Текст книги "Бесконечность"

Адам

– Вы молодчина, Адам. Для человека, попавшего в такой переплет, как вы вчера, мозг работает просто отлично.

Говорит тот тип со сдавленным лицом. Ньюсам. Задает вопросы, проводит новые обследования. А рядом с ним молча сидит Седой, у которого шрам и мерцающее число. Каждый раз, когда я смотрю на него, жестокость его числа поражает меня. Оно одновременно отталкивает и притягивает. В нем есть что-то, но я не понимаю, что именно. Пока не понимаю.

– Превосходно, – говорит Ньюсам. – Что ж, пришло время провести более серьезное обследование.

Не успеваю я и рта раскрыть, а ассистент уже продел под подлокотником моего кресла кожаный ремешок и затягивает его вокруг моего правого запястья.

– Что, черт во…

– Просто меры предосторожности.

– Нет, нет! Не хочу!

– Вы не должны двигаться, иначе ничего не получится.

Пытаюсь сопротивляться, но я слаб, а их двое и они сильнее. Левое запястье прижимают и привязывают к левому подлокотнику.

Другой ассистент выкатывает тележку с мониторами и мотком проводов, свисающих с нее, точно спагетти. Когда он приближается ко мне, до меня доходит, что он собирается прицепить эти проводки и присоски к моей голове.

– Нет.

– Это входит в процедуру оценки вашего состояния, – ровным голосом говорит Ньюсам. – Важный компонент лечения. Только и всего. Расслабьтесь. Попытайтесь расслабиться. И не двигайтесь, еще раз прошу.

Я не двигаюсь, а что мне остается? Челюсти сжаты, руки-ноги напряжены. Ассистенты опутывают меня всё новыми проводами. Голову мне можно и не брить: большая часть волос сгорела, когда я упал в огонь в ту ночь, когда погиб Джуниор, а остатки настолько короткие, что они без проблем прикладывают к моему черепу электроды. И еще они налепляют их на грудь, чтобы наблюдать за работой сердца. Присобачивают датчики к кончикам пальцев. Да что, в конце концов, тут происходит?! Похоже на эпизод из фильма про шпионов. Не это ли делают в кино, когда хотят узнать, лжет человек или говорит правду?

– Эй, хватит! А ну прекратите!

Что-то не так. Решительно не так.

Ньюсам притащил два стула и поставил их в метре от меня. На один уселся сам, другой занял Седой. Он все еще не сказал ни слова. Но его глаза… эти черные глаза… и это число… я не могу отвести от него взгляда.

– Сейчас я задам вам несколько вопросов, – говорит Ньюсам, – и хочу, чтобы вы ответили на них. Отвечайте то, что первым придет в голову.

– Хорошо. – Внутри у меня все вскипает. – Развяжите ремни.

– Что?

– Это первое, что пришло мне в голову.

– Я еще не начал. Я не задал вам вопроса.

Похоже, он раздражен. Но он первый начал всю эту чехарду с ремнями и присосками. Пусть не думает, что я буду ему помогать.

Он поворачивается к ближайшей группе мониторов и давит на какие-то кнопки. То и дело подносит руку к голове и заправляет волосы за ухо – густые каштановые волосы, которые могли бы быть у человека лет на двадцать моложе. Парик. Зуб даю, это парик.

– О чем вы думаете? – спрашивает он.

Я медлю с ответом, и он начинает наседать:

– Какие мысли одолевают вас сейчас? Вот сейчас. – Он щелкает пальцами у меня перед лицом.

– Да так… думаю вот, кто вас подстриг?

Один из ассистентов издает сдавленный смешок. Кажется, уголок рта Седого тоже чуть подергивается, но я не могу сказать наверняка. Ньюсам слегка щурится, и лицо его чуть розовеет. Он отворачивается и делает вид, что смотрит на мониторы, затем возвращается ко мне.

– Как вас зовут?

Начнем с детсадовского уровня.

– Адам.

– Адам, а дальше?

– Адам… Марш.

Фамилия моей мамы была Марш. Значит, я тоже Марш? Не помню.

– Сколько вам лет?

– Восемнадцать.

– Когда вы родились?

– Двадцать второго августа две тысячи десятого года.

Что-то я по-прежнему помню четко, что-то нет.

Он больше не смотрит на мониторы. Все его внимание сосредоточено на мне.

– Где вы родились?

– Не знаю.

– Что вы видите, когда смотрите людям в глаза?

«Не говори. Никогда не говори».

– Ничего.

– Ложь, – не поднимая глаз, говорит ассистент, что стоит ближе всех к монитору.

– Вы слышали, Адам? Попытайтесь говорить правду. Итак, что вы видите в глазах у людей?

– Черный кружок поменьше, цветной кружок побольше, белок.

– Вы видите кое-что еще.

– Это был вопрос?

Похоже, я его конкретно довел.

– Я знаю, что вы видите кое-что еще, – говорит он, подчеркивая каждое слово. – Что именно, Адам?

Мы и так находимся лицом к лицу, а теперь он наклоняется еще ближе. Вопросы и ответы сыплются градом.

– Ничего. Ровным счетом ничего.

– Вы видите числа, Адам?

– Нет.

– Ложь, сэр.

– Вы видите числа?

Не говори.

– Нет.

– Что ты видишь, ублюдыш пузырчатый? Что? Говори!

Дядя слетает с катушек.

В нашу милую беседу вступает Седой. Он поднимается со стула и кладет руку Ньюсаму на плечо.

– Все отлично, Ньюсам. Сделайте передышку.

– Что? – не понимает Ньюсам.

– Сходите проветриться.

– Не вижу необходимости.

Он сбрасывает руку Седого.

– Это приказ! – рявкает Седой.

Они становятся друг напротив друга, мгновение никто не произносит ни слова. Затем Ньюсам сдается. Он неодобрительно кривит рот и с гордым видом вышагивает из комнаты, жестом велев ассистентам следовать за ним. Дверь закрывается, и мы с Седым остаемся наедине.

Он пододвигает стул ко мне и приближает свое лицо к моему.

– В этом нет ничего плохого, – произносит он.

– В смысле?

– Нет ничего плохого в том, чтобы открыться.

Не знаю, что сказать. Если я ввяжусь в разговор, он может подумать, что нам есть о чем говорить.

– Я знаю, каково это, – говорит он. – Быть не таким, как все. Хранить секреты. Но некоторые секреты – как раковая опухоль. Они разрушают человека изнутри. Нет ничего постыдного в том, чтобы открыть такой секрет.

Неужели я проговорился? Числа – это секрет? Не помню. В памяти большущие пробелы. Помню детство с мамой, помню годы с бабулей. Смутно помню, как очнулся в этом месте. Мама и бабуля умерли, но что произошло с той девушкой? Той, которую я обнимал у костра? Я не знаю, кто это был. Или есть.

– Я могу помочь тебе, Адам. Ты ведь хочешь снова увидеться с Сарой, не так ли? Она здесь. Я могу вернуть тебя к ней, если ты будешь с нами сотрудничать.

Сара.

Светлые волосы и голубые глаза. 2572075. Это и есть Сара?

– У нее ярко-голубые глаза? – Вопрос срывается у меня с языка, прежде чем мозг успевает дать ему команду держаться за зубами.

На миг Седой нахмуривается, затем откидывается на спинку стула, складывает руки на груди и улыбается.

– Голубые глаза? Да. Да, это она, дружище. И если ты хочешь снова заглянуть в эти голубые глаза, прекращай свой цирк и отвечай как положено. Все зависит от тебя, Адам. Так что, я зову Ньюсама?

Сара

Я так и не заснула.

Дверь камеры отворяется, и внутрь вкатывают тележку с завтраком. Толкает ее тот же самый рядовой, который вел меня от лифта до камеры. Он не смотрит на меня. На тележке чай, молоко и тосты. Я не голодна, но понимаю, что нам надо поесть. Говорю:

– Вчера ночью… я слышала чьи-то голоса и шаги в коридоре.

Он оборачивается через плечо на открытую дверь, затем закрывает ее.

– Снаружи дежурит охрана. Это для вашей же собственной безопасности. Наверно, у них просто была пересменка.

Просыпается Мия. Она открывает глазки и осматривается. При виде рядового она тут же ныряет обратно под одеяло. Я подхожу к кровати, отгибаю уголок одеяла и поднимаю Мию.

– Доброе утро, солнышко, – бодрым голосом говорю я. – Кушать хочешь?

– Где папа?

Смотрю на рядового, потом снова на Мию.

– У него сейчас дела. Молочко будешь?

– Где папа?

– Мы с ним скоро увидимся. – Рядовому: – Увидимся, да?

– Я не могу ответить на этот вопрос, – отвечает он, не глядя мне в глаза. – Я не знаю. Я всего лишь… приглядываю за вами и кое-кем еще.

За заключенными, хочет он сказать. Сколько их тут? Кто они? Чьи крики я слышала накануне?

– Но вы ведь знаете, что здесь происходит, не так ли? Что это за место?

Не отвечает.

– Где мы? – напираю я.

Ему становится по-настоящему неловко. Даже лицо подергивается.

– Я всего лишь разношу еду и управляю лифтом.

А на остальное – плевать? Так, что ли? Он наверняка знает больше.

– Может быть, вам нужно что-нибудь еще? Мистер… Савл велел спросить.

– Если можно, для Мии одежду поменьше размером, а для меня, наоборот, побольше.

Он рад, что разговор перешел на более привычную ему и менее щекотливую тему.

– У нас здесь редко бывают дети, но… Я посмотрю, что можно сделать.

Мы едим второй тост, когда снова раздается стук в дверь.

Рядовой уходит, а в комнате появляется женщина. Увидев ее, Мия немедленно поворачивается к ней спиной. Это та самая тетка, которая пыталась утихомирить ее, когда меня привезли.

– Снова здравствуйте, – говорит она, протягивая мне руку. – Меня зовут Марион. Наше вчерашнее знакомство прошло не очень, но сегодня, надеюсь, мы вместе исправим эту оплошность.

Она выглядит на редкость уверенной в себе. На ней средней длины юбка, кардиган, на носу очки в металлической оправе. Мне такие раньше встречались – деловая колбаса, вся такая профессиональная-профессиональная, образцовый соцработник. Такая же тетка однажды забрала у меня Мию. Точно такая же.

– Пока я не увижу Адама – нет, – говорю, не пожимая протянутую руку.

Она улыбается и разглаживает юбку.

– Это невозможно. Давайте пока побеседуем, а дальше посмотрим, хорошо?

«Это невозможно». Почему? Потому что его не привезли? Потому что он мертв? Или все еще не пришел в себя? Что она скрывает?

– Я никуда не пойду и ни о чем не буду говорить, пока не узнаю, как он.

Складываю руки на груди и выпрямляюсь во весь рост.

– Он в порядке, – говорит она. – Вы увидитесь позже.

– В порядке? Что это значит? Вы его видели?

– Нет, но…

– Так откуда вы знаете, что он в порядке?

– Сара, – твердо произносит она, – мне сказали. Мне сказали, что он жив и в сознании. Сейчас его обследуют. Итак, где вы хотели бы побеседовать – прямо здесь или в переговорной комнате?

«Он жив. Слава Богу». У меня трясутся ноги. Я не хочу, чтобы эта гадина видела мое волнение, отворачиваюсь от нее и присаживаюсь на кровать, делая вид, что поправляю на Мии одежду, а сама делаю несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться.

Раз нам дают возможность выйти за пределы камеры, надо ею воспользоваться. Хватаю Мию в охапку и говорю:

– Пойдем, солнышко.

Марион ведет нас по коридору в переговорную.

Да, это вам не одиночная камера: тут стоят кожаные диваны, журнальный столик, поднос с чаем и булочками, даже кое-какие игрушки для Мии. На вид самые обычные, так, ерунда, которая есть у любого ребенка, но они выглядят так, точно попали сюда из другой эпохи. Пластмассовые машинки, игрушечный телефон, кассовый аппарат – банальные игрушки дохаосных времен. Мия никогда не держала в руках игрушек и никак не реагирует на них. Равнодушно смотрит и отодвигает в сторону. Берет в руки пупса, который открывает глаза, когда его сажаешь, и закрывает, когда укладываешь. Вот это Мии по душе.

На журнальном столике лежит папка. Марион садится на диван, кладет папку себе на колени и открывает ее. Что там внутри? Материалы обо мне? Об Адаме? Я сажусь на противоположный диван и снова скрещиваю руки на груди.

– Итак, вы с Адамом вместе уже достаточно долгое время.

Это не вопрос.

– Типа того.

– У вас есть ребенок, а скоро родится еще один, верно? – Она пытается казаться дружелюбной, но мне ее дружелюбие на фиг не сдалось. – Трудно, наверно, вам будет.

– Мы справимся, – отвечаю. – Мия у нас молодчина.

– Как вы думаете, на кого она похожа? На вас или на своего отца?

Стоп-стоп. На это минное поле мы не пойдем.

Официально Мия – дочь Адама. Именно это я сказала той назойливой соцработнице, которая докапывалась до меня в Лондоне. Помню, ответ сам сорвался у меня с губ. Но соврать все равно было легче, чем открыть правду. Впрочем, убедиться в том, что я соврала, проще простого, стоит только приглядеться к Мии. Да, проведя почти всю свою недолгую жизнь на воздухе, она приобрела более темный оттенок кожи, а волосики у нее курчавые, почти как афрокосички, но они светлые, и глаза у нее голубые, короче, все как полагается человеку из семейства Халлиган. А ведь она и есть Халлиган на все сто процентов.

– Не знаю, – говорю. – Я не сравнивала. Она – это она. Похожа сама на себя.

– Неужели вы с Адамом не играли в эту игру? Чей это носик? Чьи это ушки?

– Нет, – обрываю ее. – Мы не играем в игры.

Вероятно, она просекла, что к чему, но решила пока не развивать эту тему.

– А что скажете о ее способностях? Для своих двух лет она очень хорошо говорит. Кроме того, насколько я знаю, вы – художница. Как у Мии с рисованием? Расскажите.

Художница. Я почти забыла о том, что когда-то умела и любила рисовать. За прошедшие два года я не брала в руки ни карандаша, ни кисти, ни даже уголька.

– Вы ведь нарисовали на стене свое видение Хаоса, так? Сильная работа.

Еще одна тема, которую я меньше всего хотела бы мусолить. Мои сны, мои кошмары – лучше о них не вспоминать. Не хочу, чтобы кто-то копался у меня в голове.

– Как тот образ явился вам, Сара? Откуда вы узнали о том, что произойдет?

– Это было два года назад. Зачем вспоминать?

Она кладет папку на стол перед собой. Я пытаюсь прочесть, что там написано, но она убирает папку из моего поля зрения.

– Но это же поразительно, Сара. Вы видели будущее. Вы смогли выразить увиденное. Откуда пришло то видение?

– Ниоткуда.

– Перестаньте. Оно наверняка откуда-то пришло, вы не могли взять и выдумать его.

Зараза. Что ж, раз она так, то пусть получает.

– Почему не могла? Из головы – вот откуда я взяла ту картину.

С вызовом смотрю ей прямо в глаза. Она сидит на краешке дивана, подавшись вперед.

– Вам снился сон?

– Да. Один и тот же, много раз. Каждую ночь.

– Вы видели Адама и Мию, город в руинах и горящие здания?

– Да. Да. Именно. Но больше этот сон мне не снится. Перестал.

– Что вам снится теперь, Сара?

– Ничего. Я перестала видеть сны.

Я потеряла Мию в этом холодном и безлюдном месте. Я выкрикиваю ее имя…

– Вам вообще не снятся сны?

– Именно.

– А Мия? Ей снятся такого рода сны? Как вам кажется?

– Никак. Она – моя дочь, вот и все.

Пусть этот тягостный разговор закончится.

– Что она видит, как вы думаете? Она видит числа, даты смерти, как ее отец, или визуальные образы, как вы?

Поднимаю Мию с пола и усаживаю себе на колени. Она по-прежнему вертит в руках куклу.

– Ничего. Она просто ребенок.

Марион улыбается, но только губами. Глаза у нее холодные и пристальные.

– Не просто ребенок, Сара. Ей уже два года. Она может ходить и говорить. Давайте посмотрим, а? Может быть, она согласится что-нибудь нарисовать для нас.

Она встает и обходит вокруг журнального столика.

– Не трогайте ее, – прошу я.

Ситуация выходит из-под контроля. С вопросами о себе я еще справлюсь, но, если Мии будут давать задания, это совсем другое дело. Это опасно.

– Я ее не трогаю.

– Вы понимаете, о чем я.

– Давайте дадим ей вот это.

Марион открывает тумбочку и достает стопку листов бумаги и восковые мелки.

– Мия, – говорит она, – можешь выбрать какой-нибудь симпатичный цвет и нарисовать для меня картинку?

Мия смотрит на нее, корчит рожицу и утыкается лицом мне в плечо. Она все еще не простила Марион за вчерашнее.

Нисколько не смутившись, Марион кладет мелки и бумагу на пол. Несколько секунд Мия искоса разглядывает их. Я вижу, что она заинтересовалась. Мия слезает с моих колен и опускается на пол рядом с мелками. Никем не понукаемая, она хватает синий мелок, низко-низко склоняется над бумагой и начинает водить по ней мелком. Сначала неуверенно, потом все более осмысленно. Я не хотела, чтобы ее заставляли рисовать, но не могу оторвать взгляда. Марион напряженно всматривается в рисунок, заглядывая через плечо Мии.

На протяжении минуты Мия осторожно выводит на бумаге линии и очертания. Подержав некоторое время мелок в кулаке, она перехватывает его и теперь держит его между большим и указательным пальцами.

– Удивительно, – говорит Марион, – девочке ведь всего два года. Видимо, талант ей передался от вас.

– Она никогда не видела, как я рисую, – отвечаю я и только затем понимаю, что так оно и есть на самом деле.

На мгновение меня охватывает тоска по той части меня самой, которую я потеряла, и по детству, которого не было у Мии.

– Скорее всего, это врожденное, – говорит Марион. – Просто есть, и все. А у нее это есть, вы согласны?

Она что-то строчит в своих записях, затем поднимает голову и опять пялится на Мию, отчаянно стараясь ничего не упустить.

Я не вполне понимаю, что она рисует, но это явно что-то конкретное. Что-то, имеющее форму картофелины, от которой отходит несколько линий. Затем она удивляет меня еще больше. Посмотрев на мелки в пластмассовом футляре, откладывает синий и выбирает розовый. Обводит им вокруг синего пятна. Откладывает розовый и берет красный. Рядом с первой фигурой рисует еще одну.

Я опускаюсь на пол рядом с ней. Ее рисунок гипнотизирует меня.

– Это прекрасно, Мия, – говорю. – Что ты рисуешь?

Она согнулась над листом бумаги, высунув кончик языка.

– Рисует, – говорит она. – Ми рисует.

– Я знаю, – говорю. – Очень красиво. А что это?

Она усаживается на пятки и указывает на свой рисунок:

– Мама и папа.

Я – сине-розовая картофелина; Адам – красная.

По спине пробегает холодок.

Она видит нас как цвета.

Точно так же, как бабушка Адама.

При нашей первой встрече Вэл описала мою ауру, ту цветовую дымку, которая окружает меня. Я слышу ее голос, резкий и скрипучий: «Сиреневый, естественно, и еще темно-синий. И все залито розовым».

Я смотрю на дочь, а она поворачивается и улыбается мне, гордясь своей работой. Я улыбаюсь ей в ответ.

– А как же Марти и Люк?

Когда я произношу их имена, в горле встает комок. Последний раз, когда я видела братьев, Люк прижимал ладони к разбитому лицу, а Марти плакал.

Мия берет другие мелки и рисует еще две картофелины; одна зеленая с желтым, другая оранжевая.

Если бы Адам был здесь, то он видел бы ее число, но мне ни к чему видеть его. Я и так знаю.

2022054.

И у нее не просто число Вэл.

У нее дар Вэл.

Адам

– В последний раз спрашиваю: что ты видишь, когда смотришь мне в глаза?

Смотрю на Ньюсама, на его приплюснутое лицо, вижу смерть в его глазах. Рядом с ним Савл. «Не спрашивайте меня, что я вижу в глазах Савла, – я не смогу описать это словами».

– Я вижу число.

Это правда. Это ответ на его вопрос, но мне становится тревожно, когда я произношу эти слова.

«Не говори, Адам. Никогда не говори».

– Что означает это число?

– Дату вашей смерти.

Это опять правда, но почему у меня возникает ощущение, что я поступаю неправильно?

– Какое у меня число?

Молчу.

– Какое у меня число? – повторяет он.

«Не говори, Адам. Никогда не говори».

– Я не говорю людям их числа, – отвечаю, вторя голосу, что раздается у меня в голове. – Это неправильно.

– Но я прошу тебя сказать. Какое у меня число?

– Вы что, не слышали? Я не говорю людям их числа.

– Адам, ты делаешь это ради Сары, помнишь? – вступает Савл. – Не бойся, скажи. Ты поступаешь правильно.

– Как думаешь, ты – единственный человек, способный видеть числа? – заводит свое Ньюсам.

– Нет. Не знаю. Может быть, другие тоже умеют. Я не в курсе.

– Ты прав. Другие люди их тоже видят. Другие люди называют числа и поступают правильно.

Правду ли он говорит, не разберешь. Не исключено, что просто пытается развязать мне язык.

– Какое у меня число?

Меня чуть наизнанку не выворачивает. Ну что они никак не отвяжутся, в самом деле? Ремни сдавливают тело, я кручусь и изворачиваюсь. Я пошел им навстречу ради Сары и знаю, что у меня нет выбора… и все же я чувствую, что поступаю неправильно.

– Я не хочу этого говорить.

– Просто назови его.

Он навис надо мной и дышит мне прямо в лицо.

– Не хочу.

– Говори.

– Не могу.

Я хочу, чтобы он отодвинулся, но он не делает и шагу назад. Капля его слюны шлепается мне на щеку.

– Назови его. Какое у меня число? Скажи его. Скажи его. Скажи его.

– 8112034.

Силы разом покидают меня. В изнеможении я откидываюсь на стул. Голова опускается на грудь.

– Ну вот. Совсем нетрудно, да?

Я не отвечаю. Мне нечего сказать.

Он смотрит на мониторы, потом на распечатку с результатами последних измерений.

– Ты сказал правду. Сам видишь, в этом нет ничего страшного. И это не больно. Пойми. Мы тут никого не пытаем, просто занимаемся научной работой – собираем факты, делаем измерения, выводим доказательства.

В голосе его слышится самодовольство. Похоже, считает, что знает ответы на все вопросы. Я только что сказал ему, когда он умрет, а он и ухом не повел. Никакой реакции, ничего человеческого, ноль эмоций. Он кладет распечатку и заводит волосы за уши.

– Осилишь еще несколько вопросов?

– Нет, – качаю головой, – устал я.

– Мы только начали.

– He-а. Я устал.

– Адам, это важная работа. Мы здесь пытаемся спасти британскую нацию. Люди вроде тебя – наша главная надежда. Нам нужно поколение сильных лидеров, людей, способных навести порядок, поднять страну на ноги, вернуть ей то, что она потеряла за годы Хаоса.

– Я-то тут при чем?

– Нам нужны такие люди, как ты, – напирает он. – Ты можешь помочь нам понять будущее. Нам нужны интеллектуальные системы раннего предупреждения. Ресурсов крайне мало, Адам. Мы должны знать, в каком случае от нашей помощи будет толк, а в каком не стоит тратить время и силы.

– Вы прекрасно обойдетесь без меня. Выходите наружу и смотрите по сторонам. Голодающие и больные всюду. Просто начните откуда-нибудь. Сделайте хоть что-нибудь.

– Но если им все равно суждено умереть? Мы не можем тратить ресурсы впустую, Адам. Мы хотим разумно и эффективно их использовать.

– Значит, вы хотите, чтобы я говорил, когда надо заморачиваться, а когда можно тупо забить? А пошли вы!..

Ньюсам молча отходит от меня. Смотрит на Савла, который спокойно сидит и внимательно слушает.

– Зря ты так ругаешься, Адам, – произносит Савл. – Правительствам приходится принимать трудные решения.

– Я не в правительстве.

– Если ты не с нами, ты против нас.

Молчание.

– Нам необходимо твое абсолютное содействие, Адам, – нарушает тишину Ньюсам. – Это важно. Мы должны понять, как работает твой мозг. Мы очень хотим, чтобы ты поделился с нами своими возможностями. Ты мог бы стать нашим козырем. Ты мог бы стать лидером.

– Я тоже хочу понять, честное слово, но зачем вы меня связали? За что унижаете?

– Два года назад ты убил мальчишку. Вчера ты убил одного из наших лучших сотрудников. Ты ждал другого обращения?

Ага. К тому обвинению добавилось еще одно. Сколько раз можно повторять? Когда мне наконец поверят?

– Я никогда никого не убивал.

Пытаюсь сесть ровнее, выпячиваю подбородок. Все, что он говорит, – ложь. Пусть замолчит.

– Ты выходишь из себя. Ты не контролируешь свое поведение, когда гневаешься. Ты непредсказуем.

Я отворачиваюсь. Но он прав. Я действительно выхожу из себя, действительно теряю контроль.

Более того, я вот-вот потеряю его окончательно, если он будет и дальше наседать.

– У тебя есть выбор, Адам. Ты можешь помогать нам, поддерживать нас, быть частью большой команды, перед которой стоят благородные задачи. Или можешь сопротивляться, упрямиться, ребячествовать и потерять все. Или исчезнуть. Вы с Сарой можете исчезнуть. Пропасть.

Долгая тишина.

– Что вы имеете в виду?

Я знаю, что он имеет в виду, но хочу, чтобы он сам сказал это. Хочу, чтобы он раскрыл передо мной свои карты.

– Кто знает, где ты сейчас? Кто будет скучать по тебе?

Девушка. Моя девушка. Сара. Знает ли она, что я здесь? Будет ли она скучать по мне? Я не могу ответить Ньюсаму. Перевожу взгляд в пол.

Этот чувак мне не нравится. Я не хочу, чтобы он взял надо мной верх.

– А кто будет скучать по тебе? – переспрашиваю. – Когда ты услышал свое число, то и бровью не повел. Теперь ты знаешь, когда умрешь. А хочешь узнать, как это будет?

Попался, мерзавец! Выпучился, пытаясь взглядом пригвоздить меня к стулу, но я-то вижу, как он нервно облизывает губы, и знаю, что у него сухо во рту. Я знаю, что страх поразил его в самые кишки.

– Я вижу числа, тут ты верно говоришь. – Не свожу с него глаз. – Но я еще и чувствую их. Так вот ты… Ты умрешь от удушья. Ты дышишь быстро-быстро, но кислород не поступает в легкие. Воздух отравлен, с каждым вдохом ты становишься слабее и беспомощнее. Ты вытошнил все, что было внутри, и теперь выкашливаешь желчь, но она застревает в горле, и ты задыхаешься, хватаешь ртом воздух, но уже слишком поздно. Ты падаешь на землю и катаешься по собственной рвоте. Все. Все кончилось.

В комнате ни звука.

Савл проводит языком по губам. Его глаза горят, словно яркие лампочки. Впиваются в мои. Ему нравится, что я унижаю Ньюсама. То, как я описываю его смерть. Он весь в напряжении.

Несколько секунд Ньюсам не двигается с места. Он смотрит на меня, я смотрю на него. Наконец он моргает и подносит руку к голове, чтобы заправить волосы за ухо. Он отодвигается от меня, качая головой.

– Очень хорошо, – выдавливает он. – Чудесное выступление. Ай да молодец. Вы фиксировали эти страшилки? – обращается он к белым халатам, стоящим возле мониторов. – Что говорят приборы?

Поворачиваю голову. Один из белых халатов держит распечатку в руке.

– Красивая линия, ровная и непрерывная. – Он взволнованно смотрит на своего босса. – Он говорит правду.