Текст книги "Кольдиц. Записки капитана охраны. 1940–1945"

Я расскажу обо всех «больничных» побегах в другой главе, а сейчас подчеркну, что это для меня по сей день очень больное воспоминание. Впрочем, самую большую ошибку мы допустили на нашем складе посылок. Французский генерал Ле Бриган попросил разрешить одному из своих офицеров проверять мешки с частными посылками по их прибытии из Франции на станцию Кольдиц. Кроме того, он попросил позволить своему офицеру по посылкам составить список адресатов на ярлыках. Это двойное требование он мотивировал тем, что, во-первых, в замок мешки попали уже вскрытыми и, во-вторых, немцы не очень разбирались в написанных по-французски именах. Этот офицер подписал обязательство «во время данной деятельности не бежать, не осуществлять подготовку к побегу и не наносить вред германскому рейху». Хорошо владея немецким и французским языками, остался на этой должности и постоянно, на наш взгляд, строго придерживался своих обязательств[38]38
  Много лет спустя, прочитав французскую историю Кольдица, я узнал, как сильно мы ошибались. См. «Неукротимые» генерала Ле Бригана. (Примеч. авт.)


[Закрыть].

Интересны цифры побегов за 1941 год. Всего 104 пленных приняли участие в 49 попытках. Англичан, пытавшихся убежать, насчитывалось 35. Из них 33 были пойманы на месте, 2 вне зоны лагеря и ни один не попал домой. Соответствующие цифры для других национальностей таковы: французы – 30, 6, 14, 10; бельгийцы – 6, 6, 0, 0; поляки – 19, 10, 8, 1; голландцы – 14, 8, 2, 4.

Глава 6
Частное предприятие

Начало года, возможно, подходящий момент, чтобы отдохнуть от непрерывной хроники побегов и попыток побега, которые происходили беспрерывно с тех самых пор, как я прибыл в Кольдиц еще в ноябре 1940 года.

Особо следует упомянуть о «корректности» в наших взаимоотношениях с заключенными. Узники использовали любую возможность нас этим изводить, но ни разу за все пять лет ни один из их старших офицеров не потребовал надлежащего поведения по отношению к нам. Недисциплинированность, я могу сказать наверняка, была негласным приказом с их стороны, недисциплинированность, часто доходящая до явной личной наглости или, по крайней мере, умышленной бесцеремонности.

Голландские офицеры грешили этим меньше всех, и, поскольку их характеристика побега была наилучшей (с учетом их численности), я не вижу, какой иной цели служил этот тип отношения к нам, как не позволения пленным отыграться за свои репрессии.

С другой стороны, бывали моменты, когда они танцевали под другую дудку. Я помню одну заявку на книгу, которую я не желал выдавать англичанам. Записка начиналась так: «Поскольку эта книга относится к битве Ватерлоо, последнему разу, когда ваши войска имели честь служить под британским командованием…» (!) Я выдал книгу.

Другая начиналась следующим образом: «Я буду рад, если вы разрешите мне почитать эту книгу. Это главным образом сатира на глупость, легкомысленность и некомпетентность английских землевладельцев». Я выдал и ее.

Однажды я обыскивал только что прибывшего в лагерь британского офицера, когда он сказал: «Я гость Третьего рейха, надеюсь, вы оцените оказанную мною честь!»

ОКБ требовало присутствия офицера пропаганды в личном составе каждого лагеря для военнопленных. Долгое время мы боролись против этого назначения в Кольдиц. Какая ужасная трата времени! Эти люди были совершенно не приспособлены для такой деликатной работы. Мы распространяли еженедельные пропагандистские газеты на разных языках, которые получали из Берлина, – «Trait Union» и «Camp», но они были бесполезны. Однако это было лучшим способом от них избавиться! Сначала старший британский офицер в Кольдице конфисковывал все экземпляры этого последнего еженедельника, отказываясь позволять своим офицерам читать его на основании того, что издание подрывного содержания. Вскоре даже он понял, насколько беззуба эта газетка, и она циркулировала, пока не становилась растопкой для печи.

Большинство французских офицеров в Кольдице питали отвращение к сотрудничеству с правительством Петена – Лаваля и считали своим долгом выказывать свое неодобрение через враждебность к нам как на словах, так и на деле. С политической точки зрения к британцам у нас не было подхода вообще.

Антисемитизм тоже не завел нас далеко. В Кольдице находилось несколько французско-еврейских офицеров. Их поместили в отдельную комнату, вскоре ставшую известной как «гетто». Им немного сочувствовали за то, что их так выделили, но, думаю, они предпочитали быть вместе. Несомненно, они сыграли такую же активную роль в делах побега, что и все остальные. Никакой открытой враждебности к ним военнопленные никогда не выражали. Некоторые французы, сказать по правде, были враждебно настроены по отношению к англичанам, но из подобных настроений, проявлявшихся, например, в течение прочтения во дворе на французском языке «Жанны д'Арк», нам не удалось извлечь никакой пользы.

Ходили слухи, что поляки часто устраивали друг над другом нечто вроде военного суда, но все свои разногласия они всегда держали при себе. Мы слышали, что после войны должны были состояться дуэли, но не знали самих спорщиков, а потому не могли «разделять и властвовать»!

Голландцы «укращали» своих офицеров «комнатными арестами», но это была вполне обычная процедура, и мы не имели возможности в своих целях использовать раздраженных младших офицеров.

В 1944 году наиболее недисциплинированных младших офицеров поместили в «гетто». Эта группа британских «активистов», в сущности, была известна как «бельгийцы» и гордилась этим. Они вели себя вызывающе по отношению к представителям британской компании и были бельмом в глазу собственного старшего офицера. Но ни разу нам не удавалось извлечь пользы из этих подразделений внутри пяти национальных групп в лагере, о чьих разногласиях мы лишь подозревали.

Существовало только две возможные силы между нами и пленными армии союзников. Это были враждебность к большевизму и общие достижения в культурных или технических начинаниях. У нас имелась пара добровольцев, желающих отправиться на антибольшевистский фронт, но, поскольку эти люди прослыли закоренелыми беглецами, им не доверяли. Они явно искали безопасного способа преодолеть первое препятствие на пути к свободе – кольцо вокруг замка.

В итоге ОКБ поручило безнадежную задачу пропаганды мне, и ближе к концу войны я добился скудного посещения своих лекций по истории Германии с особым акцентом на Реформацию, литературу, науку и так далее. Однажды я спросил одного из британских офицеров, почему он ходил на мои занятия, и получил следующий ответ: «Ну, я думаю, мне бы понравилось служить в армии оккупантов, а ваши лекции представляют собой уроки немецкого языка». Я раздавал им экземпляры «Research and progress», очень хорошего технического издания, которое мы выпускали на английском и французском языках. Во всяком случае, то, чем занимался я, вполне годилось для привлечения внимания заключенных – первый шаг во всякой пропаганде.

На протяжении ряда лет я показывал фильмы в театре замка, но во время сеансов по всякому поводу раздавались крики «пропаганда!». Несколько раз мы водили группы пленных в городской кинотеатр. Перед выходом с территории лагеря все подписывали обычное обязательство «не бежать, не осуществлять подготовку к побегу и не наносить вред германскому рейху», но каждый раз происходили потасовки, и в итоге управляющий кинотеатра заявил: «Чтобы я больше их тут не видел, с меня довольно».

Британцам несколько раз разрешали использовать городской футбольный стадион. О, что за колонна маршировала – да, маршировала – через город! Ничего похожего на сборище, каждый день после обеда хлюпавшее по грязи в парк и обратно. Первоклассная выправка, сапоги начищены, бесплатный шоколад для детишек, громогласный, здоровый энтузиазм во время игры в регби. Правда, подобные футбольные «выходы в свет» длились не долго: вскоре мы стали жертвами великолепного спектакля контрпропаганды, поставленного главным образом нами самими. А потому мой успех как офицера пропаганды (и я признаю это) оказался на 100 процентов нулевым.

Дух Рождества и Нового 1942 года потихоньку рассеивался. По обеим сторонам проволоки люди радовались солнцу и снегу. ЛО-1 отправился в отпуск на выздоровление. Я занял его место. Может быть, этот туннель, неизменно отравлявший нам жизнь, обнаружится под моим носом? Не могло быть и речи о закрытии «сезона побегов». На самом деле до самого конца, более четырех долгих лет, заключенные не дали нам ни одной передышки.

Первым видным событием нового, 1942 года, явился перевод группы из тридцати одного французского офицера в офлаг 4D, Эльстерхорст. Каким бы незначительным этот перевод ни казался, через две недели он поднял шум в рядах французской компании в Кольдице. Только один инцидент подпортил операцию.

Между Дёбельном и Ризой лейтенант Быкховец вылез из окна вагона и, пройдя по подножке, очутился в безопасном месте между вагонами. Однако, когда он лез вдоль поезда, его заметили двое часовых и последовали за ним по скользким ступеням. Был сильный мороз. При их приближении Быкховец начал отступать, и в итоге все трое оказались на амортизаторах в самом конце поезда. Быкховец решился прыгать. Конвоиры просто ждали, когда поезд остановится и они смогут его схватить. Поняв, что, если он спрыгнет, конвоиры спрыгнут тоже и побег так или иначе не удастся, Быкховец остался на своем месте. Когда поезд остановился, он снова стал пленником.

7 января мы обнаружили пропажу четырех офицеров. Пропавшими оказались два голландских лейтенанта Лютейн и Донкерс и двое британцев, Нив и Хайд-Томсон. Их старшие офицеры с радостью и крайне неожиданно назвали нам их имена, тем самым избавив нас от хлопот самостоятельно выяснять, кто именно бежал. Как подозрительно! Как же чертовски уверены они должны были быть в себе и своем потайном убежище! И ни одного намека на подозрение среди нашего кольца караула.

Мы провели еще один из наших особых обысков – с десяти часов утра до двух часов дня. Все это время более 500 пленных оставались во дворе на морозе. Шум был таким громким, непрекращающимся и таким угрожающим, что сам крайслейтер[39]39
  Крайслейтер (Kreisleiter) – руководитель районной партийной организации НСДАП (нем.).


[Закрыть] позвонил из города и спросил, что происходит. Он сказал, что городские жители начинали сердиться! Но мы ничего не нашли. Тигр и его собаки обошли вокруг замка вдоль по верхнему краю парка, ища выход из туннеля или следы на снегу. Никаких следов. Нам не везло.

К тому времени ОКБ начало беспокоиться. Они начали спрашивать о «вынутом грунте» из туннеля, о котором мы сообщали на протяжении нескольких недель. Они забрасывали нас вопросами и советами. Однажды ночью они позвонили и поинтересовались: «Там ли Ромилли? Там ли Эмиль?» Мы послали унтер-офицера из полицейского отряда к его камере. «Да, он здесь. Нет, это не кто-то другой на его месте. Нет, это не манекен. Мы вошли и разбудили его». Пытаетесь поймать нас, а?

Через пять дней мы отыграли одно очко. Железнодорожная полиция в Ульме пропустила двух подозрительных голландских электротехников 8-го числа, в день после бегства из Кольдица. Но когда тем же поездом в то же время на следующий день прибыли еще двое, также направляясь в Туттлинген, полиция расспросила их немного более тщательно и в итоге сообщила нам, что задержала лейтенантов Хайд-Томсона и Донкерса и что мы можем их забрать. Нив и Лютейн благополучно перебрались через швейцарскую границу.

Через несколько дней я увидел, как наш Эмиль бегает по двору. Я не замечал, чтобы Ромилли проделывал подобные упражнения раньше.

«Что это значит? – шутливо спросил я. – Тренируетесь?»

«Ага! – ответил он. – Когда настанет моя очередь отправиться в путешествие, я должен быть в форме».

«Разумно, – подумал я. – Если Ромилли тоже собирается бежать, выход должен быть внутри замка, а не внизу в парке. Ромилли никогда не покидает двора замка».

На самом деле этот выход мог найти только старший дежурный офицер, которым в то время был я, с помощью фельдфебелей, Муссолини и Диксона Хоука, ответственных за ординарцев и повседневные работы в помещениях и дворе заключенных. Это был наш мир. Мы знали о нем больше, чем кто-либо другой. Просто надо было что-то делать. Комендант и офицер службы охраны паниковали.

Так что мы трое провели собрание и, втайне от коменданта и офицера службы охраны, составили следующий план:

1) составить список всех возможных мест, где мог бы находиться выход;

2) сконцентрироваться на незанятых помещениях;

3) сообщать о любых замечаниях, сделанных пленными во время разговора с ними, какими бы незначимыми они ни казались;

4) держать обыск в тайне от всех наших собственных людей.

Этот последний пункт возник по двум причинам:

а) из-за этих побегов по пока еще неизвестному нам пути комендант и служба охраны пребывали в состоянии паники. Что с ними будет, если бежит Ромилли?

б) в нашей столовой была парочка лиц, которые бы только обрадовались дальнейшим побегам, как свидетельству того, что наша «уступчивая» политика по отношению к узникам себя не оправдала.

Мы не хотели никакого возбуждения и суеты вокруг той задачи, которую себе поставили. Мы чувствовали, что всего несколько человек, работающих в духе частного предприятия, добьются намного большего. И главное – никаких массовых обысков!

Составив план осмотреть все неиспользуемые и незанятые части замка, Муссолини, Диксон Хоук и я приступили к более или менее частному досмотру.

Сперва мы заглянули в большой погреб под помещением французов в западном, или подвальном, блоке. Ничего, кроме картофеля, там не было, все стены – цельная каменная кладка или материнская порода. Никаких намеков на подкоп. Далее мы обыскали бывший винный погреб, давно уже пустующий. Я осмотрел стены, также частично врезанные в материнскую породу. Мы ничего не нашли. Если бы мы только знали, как близко мы в этот момент были! Но мы искали один путь – в действительности же их было два.

Мы оставили погреб с картофелем и на следующий день обыскали часовню. Мы отодвинули алтарь – ничего. Мы тщательно осмотрели ризницу – ничего. Мы обследовали орган и глубокие оконные ниши – все в порядке, вплоть до слоев пыли.

К 13-му числу мы так ничего и не обнаружили. На построении в то утро никто не пропал, так что мы почувствовали себя в безопасности еще на один день. С другой стороны, то же мы ощущали и на прошлой неделе, когда выяснилось исчезновение четырех офицеров. Больше того, они, должно быть, бежали раньше, и их товарищи прикрывали их не одну перекличку.

В то утро в нашем списке на обыск значился театр. Он использовался для постановок, концертов, тренировок, бокса, фехтования, лекций и так далее. Мы занимали часть нижнего этажа этого блока, так что шансов найти туннель здесь было не много. Южная сторона верхних этажей, занятых пленными, имела окна, выходившие на наш двор, и была отгорожена от нашего северного крыла. Западная передняя сторона этого здания выходила на подъездной дворик между аркой и гауптвахтой, задняя примыкала к помещениям ординарцев, выходившим во двор пленных.

Мы поднялись на этаж театра, простучали стены, осмотрели потолок, проверили оконные решетки, обследовали маленькие фойе с каждой стороны сцены. Наконец мы подошли к самой сцене. Вот она – просто сцена. Я пробежал по ней глазами. Задумался. Интересно, был ли в этой сцене люк? Насколько тут глубоко? И потом – мы когда-нибудь заглядывали под сцену? Хорек сказал, что, насколько он помнит, мы не делали этого никогда. Я приказал ему спуститься в суфлерскую будку и посветить фонарем.

Хорек с помощью рычага оторвал доску от ступенек суфлера и сделал, что я сказал. Я приказал ему залезть вовнутрь и поискать под досками. Будучи слишком толстым, он не мог протиснуться в дыру, и я уже был готов отказаться от этой идеи. Однако мы взяли за правило тщательно обследовать поверхность, пусть даже самую неудобную. Я подумал, что под сценой мог быть тайник. Поэтому я спустился вниз на гауптвахту и попросил их прислать в театр самого маленького охранника, который у них был. Он должен был залезть внутрь и осмотреть это слегка подозрительное пространство под сценой. Я по-прежнему находился на гауптвахте, когда десять минут спустя этот человек торопливо спустился вниз: «Herr Hauptmann, мы нашли дыру под сценой».

Я кинулся вверх по лестнице. Они выломали все ступеньки в суфлерную будку, забрались внутрь под сцену, где нашли яму в полу примерно в два квадратных фута. Хорек вытащил покрытый штукатуркой каркас, закрывавший дыру и прикрепленный стяжками к балкам с каждой стороны. Пол под сценой, в тыльной ее части, являлся потолком тупика, идущего от немецких помещений на верхнем этаже здания гауптвахты. Мы никогда не снимали мерки всех полов, поскольку этот коридор никогда не использовался и находился за запертой дверью. Так что мы оставили заключенным очень простой барьер: им надо было пробраться всего-то через пол-потолок между помещениями да дверь в коридор на нашей стороне. Больше того, этот коридор шел от к зданию гауптвахты, в арке над двором! Над воротами в нем даже было окно. Никогда никого не видя в этом окне, военнопленные, должно быть, сообразили, что здесь было еще одно мертвое пространство, над которым они могли бы потрудиться! Им не пришлось пробираться через стену. Все, что им надо было сделать, – это пробить брешь в потолке. Я спустился к гауптвахте, поднялся по лестнице, прошел по коридору над воротами, вышел через дверь и очутился в тупике под тыльной частью сцены. Мы вытащили каркас, и вот она – дыра в потолке, достаточно большая, чтобы через нее мог пролезть человек. Столь уверены они были в надежности этого выхода, что сверху не потрудились даже прикрыть его. Неподалеку, под сценой, мы нашли веревку из простыней – по ней-то беглецы и спускались на этаж ниже. Вот, значит, как на прошлой неделе сбежали те четверо.

Коридор шел над воротами двора до верхнего этажа здания гауптвахты. Оттуда вниз мимо нашей офицерской столовой, или «казино», как мы еще ее называли, мимо помещений караула на втором этаже до прохода снаружи гауптвахты на нижнем этаже вела винтовая лестница.

Мы принялись расспрашивать караульных. Естественно, никто ничего не помнил, ведь после того события прошла уже целая неделя, но один или больше, должно быть, пропустил мимо себя четырех пленных, по двое за два раза, предположительно в превосходной маскировке под немецких военнослужащих. Это означало, что никто не потребовал их пропусков, а это было нарушением одного из наших важнейших приказов, как раз того, который нам так никогда и не удалось заставить их строго соблюдать. Мы проработали все возможности и в конце решили, что существовал только один путь, который могла выбрать эта четверка, – а именно прямиком мимо гауптвахты у основания лестницы, в подъездной дворик и под арку в немецкий двор. Оттуда мы тоже нашли возможный выход, абсолютно не охраняемый. В юго-западном углу нашего двора дорога снова проходила под аркой и шла через мост через старый ров или канаву, к главным воротам. На внутреннем конце моста находилась калитка и тропинка, ведущая вниз в ров и дальше к помещениям женатых лиц, как короткий путь. Офицеры, отправлявшиеся на лечение, могли заметить эту вопиющую брешь в наших укреплениях и запомнили ее для будущего использования.

И снова нас вынудили принять еще больше предупредительных мер. Для начала мы заделали калитку и сделали новую дверь в поле зрения караула у ворот. Затем мы закрыли театр, что по-настоящему никого не тронуло, и перенесли свою офицерскую столовую из гауптвахты в сравнительную безопасность немецкого двора. Саркастические замечания от «оппозиции» в нашей столовой: пленные выживают нас из нашего собственного «казино»! Кто управляет этим заведением?

Дверь на верхней площадке лестницы гауптвахты, ведущую к этому коридору, заперли на два засова. «Лошади», однако, ускакали. Две – не вернулись никогда. Но за свое открытие в театре я получил недельное увольнение и бутылку шампанского от коменданта.

Успех нашего трио, Муссолини, Диксона Хоука и меня, заработал нам наиболее злобную ненависть французской компании, а мне лично – прозвище Тартюф, несомненно благодаря моей привычке скрывать все свои враждебные или неприятные реакции за несколько напряженной, дрожащей усмешкой. Этим мучителям, чьи оскорбления явно были направлены на меня лично и как на немецкого офицера, не удалось вывести меня из себя. Должно быть, я произвел неблагоприятное впечатление на французскую братию, но, честно признаться, так было даже лучше. В глубине души я был огорчен, но, поскольку это входило в мои обязанности, я принял это как должное.

Хотя мы и нашли выход, о котором даже не подозревали, нам все еще предстояло обнаружить туннель. 14 января, на следующий день после того, как мы нашли дыру в театре, мы согнали британцев в одно из зданий вне замка на день, тогда как сами принялись «просеивать» их помещения словно через сито. Нашли мы не многое. Когда пришло время возвращаться назад в замок, двоих из них нашли в укрытии, но, на мой взгляд, они тем самым хотели просто спасти свой престиж, показав, что, несмотря на грозу, их дух остался не сломлен.

По-прежнему – никакого туннеля. Мы нашли один вход, в полу над столовой под британской длинной комнатой. Здесь в полом пространстве между сводом и полом остались следы рытья подкопа, но работы велись лишь в малых масштабах.

Мой частный поисковый комитет встретился снова. Действительно ли мы осмотрели все поверхности, внизу, вверху и с боков, во всех незанятых помещениях замка? Мы вычеркнули чердаки, театр, подвалы – мысленно прошлись по комнатам, этажам, лестничным площадкам, коридорам, контрфорсам и входам, которые так хорошо знали.

Внезапно я вспомнил о башне с часами в углу двора, где северная сторона примыкала к западному блоку. На нижнем этаже располагались помещения для хранения посылок, склады и лазарет. Над ним, на втором, третьем и верхнем этажах, находились французы. Годом раньше мы нашли двух французских офицеров, копавших в самом низу башни. Мы заложили кирпичами двери к уровням внутри башни – по одной на каждом этаже. Раньше гири часов свисали через дыры в полах башни, но в наше время сами часы не работали, и в 1940 году гири и трос убрал наш офицер службы охраны. Мы никогда не заглядывали внутрь этой шахты. Верх мы запечатали балками. Мы часто стояли на них на чердаке. Я наметил обследование башни с часами на 15 января. В то утро я отправил Муссолини на верхушку башни – он должен был оторвать пару балок и посветить внутрь. Муссолини снял две балки и внизу увидел свет и услышал движение. Он заглянул в трубу, где раньше висели гири от часов. Вместе с ним был мальчик – его взяли специально, чтобы потом спустить в шахту. Мальчик спустился вниз по веревке и немедленно начал кричать: «Здесь кто-то есть!»

Внизу находились три французских офицера, трудившиеся над каменной кладкой. В пятидесяти футах от земли мы нашли проход в туннель. Французы угрожали мальчику, одновременно пытаясь выбраться через боковую стену. Муссолини послал за помощью. Он не мог стрелять вниз в шахту, боясь задеть мальчика, а мы даже не расставили караульных у дверей на каждом из трех этажей, ведущих с лестничных площадок башни и заложенных кирпичами еще в 1941 году. Казалось, в этом не было нужды. Французы прорвались в ванную комнату (кстати, занятую) и скрылись.

Мне все это рассказали уже после того, как я прибежал туда из своей комнаты и поднялся наверх, чтобы посмотреть, что нашел Муссолини. Я приказал взломать самую нижнюю дверь в шахту. Мы залезли внутрь и увидели вертикальный ход – как вентиляционная шахта к нашей кухне, как лаз под сценой! Кучи сокровищ попали в наши руки – инструменты, одежда, но, увы, лишь двадцать три марки немецкими деньгами. И все же мы нашли начало туннеля. Он начинался прямо на вершине здания – вряд ли подходящее место для поисков подземного туннеля! Но тем не менее мы не нашли основного туннеля пленных – только его начало. Они попадали в эту вертикальную шахту, которую мы, по сути, сами им представили годом ранее, отодвигая балки наверху, но что потом? Они спускались на дно шахты и оттуда простым, незаметным путем попадали в подвал. Но где-то в подвале должна быть горизонтальная шахта. Мы спустились и осмотрелись. Нигде, ни в полу, ни в стенах, не было никакой дыры.

Я оставил караульного внизу в подвале и пошел подать донесение и подумать. Караульный оказался умным парнишкой. Он взял молоток и простукал каждый квадратный фут всех четырех стен и пола подвала и, в конце концов, нашел неплотно прилегающий квадрат каменной кладки. За ним и был вход в туннель.

Но эта горизонтальная шахта шла отнюдь не на север по кратчайшему пути за пределы проволочных ограждений. Она шла точно на восток под часовней. Огромные вековые поддерживающие балки под полом часовни были пропилены насквозь. Одноколейный путь и вагонетка служили для доставки камня с рабочего конца туннеля назад к основанию башни. Здесь его поднимали наверх на крышу, и, как мы уже знали, складывали на чердаках. Были установлены электрическое освещение и сигнальная система, питавшиеся из цепи в ризнице и при необходимости управляемые оттуда под прикрытием «религиозных и культурных мероприятий», которые мы так опрометчиво разрешили шесть месяцев ранее. Почему они пошли на восток под часовней, а не выбрали кратчайший путь наружу – прямо на север? Мы сочли, что они допускали существование склепа.

В конце часовни туннель шел вертикально вниз более двадцати футов, проходя под фундаментом, после чего снова поднимался к крутому склону парка. Я пролез до самого конца. Над моей головой время от времени раздавались шаги караульных, марширующих туда-сюда. Оставалось пройти еще около тридцати футов. Земля была мягкая и легко поддавалась. Мы успели как раз вовремя.

Французы были уверены, что о туннеле проговорились некоторые из их соотечественников, недавно переведенных в Эльстерхорст, но это была неправда. Обстоятельства начала нашей инспекции башни с часами в то утро свидетельствовали о том, что мы абсолютно не имели представления, что нас там ждало. Мы отнюдь не ожидали найти вход в туннель прямо под крышей. Если нам и вправду бы намекнули об этом, мы хотя бы расставили часовых на каждом этаже подле замурованных входов в башню. Эта находка представляла собой одну из тех счастливых случайностей, что иногда происходят, когда человек довольно долго следует здравому принципу. В этом случае нашим правилом было медленно и методично приближаться к подозреваемому опасному месту, игнорируя отсутствие результатов вплоть до окончания поисков, будь они успешными или нет. Это была поистине находка – на этот туннель, должно быть, ушло по крайней мере шесть месяцев работы. Мы все ликовали – особенно комендант. В награду он разрешил нашему поисковому комитету особое увольнение и в порыве щедрости включил в список бенефициаров и солдата, нашедшего вход в подвале!