. – Вот как сейчас вижу его в саду – привязал к дереву Пита Шоттона и пляшет кругом…»

Даже в этих ковбойско-индейских играх Джон всегда должен был верховодить. И если он решал, что «насмерть» поразил врага из своего понарошечного оружия – будь то винтовка или лук, – и кричал: «Падай и замри, ты умер!» – тому оставалось лишь упасть и притвориться мертвым, и никак иначе.

Те годы с Мими и дядей Джорджем были самыми размеренными и счастливыми из всего детства и юности Джона. На Рождество его брали в город, на пантомимы – как принято в семьях среднего класса, – и на одном из таких, в ливерпульском театре «Эмпайр», он увидит, как певец Джордж Формби играет на гавайской гитаре. Еще были поездки на песчаные дюны в Формби, а иногда и в Спик-холл, поместье эпохи Тюдоров – совсем недалеко, если на автобусе, – и летние деньки на местных курортах, в Нью-Брайтоне и Саутпорте.

В Вултоне их семье больше всего нравилось гулять по Менлав-авеню, до поворота, а потом подниматься на холм, к викторианскому особняку «Земляничная поляна»[8]8
  Strawberry Field (англ.) – земляничная поляна, или земляничное поле. – Прим. ред.


[Закрыть] и его густым, заросшим паркам. Огромный дом, возведенный еще в XIX веке, некогда принадлежал богатому ливерпульскому торговцу. Но в конце 1930-х его превратили в детский приют Армии спасения, и в садах каждое лето устраивали праздник. «Как начинал играть оркестр, – будет вспоминать Мими, – так Джон скакал как козлик и вопил: “Мими, пошли, опоздаем!”» – и бежал по дороге, мимо нее, в кованые ворота поместья.

Не все тогда могли позволить себе летний отпуск, но Джона с тех пор, как ему исполнилось девять, регулярно отправляли на неделю – а бывало, и на пару недель – в Шотландию, в Эдинбург, к сестре Мими, Элизабет (которую все в семье звали «тетушка Матер») и ее мужу Берту. Сперва за мальчиком приезжал сын тетушки Матер, Стэнли Паркс, на шесть лет старше Джона, но вскоре юному Леннону разрешили ездить самостоятельно – на автобусе. И как-то раз, после того как он почти всю дорогу дудел на своей губной гармошке, водитель сказал ему прийти на следующий день в бюро находок автобусной компании в Эдинбурге. Джон пришел, и ему вручили новую гармонику, месяцами лежавшую бесхозной.

Время в Шотландии станет для него самым любимым в году – и особенно недели в Дернессе, на северо-западе, в горах, на небольшой ферме Парксов, куда те ездили каждый август. Позже, в старшей школе, на вопрос, чем он хотел бы заниматься в жизни, Леннон ответил: «Лосося ловить». Все захихикали, но он был серьезен. Ему нравилось быть у воды. И это чувство останется с ним навсегда.

Да, воспитанием Джона занималась Мими, но мальчик общался и с Джулией, и со всеми сестрами Стэнли на их извечных посиделках на Менлав-авеню. Особенно часто гостили у них тетушка Харриет и ее дочь Лейла, старше Джона на три года. Первый муж тетушки Харриет умер, и теперь со вторым мужем и Лейлой она жила в Вултоне, в коттедже на старой молочной ферме, которой некогда владел дядя Джордж.

Дядя тоже бывал на вечеринках, а вот Бобби Дайкинс, спутник Джулии, там не появлялся. И позже, когда Джон вспоминал о тех днях (а вспоминал он о них довольно часто), казалось, будто он рассказывает о матриархальном клане с Мими на вершине иерархии. Сестры Стэнли, как он рассказывал в разных интервью, были «пятеркой сильных женщин». Сильные женщины будут привлекать его всю жизнь. И если спутницы окажутся не в силах ему противостоять, им выпадет страдать.

Была ли Джулия сильной? Только не в глазах Мими. Невезучей – это да. И хотя формально они с Фредди оставались мужем и женой – да, формально они так никогда и не разведутся, – встретив Дайкинса, она собрала свою жизнь по кусочкам. Их дочь, тоже Джулия, родилась в 1947 году, а через два года появится другая, Джеки. Осчастливил ли Джулию этот расклад, мы уже не узнаем. Но когда она однажды приехала в Мендипс «в черном пальто и с кровью на лице» – так это отразилось в памяти Джона, – мальчик не поверил ни в какую «аварию». И все же он не спросил, кто ее ударил, и просто ушел в сад, не желая ни во что ввязываться.

Фредди тем временем все еще питал надежды снова увидеть сына. В книге воспоминаний, изданной уже после его смерти, он писал, что в 1949 году расспрашивал Мими о Джоне, которому в ту пору было восемь. Но Фредди тогда только вышел из кутузки, где отсидел полгода за то, что по пьяной лавочке раздолбал витрину в лондонском Вест-Энде, и Мими не собиралась смотреть, как все усилия, потраченные ею на Джона, идут прахом. Она ответила, что Фредди «порушил» свою жизнь, «позорит» свою семью, и, если он когда-нибудь попытается вернуться в жизнь сына, она расскажет Джону, что его отец – закоренелый уголовник.

До Фредди дошло. Обратной дороги ему не было. На флот он не мог вернуться из-за судимости, хоть преступление и было мелким; найти другую стабильную работу ему было трудно, и он побрел куда глаза глядят.

Может, Джон и совершал мелкие проступки, когда подворовывал с Питом в магазинах, но никто не удивился, когда в одиннадцать лет он сдал экзамен на стипендию. «Единственный в жизни экзамен, который я сдал», – не раз вспомнит он. Его наградой стал новый зеленый трехскоростной велосипед «рэйли» – обычный подарок мальчику, успешно сдавшему экзамены «11 плюс», от родителей, которые могли себе это позволить.

И куда ему теперь? Мими рассматривала Ливерпульский институт, самую престижную школу в городе. Но тот был далеко, в центре. И она остановилась на местной средней школе для мальчиков «Куорри-Бэнк» – всего полторы мили от дома, за парком Кальдерстоун, и можно пройтись пешком, по приятному, тихому району, где живет средний класс… Отличная школа! Наверное, Мими была в восторге от того, как сложился пасьянс. Да и у Джона были причины для радости: его друг Пит тоже сдал экзамен, и теперь им предстояло быть вместе в одной школе.

Впрочем, один из друзей, Айвен Вон, отколется от их квартета: родители отправили мальчика в Ливерпульский институт, и именно потому, что в «Куорри-Бэнк» вознамерился отправиться Джон Леннон. А если их умница Айвен пойдет по кривой дорожке? Они не хотели рисковать. Так Айвен очутился в другой школе, а это повлекло за собой одно последствие, которого никто в то время не мог предвидеть. Но минует пять лет, и это последствие изменит всю жизнь Джона Леннона… и в конечном итоге жизнь миллионов.