Текст книги "Золотой жук мисс Бенсон"

Для Инид это была в высшей степени философская речь. Марджери даже подумала, уж не почерпнула ли она все это в какой-нибудь книге. Вот только никаких книг Инид сроду не читала. И слово «призвание» в ее устах выглядело точно яркий фрукт на облетевшем зимнем дереве.

– Ну что, останемся друзьями? – спросила Инид. – Давайте не будем ссориться напоследок. – И она схватила Марджери за руку. И продолжала крепко ее сжимать, хотя Марджери уже стало немного больно. И все смотрела на нее с каким-то странным выражением – одновременно и легким, как пузырек воздуха, и твердым, как камень, – и все это убеждало Марджери, что Инид права, что обе они действительно готовы на все ради достижения своей цели, что обе никогда не были бы счастливы, если бы от своей цели отказались. А значит, Инид должна родить ребенка, а Марджери – найти золотого жука. Оказалось, что они сделаны из одного теста, несмотря на все различия между ними. Обе готовы отдать все, что у них есть, чтобы получить желаемое.

Но для Марджери это было, пожалуй, слишком – она никак не ожидала, что узнает в Инид себя. Вырвав руку из цепких пальцев Инид, она сухо сказала:

– Прощайте, миссис Притти.

Больше Инид ее не уговаривала. Она, пошатываясь, вывалилась за дверь со своими чемоданами и даже рукой на прощанье не махнула. И когда дверь за ней уже почти закрылась, до Марджери донеслись ее прощальные слова:

– Ну и хрен с тобой, Марджери Бенсон! Хрен с тобой!

Марджери взяла в руки сачок, водрузила на голову шлем, подняла с пола чемодан и саквояж, и у нее вдруг сильно закружилась голова, а их крошечная каюта показалась ей огромной и пустой. И Марджери охватило такое мучительное чувство одиночества, какого она не испытывала с тех пор, как потеряла мать.

13. Поиски отца и Музей естественной истории

Это было странно. Тем более Марджери никогда не чувствовала, чтобы от матери исходило какое-то особое тепло. Скорее в ее жизни мать являла собой некую постоянную величину, нечто прочное и надежное, как тяжелая мебель, которая всем мешает, но которую ничем с места не сдвинешь. Чем бы Марджери ни занималась, ее мать всегда неизменно сидела у окна в своем любимом кресле, и сквозь ее редкие волосы просвечивал уличный свет, а на столике рядом остывала чашка чая. Когда она умерла, Марджери вдруг почувствовала себя совсем оторванной от остального мира. И как раз в это время она вдруг снова начала расти. Все платья неожиданно оказались ей коротки, и руки торчали из рукавов, тоже ставших слишком короткими, на несколько дюймов, так что она все время мерзла. Иногда она ловила на себе взгляды теток, исполненные такого неприязненного изумления, словно росла она им назло, просто желая «выпендриться».

К тому времени как Марджери исполнилось восемнадцать, ее комната окончательно стала похожа на кабинет сумасшедшего биолога: всюду книги о насекомых, блокноты с зарисовками и подробными дневниковыми записями, посвященными жизни жесткокрылых, а прямо к обоям пришпилены фотографии и рисунки жуков; к тому же множество насекомых проживало в различных склянках и в самодельных домиках. Ко дню рождения Марджери купила себе сачок для бабочек и утром, едва проснувшись, ушла из дома. На природе, занятая поисками жуков, она не выглядела ни чересчур громоздкой, ни чересчур странной. Да и тот наземный мир, к которому она была как бы прижата сверху, казался ей на удивление хрупким и одновременно сложным, переменчивым. Ползая на четвереньках и не отрывая глаз от земли, Марджери ни о чем, кроме жуков, не думала. Она как бы исчезала из мира людей, и люди вокруг нее тоже как бы исчезали.

А затем с ней случились две очень важные вещи. Она увидела своего отца. И Барбара рассказала ей о Музее естественной истории.

* * *

Неподалеку от дома ее теток был парк с озером и эстрадой для оркестра, и летом там часто давали концерты. Однажды Марджери бродила по этому парку в поисках Aromia moschata, более известного под названием «дровосек мускусный»; это был довольно крупный жук более дюйма в длину, сочного зеленого цвета, тонкий, как стебелек травы, и с очень длинными усами. Он испускал довольно приятный запах – качество, которым большинство жуков похвастаться не могут. Найти его легче всего было на ивах, которые во множестве росли на берегах озера и вокруг оркестровой площадки. Забравшись в заросли ив, Марджери опустилась на колени и стала искать, не замечая, как летит время. Вдруг у нее над головой пронзительно крикнула какая-то птица. Марджери подняла глаза и увидела отца.

Он сидел на том берегу озера и слушал музыку, неловко вытянув одну ногу. Только сейчас Марджери вспомнила, что одна нога у него была повреждена и плохо сгибалась, а потому он всегда сидел именно так. Деревья в парке вдруг словно расступились, а все люди куда-то исчезли, и там остались только они двое – Марджери в зарослях ив на берегу озера и ее отец перед летней эстрадой. Ее вдруг охватило ощущение какого-то невероятного тепла и счастья; да она и была в эти минуты по-настоящему счастлива; единственное, чего ей хотелось, это вот так смотреть на отца, чувствуя себя и рядом с ним, и все-таки далеко от него. И тут откуда ни возьмись в поле зрения Марджери появился какой-то маленький мальчик. Он подбежал к ее отцу и протянул ему мячик; потом возникла какая-то женщина и подала отцу сэндвич; отец ласково улыбнулся обоим и взял мячик и сэндвич.

Марджери показалось, что у нее в душе кто-то яростно щелкнул кнутом, а потом в бешеном гневе сломал кнутовище. И эта ярость волной поднялась в ней и наполнила ей рот, и оказалась такой горькой, такой болезненно острой, что у нее перехватило дыхание. Как он мог, как мог тогда, много лет назад, просто выйти через французское окно в сад и бросить ее? Ведь она его дочь! Неужели она ничего для него не значила? Марджери, как пригвожденная, стояла на коленях в густом ивняке, и голова у нее кружилась, и рот невольно кривился, и оркестр все продолжал играть, и отец по-прежнему смотрел на музыкантов, и какие-то люди приходили и уходили, и та женщина все кормила отца сэндвичами, а мальчишка и вовсе угнездился у него на коленях, но иногда все же бросал свой мячик, бежал за ним, приносил обратно и снова забирался к ее отцу на колени. А потом концерт, видимо, стал подходить к концу, потому что люди захлопали в ладоши, а та женщина принялась собирать посуду для пикника в корзину, и мальчик отдал ей мяч, и они вместе помогли отцу Марджери подняться, а потом все втроем ушли.

Это был не ее отец, а чей-то еще. Возможно, того маленького мальчика. Но этот случай заставил Марджери снова задуматься о том, что, как ей казалось, она давно оставила позади.

Она стала приходить в парк каждый раз, когда там бывали концерты. Опускалась на колени на берегу озера и ждала. Но тот мужчина с мальчиком туда больше не приходили. Марджери писала в разные госпитали, спрашивая об отце, но ей отвечали, что о таком человеке никаких сведений у них не имеется. Она изучила все имевшиеся в библиотеке старые газеты, но и там ничего не обнаружила. Зато она нашла короткое сообщение о своих братьях:

Бенсоны: Арчибальд, Хью, Ховард, Мэтью. Погибли в 1914 г. во время битвы при Монсе. Могилы неизвестны.

Казалось, душа Марджери впервые услышала то, что умом она знала давно. Они погибли. Все они были мертвы. Конечно же. И мертвы были не только они, но и ее отец. Нельзя было не принять чего-то столь очевидного: это было бы проявлением самого отвратительного пренебрежения к их памяти. Вот только та страшная пустота, та пропасть, что давно уже возникла в душе Марджери, стала еще глубже. Был ранний вечер, Марджери шла из библиотеки, садившееся солнце отбрасывало перед ней ее тонкую длинную тень, и она все смотрела на эту странную вытянутую фигуру с маленькой, как бы удаленной от туловища головой, но никак не могла понять, кто это, настолько была потрясена заново свалившимся на нее горем и осознанием смерти. Ей казалось, что она не знает больше, где ее дом, ее семья. В голове и душе у нее царила пустота. Наверное, если б она могла, то так бы шла и шла без конца, пока не истерла бы себя об эту дорогу, не втоптала бы себя в нее, не исчезла бы с лица земли.

* * *

– Тебе бы надо в Музей естественной истории сходить, – несколько месяцев спустя сказала ей Барбара. – Давай, сходи, не ленись. Хватит слоняться без дела да под ногами у меня болтаться. Там этих твоих жуков просто уйма.

И Марджери последовала этому совету. Она вообще боялась ослушаться Барбару. На обратной стороне обертки от мыльных хлопьев «Сильван» Барбара нарисовала ей, как пройти в музей, и Марджери отправилась в путь, держа эту «карту» перед собой, точно молитвенник или прутик лозоходца. Одета она была в нелепое платье, которое давно стало ей мало, а на голове у нее красовалась довольно странная шляпка. Когда оказалось, что музей – это огромное готическое здание с башнями, шпилями, высоченными темными стенами и сотнями окон, Марджери была настолько потрясена, что чуть не повернула обратно. Музей был каким-то слишком великолепным, прямо-таки волшебным. Но затем мимо нее пронеслась шумная толпа школьников, и она в последнюю минуту все же решилась последовать за ними.

Внутри она увидела скелет синего кита. И белых медведей за стеклом. И вольер с разноцветными птицами, чучела которых были подвешены на большой высоте, и, казалось, птицы просто на мгновение замерли в полете. Еще она увидела страуса, льва, верблюдов, слона – тех животных, о которых только читала, но которых никогда даже не мечтала увидеть собственными глазами. Затем, поднявшись по широкой лестнице с каменными ступенями, она прошла по длинному коридору, где каждый ее шаг отдавался гулким эхом, свернула за угол и оказалась в Галерее насекомых. Весь этот путь она проделала словно по наитию, ни разу ни у кого ни о чем не спросив.

Наверное, думала она, примерно те же чувства испытывал Хауард Картер[19]19
  Хауард Картер, 1873–1939, английский археолог-египтолог, в 1922 г. открыл в Египте гробницу Тутанхамона.


[Закрыть], когда обнаружил вход в гробницу Тутанхамона. Ей даже пришлось немного постоять с закрытыми глазами – столько чудес было вокруг. Какое-то почти непристойное изобилие прекрасных вещей. Пирамидами высились стеклянные ящички с жуками; множество жуков было также размещено в выдвижных витринках. В галерее были сотни тысяч жуков! Серебристые, черные, красные, желтые, синие с металлическим отливом и абсолютно зеленые, крапчатые и волосатые, словно украшенные гравировкой, пятнистые и полосатые, жуки с блестящими, словно полированными крыльями, жуки с усиками, похожими на ожерелье, и с усищами, как у пожарника, жуки с ветрозащитными щитками вместо усов и усами-булавами; у некоторых усики походили на тонкие пряди вьющихся волос, а у других они были неровные, словно кем-то оборванные; там были жуки с тонким телом и с толстым, с телом круглым, как бусина, и изящным, как травинка; жуки с длинными лапками и с короткими, с лапками, словно поросшими шерстью, и с разветвленными на конце, и с похожими на весла или пинцет… Там были жуки, живущие в корнях деревьев и живущие в навозе; жуки, питающиеся лепестками роз и пожирающие гниющую плоть. Некоторые жуки были в два раза больше ладони Марджери; а некоторые – не больше точки в печатном тексте. Зачем людям поднимать глаза к небу в поисках святого? – думала она. Вот оно, истинное свидетельство божественного, у них под ногами! Или – как в данный момент – в стеклянных витринах и ящиках Галереи насекомых Музея естественной истории. Марджери переходила от одного стенда к другому. Голова у нее шла кругом. Она была потрясена, ошеломлена. Она была почти в экстазе. Однако она так нигде и не нашла золотого жука из Новой Каледонии, о котором рассказывал ей отец.

В первый раз она подняла глаза, когда прозвучал сигнал закрытия музея. От двери за ней наблюдал невысокий пожилой человек с таким пухлым лицом, которое как бы предполагает, что под ним может быть спрятано еще одно, куда более привлекательное.

– Вы любите жуков? – спросил он.

14. Здесь не место для такой леди, как вы

Страшная жара в Брисбене, казалось, взяла людей в осаду. В раскаленном воздухе слышался треск насекомых, громкий, как электрические разряды.

Подойдя к сходням, Марджери невольно зажмурилась. В небе пульсировало белое солнце невообразимой, ослепительной яркости. Но на пристани было полно людей, и все они кого-то встречали – кричали, размахивали руками, подхватывали чемоданы прибывших, показывали, куда им идти. Марджери с гладстоновским саквояжем в одной руке и чемоданом в другой спустилась на причал и поплыла вместе с многотысячной толпой в сторону зала иммиграционного медицинского сбора. У нее резало глаза от нестерпимо яркого света солнца, еще усиленного отражением в воде. В висках под нахлобученным шлемом стучала боль. Какая-то женщина, шедшая следом за ней, наклонилась и крикнула ей прямо в ухо, что им здорово повезет, если они выберутся из этой толкучки живыми.

Марджери пришлось еще несколько часов провести в этом громкоголосом кипящем море разгоряченных и вонючих человеческих тел – она то и дело прихлопывала на себе назойливых мух и изо всех сил старалась ни к кому не прикасаться, – пока и ее наконец не пригласил офицер медицинской службы, гулко прогудев: «Добрден!» Первым делом он внимательно изучил ее ногти – неровности и полоски на ногтях могли, как известно, служить косвенным признаком туберкулеза, – потом попросил закатать рукава и принялся рассматривать ее голые руки, точно мясо на прилавке у мясника, и, прежде чем она успела возразить, стал светить фонариком ей в глаз, при этом настолько тесно приблизившись, словно собирался с ней целоваться. Затем Марджери вместе с паспортом и билетами была передана в руки таможенного офицера, и тот прямо-таки замер, уставившись на ее фотографию. Видимо, для него это оказалось самой сложной загадкой в мире.

Марджери охватила паника, ей стало трудно дышать, и она принялась объяснять, что в Лондоне, в паспортном отделе, когда она пыталась сделать фотографию, к ней в будку внезапно вломилась какая-то незнакомая женщина. Затем она сказала, что билеты были куплены на двоих, поскольку она ехала с ассистенткой, но та решила, что останется в Брисбене, и уже ушла. Эта особа, сказала Марджери, вообще оказалась в высшей степени ненадежной. Даже, можно сказать, лгуньей. Как выяснилось, она лгала ей с самого начала, и даже хорошо, что теперь она ушла. Она, Марджери, вполне в состоянии со всем справиться самостоятельно. Она всю жизнь сама со всем справлялась. Она была совсем юной, когда умерли ее тетки, и она унаследовала их квартиру, а также их старую служанку, которая вскоре заболела, хотя вообще-то болела она уже давно, да и служанкой на самом деле не считалась…

Слова продолжали изливаться из нее безудержным потоком, и Марджери не могла не понимать, что все это звучит весьма странно и подозрительно.

В конце концов таможенник не выдержал и, сдаваясь, поднял обе руки. Затем он вручил ей паспорт и, отдуваясь, сказал:

– Ну, добро пожаловать в Австралию, мисс Бенсон. Надеюсь, мэм, у вас все наладится, я от всего сердца вам этого желаю. Австралия – большая страна, и вы непременно найдете себе нового друга. – И он, явно опасаясь, как бы Марджери не вздумала снова пуститься в объяснения, крикнул: «Следующий!»

* * *

Отель «Марин», уродливое желтое здание, был совсем близко от порта. Однако, чтобы туда добраться, Марджери пришлось довольно долго ехать на автобусе, а окно она открыть не сумела. Все вокруг казалось ей чужим и слишком насыщенным цветом; деревья какие-то совершенно неправильные, а цветы и вовсе никуда не годились. Даже небо выглядело неестественным. В голове словно места не хватало, чтобы сразу вместить столько всего, столь отличного от ее прежней жизни, и она все смотрела и смотрела по сторонам, так что становилось больно глазам. Но гораздо больше на нервы ей действовали те счастливцы, которыми автобус был просто битком набит и которые упорно желали веселиться. Они радостными криками отмечали каждый уличный плакат, приветствовавший всех прибывающих в штат Квинсленд. За стойкой гостиницы Марджери дружеской улыбкой встретила какая-то молодая женщина, пропев: «Добрден, Марджери!», словно они давным-давно знакомы, и тут же предложила вызвать носильщика, но Марджери – она по-прежнему страдала из-за того, что Инид ее отвергла, а потому решила доказать не только себе, но и всему южному полушарию свою способность с легкостью обходиться без посторонней помощи, – решительно заявила, что понесет свои вещи сама. Номер был на втором этаже, и она вся взмокла, поднимаясь по лестнице. Да и больной сустав давал о себе знать. Марджери утешало только одно: может быть, и у Инид, где бы она в итоге ни оказалась, жизнь тоже будет не слишком сладкой.

Пока они плыли по морю, в иные моменты Марджери казалось, что она бы все на свете отдала, лишь бы оказаться в какой-нибудь тихой комнате с нормальными окнами и кроватью, где ничто без конца не движется то вверх, то вниз. Но теперь, когда она именно в такой комнате и оказалась, ей с трудом удалось заставить себя закрыть дверь. Она попыталась убедить себя, что никакая Инид Притти ей не нужна, и даже в полный голос сказала: «Ты мне не нужна!», но это не помогло. Она еще более яростным тоном повторила эти слова и прибавила: «Я с легкостью подыщу здесь себе другого помощника!» Но царившая в комнате тишина, казалось, поглотила не только звук ее голоса, но и смысл сказанных ею слов.

Марджери достала из чемодана свою зубную щетку и мыло, и при этом перед глазами у нее тут же возникли бесчисленные баночки и скляночки Инид. На обед она съела отбивную размером с собственную голову, и рядом с ней пока что никто не произнес ни слова, и от этого молчания ей вдруг страшно захотелось все вокруг порвать на куски. Официантка, правда, спросила, приехала ли мадам в Брисбен на отдых – в этот момент Инид наверняка бы уже принялась не только рассказывать приветливой официантке о золотом жуке, но и восхищаться ее прелестными волосами и спрашивать, есть ли у нее дети и нет ли у нее фотографий этих детей, и восклицать: «Ах, боже мой! Какие же они у вас очаровательные!», но Марджери лишь буркнула: «Нет», и официантка, забрав ее пустую тарелку, двинулась дальше. Вечером в постели Марджери открыла путеводитель по Новой Каледонии, и оттуда вылетел клочок бумаги с торопливо нацарапанными непонятными словами: «Удач Мардж! Найд вшг жка!» За окном еле слышным шепотом переговаривались деревья, но к Марджери их разговор не имел ни малейшего отношения, зато тысячи насекомых совершенно умолкли. И эта странная тишина вдруг напомнила ей затишье перед воздушным налетом.

Ночью Марджери приснился сон: она несла красный саквояж, в который сложила все свое оборудование для коллекционирования насекомых, но ей никак не удавалось толком его закрыть, и те или иные предметы все время оттуда вываливались и сразу терялись. В итоге у нее осталась только бесполезная розовая шляпка Инид. На этом Марджери проснулась, перевернулась на другой бок и снова уснула, однако ей сразу начал сниться тот же сон. И она сдалась. И еще долго лежала без сна в этой чужой постели, в этой чужой комнате, в этой чужой стране, на другом конце земного шара, чувствуя себя такой всеми брошенной, такой никому не нужной, что даже пошевелиться боялась. А насекомые за окном то дружно гудели, то брали паузу, то снова начинали гудеть – казалось, они следуют указаниям невидимого дирижера, – и Марджери все никак не могла изгнать из своих мыслей тот сон о красном саквояже и розовой шляпке.

Инид, разумеется, была весьма далека от идеала, однако Марджери вдруг стало совершенно ясно – ясно как день, который уже разгорался за окном, – что без ее помощи она отцовского жука никогда не найдет. И хотя Брисбен – очень большой город, он, пожалуй, все же недостаточно велик, чтобы спрятать Инид Притти: для этого понадобился бы целый континент. Гидросамолет в Новую Каледонию отправляется только послезавтра, а значит, решила Марджери, у меня есть в запасе еще целый день, и я непременно отыщу Инид Притти.

* * *

– Нет, мэм, – говорили ей. – Извините, мэм. Никогда такой женщины не встречали.

Марджери снова и снова описывала Инид. Желтые волосы; маленькая, но очень сильная, способная, пожалуй, даже на физическое насилие; говорит со скоростью шестьдесят миль в час. Нет, отвечали ей, такой женщины не видели. Носильщик из отеля «Марин» посоветовал ей спросить в мотеле. Дежурный в мотеле послал ее в специальный пансион для женщин. Жара все усиливалась, но Марджери продолжала упорно таскаться по улицам незнакомого города, чувствуя, что раскаленное добела небо прямо-таки придавливает к земле. Над улицами повисло ослепительное белесое марево, металлический шлем у Марджери на макушке казался страшно тяжелым и обжигал не хуже утюга. Она расспрашивала об Инид повсюду – в кафе, в молочных барах, в магазинах, где женщины в дневных платьях голубого и вишневого цвета запросто покупали мясо целыми оковалками, не заботясь о том, чтобы судорожно выхватить из сумочки книжку с талонами на продукты. Марджери проделала невероятное путешествие – она проплыла по Суэцкому каналу, она видела летающих рыб и зеленый луч, сверкнувший перед ней в сумерках, она слушала разговоры о верблюдах, арбузах и пальмах, – но, оказавшись на другом конце света, она вдруг почувствовала себя невероятно одинокой и принялась искать там некую нелепую женщину с невероятными желтыми волосами, которая, похоже, попросту взяла и исчезла. Однако Марджери удалось убедить себя, что уже одного ее желания найти Инид будет достаточно, чтобы та неким волшебным образом внезапно перед нею возникла. Затем какой-то мужчина спросил: пробовала ли она искать в старом американском военном лагере Вакол, где теперь размещали мигрантов? И пояснил, что Вакол – это один из пригородов Брисбена.

Уже давно перевалило за полдень, когда Марджери села на автобус и поехала в Вакол. Пыльные пригороды тянулись бесконечно долго, а за окном Марджери видела в основном облака пыли. Сама же она прямо-таки плавала в поту; на пластиковом сиденье под ней собралась целая лужа пота, и она то и дело с сиденья соскальзывала. Но тем не менее все время не отрывалась от окна, потрясенная этими бескрайними пустынными просторами и ослепительно-яркими и резкими природными красками. Ей все еще трудно было поверить, что деревья здесь не зеленые и кудрявые, как дома, в Британии, а длинные, веретенообразные, с тонкими сероватыми тряпочками вместо листьев. Наконец автобус подъехал к воротам какого-то армейского лагеря, окруженного высоченными кольцами колючей проволоки; на воротах красовалась вывеска, вручную написанная краской: «Вакол. Восточный лагерь временного содержания для перемещенных лиц».

Ограда уходила вдаль на несколько миль. Перед Марджери был настоящий город из выгоревших на солнце ниссеновских бараков, крытых рифленым железом и похожих на огромные консервные банки, разрезанные пополам. Над бараками дрожало жаркое марево. Охранник в воротах остановил Марджери и выразил желание посмотреть ее документы; она показала их и спросила, нет ли здесь женщины по имени Инид Притти. Охранник справился по книге записей, но такой особы в списках не обнаружил. И тогда, буквально хватаясь за соломинку, Марджери на всякий случай осведомилась, нет ли среди недавно прибывших мистера и миссис Тейлор. Этих людей охранник сразу нашел и подсказал Марджери, куда нужно идти: по главной дороге до четвертого поворота, затем сперва налево, а потом направо.

И она, хромая, побрела в указанном направлении, стараясь максимально использовать небольшие кусочки тени. В воздухе пахло тушеным мясом, и этот запах напомнил ей, что она давно уже ничего не ела и страшно голодна. А потому она старалась даже не смотреть на цветущие персики и нектарины, а также на апельсиновые и лимонные деревья, на ветках которых качались самые настоящие плоды, и отворачивалась, предпочитая любоваться старыми канистрами из-под бензина, ржавыми деталями разнообразных сломанных механизмов и веревками с выстиранным бельем, словно застывшим в знойном воздухе. Кое-где люди поливали стены своих хижин из шланга, надеясь хоть немного их охладить. Но многие просто сидели на крыльце, обмахиваясь чем попало и не в силах сдвинуться с места. Марджери смотрела на них и все пыталась понять, зачем она-то сюда приехала.

Затем перед ней в дрожащем мареве возникла некая неясная фигура, в которой при ближайшем рассмотрении Марджери узнала Инид.

Понятие расстояния несколько иллюзорно. Мы порой специально отдаляемся друг от друга, чтобы лучше друг друга рассмотреть и понять. Марджери не видела Инид всего около полутора суток, однако теперь с трудом ее узнавала. Если бы не ярко-желтые волосы и клацанье каблучков босоножек с помпонами, Марджери точно прошла бы мимо. Инид двигалась, как дряхлая старуха. И за ней тащилась целая стая тощих бродячих собак – довольно-таки опасный знак, хотя ей, похоже, это было безразлично. Она вообще словно пребывала в каком-то полусне.

Представляя себе встречу с Инид, Марджери даже в голову не пришло, какую боль это может ей причинить. И она была совершенно уверена, что знает, как ей поступить. Но оказалось, что ничего она не знает. Она остановилась, ошеломленная жалким видом Инид, и стала ждать, чтобы та сама повернулась и увидела ее. Однако Инид и не думала к ней поворачиваться, а продолжала куда-то тащиться черепашьим шагом, и Марджери решила потихоньку последовать за ней. Свернув налево и по-прежнему сопровождаемая собаками, Инид остановилась возле одного из бараков, бросила через плечо испуганный взгляд и скользнула внутрь.

Марджери решила подождать снаружи. Вместе с собаками. Ждали они долго. Солнце пекло все сильней. Марджери немного посидела. Потом прошлась туда-сюда. Ненадолго вдоль противоположной стороны улицы появилась полоска тени, и собаки, сопя, как паровозы, тут же отползли туда. Марджери, чувствуя себя наполовину сваренной, понимала: если она останется на этом пекле, то либо потеряет сознание, либо попросту воспламенится. Оставалось одно – вежливо постучаться. Но дверь хижины, в которую нырнула Инид, оказалась всего лишь куском брезента, и попытка постучаться привела к тому, что со словами «добрый день» Марджери попросту ввалилась внутрь.

Если бы она знала, что там вечеринка, она бы хоть волосы причесала! И проверила, насколько грязная у нее обувь.

– Господи, что за вонь? – услышала она вместо приветствия.

И ей показалось, что на нее направлена сотня прожекторов. Она так и застыла посреди ниссеновского барака, изнутри обшитого фанерой и раскаленного, как духовка, успев разглядеть несколько раскладушек и с десяток людей, которые смотрели на нее, разинув рот. Ни на одном из них не было ни металлического шлема, ни праздничного пурпурного платья. А ужасная вонь, оказывается, исходила от самой Марджери – жуткая смесь запаха пота и собачьего дерьма, в которое она неосторожно ступила. Отвратительная лепешка прилипла к рифленой подошве ее ботинка, и, чтобы это понять, ей даже на ноги не нужно было смотреть.

– Мардж? – Инид смотрела на Марджери, открыв от изумления рот.

– И кто же такая Мардж? – спросил один из новых друзей Инид.

А Марджери ничего не видела перед собой, кроме лица Инид, которое, несмотря на обильный макияж, показалось ей грязным и почему-то плоским.

– Инид, мне нужно поговорить с вами наедине, – сказала она, но Тейлор, протолкнувшись вперед, встал между ними и, ужасно потея, с важностью заявил:

– Все, что вам нужно сказать ей, вы можете сказать мне. – При каждом слове он ударял одной рукой, сжатой в кулак, в ладонь другой руки, и Марджери, слушая эти влажные шлепки, вдруг подумала: а ведь этот человек мне не просто неприятен – я его ненавижу! Напряжение разрядила какая-то женщина из задних рядов, которая со смехом спросила, удалось ли Марджери уже выследить хотя бы одного льва.

– Что, простите? – сказала Марджери. Прозвучало это довольно глупо. Сама Марджери никогда обычно на заданный вопрос так не отвечала. Но сейчас почему-то позаимствовала у Инид одну из ее излюбленных фразочек и сразу почувствовала себя так, словно ухватилась за спасительный поручень.

– Мардж, что вы тут делаете? – спросила Инид.

– Ты разве не слышала? Она ищет львов! – пропищала из дальнего угла та же противная особа.

Марджери поняла, что выбора у нее нет. Ну что ж, придется о личных, почти интимных вещах говорить в присутствии всех этих людей.

– Инид, – сказала она. – Я должна перед вами извиниться. Я вела себя отвратительно. Я подвела вас и ничем не сумела вам помочь. Но только мне никогда не найти этого жука, если вы со мной не поедете.

– Так она, оказывается, жука ищет? – заржала ехидная особа. – Где это вы, леди, своего жука потеряли?

– Ей-богу, правда! – со смехом воскликнул Тейлор. – Эта придурочная какого-то особенного золотого жука найти рассчитывает!

Никакие страдания, выпавшие на долю Марджери, не могли сравниться с тем ужасным издевательским смехом, которым ее сейчас наградили эти люди. Она чувствовала, что превратилась в какой-то мокрый, вонючий комок ярости и стыда, и в этом позоре ей некого винить, кроме себя самой. Из всех присутствующих не смеялась над ней только Инид; она стояла, низко опустив голову, и молчала.

– Вам лучше уйти, мисс Бенсон, – сказал Тейлор. – Проводи-ка ее до ворот, Инид. Да не вздумай задерживаться! Сразу же возвращайся!

Инид шагнула к выходу из барака и отодвинула брезентовую занавеску, заменявшую дверь. В комнату тут же проникла полоска горячего белого света.

– Идемте, Мардж. Здесь не место для такой леди, как вы.

На улице Инид сразу же, подобрав какой-то осколок стекла, принялась отскребать собачье дерьмо с ботинка Марджери, и Марджери, беспомощно балансируя на одной ноге, ждала, пока Инид закончит и скажет ей, что передумала – в этом Марджери теперь, когда они остались одни, была почему-то уверена. Но Инид, продолжая орудовать осколком стекла, заговорила о том, каких чудесных людей она встретила в этом лагере. Была вторая половина дня, но солнце, увы, не проявляло ни малейшего намерения склоняться к западу. На небосклоне виднелось лишь одно крошечное облачко, выглядевшее там совершенно потерянным, точно брошенный ребенок.

– Ну, спасибо, что зашли! – светским тоном сказала Инид, когда они наконец двинулись к воротам. В ее устах это прозвучало так, словно она не обитательница лагеря для мигрантов, а хозяйка богатого дома, прощающаяся с гостями после вечеринки с коктейлями.

– Инид. Я прекрасно все понимаю. Я странная, нелепая – уж это-то я знаю отлично…