Текст книги "Свет"

Глава 16

Аурен

Я еще проснуться не успеваю, как по черепу с такой силой ударяют молотком, что я против воли прихожу в сознание. Я лежу, прижавшись грудью к матрацу, и чувствую, как щеку щекочет мех. Когда я открываю глаза, то не ощущаю боли, так как в комнате темно, – у дома, расположенного внутри пещеры, все же есть некоторые плюсы.

Я переворачиваюсь, но от болезненного ощущения в спине кривлюсь и стону. В тишине комнаты мой тихий возглас звучит особенно громко, и когда я перевожу взгляд, сердце замирает.

На стуле рядом с кроватью сидит Слейд и смотрит на меня. Его ноги широко расставлены, а сам он рукой опирается на подлокотник, прижимая к подбородку указательный и большой пальцы. На коленях у него лежит книга, листы которой распались веером, словно он и вовсе ее не читал.

Я сажусь и стараюсь стереть с лица это мученическое выражение. Вместе с тем замечаю, что, к счастью, ничего не позолотила. Ни одеяла, ни подушку, ни свою одежду. Еще ночь?

– Долго я спала?

– Толком не знаю, – отвечает он. – Но тебе нужно было отоспаться после выпитого вина. К тому же твое тело еще не оправилось после того, как ты исчерпала силы, помимо прочего.

Я уклончиво хмыкаю, потому как «исчерпала силы» и всякое «прочее» точно не входят в список тем, которые я готова обсуждать.

– Я надеялась, что сегодня ты покажешь мне пещеру, – говорю я ему, встав и оглядев комнату. Единственным источником света служит еле теплящееся пламя в камине да голубое свечение прямо за окном. – Можно позаимствовать чью-нибудь обувь? Как думаешь, Лу поделится?

Не услышав от Слейда ответа, я украдкой смотрю на него и вижу, как он глядит на меня тем же внимательным взором, а в его зеленых глазах таится какая-то настороженность. От повисшей в комнате тишины у меня бегут мурашки. Слейду, хоть мы знакомы и недолго, всегда как-то удавалось заглянуть в мою душу и узнать правду, которую, как мне казалось, я неплохо скрываю.

– Значит, обуви лишней не найдется?

Он осторожно кидает книгу на пол и встает, а я понимаю, что неосознанно сделала шаг назад. Это импульсивная реакция, потому как мне не хочется, чтобы он приближался. Не хочу, чтобы он проник в глубины моей души.

Увидев, что я отступаю, Слейд резко останавливается, и у него на лице мелькает тревога, которая через мгновение испаряется.

Мне неприятно стоять напротив него и чувствовать отдаленность между нами. Но дистанция – это избегание, и я должна ее держаться, чтобы не сойти с ума. Если Слейд подойдет ближе, то увидит правду. Увидит, что земля у моих ног испещрена ямами. Увидит неприкрытый страх в моих дрожащих губах и заметит в глазах вину за мои попытки отступить. Увидит истинность краха, который меня окружает, пока я упорно стараюсь не упасть. Отдаление – единственное, что поможет мне смириться с пролившейся кровью.

Но оставим это Слейду, потому что он тоже все замечает.

– Нам нужно поговорить.

Всего три слова, – а в моем носу и на затылке уже начало неприятно жечь. Подавив эти ощущения, я качаю головой и пытаюсь выпрямиться. Но не могу. Не могу, потому что мне больно, потому что…

Горло сжимается, и я резко выпаливаю:

– Нет!

Слейд плотно сжимает губы, и я вижу, как под воротником его рубахи шевелятся корни.

– Я хочу увидеть пещеру, – говорю я на сей раз тверже.

Но какова ценность силы, если она всего лишь видимость?

После долгого молчания Слейд наклоняет голову.

– Ладно, Золотая пташка. Покажу тебе пещеру.

Среди скопившихся тревог пробивается облегчение.

– У меня в шкафу есть пара сапог, поэтому сначала нам нужно зайти в мою комнату.

Я удивленно оглядываюсь по сторонам.

– Разве не это твоя комната?

Он качает головой.

– Твое золото временно там обосновалось, поэтому мы останемся здесь.

Что сделало мое золото?! Но затем мое внимание привлекает продолжение. Мы останемся здесь. Мы.

– Ты спал со мной здесь?

Мягко говоря, я обескуражена. При мысли о том, что Слейд останется со мной, я чувствую себя на удивление уязвимой.

Он склоняет голову.

– Где же еще мне быть, как не с тобой?

У меня перехватывает дыхание, сердце сжимается.

– Но днем…

– Я встал до рассвета, – заверяет меня Слейд. Из-за теней в комнате острые углы его покрытого бородой подбородка кажутся более выраженными. – Тебе от этого не по себе?

Я смотрю вниз, провожу взглядом по своим грубым толстым носкам. Они тоже не позолочены, и в груди у меня сжимается сердце от какой-то подспудной тревоги.

– Нет. Да. Не знаю.

Услышав, как он делает шаг вперед, я напрягаюсь. Тело хочет броситься ему навстречу, потому что его близость всегда придавала мне сил. Она же надо мной и властвовала.

Я чувствую жар его тела перед собой, чувствую, как сливаются наши тени.

– Той ночью в Рэнхолде я заявил на тебя права, – говорит он голосом, полным решительности, и я перевожу взгляд на него. Мое лицо заливается краской, словно Слейд пылает, а его слова растапливают утрамбованный снег в моей душе. – А потом ты во всеуслышание заявила права и на меня. Прямо посреди бальной залы. Или ты не помнишь?

Перед глазами проносятся воспоминания.

Толпа лиц.

Вооруженные стражники.

Жестокий, злой взгляд под золотой короной.

Жар чьего-то тела у меня за спиной.

А затем мой четкий, непоколебимый голос: «Он мой».

То было не просто заявление – это был вызов. Словно я была готова уничтожить любого, кто попытается опровергнуть мои слова или отнять у меня Слейда.

Помню ли я? Безусловно. Помню каждую встречу с ним. Я сошла с пиратского корабля и упала на снег к его ногам, и с тех пор кажется, что я не прекращаю падать.

– Я хочу увидеть пещеру.

– Ты хочешь и дальше избегать разговоров, – возражает Слейд.

С губ срывается едкий смешок.

– Что, если так? Это мое право. Мной распоряжались и обладали больше двадцати лет моей жизни, – говорю я, сверкая глазами. – Потому если я хочу уклоняться от разговоров и посмотреть чертову пещеру, то именно это я и сделаю.

У него на подбородке дергается мускул, но Слейд не возражает, не пытается меня отговорить, и я ему за это благодарна, потому что у меня раскалывается голова, болит спина. И я хочу поскорее отсюда выбраться.

Развернувшись, я иду к двери, но стоит протянуть руку, как резко останавливаюсь и в нерешительности отдергиваю ладонь.

Секундная пауза, а потом Слейд произносит:

– Ночь на дворе.

Он все понимает и без моих слов. Слейд отчего-то почувствовал вспышку моего беспокойства из-за того, что я могу позолотить эту клятую дверь.

Я не решаюсь.

– Значит, я проспала всего несколько часов или?.. – Наступает пауза из-за еще одного вопроса, который я пока не решаюсь задать.

– Нет, ты проспала целый день.

Я провожу взглядом по своему черно-коричневому одеянию и резко киваю.

С трудом сглотнув ком в горле, я поворачиваю ручку и выхожу в коридор. Здесь так же темно, как и в спальне, а на стенах, обшитых деревянными панелями, висят канделябры. Они сделаны из необтесанных, прозрачных кристаллов, которые добыли в шахтах, а мерцающее пламя в чашах подпитывается маслом.

Я иду, отбрасывая тень на стены, но Слейд останавливает меня, заговорив:

– Аурен, тебе все же понадобятся сапоги.

Остановившись, я оборачиваюсь и вижу, что он идет в противоположную сторону. Слейд исчезает за последней дверью и через пару секунд возвращается, держа пару сапог и кожаный плащ.

Когда он подходит ко мне, я жду, что он передаст их мне, но нет.

Слейд опускается передо мной на одно колено, и я округляю глаза. Завороженно смотрю, как он поднимает мою левую ногу и надевает на нее сапог, зашнуровывая его… Каждое ловкое движение его пальцев приводит меня в восторг, а сердце бьется так сильно, что становится волнительно. Чувствует ли Слейд, как пульсирует моя кожа?

Опустив ногу, он берется за другую и, решительно сжимая икру, проделывает то же самое. От его прикосновения по телу разливается жар, а кожу покалывает, несмотря на то что мы толком и не соприкасаемся.

Закончив, он встает и оказывается так близко ко мне, что я вижу каждую искорку в его глазах: от пятнышек сочной зелени летнего луга до таящихся за ними черных теней.

Не говоря ни слова, Слейд обходит меня и с невыносимой нежностью помогает мне надеть плащ. Он немного великоват, но свободно облегает плечи, а ткань теплая, но не угнетает своей тяжестью.

Чувствую на шее его дыхание, чувствую, как он нежно ведет руками по воротнику, чтобы укрыть меня от холода. Его действия преисполнены благоговения, и эти мгновения поразительной нежности согревают мне сердце.

Раньше со мной обращались как с дорогим сокровищем, но Слейд мной попросту дорожит.

Я утыкаюсь носом в плащ, вдыхая его аромат. Запах влажной земли, высушенной на солнце коры и сладость шоколада, приправленная насыщенной горечью.

Слейд словно поневоле отпускает руки, и я скорее чувствую, чем слышу, как он делает шаг назад.

– Готова?

Молча кивнув, я иду за ним к входной двери. В гостиной пусто, а Слейд открывает дверь и, отступив в сторону, пропускает меня первой.

Сделав первый шаг из дома, я поднимаю голову и открываю рот при виде гигантских сталактитов, свисающих со свода. Сама пещера огромная, намного больше, чем я могла себе представить: здесь столько углублений, расщелин и разломов, что нужен далеко не один год, чтобы всех их изучить. Но сильнее всего завораживают голубые прожилки, высеченные в камне, как застывшие волны сияющего моря.

Я прохожу под аркой из сталактитов, острые концы которых влажные от скопившейся воды. Всюду на мокрой земле отражается лазурное свечение. Здесь даже моргнуть трудно, потому как не хочется что-нибудь упустить из виду. Я верчу головой, кружусь и стараюсь вести себя как можно тише, потому что пещера на вид древняя и обособленная – священная диковинка посреди деревни, которой не должно существовать.

– Как красиво, – шепчу я.

Слейд бесшумно подходит ко мне, хотя я даже головы к нему не поворачиваю.

– То, чего Гроту недостает при белом свете, здесь возмещается в десятикратном размере.

Согласно кивнув, я вдыхаю воздух, который отчего-то кажется и свежим, и побитым временем.

– Здесь так безмятежно.

Не знаю, сколько Слейд бродит со мной по пещере, но я с удовольствием внимаю всему. Темнота пещеры и пронизывающие ее прожилки, таинственность бесконечных трещин и резко свисающие концы сталактитов – все здесь напоминает мне его. Этой пещере присуща глубина, которая кажется бездонной и неприкасаемой, и мне попросту хочется остаться здесь, под ее затененным сиянием.

Но потом Слейд ступает под одну из самых светящихся трещин, где дно горы сияет так ярко, что озаряет его лицо и глаза.

– Нам нужно поговорить, Золотая пташка.

Сердце сжимается в груди.

– Нет.

Я хочу было отвернуться, но Слейд останавливает меня, взяв за руку.

– Нам нужно это обсудить.

Я отдергиваю ладонь.

– Я хочу вернуться в дом.

Он расстроенно качает головой.

– Ты хочешь приготовить ужин, хочешь посмотреть пещеру, хочешь вернуться в дом… Аурен, у тебя не получится бежать вечность.

– Я вовсе и не убегаю.

– Убегаешь, но ты сильнее этого, – уверенно заявляет он, и под сияющей синевой мне не видны его темно-зеленые глаза.

– О, то есть теперь ты считаешь меня слабой?

Он проводит рукой по лицу.

– Нет, я хочу сказать совсем не это, но я…

– Пока я не готова это обсуждать.

Он скрежещет зубами.

– А вот и нет, мы обсудим случившееся.

Мой гнев настолько силен, что я чувствую, как он обжигает кончик моего языка.

– Тогда вперед, говори, а я пойду в дом. – Я круто разворачиваюсь и начинаю уходить, бросив напоследок следующее: – Можешь считать меня трусихой, но я не буду обсуждать здесь, как я все основательно испортила.

Я не могу.

Еще нет.

Я уже дрожу всем телом, но не от гнева, а от страха. От страха предстать перед содеянным, смириться с тем, как я с позором потеряла над собой контроль. Это как напиться и забыть обо всем, что натворил, помня лишь отдельные фрагменты, которые всплывают в памяти в самый неподходящий момент. И ни одно из этих воспоминаний не таит в себе ничего хорошего.

– Ты ничего не испортила, – кричит мне в спину Слейд. – Испортил все я.

Я разворачиваюсь, остановившись под голубой прожилкой.

– Если попытаешься сделать мужланское заявление, будто все, что я сделала, на самом деле твоих рук дело, то можешь его приберечь, потому как во всем виновата я сама. Мне плевать, из благородных чувств ты хочешь это сказать или потому что это каким-то образом нивелирует мою вину, но…

Слейд бросает на меня измученный взгляд и выпаливает:

– Черт побери, да я отравил тебя гнилью, ясно?

Его слова не просто меня перебивают – они проникают прямо в сердце, и я отшатываюсь. Я открываю и закрываю рот, пытаясь примириться с тем, что он только что сказал.

– Что?

Слейд выходит вперед, и его шаги эхом разносятся по каменной пещере, а по моей спине пробегает холодок. Когда Слейд снова оказывается передо мной, половину его лица подсвечивает голубой свет, а на другую ложится тень.

– Я отравил тебя гнилью, – повторяет он, но я все равно ничего не понимаю. – Что ты помнишь?

Я хмурюсь и качаю головой, отведя взгляд в сторону и смотря на расщелины в пещере.

– Я…

А что я помню? Трудно сказать, учитывая, что я намеренно стараюсь все забыть.

Я помню, как сорвалась. Помню, что меня внезапно пронзила эта неудержимая сила. Помню, как убивала. Убивала неимоверно легко – наверное, именно это больше всего и тревожит меня. Как и ощущение, будто я была не совсем собой. Будто во мне притаился зверь, голодный и разъяренный, готовый поглотить весь мир.

Но кто-то помешал мне учинить бесчинство.

Теперь я вижу все фрагментами, похожими на клочки бумаги, которые недолго держали под светом. Вижу, как Слейд умолял меня отпустить силу, вцепившуюся удушающей хваткой.

Я не смогла этого сделать. Не смогла, потому как без зверя, контролирующего магию, я была не состоянии этого сделать. Я не знала, как усмирить силу. Мне оставалось лишь хвататься за нее в надежде, что Слейд успеет выбраться до того, как она набросится на него. Но он, безусловно, не ушел. Конечно, ведь он бы ни за что меня не оставил.

Я почувствовала, как он запечатлел на моих позолоченных губах пепельный поцелуй, а потом по моей шее прошелся ветерок. А следом раздался шепот, разнесшийся эхом: «Прости меня».

Я снова перевожу взгляд на Слейда, а он, похоже, чувствует, что я вспомнила, и потому кивает.

– Ты отравил меня гнилью?

В мыслях мелькают образы, и все до единого ужасают. Гнилые трупы солдат, оставленные на границе Шестого царства, их тела раздулись и источают смрад на снегу. А потом стражники Мидаса, которые преграждают мне выход из комнаты. Слейд, который отравляет их гнилью, пока их лица не иссушаются, а сердца не увядают. И еще одно воспоминание: как он идет к Рэнхолду, оставляя за собой гнилые корни, отравляющие покрытую снегом землю.

Я была как те иссушенные трупы? Гнила изнутри с потрескавшимися губами? Я осматриваю свою кожу, словно хочу увидеть определенные признаки, но все выглядит как обычно.

– Гниль так не видна, – сообщает Слейд, словно всегда предугадывает, о чем я подумаю.

У него на лице появляется мученическое выражение.

– Ты… умирала, – сдавленно произносит он, виновато опустив плечи. – И, черт, я не знал, как поступить, но не мог просто ждать, когда ты опустошишь себя полностью. Потому применил против тебя силу.

Я обдумываю его слова и медленно качаю головой.

– Нет. Ты применил силу на мне, а не против меня. Потому что ты прав: я умирала.

Он вздрагивает – так неуловимо, что я едва это замечаю.

– Я… Ты не злишься?

У меня между бровями залегает складка.

– С чего мне злиться?

Слейд озадаченно смотрит.

– Аурен, я отравил тебя гнилью, черт подери. Проник в твое тело и остановил силу, погрузив в состояние разложения.

Я морщу нос.

– Ну, я могла бы обойтись без описания, как выглядит это состояние разложения, – бурчу я.

– Я рисковал твоей жизнью, – продолжает Слейд, и я понимаю, что эти слова и вина мучили его с тех пор, как он применил ко мне свою силу. – Я использовал против тебя магию, а потом забрал и увез далеко от твоего золота, держа в таком состоянии. – В отчаянии он хватает себя за волосы и озирается по сторонам, словно пытаясь заглянуть на глубину своей вины. – А если бы я прождал слишком долго? Если бы не смог ее выкорчевать?

– Все это время ты себя ненавидел. – Это не вопрос – я вижу и слышу правду в том, как он произносит эти слова. Я нежно беру Слейда за руку и сжимаю его пальцы. – Ты меня спас, – тихо говорю я, и он смотрит на меня так, словно отчаянно хочет увидеть. Словно не может отвести взгляд, иначе его поглотят эти тени вины.

Он слегка сутулится и запрокидывает голову, вздохнув.

– Есть кое-что еще.

Внутри у меня что-то сжимается.

– Что?

Слейд снова выпрямляется и смотрит на меня.

– Когда я обратил вспять действие гнили и удалил из твоего тела свою силу… один фрагмент остался.

Остался фрагмент.

Я округляю глаза, чувствуя, как внутри все переворачивается.

– Что значит остался? – Я прижимаю руку к груди, будто пытаюсь прочувствовать. – Ты уверен?

Он резко кивает.

– Абсолютно. Я даже сейчас его чувствую, но этот фрагмент прочно в тебе укоренился. Сколько бы раз я ни пытался его вытащить, не выходит.

От волнения по спине ползут мурашки, и я с трудом сглатываю.

– Я должна волноваться?

– Нет, – говорит он с такой решительной уверенностью, что я начинаю сомневаться, так ли это на самом деле или Слейд просто хочет, чтобы оно так и было. – Не пересчитать, сколько я проверял, иногда несколько часов кряду, но гниль тебе не вредит. Она просто… там.

– Такое раньше случалось?

– Никогда.

Я по-прежнему прижимаю руку к груди, поэтому опускаю ее.

– Ты и дальше будешь проверять? – спрашиваю я, не в силах скрыть сквозящее в голосе беспокойство. – Скажешь, если что-нибудь изменится?

– Клянусь.

Я неспешно киваю, пытаясь свыкнуться с этим открытием, хотя есть у меня подозрение, что еще не скоро мне это удастся.

– Я хочу вернуться в дом.

Слейд как будто хочет сказать что-то еще, но сдерживается.

– Хорошо, Золотая пташка.

Я почти бесшумно иду за ним в Грот, минуя каменные стены пещеры и продолжая восхищаться этим затененным пристанищем. Всеми его тайными расщелинами и укромными уголками, потому как чувствую, что и во мне самой сокрыто столько же закоулков.

Но даже пристанище однажды перестает таковым быть.

Потому, когда мы возвращаемся в Грот и дверь за мной закрывается, я не должна удивляться внезапно пронесшемуся по моему телу холоду. Холод – это предупреждение, что развязался первый узел на веревочке, которую я пыталась не замечать, и теперь я чувствую себя развязнее. Неустойчивее.

И есть у меня ощущение, что как бы я ни пыталась собрать все это воедино, ничего не изменится.

Глава 17

Аурен

Этому стылому предвестию не требуется много времени, чтобы вступить в силу.

Едва успеваю снять сапоги возле камина, как слышу, что сзади ко мне кто-то подходит, и непроизвольно настораживаюсь.

– Леди Аурен.

Я оборачиваюсь, в удивлении приподняв брови.

– Ходжат?

Армейский лекарь одет в чужую одежду, которая ему немного велика, а его каштановые волосы стали длиннее, чем в нашу последнюю встречу. Из-за пылающего в камине огня затянувшийся шрам над глазом выступает чуть сильнее, а кожа покрыта красными и белыми пятнами.

– Рад видеть вас проснувшейся, – говорит лекарь, тепло улыбаясь. – Как вы себя чувствуете?

Ответ вырывается сам по себе:

– Хорошо.

Ходжат охает и подходит ко мне, на ходу кивнув Слейду.

– Зайдите, пожалуйста, в спальню, чтобы я мог вас осмотреть.

Я напрягаюсь всем телом.

– Нет, спасибо, все правда хорошо.

Он поджимает обожженные губы.

– Миледи, я понимаю, что это болезненно, но ради вашего здоровья я должен…

– Я же сказала, что в порядке. – Я протягиваю руки к своему плащу и начинаю судорожно складывать его, отгораживаясь этим действием как щитом. Даже для меня фраза «я в порядке» звучит как одна большая ложь. Банальное отрицание, предназначенное для того, чтобы страстно затягивать время и вынужденно игнорировать все вопросы.

Ходжат переводит взгляд на Слейда, и они молча ведут между собой беседу. В комнате повисает нерешительность, надвигаясь на меня бурной волной, которая вот-вот собьет с ног.

– Леди Аурен, это крайне важно, – осторожно говорит Ходжат, и меня бесит жалость, которую я вижу в его глазах, потому что она точно не сулит ничего хорошего. – Вы же не хотите, чтобы началось заражение, – протяжно произносит он, словно хочет забрать эти слова обратно.

В этот момент паника начинает утягивать меня в свои недра.

Не могу допустить, чтобы он посмотрел на меня.

Просто не могу.

Потому что если Ходжат на меня посмотрит, то я не смогу продолжать делать вид… будто все нормально.

Внезапно, словно зная, вокруг чего крутятся мои мысли, спину пронзает острая боль. Я втягиваю воздух, и от самого вдоха тоже колет в груди.

– Аурен, Ходжат будет аккуратен, – говорит Слейд, но он не понимает. В том нет ничего аккуратного. То, с чем он просит меня столкнуться, – это грубая ненависть и неприкрытое насилие. Он просит меня принять эту проникшую до глубин души травму, о которой я хочу попросту забыть.

Он хочет выдернуть пробку моих мук. Ту, к которой я сама протягиваю руки и сильнее прижимаю.

Слейд только что сообщил, что внутри меня гниль, но, возможно, это вовсе не его вина. Возможно, вина только на мне. Может, случившееся со мной и есть причина того, что гниль во мне укоренилась.

– Меня не волнует, будет ли он аккуратен, – говорю я и поворачиваюсь, снова просунув ноги в сапоги. Даже не утруждаюсь завязыванием шнурков, потому что мне нужно уйти отсюда. Оказаться в пещере, где тайны остаются скрытыми, а глубины – нетронутыми. – Я выйду.

– Аурен…

– Он не станет меня осматривать, а я вернусь в чертову пещеру! – кричу я, тяжело дыша и чувствуя, как пылают от злости щеки. За этот оборонительный жар я и держусь, потому как не выдержу погружения в ледяную реальность потери.

Почему они просто не оставят все как есть? Почему они такие ужасные и назойливые? Мне просто нужно остаться в пещере. Потому что я не могу, не могу…

– Миледи, – раздается голос едва ли громче шепота.

Но этот хриплый, тихий голос вынуждает меня резко остановиться.

Я медленно поворачиваюсь, и весь мой мир сводится к человеку, который, сгорбившись, стоит в дверном проеме.

– Дигби.

Он не двигается. Молчит.

Секунду мы просто смотрим друг на друга.

От мыслей о нем сердце свернулось тугой спиралью, образовав дыру, которую заткнули вместе с остальными. Я даже осознать не могу, что он здесь, стоит напротив. В расщелинах пещеры моего разума он был спрятан в очень темной тени, чтобы было проще смиряться с горем потери. Но он здесь. Ему каким-то образом удалось выйти целым и невредимым.

Мне плохо его видно из-за слез, застилающих глаза, поэтому я яростно моргаю, заставляя себя не расплакаться, потому что мне нужно разглядеть его, нужно убедиться, что с ним все в порядке.

Но это не так.

Может, он и стоит здесь в целости и сохранности, но он не невредим.

Его лицо состоит из изуродованных пятен. Все синяки разных цветов и указывают на серьезность припухлости. В карих глазах Дигби теперь затравленное выражение, которого раньше там не было, его седая борода и волосы растрепаны, и он совсем не похож на моего опрятного, стойкого стража. Я замечаю, как он прислоняется к дверному косяку, с опаской положив руку на пояс, а под рубашкой виднеются бинты.

– Ты здесь, – говорю я, и мой голос звучит так, словно я стою на дрожащей земле. – Я думала… в той комнате. Ты был там, а я просто… Я так боялась, что я… Разве?.. – Этот порывистый вопрос повисает в воздухе, балансируя на грани, за которую я очень боюсь заглянуть.

Я навредила ему?

Навредила ли я еще кому-нибудь, кто мне дорог?

Спираль в груди стягивается и сжимается, обвиваясь вокруг ребер, и дышать становится почти невозможно.

На мой вопрос Дигби хмурится, словно не понимая, о чем я, но Слейд отвечает за него:

– Нет, Аурен. Ты ни ему, ни кому-либо из нас не навредила.

Меня охватывает облегчение, но я подмечаю, как Слейд сказал, что я не навредила никому из нас. Он не сказал, что я вообще никому не навредила, потому как это было бы ложью.

– Миледи, – говорит Дигби, и я тут же перевожу взгляд на него. – Позвольте лекарю позаботиться о ваших ранах.

Я замираю, качая головой.

Дигби, прихрамывая, делает шаг вперед, и его лицо искажается. Ходжат бросается к нему на помощь.

– Сир Дигби, вам и правда стоило бы лечь в постель.

Мой несговорчивый стражник поднимает руку, отмахнувшись от лекаря, и, хромая, осторожно идет ко мне. Когда он останавливается напротив, то просто стоит и смотрит на меня.

Без слов. Без возражений или аргументов. Они ему не нужны. В его взгляде кроется гораздо больше.

Я только смотрю на него, и сердце у меня сжимается, в ушах стоит звон от криков.

«Мисс Аурен».

«Я спасу вас».

«Держите ее».

«Ты сама это на себя навлекла, Аурен».

А потом раздаются крики.

Везде. В самых глубоких, самых острых расщелинах. В самой устрашающей затаенной пропасти. Звук меча, рассекающего воздух. Вспышка боли. Кружащаяся перед глазами комната. Меня удерживают грубые, сильные руки. Перед глазами все расплывается. Из горла вырываются вопли. Тот свистящий в воздухе клинок опускается снова, и снова, и снова.

И мужчина, стоящий напротив, смотрит на все это вместе со мной. Эта терзаемая тень в его глазах порождена тем же самым мраком, потому что он тоже там находился. Он видел все собственными глазами. Мы – единственные, кто находился в той комнате, и, откровенно говоря, я не уверена, что хотя бы один из нас однажды сможет ее покинуть.

Так и происходит с травмами тела – они проявляются сразу. Переломами и ушибами, ожогами и кровью. Но душевную травму заметить сложнее. Она пролезает в ваш разум, отравляет дурным предчувствием. Она может ударить исподтишка, ослабив и разрушив. Душевные травмы не видны. Они отражаются лишь тенью в ваших глазах.

Наконец, в глубинах наших совместных теней Дигби заговаривает:

– Вы должны на это взглянуть, миледи.

Никто, кроме него, не смог бы этого сделать. Не смог бы разрушить единственную стену, которую я возвела вокруг самого болезненного осколка. Наверное, эта стена меня и поддерживала, потому что как только она рушится, то же происходит и со мной. Мне становится больно, когда возложенные кирпичики отрицания сыплются к моим ногам, показав, какая же я на самом деле слабая. Подумать только, и это только одна стена.

На мое молчание Дигби бросает на меня суровый взгляд.

– Без этого никак.

Теперь, когда рассыпавшиеся обломки непригодны, мне нечем держаться за свое решение. Особенно когда вижу в глазах Дигби понимание. Потому глотаю ком в горле и говорю:

– Хорошо.

Потому что я не могу ему отказать. Не могу смотреть ему в глаза и говорить, что со мной все в порядке. С другими могла бы, но не с ним, ведь мы оба были в той комнате.

Дигби отходит в сторону, уступая место Ходжату.

– Сюда, миледи, – говорит мне лекарь.

Я иду по коридору, чувствуя, как оцепенение спадает слоями. Кажется, будто отслаивается омертвевшая кожа, оставляя за собой дорожку.

Когда я подхожу к спальне, в которой проснулась, боль становится просто невыносимой. Ходжат прикрывает меня простыней, чтобы я могла снять рубашку, и тело начинает предательски дрожать. После этого лекарь укладывает меня лицом на кровать, пока я чувствую, как кожа покрывается холодным потом.

Слейд стоит рядом, взяв меня за руку, и я сжимаю его ладонь, потому что его прикосновение – единственное, что удерживает меня от дрожи. Мне становится невыносимо от того, что он может там увидеть.

– Не смотри, – тихо говорю я, и в моем голосе слышится мольба.

Не знаю, может, он уже видел мои раны, но я не выдержу, если он посмотрит на них сейчас. Не выдержу, когда он поймет, что лент больше нет. Посмотрит на оставшиеся раны.

На скулах у него ходят желваки, но он кивает, не отрывая от меня взгляда и не смотря на мою спину.

Я поворачиваю голову и вижу, что Дигби стоит у двери на страже, словно делал это всю мою жизнь. Он молчит, на лице мрачное выражение.

Один мужчина сторожит меня, другой видит насквозь, куда бы я ни велела ему смотреть.

– Ладно, леди Аурен, я начинаю, – тихо говорит Ходжат.

Я приготавливаюсь, но к такому невозможно быть готовой. Боль острая и жаркая, почти горькая от того, что я пыталась ее не замечать. Кажется, будто в наказание она готова наброситься на меня.

От первых прикосновений нежных рук Ходжата, когда он начинает промывать раны, я выгибаюсь дугой в невыносимой боли и с шумом втягиваю воздух.

Я четко ощущаю каждое прикосновение повязки, каждую струйку воды и травяной запах. Но вместе с тем чувствую и фантомные боли случившегося в той комнате. Ощущаю молниеносные вспышки агонии, которые раздирают меня на части, а также оставляют лежать на полу и истекать кровью среди отрезанных золотых лоскутов.

Это аромат трав, смешанный с воспоминанием о запахе крови того дня.

Это капли микстуры, которые он выжимает через тряпку в миску. И этот звук так похож на капающую кровь, что собирается в лужу…

Это взмах его рук, слившийся со взмахом меча.

Дигби, который сейчас наблюдает за мной, как тогда.

Но, по правде, манит меня то окно. В темном стекле так хорошо все отражается, что с тем же успехом оно может стать зеркалом. И когда я поворачиваюсь к нему лицом, мне не спрятаться от вида моей обнаженной спины.

Она выглядит пустой. Лишенной чего-то важного. Когда я вижу ее в этом состоянии, на меня обрушивается истина моей потери, да с такой силой, какой раньше я не испытывала. Потому что не позволяла себе об этом думать. Но сейчас я не могу от нее абстрагироваться. Потому что вот они, зубчатые края ран на моей спине, за которые я больше не могу ухватиться.

Их больше нет.

Они больше не обхватят меня вокруг живота в утешении и не будут изящно кружить по полу. Я не прочувствую на коже шелковистого прикосновения или их поддержки. Ленты забрали, срезали, как прядь волос, вынудив меня горевать от потери. Осталось лишь два ряда зазубренных, пульсирующих, кровоточащих, истерзанных обрубков.

И именно в этот миг с моих губ наконец срывается сдерживаемый всхлип. Пробку выдернули, и больше нет никаких отрицаний «я в порядке». Нет в мире такой глубокой пещеры, в которой можно было укрыться от этого.

Потому что теперь я пересекла роковую черту, и дело не только в том, что пути назад нет – дело в том, что больше не существует моей опоры.

Чувства выплескиваются из меня бурным потоком, да так громко, что, наверное, эхом разлетаются по пещере. Словно она плачет вместе со мной.

Из меня выплескивается все, абсолютно все, что я пережила. Словно из разбитой бутылки сквозь трещинки просачивается ее содержимое.

По правде говоря, не знаю, смогу ли я снова почувствовать себя цельной.