Текст книги "Бог. История человечества"

Часть II
Очеловеченный бог

4
Плуги вместо копий

Эдемский сад лежит где-то в юго-восточной Турции, рядом с доисторическим городом Урфой (современная Шанлыурфа), в нескольких километрах к северу от сирийской границы. По крайней мере, так считают жители города.

Согласно Библии, после того как Бог сотворил Адама, он высадил сад «на востоке» и поместил первого человека туда. Затем он сделал так, чтобы из сада вытекала река, и разделил ее на четыре потока, два из которых сейчас известны как Тигр и Евфрат. Из земли по воле Бога произрастали деревья всех видов – те, что были приятны на вид, и те, что годились в пищу. Бог предложил Адаму есть все плоды, какие тот ни пожелал бы (кроме одного, конечно). Затем он заселил сад всеми животными суши и всеми птицами воздуха, наделив Адама властью над каждым живым существом.

Вместе со своей спутницей Евой Адам блаженствовал в этом раю, свободный от трудов и трудностей. Им не было необходимости возделывать почву, сеять или жать – и вообще работать.

Но когда Адам и Ева ослушались Бога и съели плод древа познания добра и зла, их изгнали из Эдема навсегда, заставив выживать в лишениях и невзгодах. Сама земля была проклята. Урожай засыхал вместе с почвой. Блаженство обратилось в терния и волчцы, заставляя Адама и его наследников работать в поте лица каждый день до конца жизни, пока они не обратятся в прах, из которого вышли.

Конечно, настоящего Эдемского сада не существует. Как это обычно и бывает с древними писаниями, всю историю следует читать как миф. Но мифы – это не «сказочки», как мы нередко понимаем это слово сейчас. Значение мифа не в том, что он транслирует какие-то истины, а в его способности передать определенное восприятие мира. Миф объясняет не то, каковы вещи на самом деле, а то, почему они таковы. Древние евреи считали время семидневными неделями с седьмым днем, предназначавшимся для отдыха, не потому, что столько времени ушло у Бога на сотворение мира. Скорее всего, они заявляли, что Бог творил мир шесть дней и отдыхал на седьмой, потому что они уже считали время таким образом.

История Эдемского сада, как и бесчисленные древние рассказы о потопе на Ближнем Востоке, как и истории богов, которые умирают и возвращаются к жизни, относятся к отдельному классу мифов, который называется «коллективной памятью». Это универсальные мифы, относящиеся к коллективной памяти конкретной культуры или сообщества (какой бы химерической ни была эта память) и передаваемые устно из поколения в поколение. Их в какой-либо форме можно найти почти в любой религии и почти во всех культурах.

В мифе об Эдемском саде воплощена коллективная память давней эры, когда людям не приходилось работать в поте лица, денно и нощно копаясь в земле. Иными словами, это была эра до развития сельского хозяйства, когда наши далекие предки Адам и Ева были, если отойти от библейского языка, охотниками и собирателями.

А вот как древний город Урфа в коллективной памяти его жителей остался в качестве местоположения Эдема: указывается, что Урфа, как и библейский Эдем, расположена меж четырех рек, в том числе Тигра и Евфрата, а кроме того, находится, в точном соответствии с текстом Библии, «на востоке» – то есть к западу от древней Ассирии. Однако основная причина того, что так много людей во всем мире считают, что этот город покоится на руинах Эдема, связана не с расположением Урфы, а с тем, что находится в десяти милях к северо-востоку от нее – на вершине высокого горного хребта Гёбекли-Тепе, то есть Пузатого холма. Именно здесь, под рукотворным курганом прямо на высшей точке хребта, откуда открывается вид на пустынное плоскогорье, скрыты руины того, что многие считают самым ранним в истории религиозным храмом, – «храма Эдема», как в шутку называет его Клаус Шмидт, местный главный археолог.

Храм состоит из двадцати с чем-то крупных огороженных помещений из камня и цементного раствора: одни имеют круглую форму, другие – продолговатую. Некоторые из них спиральны, как галактики. Весь храмовый комплекс вытянулся на триста метров в длину и триста в ширину. В центре каждой каменной загородки стоят два одинаковых мегалитических столба в форме буквы Т. Некоторые из таких столбов достигают пяти метров в высоту и весят до десяти тонн. На центральных столбах вырезаны изображения свирепых хищников и смертоносных животных – львов, леопардов, стервятников, скорпионов, пауков и змей, которые ничем не напоминают сонных покорных зверей из разрисованных пещер палеолита. Рядом с этими животными по всей длине колонн сверху вниз виден замысловатый узор из геометрических фигур и абстрактных символов. Основная теория состоит в том, что это какой-то символический язык, гораздо более древний, чем египетские иероглифы, но у нас нет ключа к его дешифровке.

Художественная интерпретация постройки Гёбекли-Тепе (ок. 12 500–10 000 гг. до н. э.)

© Fernando G. Baptista / National Geographic Creative

Самое же поразительное в этом храме то, что он построен в конце последнего ледникового периода – 12 000–14 000 лет назад, то есть по меньшей мере шестью тысячелетиями раньше Стоунхенджа и семью тысячелетиями раньше первых египетских пирамид. Он настолько древний, что предшествует развитию сельского хозяйства, а значит, этот огромный, сложно устроенный памятник был создан полукочевыми охотниками и собирателями каменного века, которые носили звериные шкуры и еще не изобрели колесо.

Еще более поразителен тот факт, что нет никаких свидетельств, что на этом месте когда-либо кто-то жил. Поблизости от Гёбекли-Тепе не было найдено ни жилищ, ни очагов. Отсутствуют и явные источники воды: ближайший пресноводный ручей находится за много километров отсюда. Единственное объяснение такого отсутствия удобств кроется в том, что это было священное место, построенное исключительно для религиозных церемоний.

Люди собирались сюда из селений, рассеянных в радиусе сотен километров, для участия в любых проводившихся здесь ритуалах. Они представляли разные племена и почитали разных богов. И тем не менее каким-то образом разрозненные толпы людей палеолита смогли отложить в сторону различия и сосредоточить свое религиозное рвение на общем объединяющем символе. Археологические раскопки, которые проводили в Гёбекли-Тепе Шмидт и другие ученые, дают нам представление о том, чем мог быть этот единый символ. Это высший символ человеческой духовности, созданный из сырья наших когнитивных процессов, представленный в наших самых ранних попытках выразить идею божественного и успешно передаваемый почти в каждую религию и почти в каждую культуру в истории человечества. Этот символ – «очеловеченный бог», то есть бог, сделанный по нашему подобию. Он находится в центре всех каменных загородок в храме Эдема.

Т‐образные столбы, доминирующие в структуре храма, – это не просто каменные блоки. Приглядитесь – и вы увидите, что у каждой колонны по бокам вырезаны руки. Эти руки сходятся в передней части столба, прямо над полоской, которую можно считать поясом или набедренной повязкой. Некоторые из столбов словно носят украшения. Небольшие блоки, увенчивающие верхние части столбов и завершающие буквы Т, многими исследователями считаются головами. Все это указывает на то, что это не просто столбы – это абстрактные человеческие фигуры.

Лиц у этих фигур нет; на них не вырезано ни глаз, ни носа, ни рта, но дело не в том, что создателям не хватало умения. Достаточно посмотреть на тщательно выполненные детали некоторых изображений животных в Гёбекли-Тепе, чтобы понять, насколько искусными были здешние ремесленники: леопард вырезан сбоку на одном из столбов настолько подробно, что у него видны ребра. Нельзя усомниться, что строители храма легко могли превратить центральные столбы в более определенные изображения человеческих существ, если бы только захотели. Они сознательно решили изобразить их в самой абстрактной форме, и это указывает на то, что столбы должны были изображать не собственно людей, а скорее высших существ в человеческом обличье.

Неизвестно, являются ли очеловеченные боги из Гёбекли-Тепе пантеоном отдельных персонализированных богов или же просто анонимными обобщенными божествами. Ответ может лежать в уникальном наборе символов, которыми покрыт каждый столб. Они могут оказаться средством идентификации – именем бога или описанием его характеристик. Они могут рассказывать некий миф об этом боге или описывать то, о проявлении чего его следует молить – подобно тому, как в католичестве жития святых рассказывают верующим, к кому и с какой целью нужно обращаться. Если мы не сможем расшифровать письмена, то, видимо, так никогда и не узнаем ответа.

Но мы знаем, почему центральные столбы в Гёбекли-Тепе имеют человекообразную форму и почему разные племена, собиравшиеся там, выбрали человеческий облик для отражения зарождающегося представления о том, как выглядели боги. Дело в том, что у них почти не было выбора.

T‐образный столб в Гёбекли-Тепе с человеческими руками и поясом (ок. 12 500–10 000 гг. до н. э.)

© Vincent J. Musi / National Geographic Creative

Как мы уже убедились, эволюция обрекает нас наделять собственными верованиями, желаниями, ментальными и психологическими состояниями, а также душами, подобными нашим, других существ – и людей, и не-людей. Наш HADD – гиперчувствительный датчик действия – заставляет нас видеть действующую силу в природных явлениях. Благодаря компетентному сознанию мы по своей природе склонны очеловечивать все явления, с которыми сталкиваемся. Разве мы могли создать богов в иной, не человеческой форме? Мы сами – линза, через которую мы понимаем Вселенную и все в ней. Мы применяем личный опыт ко всему, что встречаем на своем пути, – как к людям, так и ко всему остальному. Тем самым мы очеловечиваем не только мир, но и богов, которые его, как мы полагаем, создали.

За века, которые последовали за строительством Гёбекли-Тепе, это бессознательное желание очеловечить богов возымело определенные последствия – как положительные, так и отрицательные. Чем больше мы представляем себе богов в виде людей, тем активнее проецируем на них человеческие свойства. Наши достоинства становятся достоинствами богов, наши черты характера – их чертами. Со временем появляется представление о царстве небесном как отражении царства земного, так что боги, которые обрели наши личностные качества, начинают и делать то же, что и мы, вплоть до бюрократических проволочек. Чтобы лучше узнать богов, мы создаем целые духовные системы, основанные, однако, на том единственном, что мы действительно знаем, – на нас самих. Богам нужна пища, поскольку она нужна нам, так что надо приносить им жертвы. Богам нужно убежище, поскольку оно нужно нам, так что надо строить им храмы. Богам нужны имена, так что мы назовем их. Им нужны личности – надо дать им их. Им нужны мифические истории, чтобы укоренить их в нашей реальности; формализованные ритуалы, которые можно воплотить в нашем мире; слуги и помощники, которые могут исполнять их желания (которые суть не что иное, как наши желания); правила и законы, чтобы они были довольны; мольбы и молитвы, чтобы умерить их гнев. Проще говоря, им нужны религии. И мы их изобретем.

Однако, вероятно, одним из наиболее значительных последствий нашего непреодолимого желания очеловечивать богов стало то, что, похоже, явилось прямым результатом строительства Гёбекли-Тепе, – зарождение сельского хозяйства. Поскольку именно воплощение конкретных богов в человеческом облике и возникшие в процессе этого мифы и ритуалы вытолкнули нас из палеолита, заставили перестать бродить по миру и осесть на земле, дали толчок к тому, чтобы начать изменять мир под наши потребности и изобрести сельское хозяйство. Иными словами, сделав людей из небесных богов, мы сделали из людей богов земных [1].

Примерно два с половиной миллиона лет нашей эволюции – то есть более 90 % времени нашего гоминидного существования – мы бродили по земле в поисках пищи. Мы были хищниками, рыскающими по лесам и равнинам, конкурируя за добычу с гораздо лучше приспособленными к этому животными, хотя они были далеко не так умны, как мы. Нас сформировал именно этот опыт жизни в качестве охотников и собирателей. Благодаря ему у нас увеличился мозг, повысились когнитивные возможности, а сами мы постепенно обрели разборчивость взамен импульсивности.

Все наши боги были, по сути, богами охоты. Наши обряды и ритуалы, мифы и легенды, подземные святилища, само наше представление об окружающем мире были сформированы тем мистическим единением, которое отличает отношения охотника и жертвы. Это единение распространялось на животных, которых мы убивали, и орудия, которыми мы это делали: костяные гарпуны, деревянные копья, рыболовные крючки, тканые сети – все это обладало священной силой. То, что мы вынуждены были ради своего выживания полагаться на эти орудия, сделало их не обычными предметами, а симулякрами духовного мира.

Охота дала нам возможность овладеть ландшафтом, благодаря ей у нас сформировалась ментальная карта мира, в котором мы жили, – его горных хребтов и склонов, долин и рек. Охота не только стимулировала наше творческое воображение, но и закрепила в сознании определенные общественные ценности, за которые мы боремся до сих пор. Необходимость сохранять мобильность ради охоты не давала копить материальные ценности, обретать собственность, а следовательно, мешала и расслоению общества на имущих и неимущих.

Затем, где-то 10 000–12 000 лет назад, мы необъяснимым образом сменили копья на плуги и преобразились из собирателей в фермеров. Мы перестали гоняться за едой и начали ее производить. Вместо того чтобы охотиться на животных, мы начали их выращивать.

Охота, возможно, и сделала нас людьми, но сельское хозяйство навсегда изменило представление о том, что, собственно, значит быть человеком. Если охота позволила нам овладеть пространством, то сельское хозяйство помогло нам овладеть временем, синхронизировать движения солнца и светил с сельскохозяйственным циклом. Мистическая связь с животными, с которыми мы делили землю, обратилась на саму эту землю. Мы перестали молиться о помощи в охоте и стали молиться об урожае. С неба, традиционно ассоциирующегося с мужскими, отеческими божествами, мы перенесли свое духовное внимание на землю – Богиню-Мать, что упрочило положение женщин в обществе. Плодородие земли стало ассоциироваться с фертильностью женщин, которые скрывают в своей утробе тайну жизни, так что, как отмечал легендарный историк религии Мирча Элиаде, физический труд за плугом стал напоминать половой акт [2].

Процесс изменения земли ради нашей выгоды привел к появлению набора совершенно новых ценностей и норм поведения, а также новых мифов, которые помогали понять изменившийся мир, в котором мы жили теперь. Примерно в это время впервые возникает представление о «принесенном в жертву божестве» – боге, который умирает и подвергается расчленению и из тела которого порождается все сущее. Вспомните Пань-гу, китайского бога-творца, череп которого стал куполом неба, кровь – реками и морями, а кости – горами и скалами; вспомните Осириса, который научил древних египтян возделывать землю, а затем был убит и расчленен своим жестоким братом Сетом, который рассеял куски его тела по плодородной долине Нила.

Эти новые мифы не только лучше объясняли рождение, смерть и перерождение наших зерновых культур – они помогали поддерживать более тесные отношения с божественным. В конце концов, если считать, что семена, которые мы сеем, возникли из расчлененного тела бога, то, отведав ростки, мы фактически поедаем тело бога. Эта идея впоследствии укрепится в религиозных практиках древнего Ближнего Востока, став в христианстве таинством причастия.

Как считается, занявшись сельским хозяйством, мы сразу же перестали кочевать. Мы осели и начали строить поселения и храмы. Поселения требуют правил, так что мы наделили некоторых из нас привилегиями устанавливать законы и следить за их соблюдением (что стало рождением организованного общества). Храмы требуют жрецов, и мы наделили некоторых из нас правом регулировать поклонение богам и разговаривать с ними от нашего имени (что стало рождением организованной религии). Разделение труда привело к разделению общества, породив новые идеи богатства и частной собственности. От обмена подарками мы перешли к меновой торговле, а затем и к купле-продаже, накоплению и потерям; обладанию и лишениям.

Когда пищу стало гораздо легче достать, население резко возросло. Сосредоточение больших групп людей в одном пространстве стимулировало ускорение обмена идеями и технологиями. Искусство процветало, технологии распространялись, зарождалась цивилизация – и все из-за судьбоносного решения отказаться от охоты и собирательства и заняться сельским хозяйством и одомашниванием.

Этот важнейший сдвиг в человеческом развитии фактически положил конец палеолиту и запустил явление, известное как неолитическая революция. Этот термин был придуман археологом Виром Гордоном Чайлдом, который считал возникновение сельского хозяйства самым значительным скачком в истории человечества после овладения огнем. Большинство людей, вероятно, согласятся с Чайлдом, что одомашнивание животных явно пошло людям на пользу, а сельское хозяйство имеет очевидные преимущества перед собирательством. Сельское хозяйство создало значительно более надежные источники питания, поскольку больше не нужно было гоняться за зверями по широко раскинувшимся охотничьим угодьям или прочесывать леса и поля в поисках чего-нибудь съедобного.

Вместо того чтобы срывать отдельные колосья пшеницы и ячменя и набивать зернами рот, теперь можно было засевать зерном значительные площади и собирать солидный урожай. Вместо того чтобы бегать по лесам за добычей, теперь можно было держать домашних животных и забивать их на еду в любой момент.

Но чем больше мы узнаем о возникновении сельского хозяйства, тем больше мы понимаем, что наши предки, возможно, пострадали от него больше, чем приобрели. Почти все время бодрствования, от заката до рассвета, теперь приходилось расчищать землю, пахать ее, собирать и сажать семена, вручную орошать поля и денно и нощно защищать урожай от саранчи и воров, что отнимало гораздо больше времени и труда, чем просто пойти в лес и поохотиться на зверей, которые все еще в изобилии там водились.

Сельское хозяйство заставляло делиться водой, которую для поддержания жизни общины нужно было носить из дальних источников, и зерном, жажда которого была неутолима. Это также значило, что леса, которые укрывали нас от стихий и защищали от хищников, теперь нужно сжечь, а на их месте создать поля и пастбища. Оно заставляло нас отдавать часть пищи животным, которых надо было накормить и защитить, вывести на пастбище, содержать в чистоте и здоровье. И какова была награда за все это самоотречение и тяжелую работу? Как ни странно, пищи стало меньше, а не больше [3].

Исследования показали, что сельскохозяйственная революция привела к тому, что люди стали потреблять меньше витаминов и минералов и значительно меньше белка. Изначально для сельского хозяйства подходило не так много зерновых культур, и того меньше удалось одомашнить видов животных. Охотник же поедал десятки различных видов животных и растений. Если какого-то их вида переставало хватать, человек мог просто перейти на остальные.

Крестьянину приходилось полагаться на небольшое количество одомашненных растений и животных. Если случалась засуха или порча зерен ячменя или пшеницы, он вместе с семьей был обречен на голодную смерть. Если его овца, коза или курица заболевала, мор мог выкосить все поголовье, и он вместе с семьей был обречен на голодную смерть. Если наступали проблемы, охотник просто собирался и следовал туда, где можно было найти еду. У крестьянина же выбора почти не было: нужно было оставаться на месте и ждать улучшений.

Неудивительно, что в большинстве древних сельскохозяйственных общин по меньшей мере каждый третий ребенок умирал в возрасте до двадцати лет. Как отмечает израильский историк Юваль Ной Харари, тела Homo sapiens были приспособлены к преследованию добычи, а не к расчистке и распахиванию земли. Исследования скелетов древних людей показывают, насколько жестоко проявлял себя переход к сельскому хозяйству. Крестьяне гораздо больше, чем охотники, были подвержены анемии и авитаминозам. Они чаще схватывали инфекционные заболевания и умирали молодыми. У них были хуже зубы, чаще ломались кости, они страдали от множества сравнительно новых недугов – смещения дисков, артрита и грыж.

Скелеты с раскопок, проведенных на древнем Ближнем Востоке, показывают, что за первые несколько тысяч лет неолитической революции люди потеряли примерно 15 сантиметров роста, в основном из-за неадекватной диеты. В свете всего этого переход от охоты к сельскому хозяйству кажется не просто проигранным пари человечества; по словам Харари, это было «величайшим в истории обманом» [5]5
  Перевод Л. Сумм.


[Закрыть] [4].

Учитывая, сколько времени, энергии и ресурсов отнимало сельское хозяйство, почему же от охоты отказались в пользу тяжкого труда крестьянина? Чайлд считал, что резкие изменения климата в конце последнего ледникового периода (примерно 11 700 лет назад) мотивировали людей искать альтернативные источники пищи. С потеплением и отступлением ледников климатические условия оттеснили людей в несколько благоприятных географических зон, где они стали экспериментировать со сбором и выращиванием определенных видов злаков и бобов.

Однако дальнейшие исследования погодных условий древности показали, что климатические изменения в конце последнего ледникового периода происходили слишком медленно, чтобы стать причиной внезапных массовых миграций, о которых писал Чайлд. Ученый был прав, указывая, что климатические изменения могли способствовать развитию сельского хозяйства и одомашниванию животных. Но они не были их причиной [5].

Другие ученые утверждали, что появление сельского хозяйства стало результатом перенаселения неплодородных регионов; или что из-за слишком интенсивной охоты животные стали резко вымирать, и это заставило древних людей изобретать альтернативные источники питания. Археологические свидетельства не поддерживают ни одну из этих гипотез. Никаких следов вымирания обнаружено не было, а первые свидетельства сельскохозяйственной деятельности обнаружены как раз в таких богатых ресурсами регионах, как Плодородный полумесяц – дуга влажной, изобильной земли, которая тянется от нижней дельты Нила в Египте через Левант и Южную Турцию к Ираку и западным отрогам Ирана [6].

Основная проблема большинства этих теорий состоит в том, что они основаны на широко распространенном мнении, согласно которому сперва развилось сельское хозяйство, а постоянные поселения выступили следствием. Предполагается, что наши древние предки отказались от кочевания, потому что стали сажать семена и у них не было выбора, кроме как осесть на земле, чтобы о них заботиться. Однако обнаружение Гёбекли-Тепе и других древних святилищ, построенных охотниками и собирателями в Леванте, ставит эту идею с ног на голову. Теперь мы знаем, что сначала образовались постоянные поселения, а уж затем, спустя много лет, появилось сельское хозяйство. Мы жили в деревнях с постоянно растущим населением, строили огромные храмы, создавали прекрасные произведения искусства, обменивались технологиями за много веков до того, как нам пришло в голову самим выращивать пищу.

Итак, если одомашнивание растений и животных не было результатом внезапных изменений климата, массового вымирания или резкого роста населения, что же подстегнуло переход от охоты к сельскому хозяйству? Обнаружение Гёбекли-Тепе и других святилищ на древнем Ближнем Востоке указывает на то, что причина – в зарождении организованной религии.

Постройка храма такого размера и важности, как Гёбекли-Тепе, занимала много лет и требовала участия огромного количества людей – землекопов и камнеломов, каменщиков и ремесленников. Этим работникам требовалось постоянное питание в течение всего проекта. Охота на зубров и газелей, кабанов и оленей, пробегавших мимо, не дала бы достаточно мяса для прокорма. Поэтому люди стали выращивать травы, которые встречались по всему району, чтобы добавить их в рацион рабочих. Это привело к посеву семян и сбору урожая. Со временем люди, возможно, решили поймать и удерживать большое количество животных для легкого забоя при необходимости. В свою очередь, это впоследствии могло вылиться в выращивание овец, свиней, коз и крупного рогатого скота – все они, как свидетельствуют археологические данные, были впервые одомашнены на востоке Турции или неподалеку – рядом с Гёбекли-Тепе и примерно во время его постройки [7].

Физическая деятельность по постройке храма, возможно, вызвала необходимость в выращивании зерен и одомашнивании скота, чтобы накормить собравшихся рабочих и верующих. Но для того, чтобы постоянно осесть на земле, возделать и изменить ее, навязать свою волю животным и полностью поменять их естественное рождение, рост и всю жизнь, создать искусственные условия, имитирующие природные, – для всего этого требовался гигантский психологический скачок в самом подходе к отношениям между людьми и животными, людьми и землей. Еще важнее, чем технологическая революция, была революция психологическая – в подходе к естественным для человека условиям; «революция символов», как назвал это явление французский археолог Жак Ковен. У наших палеолитических предков эта революция наступила в виде институциональной религиозной системы, в которой доминировала вера в очеловеченных богов [8].

В конце концов, само представление богов в виде людей, утверждение, что мы обладаем теми же физическими и психическими характеристиками, что и боги, значило, что человечество уже рассматривается отдельно от остального мира природы. Впервые в истории эволюции мы стали считать себя не частью Вселенной, а ее центром. Мы отказались от анимистического мировоззрения, которое привязывало нас душой и духом к миру природы. А если мы больше не связаны по сути своей с животными и землей, то почему бы не начать ими пользоваться? Почему не вмешаться в природу, чтобы подчинить ее себе и одомашнить в поисках собственной выгоды?

Создание Гёбекли-Тепе, возможно, отмечает не только начало неолита. С него могла начаться совершенно новая концепция человечества, в которой люди ставились в центр духовной плоскости, превыше всех остальных живых существ. Они становились царями природы, земными богами. За тектоническим сдвигом от примитивного анимизма к организованной религии – в Месопотамии и Египте, в Европе и Греции, в Иране и Индии, в Китае и других местах – последовало образование целых пантеонов очеловеченных, наделенных собственными личностями богов. Каждый из них обладал конкретным человеческим свойством, пока не появились отдельные боги для всех добрых и дурных качеств, которые есть у человека.

Таким образом, то, что начиналось как бессознательный когнитивный импульс к воплощению божественного по человеческому подобию, наделению его человеческой душой, в течение следующих 10 000 лет духовного развития постепенно переросло в сознательные усилия по дальнейшему очеловечиванию богов, пока наконец Бог не стал человеком в буквальном смысле.