Текст книги "Пистолет моего брата. (Упавшие с небес)"

45

Он сошел с дорожки и шагнул на песок. В сапогах ему было неудобно, но он никогда не расставался со своими кожаными сапогами. Вертолет следил за каждым его шагом. Он пробирался между людьми как ни в чем не бывало, но было очевидно, что он одет в черное, а все остальные почти голые. Он был как черный платок, который бьется на ветру посреди спокойного солнечного дня. Все смотрели на него. Девушки что-то ему говорили, но он не оборачивался. Хотя, наверное, на некоторых он все-таки смотрел. Или, может быть, он смотрел на всех, или, может быть, он смотрел на парней – в конце концов, возможно, он все-таки был педом. Какая на хрен разница. Важно то, что он дошел по пляжу до моря, а все отодвигались от него, словно он был тенью дьявола.

Я всем говорил, что с тех пор, как он ушел из дома, мы больше с ним не разговаривали, только это неправда. Незадолго до того как он посмотрел в небо и осознал, что теперь уже все кончилось, незадолго до того как он пересек пляж со своим пистолетом и со своей пулей, мой брат позвонил мне по телефону.

Я был дома один.

– Привет, это я, если бы подошел не ты, я бы повесил трубку.

– Спасибо.

Я не знаю, почему так сказал, вообще не знаю, почему сказал все то, что тогда сказал.

– Как там мама?

– Хорошо, она вроде как с ума сошла, но вообще-то в порядке.

– Здорово. Если честно, меня это не слишком-то беспокоит, хотя иногда… это как будто она больше не моя мать или как будто уже не важно, есть ли у тебя мать. Я стал довольно одиноким. Но все хорошо, мне это нравится. Я выпил десять банок пива. Ты много читаешь?

– Вроде да… Сейчас у меня времени стало меньше. Все уходит на полицию и телевизионщиков.

– Как я смотрюсь по телику?

– Просто красавец. Мама с ног сбилась, все ищет пленку, которую отсняли соседи, когда купили себе видеокамеру, но ее нигде нет.

– Прочитай все, что найдешь в моей комнате. Чтение очень помогает, правда я все еще точно не знаю для чего.

– По телевизору ни разу не говорили, что ты много читаешь. А я ведь им рассказывал, что ты поэт, только без толку.

– Я не поэт, ты брось там про меня фигню рассказывать. Одно дело читать стихи и совсем другое – быть поэтом.

– Теперь ты убийца.

– Это да. Как тебе это нравится?

– Мне это нравится. Но не думаю, чтобы другие со мной согласились. Все говорят, что тебя либо убьют, либо посадят навсегда в тюрьму.

– Ладно, там видно будет, здесь прекрасная погода. На пляже полно народу. Сегодня утром, очень рано, я искупался прямо в сапогах, наверно, я схожу с ума.

– И как они?

– Сапоги? Хорошо. А как твои?

Я мельком взглянул на свои сапоги, с ними все было нормально, я ведь в них в воду не лазил. Я с ума не сходил.

– Прекрасно.

– Ты правда не находишь ничего страшного в том, что я убил этих людей?

– Я – нет. Мне все равно. И потом, наверное, они тебя как-нибудь доставали.

– Этот охранник в магазине, тот самый, что всегда нам проходу не дает, начал хватать меня за руку и кричать при всех, что я ворюга. А я ничего не украл.

– Они всегда так делают.

– Да, но в этот раз у меня был пистолет. У него был свой пистолет, а у меня свой, поэтому – редкий случай – все было по-честному.

– А другой?

– Мужика с бензоколонки я убил потому, что он хотел вызвать полицию, но особенно потому, что он сказал гадость про нее.

– Про твою подругу?

– Да, он сказал ужасную гадость, даже раньше, чем узнал меня. Она спала на заднем сиденье, и, клянусь тебе, она была похожа на ангела. А тут приходит этот дядя со своей грязью. Поэтому я выстрелил. Прямо в лицо. Стрелять в лицо мне кажется проще. Без лиц они уже мертвы, даже до того, как совсем умрут.

– Что ты собираешься делать?

– Понятия не имею, но всю жизнь в тюрьме я проводить не собираюсь. Это точно.

– Ты слышал про Майкла Джексона и дочку Элвиса?

– Да. Думаю, что именно этим я и займусь. Усядусь на песок и буду ждать появления маленького Элвиса Джексона.

– Я знаком с одним полицейским, который собирается тебя убить. Вообще-то он мой хороший приятель. Ты ему нравишься.

– Прекрасно. А как я узнаю, какой из них? Скорее всего, их будет больше чем один…

– Он очень похож на Гарри Дина Стэнтона.

– Вот повезло. Послушай, на самом деле я так говорю, потому что все еще не знаю, что буду чувствовать, когда увижу, что пришли меня убивать. Очень может быть, что тогда все изменится и я вроде как с ума сойду. Я не понимаю, что происходит. Не выношу, когда меня трясут и когда кричат, что я вор, если я ничего не украл, и я никогда не думал, что можно найти пистолет в мусорном баке, и, главное, не предполагал, что убивать людей окажется так просто.

– А эта твоя машина быстро ездит?

– Да, но боюсь, что недостаточно быстро.

Мы немного помолчали. Я не знал, что говорить, и, наверное, у него была куча вещей, о которых нужно было подумать. Хотя, быть может, таких вещей оставалось все меньше. Не знаю. Этого уже никак не узнать.

– Слушай, гном… у меня монетки заканчиваются… читай побольше, и хорошо смазывай сапоги, и не думай, что все, что я делаю, так уж плохо…

– Договорились.

– И не думай, что все, что я делаю, так уж хорошо… Может быть, это просто новый и более зрелищный способ совершить ошибку.

– Куда ты теперь?

– В море. Знаешь, что сказал Джойс? Что пирс – это несбывшийся мост[16]16
  «Улисс», глава вторая.


[Закрыть].

Первым повесил трубку он, а потом я. Я никогда никому не рассказывал об этом звонке. До сегодняшнего дня.

46

– Я попал ему в руку. Целился по ногам, а попал в руку. Дерьмовый из меня стрелок.

Выпивку заказывал мой друг полицейский. Сначала официант спросил, совершеннолетний ли я, но он показал ему свой значок, и с этого момента официант обращался со мной как с борцом сумо.

Мы пили виски. Он пил чистый, в свой я добавлял лед. Оба мы курили не переставая.

– Потом я попал в плечо. Я не хотел брать так высоко, честно признаться, я боялся испортить его лицо. Он был офигителыю красив. И этого бы хватило, смертей было уже предостаточно, но парни, стоявшие позади меня, словно с цепи сорвались. Они начали палить почем зря – говорю тебе, я испугался, это было как на какой-то гребаной войне. Я такой стрельбы никогда не видел: стреляли парии из спецслужб, и из местной полиции, и из секретного отдела, стреляли все, и сверху, и снизу, и из этого сраного вертолета тоже стреляли. Он был нашпигован свинцом. Какого хрена, полсотни охотников палят по одной мертвой утке. Когда они прекратили, я подошел к телу, но твоего брата там уже не было. Мальчишка, лежащий на песке, но, клянусь тебе, на него это совершенно не было похоже.

Мы сделали еще по глотку. Вы, наверно, подумаете, что я обжег себе горло, но, по правде говоря, виски для меня был как вода, намного лучше воды.

– Во что вы играли?

Я промолчал. Я точно не понял, что он имеет в виду.

– Когда были маленькими, во что вы играли?

– В Брюса Ли.

– Мать твою, как я люблю Брюса Ли!

Он встал и начал изображать из себя каратиста.

– КИИИАААА! КИИИИО!

Он махал руками и ногами, производил много шума, но это было совсем не каратэ.

Все уставились на него, официанты тоже, но он уже успел показать им свой значок.

– Брюс Ли – это крутняк…

Он допил одним глотком свой стакан, я сделал то же самое. Потом он подозвал официанта.

Он заказал еще два виски. Мне нечего было добавить.

– Твой брат – второй человек, которого я убил. И бесспорно, лучший из двух. Посреди всего этого месива… не надо бы тебе про это говорить… какого хрена… ты все равно никому не расскажешь… Ты умеешь хранить тайны?

Я сказал, что умею. Вообще-то я немного чего умею, но вот насчет тайн – можете не сомневаться.

– Посреди этого месива, когда все эти уроды разрывали парня на куски, я начал палить куда ни попадя… странные вещи там творились, не осталось ничего нормального, вокруг были одни сумасшедшие, поэтому я перестал целиться в него и принялся стрелять по своим. Попал всего один раз, кому-то в ногу. Не думаю, что меня заметут… Я целился ему в голову или стрелял не глядя, не знаю, не помню я, знаю только, что не хотел, чтобы твой брат меня подстрелил, и что я помирал со страху, и что весь этот грохот сводил меня с ума.

Я сделал знак официанту, и он принес еще виски. Мы еще не допили предыдущую порцию, но дело было в том, что я просто не знал, чем заняться.

– Эти сукины дети выстраивались в очередь. Стреляли, чтобы пострелять. Все хотели прославиться, но, клянусь тебе, это я его убил, когда эти засранцы достали свои пушки, он был уже мертвый… или почти.

Мы отставили в сторону недопитые стаканы и принялись за новую порцию. Я старался пить в его ритме. Откровенно говоря, это было непросто.

– Нюхнуть хочешь?

Он протянул руку над столом, как будто передавал мне что-то невидимое. Я взял конвертик с кокаином и пошел в туалет. Я только раз в жизни пробовал кокс, совсем немного, на какой-то вечеринке.

В туалете я раскрыл конверт и проложил дорожку. Это заняло довольно много времени, к тому же часть я просыпал на пол, попытался подобрать, но потом отказался от этой затеи. Я втянул дорожку, а потом немного еще. Воспользовался свернутой купюрой.

Выходя из туалета, я чувствовал себя превосходно.

Я вернул ему остатки, тогда он спустился в туалет и довольно долго не возвращался.

Как только он сел на место, сразу же хорошенько приложился к своему стакану.

– Мать твою, одному богу известно, о чем он там думал. У него даже пуль в пистолете не оставалось. Ты знаешь, однажды я чуть не застрелил собаку. Она была совсем больная, и моей жене пришло в голову, что мне ничего не стоит ее убить. Чтобы животное не страдало, сказала она. Но ведь мы все страдаем, парень, все…

Он замолчал, и я почувствовал необходимость как-то отреагировать.

– Да, сеньор, все.

– Тогда я взял пистолет и приставил ей к уху. Бедная зверюга искоса глядела на меня. Какого черта, это была моя собака, и даже если бы не моя, понимаешь, просто невозможно убить собаку. Твой брат выпустил последнюю пулю в воздух. Не знаю почему. Он мог бы выстрелить в меня или в любого другого, но выстрелил в воздух. Я не стрелял в воздух, я целился ему в ногу, а попал в руку. Дерьмовый я стрелок.

Мы допили и пошли по домам. То есть это я пошел домой. Куда отправился он, не знаю.

Я еще долго чувствовал себя хорошо, но потом мне стало хуже, чем раньше. Словно кто-то дал мне что-то хорошее, но вдруг передумал и забрал обратно.

47

Мы могли бы все посмотреть по телевизору, но полиция позаботилась, чтобы операторы и другие журналисты на пляж не попали. Единственное, что им удалось снять, – это дальний план с сотнями купальщиков, которые разбегаются во все стороны и испуганно кричат. Он шел к морю, а все остальные бежали прочь от берега, полумертвые от страха, как в фильме «Челюсти». Несколько человек было ранено, хотя и здесь они сильно преувеличили.

Люди смотрели на происходящее с дорожки, просто праздник получился. К нему устремились десятки машин «скорой помощи», и пожарных машин, и миллион полицейских автомобилей. Они забрали раненых. Люди кричали и хлопали в ладоши. Ему идти было некуда. Он снова оказался в море, не сняв сапог.

Один вертолет приземлился на пляже, а другой завис в воздухе у брата над головой, словно осторожное насекомое. Машины выстроились вокруг него полукругом.

Один из полицейских начал что-то кричать ему, жара стояла несусветная, и он кричал до тех пор, пока мой брат не поднял пистолет. Полицейский замолчал, и на какую-то секунду воцарилась тишина. Потом брат выпустил в воздух свою последнюю пулю. Как будто дал старт забегу.

48

На первой странице газеты появилась фотография, сделанная с вертолета спецслужб. Его на снимке почти не различишь, видна только черная фигурка в окружении желтых зонтиков. Под эти зонтики набились полицейские, позади них – телевизионщики, а еще дальше – отважные купальщики и их отважные семьи.

В конце концов канарейкам удалось загнать кота в угол.

49

Когда он выкинул ее из машины, машина стояла на месте. Она говорит, что он выбросил ее на ходу, но я знаю, что он был неспособен на такое. Он ничего не сказал ей перед этим и, естественно, ничего не сказал потом. Он остановился посреди шоссе и вытолкнул ее наружу одним пинком. Когда она решила разобраться, в чем дело, он был уже очень далеко.

– Утро мы провели на море. Было совсем рано, и вокруг никого не было, мы поели и выпили пива, и он был очень доволен. Он смеялся. А еще он залез одетым в воду. Я разделась. У меня красивое тело. Грудь маленькая, но ему нравилась.

Она задрала рубашку и показала мне. Шикарная грудь. Шикарная девушка.

– Он был очень красивый, но очень странный. Теперь мне пишут письма. Я не знаю, что с ними делать. Отец меня больше не бьет. Он мне здорово всыпал, когда я вернулась домой, но когда меня начали приглашать на телевидение, он испугался. Он знал, что, если будет продолжать, я расскажу об этом с экрана, так что теперь он меня не трогает. Я теперь звезда. А на звезд никто руки не поднимает, пока они сами этого не захотят. Ты отвечаешь на письма?

– На некоторые, те, что адресованы мне, и даже не на все из них. Большинство написано безумцами. Попадаются и хорошие. Только очень редко.

– У меня то же самое. Почти всегда пишут девочки, которые хотят знать, чем я мою волосы, какого они цвета на самом деле, или просят пристроить их в модельное агентство. Одно агентство меня уже пригласило, меня много раз снимали и еще говорят, что могут послать меня в Японию, только я пока не знаю, хочу ли я этого. И еще мне предложили вести программу на телевидении.

Она говорила об этом с упоением. Казалось, она даже не помнит, что он умер.

– Он не должен был выбрасывать меня из машины.

– Он сделал это ради тебя, если бы он тебя не вытолкнул, ты бы сейчас лежала в деревянном ящике. И прощай Япония.

Она не рассердилась. Она никогда не сердилась. Она умела скользить по поверхности неприятностей, словно по ледяной дорожке.

– Ничего подобного. Если бы я осталась, кто знает, он сейчас был бы жив и даже, возможно, мы бы поехали в Японию вместе.

Скорее всего, она не помнила и о том, что он убил двух человек, одного из них – прямо у нее под носом.

– Я понимаю, о чем ты думаешь, но его не стали бы сажать в тюрьму навсегда. Он был знаменитым.

Мы встретились, чтобы вместе пообедать, но ела только она. Я выпил столько пива, что в конце уже не знал, что говорю. Не знал, что сам говорю, и уж конечно не знал, что говорит она.

– Говорят, в Японии обожают такие вещи. Я не способна никого убить, но они этого не знают. Для них я нечто вроде смертельно опасного европейского подростка. А на этом можно заработать кучу денег. Для меня деньги не значат ни черта, но я хочу путешествовать, хочу оказаться как можно дальше от этого урода с его затрещинами, и от физиономии моей матери, и всего того говна, в котором я жила до того, как он вырвал меня с корнем – будто здоровый зуб из гниющего рта.

– У тебя тут куча писем.

Она достала полиэтиленовый пакет и перевернула сто над столом. Там были сотни писем. У меня дома были такие же пакеты. В мире есть множество людей, которые скорее предпочтут разговаривать с незнакомцем или даже с призраком, чем вообще ни с кем не разговаривать. Она разговаривала со мной.

– Тебя водят к психиатру?

– Да, начали пару недель назад, но я там мало что рассказывал, поэтому мне дали месяц отдыха. Скоро опять начнутся сеансы. Мне еще сказали, что, если мне не нравится этот доктор, мне найдут другого.

– Мне тоже так говорили, но я продолжаю ходить к тому же самому. Я просила, чтобы его сменили, чтобы дали женщину: есть вещи, которые я не могу рассказать бородатому мужику.

– У него что, борода?

– Да, огромная бородища, и вообще он похож на медведя. На больного медведя.

Не знаю почему, но я подумал, что, если бы у моего психиатра была борода, все сложилось бы лучше.

Я наугад вытащил письмо из кучи, как в телевикторине.

Мужчина, который его написал, был полной свиньей, он хотел выдать себя за подростка, но по всему было видно, что ему, по меньшей мере, лет пятьдесят.

– Это противно. У тебя таких много?

– Есть и такие. Один даже прислал мне фотографию своего хрена. Я ее выбросила, да и смотреть там было особенно не на что.

Я попросил еще пива. Мне не нравилось, что она так говорит, на самом деле это была очень чистая девушка.

– Ты не должна была позволять, чтобы с тобой обращались по-свински, не должна была позволять себя лапать. Держись подальше от их потных лап, и от их свиных морд, и от их грязных мыслишек, и особенно – от их грязных хренов.

Думаю, я тогда уже сильно напился.

– Сваливай в Японию и не возвращайся никогда. Японцы – славные люди и совсем тебя не знают. Чем меньше тебя знают, тем меньше тебе могут навредить. Поскорей сваливай в Японию и забирай свои идиотские письма.

Я расплакался, но тут же перестал и сделал вид, что ничего не произошло. Я с девяти лет не плакал. Ей было и страшно, и интересно. Она была необыкновенно красива и посреди пустого ресторана показала мне свои маленькие груди, а я был пьян, и плакал, и был девственником, и мой брат был убийцей, к тому же мертвым убийцей, и все это вместе было уж слишком.

– Ты в порядке?

– Нет, не очень, я никогда не поеду в Японию и вообще никуда не поеду.

Она провела рукой по моим волосам, как гладят ребенка или собаку.

– Не говори так. В наши дни любой может поехать в Японию, это даже не очень далеко.

Я допил пиво и свалил. Даже не попрощался. Просто взял и вышел, прямой, как телеграфный столб.

Если это не так далеко, то мне и ехать туда не хотелось.

Все самолеты мира

50

Однажды он записал на свой магнитофон голос сумасшедшего. Слова сумасшедшего:

– Не ходите за мной, не знаю, что меня там ждет, не смотрите на меня, не ходите за мной, не слушайте меня, пошли вы все в жопу! руки моей матери никогда больше не обнимут меня, руки моего отца никогда больше не обнимут меня, в моих руках ничего не держится, все рассыпается, все само по себе, никто ни с кем не считается, лучше, лучше, лучше, Бог не знает, во что он вляпался, Бог – это испуганная девочка, у Бога нет велосипеда, у Бога нет члена, Бог завидует, Бог живет на Гавайях, Бог играет на укелеле[17]17
  Маленькая четырехструнная гавайская гитара.


[Закрыть], Бог не знает, куда дальше идти.

Потом было много шума, кто-то жал на клаксон почти десять минут не переставая, думаю, это был владелец машины, которую заперли во втором ряду.

Потом два мальчика разговаривали в парке – мне кажется, это был парк, потому что на заднем плане было слышно, как кричат и играют другие дети:

– Я здесь не останусь навсегда.

– Я тебе так врежу, что ты свалишься.

– Неважно, я здесь не останусь навсегда.

51

– Боже мой, никогда не видела таких больших самолетов!

Самолеты садились и взлетали прямо позади них. Шум был повсюду. Так близко, что, казалось, можно было усесться верхом на один из этих самолетов и улететь куда хочешь.

– Куда они летят?

Она смотрела на самолеты. Показывала на них пальцем и чертила в небе их маршруты.

– Смотри, смотри, смотри… куда они летят?

– В Россию, в Китай, куда угодно.

– А на Кубу?

– И на Кубу тоже.

– Но никто не хочет лететь на Кубу. Люди уплывают оттуда даже в кастрюлях, гребут руками и ногами.

– Всегда найдется кто-нибудь, кому нужно попасть туда, откуда все другие бегут.

– Зачем?

– Не знаю. Наверное, чтобы послать всех в жопу.

За ее спиной пролетел самолет. Огромный, как дом. Так близко, что хватило бы одного прыжка.

– А ты бы куда отправился?

– В Австралию.

– В Австралию – это полный идиотизм, в этой Австралии не может быть ничего хорошего.

– А мне и не нужно хорошего. Хватит того, что она – по ту сторону.

Гигантский самолет закрыл полнеба, а потом мягко коснулся земли. Самолеты садились так близко, что могли растрепать его волосы. Стояла ночь, а потом должен был наступить день, и тогда все самолеты мира снова будут пролетать прямо над этим местом.