Текст книги "Свет"

Я рыдаю и скорблю, и это не подспудная, тихая скорбь, а яростное разрушительное горе, которое вырывается из меня беспорядочной, болезненной волной. Но все это время Слейд сжимает мою руку, а Дигби стоит на страже.

Может, я и опустошена, но я не одинока.

А это уже хотя бы что-то.

Глава 18

Аурен

Когда падаешь на дно, это ощутимо.

Внутри происходит надлом, стены рушатся, и ты отправляешься в свободное падение. Чувства, от которых пытался убежать, внезапно обрушиваются с неукротимой силой, а мысли настолько тягостны, что становятся падением, которое тебя истязает.

Когда падаешь на дно, приземление потрясает до глубины души. Происходит сильный удар, дающий трещину основе мироздания. Земля раскалывается, и широкие трещины простираются далеко-далеко.

И тогда остаешься в груде обломков.

Но лежа здесь, в окружении обломков, я кое-что понимаю. Трещины, что разошлись от моего разрушительного приземления, не являются подтверждением моего краха.

Это тропинки.

Каждая изломанная линия, что идет от меня, а потом направляется в иную сторону, показывает мне путь, куда я могла бы отправиться.

Я лежу на кровати, пока Ходжат заботится о моей израненной спине. По лицу текут слезы, и больно даже дышать. Но я в сознании и смотрю на окружающие меня трещины, смотрю, куда ведет каждая. Потому что теперь, когда я вынуждена чувствовать то, чего не хотела, мне нужно принять решение.

Я могу выбрать бездеятельное существование здесь, у подножия утеса, остаться сломленной и недвижимой. Я могу метаться, могу барахтаться, могу обвинять, могу прятаться. Могу позволить своим разорванным фрагментам уничтожить все остальное.

Или могу встать, отряхнуться и снова посмотреть наверх. Могу найти путь, подтверждающий, что я больше ни разу не упаду; подтверждающий, что я больше не потеряю ни одной своей частички. Мне лишь нужно повернуться и шаг за шагом следовать по этой тропе.

Потому так я и сделаю.

Я дам себе выплакаться, пока не высохнут слезы. Они уже не стекают в неудержимом, прерывистом крике. Нет, они проливаются тихо. Медленно. Такие слезы льются без лишней помпы. Я не задыхаюсь от них и не морщу нос. Не поджимаю губы и не хмурюсь. Это безмолвное страдание. Боль так глубока, что не отражается на лице. Слезы текут по моему каменному лицу, пока я, медленно моргая, смотрю на свое отражение в окне. Пока скорблю о двадцати четырех своих частицах, которые вырвали у меня, как лепестки у цветка.

Закончив, Ходжат обрабатывает раны. Я уже привыкла к резкому травянистому запаху. Не знаю, притупил он как-то мою боль или я просто онемела, но сейчас почти ничего не чувствую.

Еще он дал мне новую широкую рубашку и заставил меня надеть ее задом наперед, чтобы пуговицы были на спине – так легче обрабатывать мои раны.

– Все, леди Аурен, – тихо говорит он. – Я закончил.

Все кончено, говорю я себе, вытираю последние слезы и делаю глубокий вдох.

– Спасибо, Ходжат, – звучит мой хриплый шепот, но лекарь слышит и потому нежно похлопывает по плечу.

– Пока не ускорится процесс заживления, я должен буду осматривать вас каждый день.

Я киваю, чувствуя себя выжатой, как лимон. Меня клонит в сон.

– Сир Дигби? – говорит Ходжат. – Вы не против, если теперь я осмотрю вас?

Дигби не отвечает, и тогда я поворачиваюсь к нему. Он все так же стоит в дверном проеме на страже, и кажется, что ни на секунду не отрывал от меня взгляда. Я замечаю, с какой силой он прислоняется к стене, как крепко обхватывает ребра рукой, как подрагивает у него нога. Он с места не двинется, если его не попросить – совсем как раньше, когда ему доводилось охранять меня. Тогда Дигби ни разу не покинул свой пост раньше времени.

Я киваю ему.

– Диг, твоя очередь.

С минуту он мешкает, потом проводит по мне взглядом и останавливает его на Слейде. Не знаю, как контактируют эти двое мужчин, но Дигби оглядывается на меня, наклонив голову, а затем они с Ходжатом выходят, закрыв за собой дверь.

Я начинаю садиться, и Слейд тут же оказывается рядом, готовый мне помочь. Я, хоть и долго спала, все равно чувствую себя измотанной, но в голове столько мыслей, что заснуть все равно не удастся.

Я прижимаю к груди рубашку, которая осталась на спине незастегнутой.

– Могу я немного обмыться?

– Конечно. – Слейд помогает мне встать и ведет в умывальную комнату. Она маленькая, но чистая, с круглой ванной, умывальником, туалетом и деревянным туалетным столиком.

– Я могу набрать воду в ванну, но немного, чтобы не намочить твою повязку.

– Нет, так тоже пойдет. Я обмоюсь пока, как получится, а завтра приму ванну перед тем, как Ходжат сменит повязку.

Кивнув, Слейд подходит к туалетному столику и выдвигает табурет. Я понимаю намек и, подойдя к нему, осторожно сажусь. Смотрю, как Слейд методично, тихо передвигается по комнате, и задаюсь вопросом, о чем же он думает. Но я никогда не умела читать его мысли так хорошо, как он читает мои.

Слейд берет со столика стеклянный флакон и подходит к умывальнику. Чаша в нем темно-синяя, а деревянная столешница вокруг нее такого же цвета, что и пол. Он наливает немного микстуры в миску, а затем протягивает руку и выкачивает воду из серебряного крана в стене. Вода брызжет в умывальник, наполняя его мелкими пузырьками, а Слейд берет тканевую салфетку и окунает ее в воду.

Я смотрю, как он отжимает салфетку. Рукава рубашки закатаны, и видны его предплечья. Меня завораживают скручивающие движения его рук, особенно в слабом свете. С этого ракурса мне виден его профиль, и от одного взгляда на Слейда внутри что-то начинает ныть.

Когда он поворачивается и подходит ко мне, я протягиваю руку за салфеткой, но он спрашивает:

– Можно мне?

Опешив, я медлю. Мыть кого-то – это совсем иной вид интима, чем секс. Я прижимаю к груди рубашку, пытаясь понять, чего хочу, но Слейд меня не торопит. Просто ждет, и я знаю: если откажусь, он протянет мне салфетку, и на этом все закончится.

Но я не хочу, чтобы он передавал мне салфетку.

Тяжело сглотнув, я встаю и, потянувшись назад, расстегиваю две верхние пуговицы. Рубашка очень большая, и потому я поочередно вылезаю из рукавов, уронив ее на пол. Я чувствую себя обнаженной, даже будучи обмотанной бинтами. Я вздрагиваю, уже собираясь поднять руки, чтобы прикрыться, но Слейд всегда на шаг впереди.

Он обхватывает мозолистой ладонью мое запястье и осторожно помогает сесть. Как только я делаю это, Слейд начинает нежно водить тканью по моей руке. Я глубоко вдыхаю, чуть подскочив от того, какая ткань холодная.

Слейд издает смешок.

– Извини, нужно было предупредить.

И все же каждое его прикосновение недолго кажется холодным. Разве может такое быть, если он ко мне прикасается?

Слейд водит салфеткой осторожно и тщательно, обмывает мою руку водой с мылом, а другой переплетает наши пальцы, мягко сгибая и разгибая запястье. Потом Слейд сгибает мои пальцы, унимая в них напряжение, и принимается медленно поглаживать другую мою руку.

Когда он заканчивает, мое тело становится податливым и покладистым. Слейд окутывает заботой мои плечи, массируя напряженные мышцы, но стараясь притом не касаться спины. Он так педантичен в своей заботе, что не причиняет ни капли боли.

В его движениях нет ничего, намекающего на секс, хотя соски у меня напрягаются, а дыхание несколько раз перехватывает. Слейд просто продолжает ухаживать за мной, снимая тревогу и напряжение, массируя мускулы.

Следом я помогаю ему снять с меня чулки. Он опускается на колени, и от его медленных движений я становлюсь такой же вялой, как до этого. Однако, когда он обхватывает пальцами мои стопы, от удовольствия я закатываю глаза.

Его молчаливая забота усмирила гул у меня в голове, помогла мне увидеть все яснее, пока он всецело не покорил мое тело.

Но он всегда так делает.

Когда он поднимает руку, чтобы провести салфеткой по лбу и щекам, я смотрю на него. Мы встречаемся взглядами, и он ласкает большим пальцем мой подбородок. Слейд бросает салфетку в миску, а потом, не сводя с меня взора, тянется к карману и протягивает руку.

У него на ладони лежит обрывок моей ленты. Тот, которым Мидас обвязал мое запястье.

Глаза наполняются слезами, и я осторожно беру ленту. Когда касаюсь ее шелка, с губ срывается всхлип, а по щекам текут слезы.

У позвоночника пульсирует жгучая боль, словно тело знает, где росла эта лента. Словно хочет возвратить ее на место.

Я долго сижу, слегка склонившись, и смотрю на потускневшее золото недвижимой ленты, вожу большим пальцем по оборванному концу, на котором еще видна кровь.

А потом поднимаю голову и смотрю на Слейда, прислонившегося к стене.

– Я больше не хочу быть слабой.

Мое признание на напряженной грани между тем, где я нахожусь и куда хочу отправиться. Равновесие шаткое, но я выпрямляюсь, слыша шепот Слейда.

Не падай.

Лети.

Мысленно мы снова оказываемся в той библиотеке. Вот только теперь не хватает частички меня. Ее забрали. Раны на спине ноют, но это только придает мне решимости. Я кручу ленту в руке.

– Я больше не хочу быть слабой.

Молча изучая меня, Слейд принимает мое решительное заявление. Я вижу, как его темно-зеленые глаза вспыхивают, словно он смотрит на мою ауру. Его аура скрыта, черный пар, окутывающий его фигуру, спрятан вместе с шипами и чешуей.

– Я хочу владеть своей силой – и физической, и магической, – говорю я, слегка запыхавшись от того, что ждет меня впереди. И хотя лента больше не чувствует, не двигается и не живет, она по-прежнему придает мне стойкости.

Я жду, часто дыша, и чувствую нутром биение сердца. Толком не понимаю, чего я от него жду. Может, заверений, что мне не о чем беспокоиться. Что теперь он с остальными всегда меня поддержат.

Но ничто не изменит моего решения.

Я должна стать сильной ради себя. Потому что я никогда не забуду то чувство, когда меня прижимали к стене, когда меня изувечили. Никогда не забуду ощущение совершенной беспомощности.

Возможно, причиной всему становится травма – гнев. Ясность.

Зверь.

Он меня пугает. Меня чертовски пугает то, что я сделала той ночью. Потому что я не знакома со своей силой. Но это и было проблемой с самого начала.

Может быть, вообще никто не знает своей силы. Во всяком случае, пока мир не искромсает вас на части. Но дело в том, что мы сильны не из-за наших травм. Сильными мы были всегда. Просто для начала нужно это осознать самостоятельно.

Вот почему я встречаюсь взглядом со Слейдом и уверенно заявляю:

– Я хочу стать настолько сильной, чтобы мне больше никогда не пришлось бояться. Чтобы, если понадобится, заставить остальных бояться меня. И я хочу, чтобы ты меня этому научил.

Тишина господствует, как несговорчивый правитель.

На мгновение я задумываюсь, не переступила ли черту. Не слишком ли сильно его поразила. От беспокойства хочется прикусить нижнюю губу.

Но после Слейд улыбается.

Я вижу у него на лице гордость. Радость. Есть в ней, поистине фейской, что-то животное. Словно его жаждущий мести зверь готов взвиться и зарычать вместе со мной. Его радость заразительна, может, немного сбивает с толку, и я чувствую, как тоже начинаю улыбаться.

Слейд подходит и, протянув руку, обхватывает мой подбородок, а потом наклоняется к моим губам, и я буквально чувствую, как он шепчет:

– О, Золотая пташка, я думал, ты никогда об этом не попросишь.

Глава 19

Рисса

Когда я впервые держала путь через Пятое королевство вместе с войском, то была пленницей.

Королевских наложниц держат в тесноте, как свиней в загоне, и все время сторожат. Нам приходилось ютиться в одной палатке, ощущая холод, страх и тревогу.

Я полагала, что, когда мы доберемся до Рэнхолда, какая-нибудь наложница выдерет волосы другой или надает пощечин. Мне постоянно приходилось вмешиваться, пытаться сладить с их вспыльчивыми характерами и помогать разрешать проблемы, чтобы они не выцарапали друг другу глаза.

Теперь же впечатления совершенно иные. Я не пленница, а скорее нежеланная гостья, и мне не приходится делить палатку с дюжиной наложниц – только с Полли. Но я по-прежнему пытаюсь сладить с ее вспыльчивым характером. И если теперь кому-то и выцарапают глаза, то мне.

Прошло несколько недель с тех пор, как мы покинули Рэнхолд, и безумно трудно поддерживать такой суровый темп. Несмотря на то, что мы с Полли целый день едем в карете, к вечеру, когда наступает время разбить лагерь, силы у меня на исходе.

Однако причина моей усталости кроется не только в этом путешествии.

Я смотрю на Полли, которая сидит, сгорбившись, на паллете, и дрожит над тлеющими в котелке углями. Пройдет десять минут, а потом она огрызнется на меня за то, что ей снова жарко. А после потребует льда, обливаясь потом.

Прошло столько времени, а ее по-прежнему ломает.

Первые дни Полли была в ярости. Орала на меня за то, что я увела ее из Рэнхолда, плакала над известием о кончине Мидаса, угрожала уйти и вернуться в королевство самостоятельно. Только потому, что ее прилив сил длился недолго, мне удавалось дотащить ее обратно в палатку, пока она не успела далеко уйти.

Полли меня ненавидит.

Мне ненавистно, что она меня ненавидит.

И все же я забочусь о ней, потому что подруги ближе у меня не было. Или, возможно, не было так долго.

Мы с Полли вместе по договору стали наложницами царя Мидаса. Мы начали одновременно – наверное, нас приняли из-за сильного сходства. Вскоре мы решили стать союзницами, чтобы укрепить наше положение в замке Хайбелл. Мы стали самой востребованной парой, превосходящей остальных наложниц из гарема Мидаса, пользовались сильными сторонами друг друга, сплетничали и прикрывали. В Хайбелле наша дружба была крепкой.

Пока мы не покинули Шестое царство.

Похоже, все изменилось, как только мы отправились в путь.

Возможно, все изменилось в ту ночь на корабле Красных бандитов. Возможно, это я изменилась в ту ночь на корабле Красных бандитов.

Смысл в том, что я сама решила стать наложницей. Я решила податься в профессиональные любовницы, поскольку была красива, но не имела ни знатной семьи, ни денег, которые могли бы меня защитить. Мужчины и без того уже ко мне приставали, так почему бы не обернуть то, что вынуждало меня чувствовать себя беспомощной, в силу? Сделав секс своим занятием, я взяла его под контроль.

И выходило отлично.

Но многие работницы в борделе мечтают стать королевской наложницей. Договор всегда хорошо оплачивается, клиенты богаты и влиятельны, и большинство наложниц по завершении контракта могут покончить с этой деятельностью, заплатив за себя.

Загвоздка в том, что в какой-то момент я расхотела этим заниматься.

Обольщение, заигрывание, вызывающий макияж, прически и обтягивающие платья. Я устала от необходимости улыбаться и хлопать глазами, сосать член и раздвигать ноги, когда была не в настроении для этого.

Я хотела чего-то иного. Потому стала копить деньги, которые зарабатывала, когда в замок наведывались дворяне и заскочившие мимоходом гости царя. Начала работать еще усерднее, чтобы понравиться, быть любимой, чтобы пополнить свой потайной кошелек, не растрачивая его на пустяки.

Когда мы покинули Хайбелл, я решила, что обрету в Рэнхолде новое начало.

А потом мы встретили Красных бандитов.

И капитана Фейна.

И Аурен.

Каждую ночь, унимая лихорадочные припадки Полли, я прокручиваю в мыслях те события, что произошли с той минуты, как мы покинули Хайбелл, и до случившегося в бальной зале, когда я схватила Полли и бросилась наутек. Я почти не разбирала дороги. В холле нас остановили стражники, но женщина с гладкой темной кожей и выбритыми на голове кинжалами, одетая в военную кожаную форму, заметив меня, сказала, что Аурен упоминала обо мне и мне нужно отправиться к войску Четвертого королевства. Потом она каким-то образом отвлекла стражников, и нам с Полли удалось ускользнуть.

Возникло ощущение, будто я перед Аурен в долгу, хотя прежде я была уверена, что это она мне должна. Вот только теперь я не уверена, что она снова мне поможет. Если ей это вообще по силам. Потому как она украла силу Мидаса на глазах у всех и убила его в той бальной зале, из которой я сбежала.

Мужчины. Почему всегда кажется, что события в моей жизни вертятся вокруг смертей мужчин? Сначала мой отец, потеря которого оставила меня в долгах и уязвимом положении. Теперь Мидас, смерть которого знаменует мой побег.

Но с полной уверенностью смею заявить, что смерть капитана Фейна стала переломным моментом в моей жизни. Потому что там, на корабле Красных бандитов, я поняла, что покончила с прежней жизнью.

Меня и раньше насиловали и били. С наложницами такое частенько случается, хоть это и не оправдание. На протяжении многих лет мне приходилось придумывать, как управлять чужими эмоциями, как заставлять мужчин вести себя так, как могла бы вести себя я. С капитаном Фейном такой трюк бы не удался.

И тогда я решила, что с меня точно хватит.

Мне осточертело быть наложницей. Осточертело управлять мужчинами. Осточертело пытаться соблюдать эту тонкую грань между бессилием и властью, когда дело касалось секса.

Снился ли он мне в кошмарах? Нет. Если не считать тех ночей, когда я заботилась о Полли, то я вообще не думала о нем или об иных встречах с жестокостью. Потому я ни за что не отдам им себя больше, чем они уже отобрали, чем я уже отдала.

Они обладали моим телом, ну и что с того? Сотни других наложниц могли бы заявить то же самое. Однако моим разумом им не овладеть, им я его не отдам.

Включая капитана Фейна, чей позолоченный член, наверное, покоится под сотней футов снега где-то посреди Пустоши.

Вынуждена признать, от того хочется улыбнуться.

– Мне жарко!

Как по часам, Полли отодвигается от углей и начинает обмахивать лицо руками. Глаза у меня щиплет от усталости, и я встаю с паллета, потащившись к пологу палатки.

Я не собираюсь покидать палатку, тем более что ступаю по расстеленному на земле меху. Я лишь беру ведро с тряпкой и зачерпываю немного снега. Снега здесь много, хотя я обратила внимание, что каждую ночь кто-то расчищает место перед входом в палатку.

Даже гадать не стану, кто бы это мог быть.

В этой армии есть только один мужчина с этим огромным затененным силуэтом, который я вижу, когда он приходит расправиться с этой задачей. Капитан зачерпывает огромные кучи снега и откидывает его в сторону палатки, чтобы она стала устойчивее.

Он делает это каждую ночь. А еще приносит нам еду и следит за тем, чтобы не заканчивался уголь. И он ни разу меня не домогался. Ни о чем не просил взамен.

Толком и не знаю, что с этим делать.

Я закрываю полог палатки и возвращаюсь к Полли, на ходу завязывая концы тряпки. Опустившись перед Полли на колени, я аккуратно прижимаю тряпку к ее раскрасневшемуся лбу.

Она стонет, схватившись за живот и облизывая губы.

– Ты меня убиваешь, – с претензией говорит она.

Я делаю паузу. Если откровенно, Полли почти не говорила с самых первых дней, когда кричала и злилась на меня. Если не брать в расчет ее криков о том, как она ужасно себя чувствует, то Полли чаще молчит. Отношения между нами стали натянутыми и резкими, но я знаю, что, как только ее тело восстановится, как только перестанет нуждаться в дозе росы, Полли станет гораздо лучше. Она снова будет прежней. Мы вернемся к нашей старой дружбе.

Хотя я не совсем понимаю, почему это занимает так много времени. Я не ожидала, что Полли будет так долго болеть. Ее рвет почти всякий раз, как я пытаюсь ее покормить, и все, что ей удается проглотить – пара самых маленьких кусочков хлеба, вода и травы, которые приносит армейский лекарь. Полли похудела, лицо стало серым, а под глазами залегли синяки, темнеющие с каждым днем все сильнее. И в придачу к этому она все время беспокойно спит.

Я ужасно хочу, чтобы она поправилась и поняла: я забрала ее из Рэнхолда, чтобы помочь. В этих натянутых отношениях между нами виноват только дурман. Как только Полли станет лучше, она поймет, что я просто пытаюсь ее спасти.

– Из-за тебя мне на платье капает снег, – шикает она.

– Извини. – Я осторожно вожу снегом по ее шее, но она вырывается, потому я снова его убираю. Потянувшись за маленьким котелком, который висит над углями, я переворачиваю его над небольшой жестяной чаркой. – Может, попробуешь снова сесть и глотнуть бульона?

– Не хочу, – говорит она с закрытыми глазами, непрестанно кусая нижнюю губу. Теперь это стало ее нервной привычкой из-за росы, которую она вожделеет. Полли кусает губы так часто, что начала слезать кожа, и рот опух и покрылся ранками. С кутикулой то же самое. Лекарь принес крем, но Полли не разрешает его нанести, и мне удается это провернуть, только когда она засыпает.

– Ну хоть немного…

Полли отворачивается и снова ложится на паллет.

– Уходи.

Меня пронзает обида, но я ее подавляю. Полли не виновата.

– Хорошо, я вылью ночной горшок. Скоро вернусь.

Она не отвечает, а когда снова начинает дрожать, я аккуратно накрываю ее мехом, и глаза у нее закрываются. Я заправляю огромную рубашку, которую мне выдали ранее, влезаю в сапоги, а потом, надев пальто капитана и перчатки, беру горшок и выхожу из палатки.

Стоит мне оказаться на улице, как надо мной нависает гигантская гора, и я чудом в нее не врезаюсь.

– Осторожнее! – гаркаю, пытаясь удержать горшок, чтобы его содержимое не выплеснулось на меня. Мне выдали только один комплект одежды, и мне нравится эта рубашка. Даже спрашивать не стану, из его ли она гардероба. Я и так это знаю.

Я поднимаю голову, бросив свирепый взгляд на незваного гостя.

– Чего тебе?

Капитан Озрик приподнимает густую каштановую бровь. Если откровенно, ему не мешало бы постричься. Борода у него такая длинная, что из нее можно плести косы, волосы всегда свисают на плечи, а судя по запястьям, под рукавами все его тело покрыто волосами. Нутром чую, он один из этих мужчин, у которых на груди растут волосы. Мужчинам в гареме приходилось пользоваться сахарным воском. Я бы отвалила немалую сумму, если бы кто-нибудь привязал капитана и выдернул бы ему волосы, причиняя боль.

– Ты снова пялишься, Желтый колокольчик.

Я отрываю взгляд от его рук и смотрю в лицо. Разволновавшись, переминаюсь с ноги на ногу.

– Я не пялюсь, а просто впервые вижу такого волосатого великана, – говорю я, с отвращением скривив губы.

– Если хочешь увидеть волосы на моем теле, тебе нужно просто попросить.

С чего я вдруг представила волосы у него в паху, мне не понять. Не хочу даже думать об этом. Все, что имеет отношение к его паху, меня не интересует.

Я закатываю глаза и пытаюсь отвязаться от него, но этот надоедливый болван идет за мной.

– Да что тебе надо?

– Я принес тебе еще немного еды, – говорит он, пытаясь передать мне что-то, завернутое в кусок ткани.

– Ты уже оставлял суп, а сейчас у меня немного заняты руки.

– Что это?

Я чувствую, как шею заливает румянец.

– А ты как думаешь? Наш… – Я замолкаю, отказываясь произносить это вслух.

К моему большому ужасу, этот мужлан наклоняется и заглядывает внутрь.

– О, так чего ж ты сразу не сказала? – Он оглядывается назад. – Химинн, – кричит он, и откуда-то вдруг материализуется худощавый солдат.

– Да, капитан?

Не успеваю я даже возразить, как капитан Озрик вырывает у меня из рук ночной горшок и пихает его молодому мужчине.

– Иди и вымой это. А потом верни в палатку леди Риссы.

Солдат тут же оживляется, словно для него это огромная честь.

– Будет сделано, капитан!

Как только он убегает, я бросаю взгляд на капитана.

– Так нельзя! Теперь какой-то странный солдат занимается нашими… испражнениями.

Он смеется, а потом снова пытается пихнуть мне еду.

– Ничего постыдного в моче и дерьме нет. Поверь, Химинн будет счастлив такой работе. А теперь возьми еду, женщина.

– Меня зовут Рисса, – язвительно говорю я, но затем срываю перчатки, засовываю их в карман и беру еду, потому что сегодня еще не ела и умираю с голоду. Откинув ткань, вижу хлеб с мясом.

– Пойдем, Рисса, – говорит он и показывает вперед. – Посиди у костра, съешь бутерброд и выпей немного вина.

Я качаю головой.

– Поем в своей палатке. Мне нужно приглядывать за Полли.

– Разве она не спит?

Я слишком долго медлю с ответом, потому что он ухмыляется.

– Так я и думал. Подыши свежим воздухом и посиди со мной, женщина. Успеешь еще послушать истерику Полли.

Чаше всего я сторонилась капитана, всячески его игнорируя, но отчего-то кажется, что он всегда рядом. Я вижу его верхом на лошади возле нашей кареты, где на него обрушиваются снег и ветер, но он как будто их не замечает. Вижу его у костра, вижу, как он болтает с солдатами, обходит лагерь. Вижу, как он заботится о наших нуждах, но никогда не врывается без предупреждения. И хотя я стараюсь его избегать, все равно… наблюдаю.

И почему, не знаю. Это даже глупо. Он грубый, бестактный, дикий гигант. Точно не в моем вкусе. Во-первых, он мужчина, а я пока зареклась с ними связываться. Возможно, даже навсегда. Я не встречала еще мужчины, который стоил бы моего внимания.

Посему понятия не имею, почему иду за ним к костру. Возможно, мне и правда нужно отдохнуть от назревающей в палатке враждебной атмосферы.

Когда капитан ведет меня к палатке, стоящей напротив моей, я останавливаюсь и смотрю на него.

– Ты… Почему твоя палатка так близко к моей?

Шмыгнув в нее, он выходит, держа в руках мех, а потом берет два ведра. Капитан переворачивает их, ставит перед костром и накидывает на одно ведро мех.

– Садись.

Я слушаюсь и виню в этом теплый огонь. Не то, как внутри у меня все сжимается от его резкого приказа. И даже не его кожаные штаны, облегающие эти мощные бедра. Все это тут ни при чем.

Ни капли.

Тем не менее, стоит мне сесть, как я почти поникаю напротив теплого огня, и изо рта вырывается вздох. Я кусаю бутерброд, и хотя он холодный, а корочка слишком жесткая, мне так вкусно, что съела бы целую тарелку таких бутербродов.

Я доедаю и облизываю пальцы, а потом осознаю, что только что сделала. Конечно же, осознает и он.

– Рад, что ты нормально поела, Желтый колокольчик.

– Когда ты перестанешь называть меня этим оскорбительным прозвищем?

Он протягивает мне бурдюк.

– О, оно теперь прочно к тебе прилипло.

Фыркнув, я делаю большой глоток, но тут же сплевываю и кашляю, чуть не уронив бурдюк.

– Что… это?

– Пряное вино, – пожав плечами, отвечает капитан. – Немного согреешься.

– Я думала, тут вода.

– Это лучше. – Он забирает у меня бурдюк и сам делает глоток. Не знаю, почему мне неловко из-за того, что он пьет после меня, но так оно и есть. А еще и из-за того, как он проводит языком по деревянному проколу в нижней губе.

– Итак, – начинает он, вытянув вперед ноги так, что его сапоги оказываются в опасной близости к костру. Я рада, что сегодня вечером в кои-то веки не идет снег. Как только мы покинем Пятое королевство, я больше ни за что не вернусь в холод. – Как поживает твоя подруга?

– У нее все нормально, – выпаливаю я, ответив ровно так же, как и все три раза, что он уже спрашивал. Сдается мне, это из-за него лекарь столь часто нас посещает – потому что мои ответы не содержат полезной информации. – Будет все нормально, – уточняю я.

Капитан кивает.

– Я видел немало солдат, которые подсаживались на эту дурь. Нелегко с ними нянчиться.

– Она моя подруга.

– Правда?

Я напрягаюсь.

– Что ты хочешь этим сказать?

Он передергивает мощным плечом, а я стараюсь не глазеть на капитана, когда он скрещивает на груди руки. Зря я позволила ему отдать мне пальто. Тогда его физические данные были бы не так заметны.

– Просто спрашиваю.

– Спрашиваешь из-за тех разговоров о неверности по отношению к Аурен? – заняв оборонительную позицию, спрашиваю я. – Опять будешь меня критиковать?

Озрик приподнимает брови.

– Спрячь-ка свой яд, Желтый колокольчик, никого я не критикую. Просто мне кажется, что эта твоя подруга настроена к тебе не очень дружелюбно.

– Тебе-то откуда знать?

Он безразлично смотрит на меня.

– Стены в палатке очень тонкие.

Я краснею от стыда.

– Она просто плохо себя чувствует.

– Хм.

Я тут же встаю.

– Если и дальше будешь вести себя, как ко…

Он постукивает ногой по моей голени, отчего я замираю.

– Сядь, Рисса.

Я плюхаюсь на ведро. По спине у меня ползут странные мурашки от того, как он произносит мое имя хриплым голосом.

Черт возьми, что со мной творится? Я совершенно не собираюсь испытывать влечение к этому мужчине. Нет уж! Я спала с большим количеством красивых мужчин – мужчин, которые были такими красивыми, что напоминали скульптуры. Мужчины, которые регулярно… мылись. Так почему каждый раз, когда я выхожу из палатки, то ищу его взглядом?

Ерунда какая-то.

Он приводит в бешенство, он грубый, и я вообще не должна о нем думать. Но все равно думаю. В первую ночь он сказал, что немного презрения не помешает, и с тех пор я не могу выкинуть из головы его слова.

Не могу отрицать, что между нами летают какие-то искры, как молния, попавшая в облако. И мне… интересно. Интересно, что случится, если мы столкнемся. Может, тогда разразится идеальная неистовая буря.

Пусть прозвучит немного пафосно, если принимать во внимание, сколько гнева и волнения бурлит во мне, и как было бы чудесно выместить их на нем. Как мы могли бы схлестнуться в свирепой вспышке, где мне не придется сдерживаться. Где я не буду совершенной, красивой соблазнительницей. Но истинное удовольствие мне приносит мысль, что я могла бы брать, а не делиться. Как мне кажется, Озрик – единственный мужчина, который может справиться со мной настоящей, потому-то я и не могу выкинуть из головы мысли о нем. Он не мой клиент.

– Как поступишь? – спрашивает он, вырвав меня из моих мыслей. – Когда мы доберемся до Четвертого королевства.

– Уеду, – быстро отвечаю я, потому что мне нужно помнить о своей цели. Не позволю ему или любому другому мужчине мне помешать. – Я заполучу золото, которое мне пообещала Аурен, а потом уеду на первом же корабле далеко-далеко. Может, в пустыни Второго королевства, ведь, насколько я понимаю, все там совсем не похоже на Пятое королевство.

Озрик кивает.

– Чем займешься потом?

– Всем, чем захочу. Да вообще ничем.

– Ты больше не хочешь быть наложницей?

Я прищуриваюсь.

– Нет.

На мгновение между нами наступает затишье, единственное, что я слышу – шипение огня да то, как Озрик делает глоток.

– Ты могла бы остаться.

Я хмуро смотрю на него.

– Что?

– Думаешь, это побудит меня остаться? – резко спрашиваю я.

Он лишь пожимает плечами.

– Вполне возможно. Если ты не станешь противиться.

Я открываю рот, чтобы бросить в ответ какую-нибудь грубость, но решаю этого не делать. Вместо этого просто качаю головой.

– Ты сам отметил, что я шантажировала и использовала Аурен. Так почему предлагаешь остаться?

– Ты из кожи вон лезешь ради женщины, которая не хочет иметь с тобой ничего общего… А о другую женщину, которая пытается тебя поддерживать, только рада вытереть ноги. Подумалось, что, возможно, ты захочешь избрать иной путь.