Текст книги "Вес чернил"

Глава девятая

Лондон

4 ноября 2000 года

Аарон обещал, что не будет делать этого, но все же сделал. Он стал у высокого окна, и его плечо уперлось в нижние стекла. Снаружи седым пеплом вздымались снежные хлопья.

Развернув свой ноутбук так, чтобы Хелен Уотт не могла видеть экран, он проверил перевод двух португальских слов в онлайнсправочнике, потом отключил звук на компьютере и открыл электронную почту. Одним из свежих сообщений было письмо от Марисы, озаглавленное «Профессор».

Профессор Леви!

Благодарю вас за лекцию, мне так не хватало трехчасовых семинаров в колледже.

Но если серьезно, то я рада, что ты такой напыщенный сукин сын. Я узнала кое-что новое, причем куда больше, чем вынесла из других дискуссий за последнее время. Я застряла тут по программе «Ульпан»[12]12
  «Ульпан», или «Ульпан-кибуц», – учебное учреждение или школа для изучения иврита. Программа «Ульпан-кибуц» направлена на изучение иврита методом погружения в языковую среду для молодых людей (одиночек и семейных пар без детей) в возрасте от 18 до 30 лет.


[Закрыть] в компании двух травокуров и праворадикального фанатика. И с этими людьми мне приходится делить комнату! Поэтому я почти не общаюсь с нормальными израильтянами, и единственное, что меня еще спасает, – «Ульпан» постоянно надирает мне задницу. Ведь для чего меня занесло сюда: я хочу научиться бегло говорить на иврите, пусть даже ценой собственного рассудка. А так жизнь в кибуце довольно монотонна для городской девушки. Конечно, ветерок в вечернем саду – это прекрасно, но запах коровника убивает все очарование. Есть тут у нас методист, который искренне считает, что иностранные студенты – отличная возможность для него поиграть в сержанта-инструктора. То ему не нравится, что нас не было на занятии, то он целых пять минут читает мне рацею, что вместо того, чтобы убирать камни с поля, я курю сигарету. Он считал меня эдакой американской рохлей и был несколько поражен, когда, обругав меня по-венгерски, получил в ответ то же самое. Бедняга, откуда ж ему знать, что бабушка научила меня выражениям вроде «завальцуй себе яйца»? Никто ничего не понял, а он рассмеялся и сегодня утром угостил меня сигаретой и сказал, что я точно преуспею в этой стране.

Работа преподавателя ESL[13]13
  ESL (English as a Second Language) – программа обучения английскому языку как иностранному в странах, где он является государственным или на нем говорит большинство населения.


[Закрыть], что я нашла в Тель-Авиве, начнется лишь к весне, так что мне остается только изучать тесты по грамматике, да и полевые работы никто не отменял. А это совсем другое дело, не то что у вас, профессоров.

Держи, пожалуйста, меня в курсе твоих дел. Что там с найденными бумагами? Как твоя Снежная Королева? Надеюсь, в этих текстах будет достаточно сюрпризов, чтобы утереть ей нос. И достаточно, чтобы порадовать Аарона Леви. И это хорошо.

Мариса

Черные остриженные волосы. Длинные линии мышц на спине. Единственный день, когда они были вдвоем.

Каждый понедельник и среду во второй половине дня она сидела напротив него. Стояла промозглая весенняя лондонская погода. Четырнадцать недель продвинутого курса классического иврита – к этому Аарон относился чрезвычайно серьезно. Он стоял, прислонившись к стене, и, чуть приподняв руку, задавал вопросы об архаичных конструкциях глаголов. Профессор и двое аспирантов удовлетворенно кивали, а студенты выглядели совершенно обескураженными. Одну лишь Марису его реплики веселили, хотя Аарон не вполне понимал почему.

В середине семестра она как-то после занятий подошла к профессору Лудману. Аарон задержался на своем месте, чтобы послушать, о чем пойдет разговор. Насколько ему удалось понять, Мариса просила дать ей другое, более подходящее для нее задание. Она прилетела в Лондон из США всего на несколько месяцев, а потом собиралась перебраться в Израиль. На оценки, как заявила она Лудману, ей было наплевать, так как нынешнюю стипендию для обучения в Лондоне она получила еще до того, как решила ехать в Израиль. Так что теперь ей нужно перестроить свой курс обучения, так как ей нужен живой, современный иврит, а не архаика. Аарон, с трудом сдерживаясь от смеха, ждал, когда Лудман сухим голосом предложит ей поискать что-нибудь подходящее в интернете.

Но вместо этого профессор Анатолий Лудман, ученый средних лет, известный своей строгостью, по-отечески улыбнулся, как бы говоря, что ему понравилось мужество Марисы. А затем предложил ей взять у него материалы по современному ивриту на следующем занятии, что окончательно добило Аарона.

На следующий день Аарон вышел из аудитории вместе с Марисой.

– Ты едешь по студенческой программе? – спросил он, когда они свернули в коридор.

Она остановилась и довольно долго с веселой улыбкой разглядывала Аарона.

– В Израиль, я имею в виду, – приподнял бровь Аарон. – Ясно, что это будет не автобусный тур «Знакомство с Израилем».

Шутка явно не удалась – впрочем, и сам Аарон точно не понимал, в чем она должна была заключаться.

Мариса посмотрела на него своими серо-зелеными глазами и рассмеялась, показав, что прекрасно понимает, в чем тут шутка, хотя совсем не в том смысле, что подумал Аарон.

– Нет, – сказала она. – Это не автобусный тур.

После чего развернулась и ушла.

Той же весной, во время поминальной молитвы в память жертв холокоста он увидел ее среди студентов, что собрались у библиотеки. Аарон сделал вид, что не смотрит на нее… хотя как он мог не наблюдать за Марисой, которая стояла в окружении студентов? Даже неподвижная, словно статуя, она все равно излучала решимость. Слишком уж она выделялась среди молчаливых и благоговеющих однокурсников, напоминая ожидающий искры запал. Ее появление перед собравшимися, а тем более краткая беседа с ребятами из Еврейского общества совсем сбили Аарона с толку. Мариса совсем не была похожа на девушку, которая могла бы запросто общаться с этими энергичными и чересчур серьезными парнями. И только увидев ее на ступенях в окружении хмурых студенческих лидеров, со свечой в руке, произносящей имена своих родственников, Аарон вдруг понял, что Мариса – внучка тех людей, которые пережили Катастрофу. Он совсем упустил это из виду, возможно, потому, что Мариса не была похожа на тех, кого он встречал в своем колледже «Гилель» или же на мероприятиях в синагоге отца. Обычно это были очень скромные приличные девушки, носившие имена погибших двоюродных сестер и тетушек, чей прах был развеян по всей Европе; круглые отличницы, которые наизусть знали историю своей семьи, вплоть до малейших деталей. Аарон ничего против них не имел, но не имел и никакого желания с ними общаться.

Он смотрел не отрываясь, как Мариса зажгла свечу, а потом взглянула поверх голов собравшихся, словно хотела отдать дань уважения погибшим в полном одиночестве.

Как-то раз сентябрьским вечером, все еще придавленный безрадостным душным летом, Аарон вышел из библиотеки и сразу нырнул в здание художественной школы, намереваясь побаловать себя бесплатным ужином на приеме после лекции – своего рода аспирантская десятина от академии и пропитание на последующие несколько часов. Мысль о вечернем противостоянии с равнодушным Шекспиром вызвала спазм в животе. Он ухватился за перила и стал взбираться вверх по лестнице, смутно надеясь встретить Марису, которую уже дважды замечал в кафе с двумя студентами-искусствоведами. Но на лестничной клетке было пусто.

На площадке второго этажа он, как обычно, повернул налево и тут же резко остановился, скрипнув подошвами ботинок по линолеуму. Через полуоткрытую дверь класса рисования он увидел то, что сначала показалось ему обманом зрения. Тем не менее он подошел к двери и отворил ее полностью. Перед ним стояло изображение обнаженной Марисы. Ее персиково-белая кожа на фоне черной драпировки, все плоскости тела, маленькие твердые груди с сосками цвета меда, казалось, дышали самой жизнью. Фигура выглядела статичной, но из-под ее приподнятых бровей на него смотрел насмешливый взгляд, как бы говорящий: «Да, ты!»

За мольбертом виднелась раскладушка, на которой Мариса, вероятно, и позировала. Через подлокотник стоявшего рядом раскладного стула была перекинута бархатная драпировка.

От резкого запаха сохнущих красок у него закружилась голова. Аарон вдохнул этот запах во всю мощь легких.

Картина была подписана. Родни Келлер – Аарон знал этого талантливого аспиранта факультета изобразительных искусств. Прошлой весной состоялась выставка студентов-искусствоведов (еще одна возможность поесть на дармовщинку), и Аарон мог насладиться работами Родни. Большую часть составляли портреты – люди более яркие, чем в жизни, цвета резкие, контрастные, а взгляды такие пронзительные и прямые, что создавалось впечатление, будто модель смотрит прямо в объектив камеры. Аарон поймал себя на том, что невольно отступил назад… Однако эта картина была другой. Родни отринул свою манеру преувеличивать черты модели и изобразил Марису такой, какая она и была на самом деле, подчеркнув лишь прямолинейную откровенность ее красоты.

В ошеломлении и восторге Аарон стоял перед мольбертом, как вдруг его кольнула нехорошая мысль: а уж не спит ли Мариса с Родни? Или Родни гей? Во всяком случае, Аарон подозревал в нем гомосексуальные наклонности, хотя ручаться было трудно.

Он вышел из студии.

Месяц спустя Аарон встретил Марису после выступления одного израильского журналиста, прочитавшего лекцию на тему: «Наш взгляд: с точки зрения Израиля». Эта встреча была вовсе не случайной, так как Анатолий Лудман объявил об этой лекции еще в конце прошлого семестра, и Аарон видел, как Мариса тщательно записывает дату и время. Он даже слышал, как она сказала кому-то из одногруппников, что улетает в Израиль всего через несколько дней после этого.

Довольно-таки нудная лекция состоялась при почти пустом зале, и Аарону показалось, что Еврейское общество намеренно замалчивало ее, чтобы избежать протестов и скандала, которые бы непременно вызвали тезисы израильтянина. Однако даже эта небольшая аудитория буквально осадила журналиста вопросами и не отступала, пока в помещении не осталась лишь небольшая кучка особо заинтересованных и сам лектор. Отвлекшись, Аарон почувствовал рядом с собой Марису. И точно, она стояла неподалеку, отделенная от него сначала тремя, а потом двумя студентами. Наконец, после прозрачного намека дородного профессора (Аарон был знаком с ним по кафедре классических дисциплин), все потянулись к выходу, миновав одинокого протестующего, державшего в руках табличку «Сионисты = нацисты», и отправились в ближайший паб.

Аарон подождал, пока Мариса допьет вторую кружку. Он следил за ней на расстоянии, болтая с какой-то студенткой, имя которой даже не удосужился запомнить. И вот когда он подошел к ней, небрежно покачивая своим стаканом, Мариса ухмыльнулась ему прямо в лицо.

– А я все время наблюдала за тобой, – сказала она прежде, чем он успел поздороваться. – Ты не так прост, как кажется с первого взгляда!

Он удивленно улыбнулся в ответ на ее слова, и день вдруг сделался легким, почти невесомым.

– Да ты что? – Аарон облокотился на стойку и поднял свой стакан. – И что это значит?

– А это значит, что ты выглядишь как надутый индюк!

Аарон отхлебнул из кружки. От Марисы вовсю несло пивом.

– Так и что же ты разглядела?

– Я вижу, что в тебе есть нечто большее.

На мгновение ему показалось, что Мариса говорит совершенно серьезно.

Сквозь ее футболку проступали очертания грудей.

– И что же? – спросил он, с удовлетворением отметив, что голос его звучит одновременно вежливо и непринужденно.

Мариса подалась вперед и легонько пошлепала его по щеке:

– Рассказать тебе о тебе? Нет уж, избавь.

Аарон почувствовал, что краснеет, но быстро овладел собой:

– Тогда расскажи мне про Израиль. И не уходи на этот раз.

Мариса отпила из кружки, потом еще и, видимо смягчившись, объяснила, что собирается провести несколько месяцев в кибуце, чтобы пройти языковой интенсив, а заодно заняться волонтерской работой. Это поможет ей стать новым гражданином Израиля – ей надоела еврейская культура в Америке, да и сама Америка тоже, и, кстати, и от Англии она не в восторге. Все это она высказала Аарону даже с некоторым вызовом, который явно читался на ее лице.

– Я хочу быть с людьми, которые знают, что именно им дорого, и не боятся говорить об этом.

На этот раз Аарон постарался держать рот на замке. Он не стал доказывать ей, что и сам знает, что именно ему дорого. Просто не мог… Если бы он открыл рот, то, скорее всего, признался бы, что все, о чем он в данный момент думает, – не выставлять себя дураком больше, чем уже сделал; не видеть, как она – последний проблеск ее образа в его воспоминаниях – идет через двор к выходу мимо протестующего, который к тому времени уже упаковывал свой плакат… Он попросил ее: «Расскажи еще» – и сам испугался, что сморозил пошлость. И она стала говорить, а он слушал или, во всяком случае, пытался слушать. А Мариса сыпала колкими, провокационными вопросами, и Аарон отвечал ей крайне осторожно, словно его подключили к детектору лжи. Он как будто чувствовал, что излишняя развязность, вольность с его стороны может раз и навсегда положить конец общению.

Через час они были уже в ее комнате, и их тела сплетались на скомканных простынях.

Аарон уже не мог точно определить, что изменилось в мире. Он обвел взглядом ее тело, затем свое, и в его груди что-то кольнуло. Определенно, комната теперь выглядела совсем по-новому. Пол все еще был усеян разбросанными вещами, которые Мариса не успела рассовать по чемоданам. Свет, лившийся из оконца над кроватью, словно сливался с сиянием ее кожи, шелестом простыней и ярким миром, который заставлял учащенно колотиться сердце, и все превращалось в невыразимо драгоценную субстанцию из их тел, и слова, что приходили Аарону на ум, – «святое» и «священное» – относились к тем вещам и явлениям, в которые он сам не верил.

Литые икры Марисы лежали поверх голеней Аарона, сама она прислонилась спиной к стене, и Аарон не выдержал и признался:

– Знаешь, я видел твой портрет.

Мариса рассмеялась. Ее лицо было обращено к потолку, так что Аарон мог видеть ее лишь в профиль.

– Возбуждает? – спросила она. – Во всяком случае, люди так говорят.

Он не рискнул ответить и вместо слов загадочно улыбнулся. Мариса продолжала смотреть в потолок.

Люди… Их много?

– Родни – мужик, – произнесла Мариса.

Затем она зевнула, брыкнула ногами и, качнув своим подтянутым телом, спрыгнула с кровати и прошла в ванную.

Мужик. Аарон чуть не рассмеялся от нелепости такого выражения, которое в устах Марисы могло означать все что угодно. Интересно, а слово «люди» подразумевало под собой женщин? Возможно, что да, хотя тут все было возможно. Или же она имела в виду потерявших голову дурачков, вроде него самого… эти ребята, наверное, думали, что случилось бог весть что такое, что земля сдвинулась с места, а для Марисы такое было в порядке вещей – она явно не очень-то смущалась после того, что недавно произошло на этой освещенной золотистым светом смятой постели. Или же, быть может, она имела в виду тех, чьи диссертации мало чего стоили, у которых не спирало дыхание, когда они стояли перед ней обнаженными, – короче говоря, которые не испытывали неловкости (возможно ли такое?) в присутствии Марисы.

Она вернулась, неся два стакана с водой из-под крана.

Как так получалось, что ни в одном ее жесте не было ни малейшего намека на подчинение? Она, обнаженная, принесла ему воду после любовных утех, а просителем был все равно он, и только он.

Перед тем как Аарон ушел, Мариса поставила свой стакан на пол и взяла его пальцами за подбородок.

Он встретил ее взгляд, стараясь не моргнуть.

– Когда я в кого-нибудь влюбляюсь, – сказала Мариса, – то влюбляюсь до конца и немедленно.

В ее взгляде не было даже намека на нежность, но Марису не интересовали чувства Аарона. Она смотрела на него с прямотой человека, который производит какие-то внутренние, личные расчеты, на каковые он никоим образом не мог повлиять.

Аарон упорно не отводил от нее взгляда.

– Но вот в твоем случае я не уверена.

Мариса разжала пальцы, но продолжала смотреть ему в глаза.

– Есть в тебе что-то, и я не понимаю, что это такое.

Прошло несколько секунд. И тут выражение ее лица смягчилось, и Мариса одарила Аарона такой очаровательной улыбкой, что у того заныло в груди.

– А мне не нравится, когда я что-то не понимаю, – добавила Мариса.

И вот теперь он сидел за столом перед белеющим в неверном зимнем свете монитором. Аарон взглянул на тему письма – оказывается, Мариса написала его всего одиннадцать минут назад. По израильскому времени это был ранний вечер, и если поторопиться, то можно получить от нее ответ.

«Спасибо за ответ, – напечатал Аарон. – Мне приятно, что моя лекция пришлась тебе по душе…»

В его памяти вновь воскресли вкус пива, запахи слабоосвещенного бара, ощущение ее ладони на своей щеке. С поразительной точностью он вспомнил обрывки их тогдашнего разговора. Вот Мариса, засунув ноги в сандалиях за перекладину высокой барной табуретки, сидит перед ним, а он стоит рядом с пивом в руке. И тут внезапно что-то изменилось в окружающей действительности – нет, точно это было! Сейчас Аарон был уверен, что вспомнил тот момент. Это произошло как раз перед тем, как Мариса взяла его за руку и повлекла из паба к себе с комнату. Там был какой-то незаметный переход, что-то вроде истории про Марисиного братагея, которую она же сама и рассказала, а потом еще и смеялась… но теперь Аарону было не до того, чтобы вспоминать подробности, ибо стрела памяти уже унесла его далеко, причем туда, куда он и стремился. Отчего же он раньше не вспоминал о той части их разговора? Вот Мариса пренебрежительным тоном рассуждает об американских евреях, а Аарон интересуется, что ж такого она имеет против тех, к чьему племени принадлежит сама? Мариса посмотрела на него, нахмурив лоб, а потом, видимо, решила, что ему стоит дать шанс.

– Только без обид, – заговорщицки прошептала она.

Затем он почувствовал тепло ее руки на своем предплечье.

– Американские евреи наивны, – пояснила Мариса. – Им вовсе не нужна память, не нужна история – ведь это так неприятно! Они просто хотят, чтобы их любили. У них просто бзик на этом.

Она откинулась назад и убрала свою руку, оставив лишь воспоминание о прикосновении.

– Американские евреи слишком падки на внимание, – продолжала Мариса. – Им важно, чтобы их любили просто так.

Аарон было усмехнулся такой пьяной откровенности, но Мариса прищурила глаза, как будто не видела тут ничего смешного.

– Я говорю серьезно, – сказала она. – Пусть в Израиле я и прослыву левачкой, но зато буду общаться и спорить с людьми, которые живут в реальном мире, а не в стерильной пробирке!

Мариса была внучкой людей, которые пережили Катастрофу. И ее злые, исполненные ярости слова о памяти показались Аарону ключом к чему-то важному, к тому, что могло бы их объединить.

Он набрал фразу:

Я много думаю об этом. Если бы могли смотреть на действительность через призму истории, то и жили бы теперь по-другому. Правильно.

А…

Он щелкнул по клавише «Отправить». Чтобы Хелен не бухтела на него, Аарон сделал вид, будто просматривает варианты перевода португальских архаизмов, искоса посматривая на экран.

Прошло три, четыре, пять минут.

Наконец экран моргнул. Ответ от Марисы. Аарон открыл письмо. Всего одна строка.

Если бы я смотрела на мир через призму истории, то вряд ли бы захотела жить.

Хелен Уотт что-то сказала Аарону, но тот, вскинув взгляд от монитора, ничего не понял.

– В третий раз повторяю: Алеф – женщина.

Голос Хелен едва слышно звенел от сдерживаемого гнева.

Аарон выпучил глаза.

– Наверное, вы просто не понимаете, насколько важен и интересен этот факт.

– Понимаю, – не сказал, а как-то странно пискнул Аарон.

Хелен покачала головой:

– Девушки в те времена не имели возможности получить такое образование, чтобы стать писцом. Должно быть, она оказалась в довольно необычной ситуации…

– И вы можете это доказать?

Хелен поджала губы и указала на подпись.

Аарон натянул на пальцы осточертевшие перчатки и придвинул к себе рукопись. Прочитав, он осторожно передал ее обратно.

– Да, любопытно.

Он понимал, что не стоит так резко реагировать на слова Хелен, но в тот момент ему было все равно.

– Вполне возможно, ее выдали замуж через неделю. Из Амстердама, как и было обещано, прислали какого-нибудь юношу, чтобы тот мог записывать за раввином. Я сомневаюсь, что мы сможем тут что-нибудь выяснить.

Хелен скривилась, но ничего не ответила.

Аарон снова уткнулся в свой компьютер. В его мозгу вихрем проносились доводы, извинения и оправдания. Ему не терпелось открыть электронную почту и объясниться с Марисой. Но вместо этого он открыл файл, над которым должен был работать. Да, надо заняться делом. А уж потом, когда приведет мысли в порядок, можно будет придумать ответ Марисе.

Ругая последними словами проклятые перчатки, Аарон порылся в стопке бумаг и извлек оттуда лист с проповедью Га-Коэна Мендеса. Орфография, даже для семнадцатого века, хромала на обе ноги – скорее всего, писец был либо необразован, либо нетвердо владел английским языком. «Пользуйся словарем, Алеф», – пробормотал Аарон, хотя и сам понимал, что хочет слишком многого – в те времена словари были большой редкостью. Механически он стал сравнивать английскую версию текста с уже переведенной португальской. Работа продвигалась довольно медленно, и все это время Аарон корил себя за то, что отправил письмо Марисе, не подумав. А что, если она обидится? Тогда все, испытание не пройдено.

«Ну вот, Мариса, – думал он, – теперь все мое внимание сосредоточено только на тебе. А этого не удавалось достигнуть пока что ни одной женщине».

«Не такая уж и большая честь», – сказал сам себе Аарон.

Он взял себя в руки и дочитал документ до конца. Португальская и английская версии, в общем, совпадали по смыслу, хотя тот английский, на котором писал Алеф, выглядел поистине чудовищно: «Но вместо того, чтобы трудиться упорно и смиренно в наши дни…»

Сидевшая рядом с ним Хелен, казалось, была поглощена работой.

– Схожу в магазин, поесть что-нибудь возьму, – сказал ей Аарон.

Та, не отвлекаясь от бумаг, кивнула.

– Вам что-нибудь принести?

Предложение мира. Это было в порядке вещей: у аспирантов было принято ухаживать за своими профессорами, хотя Аарон обычно воздерживался от проявления подобных чувств.

Хелен отрицательно покачала головой.

– Вы что, совсем не едите?

Хелен оторвалась от работы и посмотрела на него. Аарон произнес эти слова как бы в шутку, в надежде хоть как-то найти общий язык с Хелен, но голос его прозвучал довольно-таки неприязненно, и даже он сам это заметил.

– Я ем, – немного помолчав, ответила Хелен и вернулась к бумагам.

О черт, где же клавиша, чтобы стереть последние пятнадцать минут?! Он не должен был оскорблять единственного человека, который мог спасти его от Шекспира. Аарон хотел было извиниться, но Хелен упорно не поднимала глаз от своих рукописей. Да и как тут привлечь ее внимание, когда сам Аарон толком не понимает, что конкретно должен ей сказать.

Он надел пальто и вышел на воздух. На улице оказалось холоднее, чем он думал. Чтобы избавиться от тошнотворного ощущения неуверенности в себе, Аарон быстро прошел сквозь полупрозрачную снежную пелену, вошел в бакалейную лавку рядом с пабом «У Просперо» и купил себе сэндвич. Когда он вернулся, Хелен на месте не оказалось.

У них оставался всего час до прихода представителя «Сотбис». Нужно было перевести еще хоть один документ. Аарон повесил пальто на вешалку в прихожей, а еду положил на столик в библиотеке – только перекусить, и снова за работу. Присев за стол, он развернул свой сэндвич, но тотчас же замер.

Ведь это же можно использовать как разменную монету! – промелькнуло у него в голове. У него будут сведения, которые, возможно, понадобятся Хелен, и если она не доведет его до сердечного приступа, то, несомненно, отблагодарит. Как ни крути, они оба не знали, каковы были отношения между Га-Коэном Мендесом и Бенджамином Га-Леви – хозяином этого огромного дома. Возможно, знание того, как жила здесь семья Га-Леви и насколько необычным был этот дом, окажется важным.

Да, Хелен запретила ему выяснять это, но все же…

Да, именно так!

Аарон невольно улыбнулся, встал со стула и, хотя никто не мог его видеть в тот момент, пошел нарочито уверенной походкой.

Лестница была широкой, ступеньки низкими, и подъем от этого казался бесконечным. Подметки его ботинок глухо стучали по толстым деревянным ступеням, представлявшим собою самую прочную конструкцию, которую Аарону доводилось видеть. Неудивительно, что эта лестница пережила столетия. Наверху перед ним открылась широкая площадка. На облупившейся кремовой краске стен виднелись темные прямоугольники от висевших некогда картин и портретов. Широкий проем вел в пустую, обшитую темными деревянными панелями галерею с искусно вырезанными, хоть и покрытыми пылью цветами у пола и потолка. В глубине виднелись четыре полуоткрытых двери, еще несколько были заперты. Аарон подошел к ближайшей и распахнул ее. Дверь бесшумно растворилась и явила его взору маленькую комнату с письменным столом, компьютером и книжными шкафами. Комнатушка вполне могла сойти за современный кабинет, если бы не высокое стрельчатое окно и резное украшение на потолке. Аарон вернулся в галерею и толкнул вторую дверь – двустворчатую, едва различимую на фоне темных панелей. За ней показалась спиральная лестница, которая, вероятно, предназначалась для прислуги, так как вела в хозяйственные помещения дома – кухню, погреб, судомойню. За третьей дверью оказалась просторная, ярко освещенная и элегантно обставленная комната с высоким окном и отдельным камином. Камин был холоден, а пол весь заставлен коробками. Судя по всему, Истоны распаковали не все свои вещи. Аарон заметил, что за нагромождением коробок в дальней части комнаты есть еще одна дверь, в створе которой открывался вид на соседнюю комнату, также уставленную коробками. За ними виднелся проход в третью. Эта анфилада, нынче непроходимая из-за царившего в ней беспорядка, была, видимо, запроектирована для какого-то дворянина или для женщины: гостиная, за которой следует спальня, а дальше – что-то вроде молельни или чулана, самого уединенного помещения, этакой комнаты для шекспировской пьесы. Самое место для прогулок сомнамбулической леди Макбет или отличное укрытие, чтобы сквозь занавеску проткнуть шпагой Полония. Аарону подумалось, что тот, кто строил этот дом, либо занимал довольно высокое положение в обществе, либо стремился к этому. На противоположной стороне галереи планировка, как полагал Аарон, должна была быть идентичной – одна сторона дома для леди, а другая – для ее мужа.

И в самом деле, за четвертой дверью перед ним открылось просторное помещение, теперь явно служившее Истонам гостиной. Та же резьба, что Аарон видел в первой комнате, и три высоких окна. В центре комнаты располагался диван, несколько стульев и низенький столик, заваленный журналами и немытой посудой. Через широкий открытый проем за ними виднелись небрежно заправленная постель и вещи Бриджет: брошенный на комод шарф, туфли на каблуках… Еще одна дверь вела, как подумал Аарон, в чулан, если только его не успели переоборудовать в ванную комнату.

– О!

Дальняя дверь отворилась, и на пороге появилась Бриджет. На ней был надет зеленый шелковый халат, на фоне которого выделялись распущенные волосы. Какое-то мгновение она стояла недвижима, темнея зрачками своих голубых глаз. Женщина – одна, в расцвете своей красоты, не знающая, с кем проснется на следующее утро…

Спустя секунду на ее лице появилось раздражение:

– Вы вроде должны были работать на первом этаже…

И далее – тишина. Аарон не мог понять, куда могла подеваться Хелен и вернулась ли она уже к рабочему столу. Он видел перед собой лишь гибкий женский стан, гордый, но, впрочем, не без застенчивости.

– Прошу прощения, – сказал он как можно более безразличным тоном.

Шелк халата, словно вода, обтекал тело Бриджет, и Аарон не мог отвести от нее взгляда.

– Вы что-то искали? – подозрительно осведомилась Бриджет, но не без кошачьего оттенка в голосе.

– Хотел посмотреть, сколько комнат в доме, – сознался Аарон.

– А зачем это вам? – улыбнулась Бриджет.

– Нас интересует, кто именно спрятал здесь бумаги. Насколько большим и богатым было это семейство.

Сказав «нас», Аарон подумал, что допустил ошибку – Бриджет могла подумать, что он действует по указанию Хелен, и высказать ей свое недовольство.

– Вообще-то, – продолжал Аарон, слегка улыбнувшись, – это нужно мне самому. Мне кажется, что неплохо было бы ознакомиться с планировкой дома. Я думал, что здесь никого нет. Надеюсь, вы не сердитесь на меня? – добавил он, понизив голос.

Бриджет поджала губы, словно обдумывая, что ответить.

– Сейчас должны приехать люди от «Сотбис», – негромко произнесла она наконец. – Так что извольте удовлетворять свое любопытство где-нибудь в другом месте, а не около моей спальни.

Аарон был рад тому, что не умеет краснеть.

– Да, разумеется, – молвил он.

Она смотрела на него широко расставленными голубыми глазами, украшавшими ее прекрасное лицо. Под тканью халата проступали контуры сосков.

– А вы, я смотрю, чрезвычайно любознательны, – с какой-то особенной ноткой в голосе произнесла Бриджет.

Взять или отказаться? Аарон опомнился и посмотрел женщине прямо в глаза.

– Да, есть такое, – сказал он.

Затем повернулся и вышел из комнаты. Пересекая лестничную площадку, Аарон ощутил, что наконец вышел из ступора, в котором находился с момента получения второго письма от Марисы. «Вот оно, – подумал он. – В разговоре с женщиной я могу оставить последнее слово за собой». Аарон был абсолютно уверен, что Бриджет его совсем не интересует, разве что так, ради игры. Но, черт побери, играть он умел.

По лестнице он спускался неторопливым шагом. Что бы теперь ни случилось, какие негативные последствия ни настигли бы его за проникновение в хозяйские комнаты, он решил вести себя с предельным хладнокровием. Это было нечто сродни обязательству перед самим собой. Или религиозным обетом. Вот он – Аарон Леви, верховный жрец Спокойствия! Делая следующий шаг, он с удовлетворением отметил слаженную работу мускулов ног. Ему пришла мысль ответить Марисе в сухой и остроумной манере, но не раньше чем через день.

Внизу за столом он увидел Хелен. Она рассеянно взглянула наверх, словно не удивляясь, что его шаги слышатся с другой стороны. Перед ней в беспорядке валялись бумаги, как будто Хелен забыла об аккуратности и произвольно перемешала их. Аарон взглянул на часы – оценщик от «Сотбис» должен появиться через сорок пять минут.

Лицо Хелен выглядело напряженным. Она обратилась к Аарону так, будто они только на мгновение прервались. Прошло несколько секунд, прежде чем тот понял смысл сказанного.

– Следующие шесть документов датированы шестью месяцами позже письма Якоба де Соуза. И каждый из них написан ее почерком и имеет ее же подпись.

Дрожащими пальцами она указала на разбросанные по столу листы. Ее движения выглядели неуклюжими, и Аарон с трудом подавил в себе желание вырвать бумаги из рук Хелен.