Текст книги "Обращаться с осторожностью. Искренние признания патронажной сестры"

Новая попытка ограбления случилась через несколько недель. Я была дома и услышала шум, подумала, что вернулись «ребята» внизу, – хлопнула дверь, застучали шаги и раздался какой-то грохот. Ничего необычного. Я отнесла это на пару лишних коктейлей в баре. Не тут-то было. Ограбление. Снова.

Развалившись на диване, я продолжала в блаженном неведении наслаждаться черно-белой версией «Дуракам везет»[20]20
  «Дуракам везет» – британский ситком, придуманный и снятый Джоном Салливаном. Впервые был показан на канале BBC One с 1981 по 1991 годы.


[Закрыть], пока воры выносили через взломанное окно в ванной звуковую систему. Ох уж эти прелести жизни на расстоянии плевка от Бедфорд Хилл в Бэллхэме в 1985 году. Наверное, сейчас это очень престижный район. На каждом углу магазины деликатесов и кафе. Вершиной нашей роскошной жизни был поход в McDonald’s или филиал Cullen’s, куда мы отправлялись за «шикарным» сыром (то есть не в нарезке в вакуумной упаковке) или свежемолотым кофе.

Когда я работала в родильном отделении больницы св. Формы, в случае благополучных родов нам привозили ящик шампанского. Не каждый раз, конечно, но многие пациентки были родом из состоятельных семей брокеров, банкиров и тому подобных. Доставалось по бутылке каждому, и мы брали их домой, чтобы запить неизменный китайский ужин навынос, потому что, когда домой возвращаешься в 10:30 (если тебе повезло), вряд ли от тебя следует ожидать кулинарных изысков. После второй смены, с 13:00 до 23:00, я ехала домой на метро с пересадкой на Ватерлоо в надежде, что прибывающий поезд доставит меня сразу в Бэллхэм, не убивая равнодушной надписью: «Идет в депо».

Если на следующий день я выходила в первую смену, это означало неспокойный сон с ранним подъемом, возвращение домой на общественном транспорте к 23:45 и предстоящей побудкой в 6:00. После чего едва хватало времени кое-как сполоснуться в ледяной ванной, натянуть форменную одежду и сломя голову добежать до остановки 88-го автобуса, чтобы снова вернуться в стены св. Фомы.

Запомнились бесконечные часы ночных дежурств, которые я коротала в сестринской комнате у св. Формы напротив дивно освещенного чудесного Вестминстерского дворца. Я кормила младенцев-искусственников под навязчивое гудение The Birdy Song с круизных теплоходов на Темзе. Это и еще Wherever I Lay My Hat[21]21
  Попсовые хиты 1980-х.


[Закрыть].

Мы должны были спрашивать у пациенток, принести ли младенца на ночь или оставить его в общей палате, чтобы мамы отдохнули, пока мы позаботимся о детках. Не удивительно, что общая палата, как правило, была полна под завязку. В наше время приоритеты изменились, и это правильно, поскольку мы имеем представление о важности раннего кормления грудью и общения с ребенком, нуждающимся в прикосновениях и ласке. Однако в 1980-е установки были другие, и вполне логично, что большинство мамочек предпочитало спокойный сон.

И вот мы частенько сидели, любуясь на этих сладких крошек, представляя, кем и чем они станут. Некоторые были уморительно серьезными даже в этом возрасте, и после глубокомысленного обсуждения мы определяли их будущей профессией политику. У других отмечался тот отвлеченный вид и отрешенность, которые, по нашим представлениям, определяли будущих поэтов. Нам было приятно также квалифицировать своих подопечных как «очень сообразительных», маленьких академиков и философов. Это тешило наше самолюбие – представлять их взрослыми состоявшими людьми. С модными прическами и заметными характерами. И представьте себе, попадались и такие, чей характер был виден даже в первые дни их жизни! Сейчас-то они уже наверняка все взрослые. А как вы думаете? Прошло уже, хм-хм, 35 лет! Хотела бы я знать, сбылись ли наши тогдашние предсказания.

Мы могли состряпать мягкий бюстгальтер для мамочек с болезненными опухшими сосками при помощи куска простыни и безопасных булавок. Та-дам! И вот уже готова подвеска для истерзанной груди, обеспечивавшая неподвижность и «покой». Еще у нас были теплые пеленки, тонкие пеленки и сцеживание молока вручную. Если у кого-то случался «избыток» молока, его следовало сдавать в «банк» для недоношенных новорожденных. За время пребывания в родильном отделении мы должны были научить родителей готовить искусственный прикорм и стерилизовать бутылочки. Мы показывали им, как правильно пеленать и купать их малышей.

Обычной практикой было оставаться до самого конца родов, даже если кончилась твоя смена. Потом в наши обязанности входило сделать записи и заполнить все формуляры – официальные документы, свидетельствующие о том, как проходили роды. Часто именно мы показывали молодым врачам небольшие хитрости профессии, а потом спорили между собой (только с теми, кто был равен тебе по чину, и никогда с вышестоящими!), чья очередь наводить чистоту в палате № 3 после выписки миссис Такой-то.

– Между прочим, мы вам не горничные, – слышалось тогда.

* * *

После того как Дж. успешно сдал экзамены на А-уровень по математике, физике и химии, мы переехали в Барнстапл. Дж. приняли в политехнический институт в бакалавриат: он собирался стать специалистом по компьютерам. Шел 1985 год, и нам уже было ясно, что будущее за этим направлением. Он определенно обладал способностями и целеустремленностью, однако, пока не был достигнут А-уровень, мечтать об учебе на инженера было бесполезно. Тем временем и я успела приобрести определенный профессиональный статус, так что Барнстапл вполне мог сдать нашей базой. А еще мы собирались пожениться. Дж. решил сделать меня приличной дамой.

На свадьбу в августе 1985 года меня отпустили с работы на целый уикенд. Причем начальница разозлилась, что я на собеседовании не предупредила ее о том, что собираюсь замуж. Можно подумать, я тогда планировала такое! Так что у меня не было шансов прижиться в родильном отделении. Мы с Дж. хоть и могли спать в одной кровати, вот только не в одно время. Мне поставили три месяца непрерывных ночных дежурств! Конечно, исключительно с благой целью помочь в профессиональном росте. Дж. получил свою стипендию и теперь каждый день ездил 120 миль в Плимут туда и обратно, где учился в политехническом институте.

Большинство акушерок были опытными и достаточно пожилыми дамами, приближавшимися к пенсионному возрасту. Одна из них, как я узнала, принимала и меня, спасибо ей большое. Мисс А. чем-то напоминала мне секиру: полная благих намерений, незамужняя и преданная работе, как многие из ее поколения. Пожалуй, кое-то назвал бы ее «устрашающей». Она то и дело тиранила меня по утрам, когда я с похмелья путала, кто из пациенток кормит грудью, а кто из бутылочки. Усталая и замученная, к концу своего трехмесячного ночного бдения я надеялась хотя бы на толику снисхождения. Черта с два. Ее непримиримость не предусматривала никакой сентиментальности, любая из нас могла получить трепку, если только она считала, что кто-то напортачил. Ты уже понимала, что влипла, при виде того, как сползают на кончик носа очки без оправы, а поверх них в тебя вонзается стальной взор, пробирающий до самых печенок.

– Понятно, – звучало нарочито монотонным голосом (значит все, тебе конец).

Мы все очень любили ее, несмотря на эту колючесть: она имела удивительное чувство юмора, хотя по большей части оно оставалось под спудом. После первого знакомства она обращалась к нам по названию больницы, где мы проходили обучение. Однажды утром после особо изнурительной ночной смены мисс А. улыбнулась и объявила:

– А ты молодец, Барт.

И это действительно была великая похвала.

Мне часто кажется, что для акушерок следует придумать какие-то особенные определения. «Чудотворение» акушерок, как в «чудотворце», или «запеленг» акушерок от «завернуть» или «пеленать».

Были дети, названные в нашу честь, были дети «в сорочке», завернутые в послед, были семейства хиппи, желавшие присутствовать на родах в полном составе, что никогда не приветствовалось во времена ограничений «не более одного человека», царивших в родильных отделениях в 1985 году. Мне пришлось тайком проводить по одному из членов семейства, особенно упорно рвавшихся собраться всем вместе на родах (там были представители старшего поколения, парочка подростков и ребенок дошкольного возраста, который вел себя на удивление достойно). Но в итоге я снова получила знатную головомойку за то, что впустила в палату целую толпу, которую застукал кто-то из начальства, явившийся с неожиданным обходом. Ну и что, в конце концов, это же семейное дело. И они были довольны, что роды прошли благополучно. А все остальное не важно.

Однако мне уже было ясно, что работа в родильном отделении в Барнстапле – лишь временная. Я была готова к переменам и решила учиться на патронажную медсестру, но до начала курсов оставалось еще несколько месяцев. Я нашла себе место работы в Плимутском политехническом и тогда же познакомилась со своим начальником, руководившим Управлением здравоохранения Плимута. Жалованье там полагалось 8000 фунтов стерлингов в год на время учебы, такое же, как у акушерки, но после получения диплома патронажной сестры оно увеличивалось до стартовой суммы 10 500 фунтов (и это было больше, чем у штатной медсестры в стационаре).

Моя карьера имела самые радужные перспективы!

Снова студенты

Мы переехали в Плимут в январе 1986 года, когда у меня началось обучение на патронажную медсестру. Я устроилась на временную работу по уходу за престарелыми и была этому чрезвычайно рада. Это было хорошей передышкой после ежедневного стресса рождений и к тому же ненадолго. И переезд, и работа с престарелыми были полностью практическим решением, поскольку в обозримом будущем наша жизнь была связана с Плимутом. Жизнь определенно стала проще (и дешевле), поскольку избавляла Дж. от ежедневной поездки в институт.

Мы снимали муниципальную квартиру на четвертом этаже. На этот раз я во всеоружии переспорила чиновников насчет своей связи с данной местностью. Я работала штатной медсестрой в больнице Mount Gould, а Дж. учился на дневном отделении Плимутского политехнического. Но и на этот раз крендель в муниципалитете заявил, что мы не имеем права на жилплощадь. И что не так с этими людьми? Сначала они заявляют, что тебе нужно иметь работу, потом «ну, вообще-то одной работы мало». Я не сдавалась, спорила и приводила свои аргументы и в конце концов потребовала вызвать его начальника. Тот договорился с нами, что явится с визитом к нам в Барнстапль, чтобы удостовериться, что мы реально владеем этой жилплощадью, можем сдавать ее в аренду, и обсудить наш переезд в Плимут. Он действительно приехал, весь такой солидный и серьезный. После чего мы получили квартиру в доме 78 на Касл-стрит, в квартале Барбикен, наняли грузовик и перевезли вещи.

Работа сиделки в Mount Gould свела меня с Фредом и Кларой. Они были женаты уже полвека. Клара работала учительницей в младших классах, но теперь страдала болезнью Альцгеймера. Преданный Фред приходил по два раза в день, в безукоризненном воротничке и при галстуке, начинал трогательно хлопотать над своей женушкой, получая в ответ от Клары столь непристойные выкрики, что мы все только диву давались, как он это терпит. «Ты, грязный выродок!», «Ослиная задница!», «Возьми сам с гребаной полки!» Все это лилось бесконечно, как самая обычная речь (а не жаргон какой-нибудь деревенщины с дальнего острова).

Фреду доставляло удовольствие рассказывать нам, какой чудесной – воплощенной честностью – была когда-то его Клара. Иногда, совсем редко, он все же смущался очередным ругательством, однако никто не сомневался, что его любовь преодолеет эту неловкость, ведь он пропадет без ее общества и привычных хлопот вокруг возлюбленной Клары. Он осторожно мыл ее, переодевал, кормил любимым лакомствами, причесывал. А она, как птенец, открывала рот в ожидании полной ложки, которую жадно проглатывала, пока он заботливо вытирал ей губы, что-то ласково приговаривая. Он правда был превосходными примером преданности и заботы.

Были и другие пациенты, периодически выкрикивавшие одни и те же нелепые фразы: «А ну, сука, дай мне сыру!»

Многие уже не могли позаботиться о себе, их нужно было одевать, кормить и выводить в туалет, а кое-кого и переворачивать, чтобы не было пролежней. Были и такие, кто постепенно ускользал в темный мир навеянного морфием бреда – предшественника полного ухода. Светлой стороной моей работы были летние автобусные экскурсии в Корнуолл с посещением кафе-мороженого, а еще (и это самое прекрасное!) никаких ночных смен! Ура!

Барбикен был симпатичным районом Плимута, и снова мы жили возле воды. Мы оказались соседями с Робертом Ленкиевитцем, местным художником, автором фресок на знаменитом кладбище в Барбикене. И в гавани, и вокруг нее было множество всяких забегаловок, полных рыбаков, строителей, попрошаек, выпивох (в основном студентов) и, конечно, ночных бабочек, совсем как на полотнах Берил Кук[22]22
  Берил Кук была британской художницей, известной своими оригинальными и узнаваемыми картинами.


[Закрыть]. Мы постоянно ощущали ее присутствие. Она частенько заглядывала в местные пабы, где черпала вдохновение для своих ярких наивных изображений стриптизерш или приличных дам в такси или за обедом в основном (и я сознательно использую это слово).

Тележка капитана Джаспера на набережной была авангардом уличного питания. Здесь можно было по дешевке купить хороший чай в чистой кружке – ложка была прикована на цепочку, чтобы не украли – и бутерброд с «чудесной макрелькой». За квартиру мы платили наличными, каждую среду являясь в муниципалитет с книжкой квитанций.

Я приступила к обучению на патронажную медсестру в Плимутском политехническом в сентябре 1986 года, курсы длились один год. Мы изучали методы и практику патронажного обслуживания населения, социологию, социальную политику и психологию, общественные аспекты охраны здоровья и эпидемиологии. Это далеко не весь список дисциплин. Один день в неделю мы должны были отработать на «альтернативном» месте: мое находилось в Лейтоне, на восточной окраине Лондона. Там жила моя подруга Сью, любезно представлявшая мне приют. Она тоже была патронажной сестрой. Сью поражала меня своей отзывчивостью и этическим подходом к работе. Именно она внушила мне мысль вернуться в Лондон, чтобы продолжить карьеру.

Но прежде предстояла череда изнурительных экзаменов, лекций, семинаров, ролевых занятий и много чего другого, прежде чем я получила диплом. Основные дисциплины мы слушали вместе со студентками, учившимися на медсестер. Мы делали курсовые работы по холистическому подходу к семье, которую опекали, включавшему всю семейную историю от дальних предков, рождений, детских болезней, развития, особенностей вскармливания, образа жизни, состояния матери после родов, доступных ресурсов и многого другого.

История патронажных сестер восходит к далекому 1862 году, когда в Сэлфорде первые наши коллеги встали на борьбу с нищетой и ее разрушительным воздействием на здоровье, смертность и выживаемость. Они начали учить матерей преимуществам кормления грудью, вакцинации, приготовления дешевой и здоровой пищи, основам гигиены, детской психологии – всему тому, что помогает матери обрести порядок в хаосе воспитания детей. Охрана здоровья, чистая вода и санитария – вот те основы, на которых с XIX века возводилось здание здоровья нации. Но патронажные сестры всегда оставались на переднем крае этой невидимой войны, задолго до того, как (во многом именно благодаря нам) возникла нынешняя НСЗ и сама концепция социально направленного государства.

На протяжении XX века наша служба из общественной и местной постепенно переходила под крыло НСЗ, пока в 1974 году не стала общенациональной заодно с другими отделами муниципальной медицины. Патронажных сестер стали привлекать к общей практике вместо работы на частную клинику, и к 2000-м годам это превратилось в самый обычный способ обслуживания населения.

Мое первое назначение было в Плимсток-клиник, в деревне на юго-востоке от Плимута, но тут возникла проблема. Я должна была уметь водить, но не умела: еще ни одна женщина в нашей семье не поднималась до таких высот. Вот я и прикупила очень симпатичный велосипед с корзинкой для тетрадей, книг и ланча, на котором ездила каждый день 4 мили до места работы. Нужно было проскочить через вечную пробку на перекрестке Воксхолл-стрит и Эксетер-стрит, лавируя между машинами (конечно, ни о каком шлеме и речи не было!) через индустриальные кварталы Каттедона и дальше, по пологому склону до самого Плимстока. Обычно я приезжала раскрасневшаяся, с поплывшим макияжем и наспех приводила себя в порядок, прежде чем предстать перед Роуз, руководившей практикой, и пациентами. Так начался мой путь патронажной сестры – тот самый, по которому я иду уже 32 года.

Мы уже купили машину, и она лишь ждала, когда я буду готова на ней ездить, – бледно-желтый Triumph Herald. У него была прелестная ореховая приборная панель и маленький откидной козырек от солнца. У него не было показателя уровня топлива, зато при помощи переключателя в багажнике можно было запустить резервный бак, когда в основном кончался бензин.

Я наконец получила права после пятой попытки. Преподаватель в автошколе перестал интересоваться моими успехами после второй. Я попала в категорию безнадежно необучаемых. Каждый раз я забывала что-то новое, мучительно ломая голову над тем, что же упустила теперь. Хотя водить машину я могла, на экзаменах у меня неизбежно переклинивало мозги, и я проваливала испытание. Однажды экзаменатор едва успел перехватить руль, когда я рванула на кольцевой развязке, где на всех трех съездах стояли машины. Ну кто-то же должен был начать двигаться! Вот я и… Ох, черт. Пожалуй, это было неверным решением. Это была попытка номер два. Я уже и не припомню, где накосячила в номере первом. Наверное, везде.

На третий раз я пришла сдавать экзамен в форме медсестры. Пока я устраивалась на водительском сиденье, испуганный преподаватель заявил:

– Вы же не думаете, что сдадите экзамен, раз надели это?

– Что же мне теперь, все снять? – только и вылетело у меня.

Попытка номер четыре: я не смогла встать на парковке параллельно тротуару. Да что со мной такое? Конечно, я умею вставать параллельно! Вот только, судя по всему, не во время экзамена. Зато с пятого раза все прошло путем! Да! Я расцеловала экзаменатора и с триумфом вернулась в центр, где ждали тех, кто уехал на экзамен. Я вошла в двери с убитым видом, так что преподаватель уже не знал, куда девать глаза. И тут я громко сообщила о своем успехе. Он глубоко вздохнул и обнял меня:

– Слава богу! – пробормотал он. – А то я уже испугался, что тебе придется снижать проходной балл!

Мой старый ржавый Triumph Herald коллеги в шутку называли «винтажным авто». Почти все они рассекали на разных моделях форд мондео. Масляный насос подтекал, и на каблуках моих туфель постоянно чернели пятна.

Перед выпуском из Плимутского политехнического мы должны были защитить самостоятельную работу, обобщавшую практику и встречи с реальными семьями. Я любила учиться, впитывала знания как губка и, конечно, много читала. Я постигла искусство учения и отчетов еще в прежние годы и до сих пор умею эффективно пошелестеть бумагами, неприлично быстро составив вполне убедительное сочинение со ссылками на Гарвард. Если надо – за ночь до экзамена.

Как-то у нас вел семинар специалист по охране здоровья, вообразивший, что попал в цветник к «милым девочкам», слишком юным, чтобы сталкиваться с грубой реальностью. Понятия не имею, откуда он это взял, но мы очень быстро поставили его на место. Мы решили обратить все в ролевую игру и для начала вырядились в проституток, собираясь его шокировать. Я щеголяла в коротенькой юбчонке и с сигареткой, прилипшей к нижней губе, копируя всем известные комиксы: голодные младенцы, ненормативная лексика, алкоголь и курево, визиты в больницу под хорошим кайфом.

Одной из нас, Дейзи, с ее природной иронией особенно хорошо давалась роль «прямого мужика» – совершенно неподходящая для посещения клиентов, ведущих беспорядочный образ жизни. Так мы перебирали все доступные стереотипы, добиваясь наиболее комичного эффекта. Хорошо, что остальные преподаватели были не в курсе наших выкрутасов, представляю, чем бы это закончилось. А ведущий семинары честно признался в том, что обманулся нашим внешним видом. Он первый посмеялся над своими заблуждениями и моментально сменил курс, давая нам немало полезных сведений о профессии.

Однако перед самым экзаменом мне пришлось везти Дж. в травматологический пункт с повреждением коленного сустава, полученным во время футбольного матча. Его на плечах доставили домой двое друзей: он не мог наступить на ногу. На рентгене определили смещение коленной чашечки. Когда накладывали гипс, мне пришлось ускорить процесс фразой:

– Пожалуйста, поспешите. Мне через полчаса нужно играть проститутку.

Гипс наложили в рекордно короткое время, и мы отбыли. Дж. поместили на заднем сиденье желтого Triumph Herald с ногой в гипсе, практически упиравшейся в ветровое стекло. Ну, зато мне в глаза не светило солнце.

После завершающего периода практики в больнице Mutley Plain в Плимуте под присмотром Йэн – до сих пор в возрасте 86 лет она остается моим главным вдохновителем и подругой – я наконец получила квалификацию патронажной сестры. Однако и тогда я не сразу была назначена на работу. Мей напарнице Диане и мне сказали ждать, пока не появится место. Сколько это могло продлиться? У Дж. оставался последний год до выпуска, я была кормильцем семьи. Мы не могли обойтись без моего жалованья, да и машину требовалось на что-то содержать. Каждый месяц ее отвозили в гараж: там вечно что-то ломалось. Копились неоплаченные счета. Я как никогда нуждалась в деньгах хотя бы для того, чтобы завести исправный автомобиль.

По идее, нам с Дианой должно было быть проще найти работу в Плимуте, остальные могли легко сняться с места в погоне за лучшей долей, а значит, воспринимались как ненадежное вложение. Однако начальство прекрасно понимало, что мы так просто не уедем, а значит, будем ждать до последнего. Вот если бы еще знать, долго ли нам ждать, а тем временем мы запросто можем потерять свежеобретенные навыки и знания заодно с мотивацией. Йэн была в ярости. И не скрывала это от начальства.

Я получила место в Северном Девоне и начала работать через несколько недель. Это было великолепное ощущение: наконец-то заниматься тем, чему тебя учили, и приложить на практике полученные знания. Теперь я могла позволить себе пересесть в современный форд эскорт, на котором я рулила вокруг Барнстапла, постоянно укрепляя и расширяя навыки и опыт, необходимые для новой роли.

* * *

Я делала свои первые шаги в качестве патронажной сестры, когда одна из мамочек-подростков призналась мне, что нынешний бойфренд сует ее малыша головой в унитаз. Кайлу исполнилось 18 месяцев, и он был вполне милым малышом, только вот плохо спал. Еще он был весь покрыт синяками. Если синяки на коленках вполне объяснимы для ребенка, который только начал ходить, то синяки вокруг ушей и на плечах вызывали вопросы. Его мама Кристал сказала, что бойфренд довольно «груб» с сыном.

Справившись с шоком от такой искренности, я стала объяснять, что эту информацию необходимо донести до социального работника, и, возможно, с ее помощью мы добьемся пособия, на которое она сможет жить, защищая своего сына. В следующий раз мы явились с социальным работником, но – здесь всегда возникает большое «но» – Кристал уже наотрез отрицала все, в чем признавалась накануне. Я обижалась и недоумевала: «Как ей хватает совести вот так отнекиваться от всего, что было сказано два дня назад?»

После чего было еще множество встреч, телефонных звонков – никаких мобильников, конечно – совещаний и посещений на дому. Я по-прежнему опекала Кристал и Микки, однако отрицание жестокого обращения оставалось неизменным. Я не прекращала свои визиты и предложила другой способ поддержки семьи, с помощью социального работника помогла устроить Микки в детский сад и на консультацию к специалисту по задержке речи. Я догадалась, что Кристал порвала со своим бойфрендом, но где-то интуитивно понимала, что вокруг нее крутятся другие персонажи того же пошиба. Я переживала и находила поводы бывать у нее как можно чаще.

Прошло почти 2 года, и я успела переехать в другую часть страны, когда пришлось вернуться туда для дачи показаний в суде, потому что вскрылись новые факты жесткого обращения с другими ее детьми.

* * *

Хотя это довольно мрачный пример, мне относительно редко приходилось попадать в такую ситуацию. Продолжая работать, я налаживала контакты с местными семьями. Главным приоритетом для нас всегда было здоровье ребенка. А еще тогда было больше автономности и самостоятельности. Больше всего времени занимали посещения новорожденных, когда мы обсуждали вопросы кормления (грудью или из бутылочки), важность вакцинации и особенности сна. Потом следовали вопросы о настроении и психическом здоровье.

Также мы обследовали уровень развития малышей. Тогда, 30 лет назад, эти обследования носили строгий характер: в 8 и 18 месяцев, в 3 года и перед школой. Проводились проверки зрения в возрасте 8 месяцев, когда ребенок должен следить за движущейся точкой, уменьшающейся в размерах. Контроль зрения в 3 года был еще серьезнее: каждый глаз обследовали отдельно, прикрыв другой пиратской повязкой. Для этого мы использовали буквы или «формы». Ребенку давали бумагу с изображениями «форм», а мы вставали примерно в двух метрах от него с другим листом бумаги и спрашивали, есть ли у него на листке такие и такие «формы» и может ли он их показать. Одновременно это была проверка на сообразительность и уровень интеллекта: ребенок должен был продемонстрировать способность к сотрудничеству.

Для трехгодовалых малышей также предусматривалась проверка слуха с помощью так называемых мелких игрушек Маккормика, разложенных на столе. Я прикрывала рот рукой и просила ребенка дать мне ту или иную игрушку. Так он передавал мне одно за другим: «ключ», «дерево», «человечка», «овечку» и т. д. Мы проверяли оба уха, и я перемещалась с одного бока на другой, чтобы определить, прислушивается ли он предпочтительно одним ухом или оба работают нормально.

Мне нравились эти проверки трехгодовалых детей. Малыши всегда выполняли задания с охотой, расспрашивали меня, зачем я делаю то и это, и болтали обо всем на свете. Ты умеешь различать цвета, намотать нитку на катушку, нарисовать круг? Тогда для тестов мы пользовались карандашами, а теперь дети не всегда представляют себе, что такое карандаш: за них все делает компьютер. Мы показывали им изображения животных в книжке. И без конца разговаривали, общались. Бесподобно.

Потом я обсуждала с родителями их готовность к школе: приучены ли они к горшку, чтобы ходить весь день чистыми и сухими? В последние годы мы все чаще сталкиваемся в школе с детьми в подгузниках, не способными удержать в руке карандаш. Мы больше не проводим обследования трехлеток, достаточно лишь беглого взгляда в личное дело, где указаны возможные осложнения. Но если не проводить осмотр, откуда мы о них узнаем?

Когда я начинала свою работу патронажной сестры, имела возможность пользоваться приемной местного врача, в которой на каждого приглашенного на осмотр ребенка отводилось по полчаса. И родители свято соблюдали это расписание. Сейчас получить помещение практически невозможно, это удается лишь в исключительных случаях после долгих споров о том, чья очередь его занимать. И это еще не гарантия, что, явившись туда, ты не нарвешься на уже расположившуюся команду более пробивных коллег.

В 1988 году мы занимались не только детьми. Также на нас лежала ответственность и за здоровье пожилых подопечных. Хорошим примером таких визитов может быть история гражданина по фамилии Редверс. Это был выдающийся тип: он сидел в одних кальсонах в своем трейлере и робко интересовался, нельзя ли ему куда-то переселиться, а то в фургоне стало очень холодно, и даже туалет замерз и не работает. (Судя по всему, Диккенсовские страдания по туалету становились темой моей жизни.) Он пытался выжить при помощи медной грелки и дровяной печки. Держа перед нами речь, Редверс щеголял в засаленных длинных штанах, напяленных на голову для тепла и шика!

С самого начала нашей беседы стало понятно, что он воевал в Первой мировой и каким-то чудом выжил. Его старшему брату повезло меньше, что, безусловно, усугубляло его скорбь и растерянность. После множества телефонных звонков, небольшого торга, переписки и еще нескольких звонков я выбила для него муниципальное жилье, и мы вместе отправились инспектировать квартиру с центральным отоплением и всеми удобствами. Он успел постричься и причесаться и, по моим подозрениям, даже вставил себе зубы: их точно не было в нашу первую встречу, когда он пребывал в своей ипостаси больного на всю голову ветерана. Я усадила его на переднее сиденье, где он принялся вертеться на месте, демонстрируя признаки нараставшей паники. Но мы доехали достаточно быстро, и менеджер очень учтиво сообщил, что если квартира его устраивает, то он может переезжать.

Однако тут же стало ясно, что Редверса она не по душе. Он принялся мяться, бубнить что-то себе под нос и наконец выдал, что должен еще подумать, после чего мы отбыли, так и не достигнув согласия. По пути к стоянке трейлеров он сообщил, что вообще-то не хочет обзаводиться соседями, чтобы он не лезли в его дела. Что за бред? У него и так было полно соседей. А он, не желая выглядеть неблагодарным, наконец-то признался, что из-за одиночества больше нуждается не в жилье, а в регулярных визитах ради возможности с кем-то поговорить.

И когда столь грандиозная перемена в жизни стала реальностью, он окончательно понял, что не желает никуда переезжать. Пришлось отвезти его обратно на стоянку для трейлеров и оставить наедине со своими проблемами, а самой сообщить о том, что мой подопечный отказывается от предложенного ему жилья. До тех пор, пока у меня была такая возможность, я старалась навещать его время от времени. Иногда мы устраивали пирушки на колесах – чрезвычайно популярное тогда мероприятие, – и Редверс с удовольствием в них участвовал. А под конец он почти все время спал или читал книги.

Примерно год спустя до меня дошли известия, что Редверса видела одна из наших дам, занимавшихся пирушками на колесах, и он показался ей настолько плохим, что она вызвала врача. Доктор явился незамедлительно и обнаружил Редверса, уткнувшегося лицом в блюдо с картофельной запеканкой и тушеными овощами. Пар от горячего картофеля оседал серебристыми каплями на бледно-сером лице. Заботливая дама из социальной службы тревожилась не зря. Ему действительно было плохо. Бедный, милый Редверс скончался. Он был таким очаровательным. RIP[23]23
  Requiescat in pace – латинская фраза, часто встречается в виде аббревиатуры «RIP» или «R.I.P.» на надгробиях, в извещениях о смерти, а также при упоминании о недавно умерших. Распространена в странах западной христианской культуры.


[Закрыть].

Одним из запоминающихся визитов было мое посещение парочки, жившей в коттедже на берегу. Они были женаты уже не один год, только вот дети почему-то «не получались». Врач определил, что они не знают, как делать детей, и в мою обязанность входило сделать так, чтобы они это узнали! Сейчас такое вообще не укладывается в голове: чтобы взрослые люди не имели представления о сексе, однако при отсутствии Интернета и тех, кто готов дать необходимый совет, это оказалось возможным. Необычно, конечно, но возможно.