Текст книги "Мертвое озеро"

3

Коннор идет первым, и детектив разговаривает с ним мягко – он умеет ладить с детьми. Я вижу, как на пальце у него поблескивает обручальное кольцо, и рада тому, что он не похож на тех копов в Канзасе. У моих детей выработался настоящий страх перед полицией, и не без веской причины: они видели ярость тех, кто арестовал Мэла, и эта ярость только усиливалась по мере того, как вскрывался весь масштаб его преступлений. Те полицейские знали, что не следует обращать эту ярость на маленьких детей, но время от времени она все же выплескивалась. Это неизбежно.

Коннор выглядит напряженным и нервным, однако отвечает короткими, информативными фразами. Он, как и я, не слышал ничего, кроме, возможно, шума лодочного мотора на озере вчера, около девяти вечера. Он не выглядывал наружу, потому что такой шум – дело вполне обычное. Он вообще не помнит, чтобы что-то вчера было не так, как всегда.

Ланни вообще ничего не хочет говорить. Она сидит молча, глядя в пол, и только кивает или мотает головой, но не произносит ни слова, пока детектив наконец не поворачивается ко мне с раздражением на лице. Я кладу ладонь на плечо дочери и говорю:

– Солнышко, всё в порядке. Он не собирается никому причинять вреда. Просто расскажи ему все, что ты можешь знать, хорошо?

Я говорю это, конечно же, будучи уверена в том, что она не знает ничего – не больше, чем я или Коннор.

Ланни бросает на меня полный сомнения взгляд из-под завесы черных волос, потом произносит:

– Вчера вечером я видела лодку.

Я потрясенно замираю на месте. Меня бьет легкая дрожь, хотя день теплый, и в воздухе разносится птичий щебет. «Нет, – думаю я. – Нет, этого не может быть. Моя дочь не может быть свидетелем». Тошнотворная пропасть снова зияет у меня под ногами, и я представляю, как Ланни стоит на возвышении, давая показания. Вспышки камер. Фотографии в газетах, и тут же заголовки:

ДОЧЬ СЕРИЙНОГО УБИЙЦЫ

ДАЕТ ПОКАЗАНИЯ ПО ДЕЛУ ОБ УБИЙСТВЕ

Нам больше никогда не скрыться.

– Какую лодку? – спрашивает детектив Престер. – Какой величины? Какого цвета?

– Не очень большая. Маленький рыбацкий катер. Примерно… – Она размышляет, потом указывает на катерок, стоящий у причала поблизости. – Примерно вот такой. Белый, насколько я могла разглядеть из окна.

– Ты сможешь опознать его, если увидишь снова?

К тому времени, как он договаривает фразу, Ланни уже отрицательно мотает головой.

– Нет, это был просто катер, такой же, как сотни других. Я не очень ясно видела его. – Она пожимает плечами. – Честно говоря, он ничем не отличался от остальных, которые тут плавают.

Если Престер и разочарован, он этого не показывает. Но и восторга не проявляет.

– Итак, ты видела малое судно. Хорошо. Давай вернемся чуть назад. Что заставило тебя выглянуть наружу?

Ланни с полминуты сидит, размышляя, потом го ворит:

– Кажется, это был всплеск.

Это заставляет его встрепенуться, как и меня. Во рту у меня пересыхает. Престер слегка подается вперед.

– Расскажи мне об этом.

– Ну, я имею в виду, что это был громкий всплеск. Достаточно громкий, чтобы я его услышала. Но моя комната выходит на озеро, она угловая. Понимаете, у меня было открыто окно, поэтому, когда двигатель замолк, я услышала всплеск. Я подумала, что кто-то мог упасть или спрыгнуть за борт. Люди иногда купаются по ночам в озере.

– И ты выглянула?

– Да, но увидела только катерок. Он просто стоял на месте. Наверное, там кто-то был, потому что через пару минут мотор снова включился. Но людей я не видела. – Ланни делает глубокий вдох. – Они что, выбросили в озеро труп?

На это Престер не отвечает. Он деловито пишет что-то в своем блокноте, поспешно царапая ручкой по бумаге. Потом говорит:

– Ты видела, куда направился катер после того, как включился двигатель?

– Нет. Я закрыла окно, потому что снаружи поднялся ветер. Задернула занавеску и снова села читать.

– Хорошо. Ты можешь сказать, как долго работал двигатель до того, как его выключили снова?

– Не знаю. Я заткнула уши наушниками, да так с ними и уснула. Сегодня утром у меня болели уши. Музыка играла всю ночь.

«О Боже». Я никак не могу сглотнуть комок в горле. Я смотрю на Престера, желая, чтобы тот сказал что-нибудь успокаивающее, например: «Всё в порядке, девочка, ничего не случилось, это просто ошибка», – но он молчит. Он ничего не подтверждает и не опровергает. Просто щелкает ручкой, кладет в карман вместе с блокнотом и встает.

– Спасибо, Атланта. Эти сведения нам пригодятся. Мисс Проктор…

Я ничего не могу сказать ему – только киваю, Ланни тоже, и мы смотрим, как они с Грэмом идут обратно к пыльному черному седану, припаркованному на нашей подъездной дорожке. Полицейские разговаривают между собой, но я не могу расслышать ни слова, и лиц их не вижу – они стоят спиной к нам. Я сажусь и обнимаю дочь за плечи, и в кои-то веки она не стряхивает мою руку и не уходит прочь.

Я мягко поглаживаю ее ладонью по плечу, и Ланни вздыхает.

– Это плохо, мам. Очень плохо. Мне надо было сказать, что я ничего не видела. Я думала о том, чтобы соврать, правда-правда.

Думаю, это действительно так: я не вижу, каким образом увиденное ею может помочь следствию. Она не может опознать катер, она не видела никого, и то, что она рассказала все это, означает лишь, что Престер будет проверять нас – не удастся ли ему узнать еще что-нибудь. Я молюсь о том, чтобы новые документы, сделанные Авессаломом, выдержали эту проверку. Я не могу быть абсолютно уверена в этом, а любое пристальное изучение, любая утечка может иметь неприятные последствия.

Нам следовало бы убраться отсюда до того, как что-то случится. Я думаю об этом. Я ярко представляю себе суету сборов. Сейчас у нас довольно много вещей, и я не могу требовать от детей снова бросить все, что они любят; нам придется многое забрать с собой, и это означает, что в нашем «Джипе» не хватит места. Нам нужна машина побольше. Вероятно, автофургон. Я могу купить его, но мой запас наличных не бесконечен, а на мое новое имя заведена только одна кредитка, ради поддержания иллюзии обычной жизни, и за расходами с нее я тщательно слежу. Мы не можем уехать в один момент, исчезнуть, не оставив следа. На то, чтобы все организовать, потребуется не меньше суток. Я в ужасе осознаю́, что при всей своей паранойе не рассматривала худший сценарий: как нам быстро и безопасно покинуть этот дом, это место. Задержка на сутки может ничего не значить для большинства людей, но для нас это может быть вопросом жизни и смерти.

«Джип» – слишком маленький для немедленной эвакуации – был знаком того, что я пускаю корни и привыкаю к комфорту, а для этого сейчас не время. Черт!

Я понимаю, что Ланни смотрит на меня. Всматривается в мое лицо, пока я все это обдумываю. Она ничего не говорит, пока офицер Грэм и детектив Престер не садятся в свой седан и не выезжают задним ходом с дорожки, подняв облако светло-серой пыли. Только тогда она тихо и невыразительно произносит:

– Так что, нам надо собирать шмотки, верно? Только то, что мы сможем унести.

По этому лишенному интонаций тону я понимаю, какой вред нанесла им обоим. Моя дочь привыкла к ужасной, бесчеловечной идее того, что у нее никогда не будет друзей, семьи или даже любимых вещей, и она приучилась жить с этим в нежном четырнадцатилетнем возрасте. Я не могу. Я не могу снова поступить так с ней.

На этот раз мы не станем убегать. На это раз я доверюсь фальшивым документам Авессалома. На этот раз я сделаю ставку на нормальную жизнь и не буду разрывать души моих детей, пытаясь спасти их от физических опасностей.

Мне это не нравится. Но я должна принять такое решение.

– Нет, солнышко, – отвечаю я дочери. – Мы остаемся.

«Что бы ни шло на нас, – говорю я себе, – мы не будем убегать от этого».

* * *

В следующие несколько дней я стараюсь избегать любых встреч, и достаточно успешно. Наши пробежки вокруг озера выполняются в таком темпе, что это не дает другим бегунам возможности завести разговор, а визитов соседям я не наношу. Я не из тех матерей, которые увлекаются готовкой и выпечкой – теперь нет. Такой была Джина, упокой господь ее душу.

Ланни снова ходит в школу, и, хотя я напряженно жду телефонного звонка, она ухитряется больше не попасть в неприятности в первые несколько дней. И в последующие – тоже. Полиция не возвращается для повторной беседы, и моя тревога начинает медленно-медленно отступать.

Только в следующую среду я получаю текстовое сообщение от Авессалома, помеченное его стандартным знаком Å. В сообщении содержится лишь сетевой адрес, который я вбиваю в браузер на своем компьютере.

Это новостной сайт Ноксвилла, находящегося довольно далеко от нас, но статья посвящена произошедшему в Стиллхауз-Лейк.

УБИЙСТВО В УЕДИНЕННОМ ОЗЕРНОМ ПОСЕЛЕНИИ

ПОТРЯСЛО МЕСТНЫХ ЖИТЕЛЕЙ

Во рту у меня пересыхает, и я на несколько мгновений прикрываю глаза. Под веками беспорядочно вспыхивают буквы, и я не могу прогнать их, поэтому открываю глаза и читаю снова. Заголовок все еще на месте. Под ним, без вступительного слова репортера, сразу идет заметка, вероятно, переданная через телеграфное агентство, и я медленно пролистываю страничку вниз, пропуская всплывающие сообщения с предложениями подписаться на сайт, посмотреть прогноз погоды, купить грелку и туфли на высоких каблуках. Наконец я добираюсь до текста самой заметки. Она небольшая.

Когда жители маленького городка Нортон в Теннесси были разбужены новостью об обнаружении трупа в озере Стиллхауз, никто не ожидал, что это окажется убийством. «Мы думали, что это просто несчастный случай на воде, – сказал Мэтт Райдер, управляющий местного филиала «Макдоналдс». – Быть может, пловец, который утонул из-за судороги. Я хочу сказать, что такое случается. Но это… Просто поверить не могу. Наш городок – тихое местечко».

«Тихое местечко» – совершенно точное описание Нортона. Типичный для этой местности сонный городок, который пытается подстроиться к современным реалиям. Здесь заведение «старая добрая содовая» соседствует с интернет-кафе и кофе-баром. Одни цепляются за ностальгию по прошлому, другие жаждут получить все удобства больших городов. Если судить поверхностно, Нортон кажется вполне успешным поселением, но если копнуть поглубже, то вскроется проблема, с которой столкнулись многие сельские районы: наркотическая зависимость. В Нортоне, по самым оптимистичным утверждениям представителей власти, есть немало наркозависимых, а торговля наркотиками – вполне обычное дело. «Мы делаем все возможное, чтобы предотвратить распространение этой заразы, – сказал начальник полиции Орвилл Стэмпс. – Прежде самым худшим было изготовление метамфетамина, но сейчас основная проблема – с героином и оксикодоном. Труднее найти – труднее остановить».

Стэмпс полагает, что наркотики могли сыграть некую роль в гибели все еще не опознанной женщины, чей труп нашли плавающим в озере Стиллхауз утром в прошлое воскресенье. По описанию, это представительница белой расы, с короткими рыжими волосами, от восемнадцати до двадцати двух лет. У нее имеется небольшой шрам на животе, указывающий на удаление желчного пузыря, и крупная цветная татуировка в виде бабочки на левой лопатке. На момент выхода этой заметки официальное опознание еще не было произведено, хотя источник в Нортонском управлении полиции утверждает, будто существует большая вероятности того, что жертва родом из окрестностей города.

Власти хранят молчание относительно дела о смерти этой девушки, однако классифицировали его как убийство и провели опрос всех жителей приозерного поселка – ранее эксклюзивного поселения для богачей, потерявшего свой статус в тяжелые времена, как и большинство населенных пунктов этого штата. Целью расспросов было узнать, нет ли у кого-либо сведений, способных привести к опознанию жертвы или убийцы. Следствие полагает, что тело было брошено в воду после смерти; сказано, что убийца пытался затопить его при помощи груза. «Только по стечению обстоятельств у него ничего не вышло, – сказал начальник управления Стэмпс. – Она была привязана веревкой к бетонному блоку, но, должно быть, когда убийца включил мотор катера, винт перерезал одну из прядей, в итоге чего веревка ослабла и труп всплыл на поверхность».

Округа Стиллхауз-Лейк была известна как место отдыха здешних жителей вплоть до середины 2000-х годов, когда некая строительная компания попыталась превратить окрестности озера в шикарное поселение для высшего класса и верхушки среднего класса, чьи семьи желали обзавестись домами в живописной местности на водах. Эта попытка оказалась успешной лишь отчасти, и ныне ворота Стиллхауз-Лейк открыты для каждого. Большинство богатеев впоследствии переехали в более эксклюзивные поселения, и здесь остались лишь коренные жители, некоторое число пенсионеров, не пожелавших уезжать, а также пустые дома, проданные впоследствии с аукционов. Хотя местные обитатели считают поселок тихим местечком, однако присутствие новоприбывших – как тех, кто купил здесь жилье, так и тех, кто его снимает, – внесло некий непокой в размеренную сельскую жизнь.

«Я считаю, что кто-то все же видел что-то, – заявил Стэмпс. – И что этот «кто-то» придет, чтобы сообщить нам информацию, способную пролить свет на это убийство».

А до тех пор ночи в Стиллхауз-Лейк будут оставаться темными, как всегда.

Я отъезжаю прочь от стола на своем кресле, словно пытаясь убежать от статьи. В ней говорится о нас. О Стиллхауз-Лейк. Но сильнее всего меня цепляет то, что, скорее всего, и привлекло внимание Авессалома… то, что убийца привязал к телу груз. И возраст, и внешность жертвы – все это отозвалось в моей памяти эхом, словно далекий удар колокола, однако я никак не могу вычленить связанное с этим воспоминание.

И еще это до ужаса схоже с теми девушками, которых Мэлвин похищал, насиловал, пытал, убивал и хоронил в своем «водном саду».

Привязанными к бетонным блокам.

Я пытаюсь взять себя в руки, обуздать неистово мечущиеся мысли. Это, несомненно, совпадение. Попытку избавиться от трупа путем утопления в озере вряд ли можно назвать уникальным действием, а большинство хитрых убийц привязывают к ним грузы, чтобы тела подольше не обнаружили. Бетонные блоки, насколько я помню по материалам следствия над Мэлом, тоже нередко используются в качестве груза.

Но это описание…

Нет. Молодые, уязвимые женщины – излюбленная цель множества серийных убийц. И ничто не свидетельствует о том, что здесь действовал серийный убийца. Быть может, это была просто случайная смерть при подозрительных обстоятельствах и, как следствие, паническая попытка спрятать труп. Неопытный, неподготовленный убийца, который совершенно не собирался никого убивать. Такие истории сплошь и рядом встречаются там, где замешаны наркотики, а в Нортоне существует проблема наркомании, мы слышали это от офицера Грэма. Убийство, должно быть, связано с этим, как и предположила полиция.

Это не имеет к нам никакого отношения. Не имеет отношения к преступлениям Мэлвина Ройяла. Но убийство практически у самого нашего порога? Снова?

Это кошмарная перспектива – по множеству причин. Я боюсь за личную безопасность своих детей, конечно же. Но я также боюсь той пытки, которой нам придется подвергнуться, если в нас опознают Ройялов. Я приняла решение остаться и встретить испытание лицом к лицу, но теперь, когда мне известны подробности случившегося, это сделалось куда труднее. «Сайко патрол» не пройдет мимо этого дела. Они будут выискивать малейшие подробности. Искать фотографии. Я не могу контролировать снимки, которые делают другие люди; несомненно, я мелькаю на заднем плане тех фото, которые кто-то снимал в парке, на стоянке, возле школы. А если не я, то Ланни или Коннор.

Это значит, что оставаться здесь нам рискованно – чрезвычайно рискованно.

Я пишу Авессалому ответ:

Почему ты это прислал?

Сходство. Ты видишь, верно?

Я не говорила Авессалому, где мы поселились, но подозреваю, что он это знает. Мне пришлось заполнять определенные бумаги, чтобы купить этот дом – по тем документам, которые он для меня сделал. Для него найти наш новый адрес – просто детская игра. Когда нам пришлось удирать в прошлый раз, именно Авессалом прислал нам список возможных мест назначения. И все же мне легче думать, что он не знает, где именно мы находимся, и что ему это не интересно. Он никогда нас не предавал – только помогал нам.

Но это не значит, что я готова полностью доверить ся ему.

Вряд ли имеет отношение, – пишу я. – Но странно. Проследишь?

Пжлст.

Авессалом завершает разговор, и я довольно долго сижу, глядя на слова на мониторе. Хотела бы я сказать, что сочувствую той несчастной, мертвой, неизвестной девушке, которую нашли в озере. Но она для меня – лишь абстракция. Проблема. Я могу думать только о том, что ее смерть может привести к тяжелым последствиям для моих детей.

Я была неправа, принимая импульсивное решение остаться здесь. Никогда не следует отсекать себе путь к побегу. За четыре года это стало моей мантрой, это чистый инстинкт выживания. Я еще не готова поменять свое решение, но эта статья, это сходство с преступлениями моего мужа… все это пробудило во мне некое беспокойство, к которому я научилась прислушиваться.

Я не стану сразу же хватать детей и бежать, но мне, черт побери, очень нужно составить план экстренной эвакуации на тот случай, если дела пойдут худо. Да, я должна обеспечить своим детям стабильность… но еще важнее то, что я должна обеспечить им безопасность.

В свете этой статьи я больше не чувствую той безопасности, которую чувствовала прежде. Это не значит, что я уже убегаю.

Но это значит, что мне нужно приготовиться.

Я быстро «гуглю» выставленные на продажу автофургоны в нашей окру́ге и нахожу золотую жилу: большой грузовой фургон, который предлагают для покупки или обмена, всего в нескольких милях от нас, в Нортоне. Я заранее продумываю, как паковать вещи. У нас есть несколько складных пластиковых коробок, но мне нужно купить еще некоторое количество в местном «Уолмарте». Я стараюсь избегать крупных магазинов, поскольку там всегда есть риск попасть на камеры наблюдения, но в Нортоне и его окрестностях выбор не особенно большой, если только я не собираюсь ехать за покупками в Ноксвилл.

Я смотрю на часы и решаю, что у меня нет времени лелеять свою паранойю. Хватаю бейсболку с длинным козырьком, без надписей или рисунков, и большие солнечные очки. Потом удостоверяюсь, что одета неприметно и безлико, по мере возможности. Это лучшая маскировка, какую я могу изобрести.

Пока беру из сейфа наличные, я слышу на подъездной дорожке сигнал почтового грузовичка и выглядываю наружу. Почтальон как раз заканчивает набивать мой ящик почтой, и я выхожу, чтобы забрать ее, по-прежнему напряженно размышляя о том, как мне приготовиться к экстренному случаю. Продажа дома в мои расчеты не входит, это можно будет сделать после переезда. Нужно будет забрать детей из школы без предупреждения или объяснений – снова. Но если не считать этих забот, нам на самом деле не придется рвать чертову прорву связей. Я так долго поддерживала нашу мобильность, что для всех нас до сих пор вполне естественно не обременять себя излишними привязанностями.

Я думала, что это место может стать точкой, где мы прервем этот цикл. Может быть, оно все еще остается ею, но мне нужно быть практичной. Всегда следует рассматривать вариант необходимости побега. Всегда.

Первый этап – добыть фургон.

Среди вороха предписаний и рекламы мне попадается письмо официального вида. От властей штата Теннесси. Я вскрываю его и обнаруживаю свою лицензию на ношение оружия.

«Слава богу!»

Я сразу же кладу его в свой бумажник, выкидываю прочий почтовый спам в ведро, достаю из сейфа пистолет и подплечную кобуру. Так приятно надеть ее, почувствовать вес оружия – и знать, что, в отличие от других случаев, когда я была вынуждена брать его с собой, сейчас у меня есть бумага, которая подтверждает мое законное право на это. Я много раз практиковалась доставать пистолет из кобуры, так что для меня в этом нет ничего непривычного. Возникает ощущение дружеского присутствия рядом.

Я набрасываю легкую курточку – скрыть кобуру – и сажусь в «Джип», чтобы ехать за фургоном. Это долгий путь, ведущий в сельскую местность за пределы Нортона, и хотя я распечатала подробные указания относительно дороги – один из недостатков отказа от использования смартфона заключается в том, что приходится полагаться на карты и прочие бумаги, – но менее сложной и извилистой она от этого не становится. Я думаю: есть веская причина тому, что действие фильмов ужасов часто происходит в лесу – здесь кроется странная первобытная мощь, заставляющая человека чувствовать себя маленьким и уязвимым. Люди, которые способны выжить и процветать здесь, – сильные люди.

Очередное открытие застает меня врасплох: когда я приезжаю по адресу, указанному в объявлении о продаже фургона, то на почтовом ящике возле хижины, построенной в пятидесятых годах двадцатого века – маленькой, приземистой, совершенно деревенского вида, – красуется фамилия «Эспарца». В окрестностях Нортона и Стиллхауз-Лейк не так много населения с испанскими корнями, и я понимаю, что это, должно быть, дом Хавьера Эспарцы. Моего инструктора по стрельбе, бывшего морпеха. Я ощущаю прилив облегчения и в то же время странной вины. Я, конечно же, не стану его обманывать, но мне больно, когда я представляю его разочарование и гнев, если он впоследствии узнает, кто я такая на самом деле. Если случится самое худшее, мне придется бежать, и он будет гадать: не удрала ли я в купленном у него фургоне по причине куда более мрачной, чем давний брак с серийным убийцей.

Я не хочу терять доброе мнение Хави обо мне. Но я сделаю то, что должна сделать, ради будущего и безопасности своих детей. Я это сделаю.

Выхожу из машины и иду к воротам, где меня встречает мускулистый вихрь черно-бурой шерсти. Пес выскакивает мне навстречу, разражаясь лаем не менее громким, чем выстрелы в тире. Холка ротвейлера достает мне до талии, но когда он ставит передние лапы на ограду, то оказывается ростом вровень со мной. Выглядит он так, словно способен порвать меня на собачий корм за десять секунд, и я с величайшей осторожностью останавливаюсь на месте и стараюсь не делать никаких угрожающих движений. Я не смотрю ему в глаза – собаки могут принять это за агрессию.

На лай из дверей дома выходит Хавьер. Он одет в простую серую футболку, выцветшую от множества стирок, в такие же потрепанные джинсы и обут в тяжелые ботинки – что вполне разумно здесь, за городом, где ноги следует защищать в равной степени от острых железяк, встречающихся в земле, и от полосатых гремучников. Хави вытирает руки красным посудным полотенцем; при виде меня он широко улыбается и свистит. Услышав свист, пес отбегает назад, на крыльцо, и ложится там, довольно пыхтя.

– Здравствуйте, мисс Проктор, – говорит Хави, подходя, чтобы открыть ворота. – Нравится моя охранная система?

– Эффективная, – отзываюсь я, осторожно рассматривая пса. Сейчас он выглядит совершенно дружелюбным. – Извините, что побеспокоила вас дома, но у вас, кажется, есть грузовой фургон на продажу…

– А, да-да! Почти забыл, честно говоря. Когда-то он принадлежал моей сестре, но она сбросила его на меня, когда вышла замуж и уехала отсюда в прошлом году. Я поставил его в гараж, вон там, на задворках. Можно пройти посмотреть.

Он ведет меня за дом, мимо чурбака для колки дров, в который все еще воткнут топор, мимо старого, посеревшего от непогоды сортира. Я бросаю на строение короткий взгляд, и Хави смеется:

– Да, его не используют вот уже лет двадцать; я залил дыру цементом и заровнял, и теперь храню там инструменты. Но знаете, мне нравится сохранять прошлое.

Похоже, ему просто приходится прибегать к таким мерам, поскольку «гараж» – слишком громкое название для того, что предстает моим глазам. На самом деле это конюшня, выглядящая такой же старой, как и сортир – полагаю, она была выстроена на этом участке изначально, в период его освоения. Конские денники были снесены до основания, и теперь тут стоит длинный, массивный грузовой автофургон. Это старая модель, краска на кузове пожелтела и из блестящей стала матовой, но покрышки в хорошем состоянии, что для меня важно. Пауки приковали машину к земле целыми полотнами серой паутины.

– Черт! – ругается Хави и берет метлу, чтобы смахнуть шелковистые тенета. – Извините. Не проверял его уже давно. Но внутрь фургона они пробраться не могли.

Это звучит скорее как предположение, чем как утверждение, но наличие пауков меня не очень тревожит. Хави снимает с крюка, вбитого в стену, ключи, открывает дверцу кабины и включает мотор. Тот заводится почти немедленно; звук у него ровный и глубокий. Хави приглашает меня осмотреть машину изнутри, и мне нравится то, что я вижу. Средний пробег, показания всех приборов читаются отчетливо. Хави поднимает капот, чтобы показать мне мотор, и я проверяю шланги на наличие трещин или потертостей.

– Выглядит отлично, – заключаю я и лезу в карман. – Меняете на «Джип» и тысячу баксов наличкой?

Хавьер моргает, потому что знает, как много я вложила в этот «Джип»; для начала я установила в задней части оружейный сейф, который он помог мне выбрать.

– Вы серьезно?

– Серьезно.

– Не обижайтесь, но… почему? Это отличная сделка. Но для местности вокруг озера «Джип» подходит лучше.

Хави неглуп, но сейчас это не очень-то кстати. Он понимает, что для него эта сделка будет выгоднее, чем для меня, и не понимает причин, по которым я, живя в Стиллхауз-Лейк, хочу обменять «Джип», с его повышенной проходимостью, на большой неуклюжий грузовой автофургон.

– Честно? На самом деле я не езжу по бездорожью, – отвечаю я ему. – И я думаю о том, чтобы все-таки переехать куда-нибудь. А если мы соберемся переезжать, вещей у нас слишком много для «Джипа». Этот фургон подойдет больше.

– Переехать, – повторяет он за мной. – Ничего себе. Я и не знал, что вы об этом думаете.

Я пожимаю плечами, старательно глядя на фургон и сохраняя на лице нейтральное выражение.

– Ну да, всякое случается, никогда нельзя предсказать, что будет дальше. Итак, что вы думаете? Не хотите взглянуть на «Джип»?

Он отмахивается.

– Я знаю этот «Джип». И доверяю вам, мисс Проктор. Я получу тысячу, чтобы отдать своей сестре, а «Джип» возьму себе. Ее это устроит.

Достаю бумажник и отсчитываю деньги. Сумма денежной оплаты меньше, чем я ожидала, и это приносит мне некоторое облегчение. Тем больше останется нам на то, чтобы найти новое жилье, обрести новые имена и новое фиктивное прошлое.

Хави берет деньги, и мы пишем друг другу расписки; официально обмен состоится позже, но пока и так сойдет. Для того чтобы написать расписки, мы устраиваемся за маленьким кухонным столом. Через плечо у Хави все еще переброшено посудное полотенце, и я замечаю, что оно подходит в пару к другому – клетчатому, бело-красному, висящему над мойкой. Кухня выглядит чистой и опрятной, в бежево-коричневых тонах, с редкими вкраплениями других цветов и почти без украшений. В одной из чаш двойной раковины все еще виднеется мыльная пена. Видимо, мой приезд застал его за мытьем посуды.

Похоже, это славное местечко. Спокойное. Уравновешенное, как сам Хави.

– Спасибо за все, – говорю я ему и имею в виду именно то, что сказала. Он с самого начала относился ко мне хорошо. Это имеет значение, учитывая то, как я жила прежде – когда ко мне никто не относился просто как ко мне самой… Я всегда была дочерью своего отца, женой Мэлвина, потом – матерью Лили и Брэйди, а потом – для многих – чудовищем, которое ускользнуло от правосудия. Но человеком в своем собственном праве – никогда. Потребовалось немало труда, чтобы достичь той точки, где я в полной мере ощущала себя собой; и это обретение доставило мне радость. Мне нравится быть Гвен Проктор, потому что, настоящая или нет, она – сильный и самодостаточный человек, и я могу на нее полагаться.

– Спасибо вам, Гвен. Я очень доволен тем, что у меня будет этот «Джип», – отзывается Хави, и я понимаю, что он впервые назвал меня по имени. В его представлении мы теперь равны, и мне это нравится. Я протягиваю руку, он пожимает ее и задерживает чуть дольше, чем требуется, потом говорит: – Нет, правда, если у вас какие-то проблемы, вы можете рассказать мне об этом.

– Да нет, никаких особых проблем. И я не ищу рыцаря, который прискачет, чтобы спасти меня от дракона, Хави.

– Да, я знаю. Просто хочу, чтобы вы тоже знали: вы всегда можете попросить меня, если вам потребуется помощь. – Он откашливается. – Например, некоторые не хотят, чтобы кто-либо знал, куда они направляются, когда покидают город. Или на чем они едут. А я кое-что в этом смыслю.

Я с интересом смотрю на него.

– Даже если меня разыскивают?

– Почему? Вы в чем-то виновны? Или бежите от чего-то? – Его тон становится чуть более резким, и я вижу, что этот вопрос беспокоит его.

«Да и да». Но моя вина призрачная, не настоящая, и я бегу не от закона, а от беззакония.

– Скажем так: кое-кто может попытаться разыскивать меня после того, как я уеду, – отвечаю я. – Но делайте то, что должны делать, Хави. Я не собираюсь просить вас пойти против совести. Честное слово. И клянусь вам, я не сделала ничего плохого.

Он медленно кивает, обдумывая это. Потом наконец осознаёт, что все еще ходит с полотенцем через плечо, и мне нравится та самоироничная улыбка, с которой Хави кидает полотенце на раковину, где оно и падает неопрятным комком. И я тут же жалею о том, что он это сделал, потому что оно внезапно кажется мне похожим на кусок окровавленной плоти, вырванный из тела и совершенно неуместный на чистой кухне. Я медленно выдыхаю, положив обе ладони на стол.

– Вы прошли все проверки, необходимые для того, чтобы получить разрешение на ношение оружия, – напоминает Хави. – Насколько я знаю, вы совершенно в ладах с законом, поэтому после вашего отъезда я без проблем смогу сказать кому угодно, что не знаю, куда вы направились. И мне совершенно не обязательно рассказывать им о фургоне. Нет вопроса – нет ответа, пони маете?

– Понимаю.

– У меня есть несколько приятелей, которые живут вне системы. Вы знаете, как это делается?

Я киваю. Я не собираюсь говорить ему, как долго я переезжаю, убегаю, уклоняюсь. Я ничего не собираюсь ему говорить, хотя он вряд ли заслуживает умолчания. Хави достоин доверия в полной мере, и все же я не могу заставить себя открыть ему хотя бы крупицу правды о Мэлвине и обо мне самой. Я не хочу видеть его разочарование.

– С нами все будет в порядке, – заверяю я его и умудряюсь выдавить улыбку. – Это не первое наше родео.

– Ясно. – Хави откидывается на спинку стула, его темные глаза делаются еще темнее. – Издевательства?