Текст книги "Волчья река"

5. Гвен

Я так и знала, что слишком близкие любовные отношения Далии и Ланни дадут трещину; слишком жарко горели их сердца, это не могло тянуться долго. Но как скажется такой разрыв на Ланни, в ее-то возрасте? Я боюсь, что это расставание, вдобавок к стрессу, который вот-вот обрушится на нас всех, может вызвать у моей дочери настоящие проблемы. Она сильная, но отнюдь не неуязвимая – как и я.

Если вся эта пакость со съемками документального фильма – не пустые слова, если они действительно здесь, мне нужно очень серьезно обдумать наше будущее в Стилл-хауз-Лейк. Было бы славно, если б наши соседи в едином порыве выступили против них, но я сомневаюсь, что такое случится. Слишком многие с самого начала невзлюбили меня, а еще большему числу не понравилось то, как закончилось дело с местным копом Лэнселом Грэмом, хотя он определенно заслужил это. И если им под нос сунут микрофон, у них появится шанс высказать свое недовольство.

Я не могу подставить своих детей под перекрестный огонь – снова. Только не это.

Курица с терияки уже готовится – мы с Коннором и Сэмом наслаждаемся процессом, хотя на кухне тесновато. Сэм ухитряется поцеловать меня, когда я протискиваюсь мимо него, чтобы поставить рис на плиту, и на обратном пути я возвращаю этот поцелуй. Мой сын лишь закатывает на это глаза и продолжает шинковать капусту для кисло-сладкого салата.

– Это должна была делать Ланни, – ворчит он.

– Ей сейчас плохо, – говорю я ему. – Ты же не против, верно?

Он отвечает, что не против, хотя на самом деле против. Сэм говорит:

– Я узнавал у Хавьера. За последнюю пару месяцев в тире не было ни одного нового посетителя, помимо обычных туристов. Никто не упражнялся в стрельбе с дальних дистанций, не считая охотников, которых он уже знает.

Сэм имеет в виду – нет свидетельств того, что снайпер появлялся в городе и тренировался в тире, чтобы убрать нас. Конечно же, если этот снайпер – наемный убийца, у него нет никаких причин являться в тир Хавьера; он может практиковаться где-нибудь еще, далеко отсюда; может приехать, сделать свое дело и уехать. Отсутствие улик мало успокаивает, и мы оба это знаем.

Пока курица готовится, Сэм выходит из кухни, замечает почту, которую Ланни оставила на стойке, и начинает рыться в ней. Берет большой конверт из плотной бумаги, вскрывает его, заглядывает внутрь и достает оттуда тонкую тетрадь в черной обложке. Открывает первую страницу… и просто замирает.

Его полная неподвижность привлекает мое внимание, и когда Сэм шевелится, я вижу что-то в его глазах. Я не хочу, чтобы Коннор тоже увидел это «что-то». Поэтому заставляю себя улыбнуться и сказать:

– Коннор, сними рис через пять минут, хорошо? Сэм… – Жестом приглашаю его за собой, и он отмерзает достаточно, чтобы последовать моему приглашению. В руках он по-прежнему держит тетрадь вместе с конвертом.

Когда мы входим в кабинет, я закрываю дверь и прислоняюсь к ней.

– В чем дело?

– Дневник, – говорит Сэм. – Я узнал этот почерк. Это писала Кэлли.

Его сестра. Я перевожу дыхание и спрашиваю:

– Это прислали из прокуратуры?

Забираю у него конверт и проверяю обратный адрес. Это абонентский ящик почты. Никакого имени. Я чувствую, как моя шея покрывается гусиной кожей. «Что-то здесь не так».

– Мне никогда не говорили, что его нашли, – произносит Сэм. – Полагаю, кто-то обнаружил его и послал мне как ближайшему родственнику. – Он открывает дневник и листает страницы. Останавливается. – Вот здесь она говорит о том, как разыскивала меня и обнаружила, что я в командировке. Где-то у меня было ее первое письмо. Я сохранил их все.

Я слышу, насколько сильно это бьет по нему. Не могу себе представить, каково это: видеть отблески жизни, полной самых светлых надежд, и знать, что эта жизнь была резко и жестоко оборвана.

– Сэм… – Не знаю, нужно ли говорить ему, что мне жаль. Даже не знаю, жаль ли ему самому. Может быть, это послание – добрый знак. Может быть, оно как-то поможет ему справиться с застарелым горем. – Сэм, возможно, тебе следует остановиться. Мы не знаем, кто прислал этот дневник.

Сэм не слушает меня. Он читает и тихо смеется.

– Боже, она совсем не умеет вести дневник… Она пропускает по нескольку недель разом, а потом в подробностях описывает свой ужин. Еще две недели – и пишет про собеседование. – Переворачивает еще несколько страниц, читает, поднимает взгляд на меня; в глазах стоят слезы. – Она пишет о первом нашем с ней видеозвонке. Я был таким идиотом… Я вел себя так, как будто это сущая ерунда – найти ее. Мне следовало…

– Сэм, пожалуйста, не надо.

– Но ей от этого было больно, – говорит он и садится в ближайшее рабочее кресло: в мое. – Господи, я и не понимал, как больно ей было думать, что мне все равно. Я заставил ее плакать, Гвен. Из-за ничего. Только потому, что хотел показаться крутым парнем…

Подхожу к нему, кладу руки ему на плечи, целу́ю в макушку.

– Но вы оба справились с этим, верно?

Слушая все это, я чувствую себя ужасно. В этот момент он думает только о своей сестре и ее жизни. А я уже думаю о ее смерти и о том, что это случилось в моем доме. О том, что в этом был виноват мой муж. Эти двое мертвецов всегда стоят между нами.

Сэм делает глубокий вдох, выдыхает, затем переворачивает еще несколько страниц, молча читает. Я остаюсь рядом с ним, ибо знаю, что сейчас он не хочет быть один.

– Да, – отвечает наконец Сэм. – Мы справились с этим. Мы подружились. – Он останавливается на очередной странице. Она исписана округлым женственным почерком, фиолетовыми чернилами. Четкие, уверенные, полные радости строки. – Черт. Это… это последний раз, когда мы говорили. Она собиралась написать мне письмо. Но я так и не получил его. Гвен… он схватил ее всего четыре дня спустя после того, как она это написала.

У меня внезапно возникает предчувствие, и я хочу выхватить тетрадку у него из рук. Хочу остановить его здесь, на этом месте, как бы печально это ни было.

Но я этого не делаю, и он переворачивает страницу.

Те же самые фиолетовые чернила.

Совсем другой почерк.

Сэм от потрясения вздрагивает всем телом – словно кто-то ударил его шокером, – и я в тот же миг узнаю́ этот почерк.

С опозданием на секунду.

– Это он, – говорит Сэм. Я знаю это. Я только что поняла, что происходит, чьи это записи. Голос Сэма становится другим. Низким. Хриплым. Лишенным эмоций – но в нем слышатся отголоски надвигающейся волны, цунами ужаса и ярости, и я уже чувствую шок, охвативший его. И меня. – О господи… Он написал это. В ее дневнике.

– Не надо, – говорю я и пытаюсь выхватить у него тетрадь, как должна была сделать это минутой раньше. Он отворачивается и продолжает смотреть на страницу. – Сэм! Нельзя этого делать! Он хотел, чтобы ты сделал это!

Мэлвин любил такие игры. Любил запутывать людей в паутине эмоций. Я не знаю, как он это делает сейчас, но могу предположить: у него были сообщники, которые хранили то, что он им передал, – вместе с указаниями о том, что, кому и когда отправить.

Таким он и был: он измыслил способы причинять нам боль, контролировать нас даже из могилы.

Единственный способ выиграть в этой игре – уйти. Но я знаю: Сэм ничего не может поделать с собой. Ему нужно это. Он еще не оставил это в прошлом. Он считает, что должен знать.

Это как пытать себя самого.

– Уходи, – говорит он мне.

– Нет. Я хочу остаться с тобой.

– Я знаю. Но… я не могу прочесть это, пока ты здесь. Пожалуйста, уйди.

– Я прошу тебя не читать это, – говорю я ему. – Сэм… ты просто допустишь, чтобы он причинил тебе боль. И ты это понимаешь.

– Знаю, – отвечает он и поворачивается, чтобы взглянуть на меня. Я хочу забрать себе эту его боль. Но не могу. – Пожалуйста, уходи.

И я ухожу. Выхожу из кабинета и закрываю за собой дверь. Оставляю его терзаться в аду, который Мэлвин создал в этом дневнике. Потому что не могу последовать за ним.

Но я намереваюсь найти того мерзавца, который прислал это Сэму. Ричмонд в штате Вирджиния может показаться большим городом, где удобно прятаться, но не тогда, когда я берусь за дело всерьез. Я найду того, кому Мэлвин доверил пересылать свои ядовитые подарки.

И остановлю это.

Я делано-радостно улыбаюсь Коннору, и мы вместе заканчиваем готовить рис, заправляем салат сладким азиатским уксусом, расставляем на столе тарелки, достаем напитки. Я наливаю себе и Сэму вина, а Коннор, как обычно, пьет воду. Ланни не выходит из своей комнаты. Я подхожу, чтобы постучаться, и она появляется в кухне еще через несколько минут. Выглядит дочь почти так же, как обычно.

Почти.

В качестве напитка она выбирает воду и, когда мы садимся за стол, спрашивает:

– А где Сэм?

– Скоро придет, – отвечаю я ей. Надеюсь, что это правда. Раскладываю по тарелкам рис и курицу в густом соусе; пахнет она умопомрачительно, но у меня нет аппетита. Мой желудок стянут узлом. Наполняя тарелку Сэма, смотрю в сторону коридора. Мы ждем еще минуту или две. Дети с тоской взирают на свои порции, вертя в руках вилки. – Приступайте, я позову его.

Они принимаются за еду еще до того, как я поднимаюсь из-за стола и иду по коридору к закрытой двери кабинета.

Кладу пальцы на дверную ручку и медлю в течение нескольких долгих секунд, прежде чем повернуть ее и заглянуть внутрь.

Он сидит спиной ко мне. Дневник – закрытый – лежит на столе. Сэм произносит неестественно ровным голосом:

– Я буду через минуту, Гвен.

Нет смысла спрашивать, в порядке ли он. Я просто закрываю дверь и возвращаюсь к столу, а когда Коннор спрашивает меня, где Сэм, я слегка улыбаюсь и отвечаю, что он разговаривает по телефону. Дети обсуждают, куда бы они хотели отправиться на эти выходные. Коннор голосует за очередную поездку в городскую библиотеку, ему там нравится. Ланни хочет сходить в кино. Еще дети упоминают о домашних вечеринках тут и там поблизости от озера, но туда они явно не попадут. Я не хочу пугать их, разрушать ту хрупкую нормальность, которая только-только появилась в их жизни. Но я не знаю, что еще могу сделать, чтобы обеспечить им безопасность. Такое чувство, что мы стоим в маленьком теплом круге света, но со всех сторон наползает тьма, готовясь поглотить нас.

«Мы должны бежать. Убраться подальше отсюда. И быстро». Эти инстинкты годами служили мне добрую службу, но сейчас… сейчас их предупреждение звучит фальшиво. Мы можем убежать. Переехать. Снова сменить имена. Но надолго ли это изменит ситуацию? Люди все равно найдут нас. Они всегда нас находят. И снова вырвать детей из нормальной жизни, оторвать их от друзей – возможно, это неверный шаг…

Сэм выходит из кабинета и занимает свое место за столом. Я смотрю ему в глаза – и вижу тьму. Я не знаю, что написал Мэлвин, – лишь то, что это было направлено конкретно на Сэма. Я не знаю, действительно ли хочу знать содержимое этих записей и расскажет ли мне когда-нибудь об этом Сэм. Но тень уходит, и он улыбается детям, шутит насчет планов на выходные, съедает свою порцию ужина.

Я ем тоже, хотя у каждого кусочка вкус пепла и слёз.

Мы все стараемся изо всех сил.

И я понимаю – как будто стою снаружи этого круга света и смотрю внутрь, – что долго этот круг не выдержит.

6. Сэм

Они всегда будут стоять между нами двоими. Призраки. Я не хочу признавать это, но сейчас мне кажется, что внутри у меня сплошная кровоточащая рана, и я зол. Мэлвин дотягивается из своей могилы, чтобы снова проволочь меня по гвоздям. А еще вокруг, точно гиена, кружит Миранда. Я знаю, что она идет за нами.

За Гвен.

Вздрагиваю, подумав о Мэлвине и о том, что прочитал в дневнике Кэлли. Думать о Миранде тоже неприятно, но, по крайней мере, не настолько опасно. Я не был любовником Миранды. В некотором смысле это хуже. Она – бездонный колодец ядовитой ненависти, но ненависть эмоционально привлекательна, и это чувство явило на свет худшие стороны нас обоих – когда мы были заодно.

Я ни за что не хотел бы, чтобы Гвен узнала подробности того, что я сделал – особенно в отношении нее – в тот период своей жизни. Она и так знает достаточно, незачем ставить ее перед холодными фактами.

Мы заканчиваем ужинать, моем посуду, притворяясь, будто всё в порядке, – ради детей. Потом они усаживаются на диван и включают какой-то фильм, а мы оба выходим на крыльцо.

Гвен поворачивается и обнимает меня.

– Утром я начну отслеживать адрес отправителя, – говорит она мне. – Через несколько часов получу ответ. Может быть, даже имя.

Я ничего не отвечаю. Обрушивать свой гнев на какого-то случайного типа, которого Мэлвин нанял для отправки почты, кажется мне… бесполезным. Но я знаю, что нам нужно найти этого человека – или этих людей – и не допустить, чтобы то, что еще ждет своей очереди, добралось до нас. Как только у нас будет имя и адрес, мы сможем привлечь к делу ФБР. Но выглядит это как бессмысленный крестовый поход. Мэлвин уже выиграл.

Я чувствую непреходящий страх и тревогу Гвен. Зарываюсь носом в ее волосы и вдыхаю их запах. Он что-то остужает у меня внутри и одновременно согревает меня. Поддерживает меня. Это слегка меня пугает – такая реакция. Я знал множество сильных и умных женщин, но Гвен – уникальная смесь необходимости и независимости. За тех, кого любит, она может и будет сражаться, словно тигрица. Это у нас общее – фундаментальная вера.

Мы стоим на крыльце, обнявшись, и некоторое время довольствуемся молчанием. Наконец я говорю:

– Знаю, что ты собираешься спросить, но… я не хочу говорить об этом. Только не о дневнике.

– Хорошо, – отвечает Гвен. И я знаю, что она меня понимает. – Но с тобой всё в порядке?

Я отстраняюсь и смотрю на нее. Беру ее лицо в ладони и нежно целую.

– Далеко не всё в порядке. Но именно поэтому мне нужно время.

Гвен кивает и наклоняется вперед, чтобы прислониться лбом к моему лбу.

– Мне жаль, что я не могу убить его снова, – говорит она. – Хотя иногда я жалею… я жалею о том, что вообще убила его. Есть ли в этом какой-то смысл?

– Совершенно точно есть.

Убить кого-то – это совсем не так, как в кино, от этого не отделаешься парой колких шуток и выпивкой. Это въедается в тебя, даже если человек, которого ты убил, несомненно, должен был умереть. И неудивительно, что ее отношение к Мэлвину, на каком-то очень глубоком уровне, все еще остается запутанным.

Как и мое отношение к Миранде.

Господи, я чувствую, как призраки подступают всё ближе, готовые разорвать нас на части…

Гвен высвобождается и берет меня за руку. Подводит к двум креслам, стоящим на крыльце, и мы садимся. Там стоит закупоренная бутылка вина, наполовину полная, и два стакана; я наливаю нам вина. Гвен вздыхает и делает глоток, не отрывая глаз от темного озера, которое переливается, словно черный шелк, при лунном свете.

Освещение на крыльце по-прежнему выключено. По молчаливому соглашению мы оставили его так.

– Я думаю о той женщине, которая мне звонила. Марлин из Вулфхантера. – Гвен отпивает еще вина. – Не следует ли мне поехать туда и поговорить с ней…

– Нет.

– Сэм…

– Нет. Не сейчас. Это слишком опасно, и она не сказала, зачем ей это нужно, верно? Мне не по себе от мысли, что ты уедешь из города, далеко от всех, кого ты знаешь. Ты… – Я едва не говорю: «Ты должна защищать детей», – но останавливаюсь на полуфразе, осознав, что подсознательно сделаю шаг назад, сказав это. Как будто эти дети уже не стали моими, как будто я не чувствую необходимости любить и защищать их. «Ты мерзавец», – говорю я себе. Я не позволю Мэлвину вбить между нами этот клин. И Миранде тоже. И своему внутреннему, глубоко похороненному гневу. Надо пытаться как-то выкрутиться. – Ты слишком многое ставишь на кон. Если б она сказала конкретнее, в чем ее проблема, ты могла бы попытаться отправить кого-нибудь ей на помощь. Но если ей нужно не это… ты должна в первую очередь думать о себе.

Гвен делает длинный глоток и наконец снова переводит взгляд на меня. Мне не нравится этот взгляд. Он темный и спокойный, как это озеро.

– Это что-то новенькое. Сегодня ты более параноидален, чем я.

– Да. – Я допиваю вино в два долгих глотка, почти не ощущая вкуса, и наливаю себе еще. – Некоторые мерзавцы и из могилы способны сотворить с тобой такое. – И Миранда. Господи, мне нужно сказать ей о Миранде. Очень нужно. – А ты все еще не сделана из пуленепробиваемой брони.

– Однако чертовски успешно сопротивляюсь пулям.

– Если ты намерена совершить такую глупость, я не смогу отпустить тебя одну.

– Потому что, если отпустишь, будешь чувствовать себя недостаточно мужественным?

Я пытаюсь свести все к шутке:

– Женщина, я много месяцев провел, забивая гвозди и возводя крепкие стены. Я достаточно доказал свою мужественность. – Она смеется, чего я и добивался. Это нарушает ее сосредоточенность. Я снова добавляю в тон серьезности: – Может быть, нам следует подумать о том, чтобы уехать отсюда на некоторое время. Просто… куда-нибудь. Если мы исчезнем, Миранда со своим цирком откочует отсюда.

– А что насчет…

– Работы? – Я пожимаю плечами. – Строительство – это однодневный бизнес. Я могу уволиться в любой момент.

– Но это не значит, что потом они наймут тебя обратно.

– Да ну? Я – один из лучших, кто у них есть. Они обязательно примут меня обратно. – Откидываюсь на спинку кресла и некоторое время пью вино, а потом говорю: – Хотя я думаю о том, чтобы всё-таки поменять работу.

– На что?

– Не знаю. – Это почти ложь. Почти. Мне нужно сказать ей правду. Сказать о предложенной работе, о непреходящей тоске, которую я чувствую, когда думаю о полетах. Стиллхауз-Лейк великолепен, потому что здесь живет она, потому что я люблю ее и люблю этих детей.

Но в то же время здесь я чувствую себя так, словно моя жизнь поставлена на паузу.

В глубине себя я ощущаю отсутствие целостности и беспокойство. Из-за документального фильма Миранды, из-за удара, который Мэлвин нанес по моему рассудку, – всё это подняло со дна уродливые тени, играющие дурные шутки с моей психикой. И Гвен отстраняется, защищаясь; я чувствую, как это происходит. Она уже воздвигает между нами щиты. Проще всего ответить: «Может быть, следует дать всему этому некоторое время отстояться», – а потом я уеду и найду свой путь.

Но это не то, чего я хочу. Я люблю эту женщину. Я хочу быть здесь. Я хочу быть частью ее семьи, а не отдельным заменимым кусочком, который приходит и уходит, когда пожелает.

– Кажется, я собираюсь попросить тебя выйти за меня замуж, – говорю я. Эти слова приходят ко мне ниоткуда, и я даже не знаю, почему я говорю их. Мгновенный импульс паники вызывает у меня желание взять эти слова обратно, превратить их в шутку, но я не делаю этого, потому что имел в виду именно то, что сказал. Я хочу этого.

Гвен поворачивает голову и смотрит на меня.

– В каком смысле – кажется? – спрашивает она.

– Ну вот я это делаю. Прошу.

– Вот так просто, да?

– Мы не юные романтики, которым нужно предложение, сделанное на обрыве на фоне заката с преклонением колен, верно?

Я осмеливаюсь посмотреть на нее. Рот ее наполовину прикрыт краем стакана. Но она улыбается. Она смотрит на меня, наши взгляды встречаются и задерживаются. Гвен делает вдох и медленно выдыхает. Я чувствую прилив жара и чертовски рад этому, потому что он сжигает все мои сомнения, весь грязный осадок от написанного Мэлвином Ройялом, всю тоску, скорбь и страх, которые снова привнесла в мою жизнь Миранда.

– Почему? – спрашивает Гвен. – Почему ты просишь об этом сейчас?

Боже, она умна. И бьет без пощады.

– Потому что не хочу тебя терять, – отвечаю я, и это самые искренние слова, какие я произносил в жизни. – Ни из-за пули, ни из-за какого-нибудь озлобленного фанатика, ни из-за того, что мы просто… разойдемся по разным дорогам. Я хочу быть в твоей жизни и хочу, чтобы ты была в моей. Я хочу, чтобы мы были вместе так долго, как позволит Бог. – Делаю паузу. – Ну как?

Лицо ее раскраснелось, глаза сияют.

– Чертовски хорошо, – говорит она и в два глотка осушает свой стакан. Потом встает с пустым стаканом в руке и оборачивается, чтобы взглянуть на меня. – Пойдем в постель.

Я секунду колеблюсь, потом приканчиваю свое вино и встаю лицом к лицу с ней. Беру ее за руку.

Мы вместе идем на кухню, ставим стаканы в мойку, и Гвен поворачивается, чтобы сказать детям:

– Мы идем спать, ладно?

Они даже не смотрят на нас. Просто кивают, глубоко увлеченные историей, которая разворачивается на экране. Я вслед за Гвен иду по коридору в спальню и, прежде чем мы закрываем дверь, целую ее. Она стоит, прислонившись спиной к стене, и мы растворяемся в этом поцелуе, друг в друге, – и, слава богу, мой разум успокаивается, и ужасы на некоторое время прекращаются.

Гвен отстраняется, чтобы глотнуть воздуха.

– Запри дверь, – говорит она. Голос ее дрожит.

Я закрываю дверь и запираю на замок, а когда оборачиваюсь, то Гвен уже стягивает свою рубашку; секунду спустя моя рубашка тоже оказывается на полу. Я осознаю́, что за долгий день весь пропах по́том и не принял душ, и на секунду меня охватывает нерешительность.

– Мне нужно помыться, – говорю я.

Ее улыбка сияет ярко, как рассвет.

– Мне нравится твой запах, – отвечает она. – И мы не юные романтики, забыл?

Черт, это проникает невероятно глубоко и пробуждает нечто дикое.

Секс – неисчерпаемый, до потери дыхания, но при этом беззвучный. Может быть, это ее материнская привычка, а может быть, она просто не может дать себе полную волю, даже в такие моменты. Он длится, усиливаясь до жгучей интенсивности, пока мы наконец не падаем рядом, дрожащие и взмокшие. Это потрясающе – тот огонь, который мы зажигаем друг в друге. Драгоценный, тайный и совершенно правильный.

Мы все еще прижимаемся друг к другу, когда она шепчет что-то мне на ухо.

Я не готов к такому ответу, особенно учитывая момент.

Не готов совершенно.

Потому что Гвен отвечает: нет, она не выйдет за меня замуж. Пока что нет.

Мы спим рядом, но не вплотную друг к другу, и нас разделяет не только это крошечное расстояние. Я просыпаюсь рано и принимаю душ. Прокручиваю в голове весь прошлый вечер, от прочтения слов ее бывшего мужа до того момента, когда Гвен сначала растопила, а потом разбила мое сердце, – и не знаю, как осмыслить все это, вместе и по отдельности. Я действительно не знаю. Мы вышли за пределы всех карт.

И здесь водятся чудовища, будь они прокляты.