Текст книги "Ультра. Как в 40 лет изменить свою жизнь и стать одним из лучших атлетов планеты"

Я невольно задумался, не совершаю ли огромную ошибку. Но вышло так, что в юридической школе мне понравилось. Я с облегчением почувствовал, что выхожу на прямую дорогу – и неважно, куда она ведет. Не могу сказать, что профессора в Корнелле привили мне любовь к юриспруденции, но я был рад вернуться в академическую среду и преодолевать трудности учебы.

Я всегда отличался чувствительностью к погоде. Мое настроение на день зависело от того, светит ли за окном солнышко. Назовите это «сезонной депрессией» или просто недостатком витамина D, но поначалу прохлада Итаки вгоняла меня в тоску не хуже снегопада. Однако я знал лекарство от сей беды. Вы уже догадались. Погода шепчет: займи, но выпей.

А я-то лелеял надежду, что, выбравшись из Нью-Йорка, покончу с пьянками. Не то чтобы я считал алкоголь злом. Но в глубине души мне не нравилось, что выпивка управляет мной, а не я выпивкой.

Но, разумеется, куда бы я ни переезжал, от себя не убежишь. И вскоре все вернулось на круги своя.

А кроме того, здесь мне приходилось водить. Появились штрафы за вождение в нетрезвом виде. Много штрафов.

Когда же пасторальный пейзаж начинал навевать скуку, я спасался в Манхэттене – четыре часа на машине казались малой ценой за уик-энд, проведенный под блаженным воздействием алкогольных паров.

Я как-то умудрялся получать хорошие отметки. Конечно, не А, но В или В с плюсом[25]25
  В американских учебных заведениях отметки обозначаются буквами A (высшая оценка), B, С, D и F (низшая). Прим. ред.


[Закрыть]. Ладно-ладно, было чуток С – но немного, и даже порой, выравнивая баланс, мне перепадали А. Совсем неплохо, думал я. С учетом того, что я был последним, кого приняли на курс, я считал, что все, что лучше последнего места, – уже успех. Небо и земля, если сравнить с неуемными амбициями молодости. Огонь, горевший в груди в юные годы, не просто стих – полностью затух.

Как-то раз я влил в себя полдюжины банок пива Beck’s, пока ехал в «вольво» на презентацию своего доклада по российскому конституционному праву. Занятия начинались в два часа пополудни. Возможно, я придурок, но не полный тупица. Я отлично понимал, что, вероятнее всего, меня ждет провал. Так зачем же я это делал? У меня нет удовлетворительного объяснения. На самом деле даже задавать такой вопрос бессмысленно. Я катился по наклонной, не в силах остановиться.

Выслушав пятнадцать минут моих разглагольствований, приглашенный профессор из Москвы отозвал меня в сторону.

– Вы не могли бы задержаться на несколько минут после занятия? – спокойно спросил он; его сочный русский акцент был в точности такой, как у киношных кагэбэшников. Алкоголь еще циркулировал в моих жилах, и при этих словах я даже дышать перестал. «Добро пожаловать в ГУЛАГ».

Когда аудитория опустела, я, сжавшись от страха, подошел к профессору. Тот положил мне руку на плечо. На его лице играла странная улыбка.

– Ричард, ваш доклад превосходен. На А с плюсом. С вашего позволения, я хотел бы представить его Конституционному собранию в Москве.

«Не может быть!!!» Речь шла о специальном органе из семисот видных политиков и юристов, приглашенных для внесения изменений в Конституцию России. Вместо неизбежного фиаско, дисциплинарного наказания, а то и исключения, к чему я уже был готов, меня вдруг решили поощрить.

Какой бы вывод я мог из этого сделать? Конечно же: «Выпивка – решение твоих проблем, а вовсе не причина».

Весной третьего, последнего года обучения я получил предложение работать в юридической фирме Littler Mendelson из Сан-Франциско, которая специализировалась на трудовом праве. Вы спросите, питал ли я особый интерес к трудовому праву? Вряд ли. Но компания была отличной, а жалованье достойным. Чего же еще желать. А кроме того, гарантированное место позволило забыть все прочие заботы о будущем, в частности о том, какие у меня будут оценки, и оставшиеся дни в юридической школе я провел не просыхая.

В день выпуска, едва успев проснуться, я промочил горло. Восемь или около того банок пива последовали одна за другой без перерыва, пока я надевал элегантное, черное с бордовым, облачение (шапочка и мантия) новоиспеченного доктора права и ехал в кампус, чтобы принять поздравления от ликующих родителей и кое-кого из друзей. Наслаждаясь на редкость теплой погодой, первую половину дня я набирался то с одной компанией, то с другой.

Пришло время отправляться в прекрасный амфитеатр под открытым воздухом. Следуя в процессии, я потихоньку добавлял из серебряной фляжки, которую предусмотрительно протащил с собой мой приятель. И вот, когда я глядел на соучеников, которые по очереди поднимались на сцену для вручения диплома, мне в голову пришла мысль: насколько же мы все одинаковые, мы, новоотштампованные юристы, только что с конвейера Корнелльской фабрики. Несмотря на праздничное окружение, солнышко и массу причин испытывать благодарность, радость и гордость, меня охватило ощущение удушающего отчаяния. «Неужели это все, что у меня есть?»

В тот момент я почувствовал настоятельную потребность выделиться из толпы. И вот, когда назвали мое имя, я сбросил ботинки и носки и вышел на сцену, чтобы получить свой диплом перед лицом трех сотен студентов, преподавателей и родственников… босиком!

В тогдашнем состоянии хмельного драйва эта идея показалась мне гениальной. Я продемонстрировал всем, какой я клевый и раскованный. «Настоящий крутой парень калифорнийского разлива». Боже, какая тупость…

Друзья и однокашники бурно приветствовали меня – ну, или по крайней мере так я истолковал их реакцию в тот момент. Но профессора на помосте особого восторга не выразили. А уж родители и вовсе были в шоке. Когда я подошел к ним после церемонии, то был сражен видом их лиц: на них читались испуг, стыд и разочарование. Этот образ навсегда останется в моей памяти незаживающим шрамом. Тогда я совершенно не понимал, что выпускная церемония значит для полных гордости родителей ничуть не меньше, чем для самих студентов, – а возможно, больше. Этот день должен был стать для них наградой за те огромные жертвы, которые они принесли ради меня. И то, как я поглумился над этим, пусть и помпезным, мероприятием, не просто оскорбило их, но потрясло до глубины души.

В тот вечер за обедом они старались улыбаться и делать вид, что мой поступок не имеет особого значения. Но нанесенный ущерб уже было не восстановить. Тем же вечером они сдержанно попрощались со мной, и в этом прощании сквозили нотки некоего необратимого разрыва, как будто они без всяких слов говорили мне: «Теперь ты взрослый, теперь ты сам по себе». Ночью, уткнувшись в подушку, я плакал, коря себя за идиотскую выходку.

В Пало-Альто, где я планировал спокойно провести лето, готовясь к экзамену на адвоката, я снимал квартиру вдали от суматошной Университетской авеню вскладчину с Пабло Моралесом. Да, герой юности, фотография которого висела на стене в моей комнате, теперь жил со мной в одной квартире и готовился вместе со мной к экзаменам. Все еще не оправившись после выпускной церемонии, я дал клятву не пить целое лето. И я действительно этого хотел. Сосредоточиться на занятиях, сдать экзамен и начать с чистого листа.

К несчастью, я снова не смог убежать от самого себя. А если принять во внимание, что в 1994 году Стэнфорд стал хозяином чемпионата мира по футболу (и как же тут без фанатских пирушек день и ночь напролет), хранить трезвость не было никакой возможности. Стоит ли говорить, что экзамен я провалил.

И хотя меня огорчала необходимость пересдавать экзамен в феврале, работа помощником адвоката в Littler Mendelson приносила некоторое успокоение. В отличие от Skadden, там трудились неплохие люди, уважающие подчиненных. И оплата была достойной. Я работал в деловом центре города, из великолепного офиса открывался вид на Алькатрас и Золотые Ворота, а с заданиями можно было справиться без особого напряжения. И все же я не мог заставить себя заинтересоваться трудовым правом и часами тоскливо пялился в окно, глядя, как в заливе клубится туман. Не иначе как чудо, что мне удалось окончить юридическую школу и попасть в действительно отличную фирму… «Я должен быть счастлив, – говорил я себе. – Отчего же так тошно жить? Что со мной не так?»

Сан-Франциско и Нью-Йорк – города разные, но оба мегаполисы, так что я оказался в знакомой среде. Я снял жилье вместе с Гэвином Холлесом, банковским работником и бывшим пловцом из Университета штата Луизиана, с которым мы как-то состязались на дистанции 200 ярдов баттерфляем. Гэвин – отличный парень, лучшего соседа по квартире не найти. Если придется охарактеризовать его одним словом, это будет слово «терпимость». Мы отлично проводили время, наслаждаясь ночной жизнью Сан-Франциско и слоняясь по барам портового городка Марина-дель-Рей. Но вскоре Гэвин обнаружил, что в моем лице получил несколько больше, чем рассчитывал.

Вот вам типичная картина моего рабочего дня в 95-м.

Доведя до совершенства навыки, приобретенные в Skadden, на службе я старался беречь силы, ограничиваясь лишь совершенно необходимым минимумом работы. Частенько я покидал офис, не имея никакой иной цели, кроме как в одиночестве прошвырнуться по улице. Я оставлял на спинке стула пиджак, чтобы создавалось впечатление, будто я где-то рядом – спустился в холл, работаю в тихой комнате для совещаний или встречаюсь с клиентом. Где-то около пяти я начинал поглядывать на часы, оценивая ситуацию и пытаясь в точности определить, когда уже можно слинять. По пути из финансового квартала в Марина-дель-Рей я, как правило, парковался у любимого винного магазинчика и покупал четыре большие банки пива Sapporo и бутылку совиньон-блан. Прежде чем доехать до дома, я выпивал не менее двух банок, бросая опустевшие жестянки под сиденье. Все остальное я складывал в кожаный портфель. Если Гэвин был дома, в этом портфеле я незаметно проносил выпивку к себе. Другими словами, я начал скрывать пристрастие к спиртному.

Выпив в душе еще одну порцию пива, я шел в спальню. Закрыв дверь, я включал телик на полную громкость, дабы заглушить звук пробки, вынимаемой из горлышка, и в одиночестве приканчивал запасы, пока Гэвин, тоже в одиночестве, обедал на кухне. И вот теперь, когда тело и мысли приобретали блаженную легкость, я мог полностью отдаться радостям и приключениям ночной жизни.

Я убедил себя, что Гэвин понятия не имеет, до чего я докатился. Но он, конечно, знал. Он сам рассказал мне об этом гораздо позже. Просто считал, что должен держать свое мнение при себе.

Забавно: те два года, что мы делили с ним квартиру, он участвовал в состязаниях Ironman и в заплывах на открытой воде. И пока я дрых в соседней комнате, он вставал до рассвета и отправлялся на тренировку. По выходным он уезжал из города на соревнования, например океанские заплывы на длинные дистанции, и нередко побеждал.

Гэвин часто уговаривал меня: «Давай, Рики, ты должен поехать со мной. Слово даю, там будет здорово». Ему нравилось называть меня Рики. Это прозвище я заработал, упившись однажды самбукой. Ну, знаете, Рики Самбука, Ричи Самбора[26]26
  Ричи Самбора (род. 1959) – американский рок-музыкант, некогда гитарист группы «Бон Джови». Прим. ред.


[Закрыть] – каламбур такой. Ненавижу это прозвище. Но пристало оно накрепко.

Помню, как проводил долгие выходные в доме Гэвина на озере Тахо. Я проснулся часов около десяти. В поисках способа снять похмелье я отправился на кухню и встретил там Грега Уэлша, чемпиона мира по Ironman, и других триатлетов в их профессиональном прикиде.

– О, да вы, ребята, ранние пташки. Едете тренироваться? – спросил я.

– Только приехали, дружище, – ответил Грег с австралийским акцентом.

Грег добряк, но от моего жалкого вида даже у него на губах появилась тонкая усмешка. Пока я валялся в кровати, парни успели проехать полторы сотни километров вокруг озера. Какая-то часть меня при одной мысли от подобного подвига испытывала тошноту. Но другая… другая часть испытывала нечто иное. Стыд. «Почему я не такой, как они?»

Глава 5
В райском аду

Весной 1995 года, еще деля с Гэвином квартиру в Марина-дель-Рей, я увлекся Мишель, уроженкой Пало-Альто, красавицей с зелеными глазами, длинными ногами и, тоже длинными, темными волосами. Встретились мы, разумеется, в баре. И нетрудно догадаться, что я был пьян.

До сих пор не могу вспомнить точных обстоятельств нашей встречи и не представляю, что же такого я мог сказать, чтобы привлечь ее внимание. Но разве это важно? В памяти осталась ее манящая улыбка, а еще то, что я немедленно влюбился.

Мишель была исполнительным директором недавно образованной экспериментальной средней школы San Francisco Fortyniners Academy, расположенной в бедном восточном районе Пало-Альто. По замыслу основателей, здесь должны были обучаться дети из неблагополучных семей, к каждому из которых нужно было найти индивидуальный подход. Стремление Мишель служить обществу – качество, которого всю жизнь недоставало мне, – вызывало у меня уважение. Вскоре я стал проводить все свое время с Мишель на юге полуострова, хотя, чтобы попасть на работу, мне каждый день приходилось ездить на другой конец города. Ее друзья стали моими друзьями. Ее семья – моей семьей. Но что самое главное – я был влюблен. Или по крайней мере так думал.

Тем временем работа все больше вызывала у меня отторжение. Пройдут годы, прежде чем я осознаю, что зияющая пустота в моей душе не имела ничего общего с работой, – проблема коренилась в ином. Но в те дни я был убежден, что стоит только сменить работу, и свершится чудо. И я начал подыскивать другое место. Поскольку я обожал кино, то подумал, что мне понравится юридическая практика в индустрии развлечений. Я воображал, что диплом юриста откроет мне двери в Голливуд.

Посему я начал рассылать резюме всем, кто, по моим сведениям, имел хотя бы отдаленное касательство к Голливуду. К сим счастливчикам относился и мой старый приятель – стэнфордский пловец Джон Моффет, в те дни работавший продюсером дневного развлекательного новостного шоу Hard Copy. Долгое время мои усилия уходили впустую. И вдруг я получил приглашение на собеседование от юридической фирмы Christensen, White, Miller, Fink & Jacobs – одной из ведущих компаний, специализирующихся на судебных разбирательствах в индустрии развлечений. Да, речь шла о судебной практике, а не о юридическом сопровождении сделок, на что рассчитывал я, однако это было лучше, чем ничего. Любопытно, но я не имел ни малейшего представления, как эта фирма узнала обо мне, потому что им я своего резюме не посылал. «Лучше и не спрашивай», – посоветовал внутренний голос.

Через несколько дней я позвонил в Littler, сказавшись больным, выпросил отгул и сел в самолет до Лос-Анджелеса, чтобы пройти собеседование в Christensen. Заняв свое место у прохода, я с изумлением увидел рядом своего друга Джона Моффета – Джона, с которым мы веселились тем самым вечером, когда я сломал себе ребра на cтэнфордском стадионе. «Неужели?» Счастливое совпадение – несомненно. Но ничего более, думал я. Только через годы я пойму, какое значение имело тогда присутствие Джона не только в самолете, но и во всей моей жизни. Ведь тот полет – первая ступень в мою новую жизнь – состоялся для меня исключительно благодаря Джону.

Как я узнал много позже, за несколько месяцев до назначенного собеседования Джон показал мое резюме молодому юристу, с которым я не был знаком. Его звали Крис Грин[27]27
  Имя изменено для соблюдения анонимности людей, проходящих курс лечения от наркотической и алкогольной зависимости. Прим. авт.


[Закрыть], и в то время он был штатным консультантом в Hard Copy. Криса впечатлил мой послужной список, и он, не сообщив ни Джону, ни мне, передал резюме в фирму Christensen, которая консультировала Hard Copy. Примечательно, что много лет спустя я имел удовольствие тесно сотрудничать с Крисом и сыграл большую роль в том, чтобы помочь ему избавиться от зависимости.

Несколькими легкими касаниями Джон и Крис полностью изменили траекторию моей жизни. А позднее и я помог Крису изменить его жизнь.

Работу я получил. И через несколько месяцев собрал чемоданы для последнего своего переезда. Пункт назначения – Лос-Анджелес.

Я по-прежнему любил Мишель и был полон решимости сохранить наши отношения, несмотря на разделяющее нас расстояние. Несколько месяцев спустя я даже задал ей сакраментальный вопрос – на пляже Санта-Барбара во время заката, на одном из многочисленных романтических свиданий. Она сказала «да». Мы решили пожениться! План был таков: церемония состоится в ее родном Пало-Альто, а потом она переедет на Юг, и мы начнем строить совместную жизнь. Все шло как нельзя лучше.

С первого мгновения работа в Christensen захватила меня целиком и полностью. «Фирма»[28]28
  Возможно, намек на голливудский триллер «Фирма» (1993). Прим. ред.


[Закрыть], как я любил ее называть, служила обителью для юридической суперэлиты и эпицентром некоторых голливудских процессов, получивших широкий резонанс. «Фирма» занималась и шумными процессами О. Джей Симпсона[29]29
  Орентал Джеймс Симпсон (р. 1947) – американский актер и профессиональный игрок в американский футбол. Обвинялся в убийстве бывшей жены и ее друга, но был оправдан, невзирая на улики. Прим. ред.


[Закрыть] и Родни Кинга[30]30
  Родни Кинг (1965–2012) – чернокожий американец, избиение которого полицейскими в 1991 году спровоцировало массовые беспорядки в Лос-Анджелесе. Прим. ред.


[Закрыть], и делами городской верхушки, и распрями между крупнейшими киностудиями. Тут и не пахло джентльменскими манерами Littler. Здесь приходилось работать локтями. Нужно было повыше закатывать рукава и быть готовым измазаться в грязи. К примеру, в 2006 году один из партнеров-основателей Терри Кристенсен был обвинен в том, что поручил известному в Голливуде частному детективу Энтони Пелликано незаконно прослушать телефонные разговоры одного из оппонентов по судебному разбирательству. Драма, разыгравшаяся в холлах Christensen, была достойна голливудских декораций, пера Доминика Данна[31]31
  Доминик Данн (1925–2009) – американский писатель и журналист, писавший о преступлениях, скандалах и т. п. Прим. ред.


[Закрыть] и страниц журнала Vanity Fair[32]32
  Vanity Fair («Ярмарка тщеславия») – американский журнал, посвященный политике, моде и другим аспектам массовой культуры. Прим. ред.


[Закрыть]. А я оказался в самом центре событий.

В мой первый день меня вызвали в кабинет Скипа Миллера, одного из самых грозных адвокатов Лос-Анджелеса. Когда я сел напротив него, мне на ум пришла мысль: «Забавно. Я снова добровольно вручаю судьбу в руки могущественного сюзерена по имени Скип». Сначала – снайпер-морпех, ставший тренером по плаванию, а теперь – матерый судебный юрист. И я – покорный заложник его нрава.

Моим первым заданием было составить проект записки по ходатайству в апелляционный суд для важного клиента. Младший партнер, а точнее партнерша, которой было поручено это задание, только что ушла в декрет, и вопрос передали мне. Целиком и единолично. Спросите, в чем проблема? Я никогда не составлял апелляционных записок. Это, как правило, задача для небольшой группы юристов, а вовсе не для одинокого малоопытного помощника, который если что-то и умеет в совершенстве, так это надолго исчезать из офиса. Но я не мог разочаровать Скипа. Только не в первый же день. И вот я постарался проглотить комок в горле и принял поручение, а тот отпустил меня, напутствовав на прощание: «Не подведи меня».

И я не подвел. На несколько недель я с головой погрузился в дело, перерывая коробки с документами и вгрызаясь в прецеденты, чтобы составить воистину бронебойную апелляционную записку.

Вот так, с того самого момента, я стал человеком Скипа. Да, он требовал много. Он много от меня ожидал. Но под маской сурового босса скрывался преданный семьянин и наставник, который двигал меня вперед и вверх. И что важнее всего, когда мне пришлось преодолевать трудности в самое тяжелое время жизни, он всегда был готов подставить плечо.

Что касается выпивки за рулем, то Лос-Анджелес не дает вам спуску. С того самого момента, когда я в восемнадцать лет пустился во все тяжкие, меня не меньше девяти раз останавливала полиция по подозрению в вождении в нетрезвом виде. Казалось бы, многовато. Но если вспомнить, сколько вообще раз я садился за руль поддатым, то это еще мелочи. Я мог покалечиться или погибнуть. Мог покалечить или убить кого-то другого. Но каждый раз, когда в зеркале заднего вида маячили красно-синие огоньки, мне как-то удавалось избегать ареста. Иногда я убалтывал служителей правопорядка. Иногда мне просто везло. Мне приятно думать, что кто-то присматривал за мной – Бог, высшие силы, ангелы-хранители, Вселенная, зовите как угодно. Дело не в названии.

Но и моему везению пришел конец.

Однажды очень теплым октябрьским вечером я ощутил то до ужаса знакомое чувство тревоги, которое накатывает волнами, выбивая тебя из еле обретенного равновесия. Будто само зло, знойные ветра Санта-Аны[33]33
  Санта-Ана – город рядом с Лос-Анджелесом. Прим. ред.


[Закрыть] проникли в открытое окно моего обиталища, и я почувствовал, как демон, спящий внутри меня, просыпается. «Нужно идти спать, – подумал я. – Завтра много работы».

Но не прошло и получаса, как я, зажав между колен бутылку водки, прокладывал путь сквозь городские джунгли, направляясь из Вествуда в Голливуд[34]34
  Два района Лос-Анджелеса. Прим. ред.


[Закрыть]. Включив музыку на полную, я прочно утвердился в том удобном состоянии извращенного восприятия, когда все наконец обретает смысл. «Я снова в седле».

Еще несколько остановок, чтобы заправиться где пивом, где водкой, а где «Егермейстером», и я постепенно погружался в омут блаженного забвения. Тогда-то это и случилось.

Бам! Следующее, что помню, – скрежет металла, треск пластика и звук автомобильного гудка. В общем, я врезался в зад небольшого седана. «Вот дерьмо». Копы приехали через пару минут и без промедлений вытряхнули мою тушку из машины и приковали наручниками к скамейке автобусной остановки. В Эл-Эй[35]35
  LA – краткое название Лос-Анджелеса. Прим. перев.


[Закрыть] копы работают четко. Если полиция вас останавливает, то всегда по умолчанию они действуют из тех соображений, что: машина краденая, вы в бегах, у вас под сиденьем спрятан ствол, а по вашим жилам текут реки наркоты. И пока не доказано обратное, обращаться с вами будут соответственно.

В моем случае жесткое обращение было гарантировано. Мне приказали дунуть в трубочку, и прибор показал 0,29 процента, что более чем в 3,5 раза превышало дозволенный максимум. Большинство простых смертных от такой дозы алкоголя вырубаются начисто. Собственно, уровень чуть выше 0,3 процента считается смертельным. А водить при этом машину? Идея не только плохая, но и почти невыполнимая.

На мне не было ни царапины. Чего, к несчастью, нельзя было сказать о пожилой даме, в машину которой я врезался. Ее отвезли в больницу – хлыстовая травма[36]36
  Хлыстовая травма – травма шеи вследствие ее резкого разгибания с последующим резким сгибанием либо, наоборот, резкого сгибания с последующим разгибанием (подобным образом двигается хлыст). Часто возникает при автомобильных авариях, когда при торможении или ударе машины голова человека резко отклоняется вперед или назад. Прим. перев.


[Закрыть] и пожизненные проблемы с головой и спиной. Казалось бы, в тот момент мое сердце должно было преисполниться стыда, угрызений совести и сострадания. Но главным образом я ощущал страх попасть в тюрьму, а еще – боль от наручников.

Добрую часть ночи я провел в кутузке, прежде чем, совершив положенный мне телефонный звонок, поднял с постели Адама Глика – своего приятеля по Skadden, который теперь работал юристом в сфере развлечений и жил в Лос-Анджелесе. Он был так добр, что согласился помочь: Адам внес залог и отвез меня домой. Ровно на рассвете.

Заря новой жизни? О, не торопитесь! Конечно, я был испуган, но не бросать же теперь пить, в самом деле. «Всех останавливают по пьянке, – говорил себе я. – Тоже мне преступление». Я как-то не особо переживал за отправленную мной на больничную койку женщину, загнав неприятную мысль поглубже в подсознание. «Пусть страховая разбирается». Если бы я дал своим действиям объективную оценку, пришлось бы признать и то, что дальше так нельзя, а к этому я был не готов.

Не прошло и пары месяцев, а я уже снова сидел за рулем, направляясь домой после корпоративной рождественской вечеринки. И меня снова остановила полиция – на этот раз за нарушение правил: въехал под знак «Одностороннее движение» на улочку в Беверли-Хиллз[37]37
  Беверли-Хиллз – город, со всех сторон окруженный Лос-Анджелесом. Прим. ред.


[Закрыть]. «Въехал под знак!» В полчетвертого ночи с пятницы на субботу… На этот раз анализатор показал 0,27 процента. Меня отчитали и снова отвезли в участок. Второй штраф за езду в нетрезвом виде с таким кратким перерывом.

Утром в понедельник Скип вызвал меня к себе. Я понял, что дело плохо, когда он запер за мной дверь и посмотрел прямо в глаза.

– Садись. Есть разговор.

«Ой-ой-ой…»

– Вчера мне позвонил приятель из департамента полиции Беверли-Хиллз и сообщил любопытную вещь. Значит, кое-кто въехал под знак? С алкоголем 0,27? И, насколько я понял, не в первый раз?

Скип много работал для полиции Лос-Анджелеса и Беверли-Хиллз. И эти ребята были не просто его клиентами – друзьями. Скип хорошо знал офицера, который меня арестовал. Составляя протокол, офицер достал из моего бумажника визитную карточку, увидел, что я работаю в фирме Скипа, и тут же ему позвонил.

«Все, приплыли…»

– Вы меня уволите?

В те дни мы со Скипом были по уши заняты подготовкой защиты по делу генерального директора Rose Bowl[38]38
  Мультиспортивный стадион в городе Пасадена (округ Лос-Анджелес). Прим. перев.


[Закрыть], которого обвиняли в сексуальных домогательствах. Я все свое время посвящал этому вопросу, проводя бессчетные часы с клиентом в Rose Bowl, разговаривая со свидетелями, снимая показания и составляя проекты записок и заявлений для предварительных слушаний. В классической для Скипа манере мы отвергли все попытки заключить мировое соглашение, и был назначен (оставались считаные недели) суд присяжных, где мне отводилась роль второго адвоката. Мой первый в жизни суд!

– Я подумывал об этом. Но нет. Знаешь, мне не слишком приятно копаться в твоей личной жизни. Но у тебя серьезные проблемы. Очень. Я не хочу больше получать подобных звонков. И не хочу больше говорить на эту тему. Просто разберись с этим.

Он протянул мне визитку, на которой значилось: «Чарли Инглиш». Это был известный адвокат по уголовным делам и хороший друг Скипа, и Скип ясно дал мне понять, что договориться с Чарли нужно немедля.

– Нам скоро в бой. За решеткой ты мне ни к чему. Хочу быть уверен, что ты будешь на месте и сделаешь что от тебя требуется.

– Я вас не подведу.

Скип не соврал: больше о случившемся мы не говорили.

Никогда за всю свою жизнь я не дрожал так от страха, как в тот раз в кабинете Скипа. Так что я был твердо намерен сдержать обещание. Назавтра же я нанес Чарли первый визит.

– Вероятно, вас ждет тюремное заключение, – начал он с места в карьер.

Это был невероятно высокого роста, седовласый адвокат старой закваски, который никогда не смягчал удар.

– Мне нельзя в тюрьму, – выпалил я, мгновенно покрывшись испариной. От одной только мысли о подобной перспективе мне стало дурно.

– А почему нет? Вы преступник, – отозвался тот. Он, конечно, сделает что сможет, однако с двумя арестами за нетрезвое вождение спасти меня от заключения – задача не из легких даже для лучшего адвоката. А Чарли был лучшим.

Ознакомив меня с положением дел, он также не преминул заметить, что я – законченный алкоголик.

Но я и так это знал. Где-то в глубине души я всегда это знал. Вот почему я не прикасался к тяжелым наркотикам. Если бы я хоть раз попробовал кокаин или героин, то (я ощущал это инстинктивно) пристрастился бы немедленно. Я был исключительно падок на все, что помогало мне забыться. И все-таки Чарли стал первым, кто прямо на лоб прилепил мне этикетку, где было четкими буквами написано, кто я такой. «Алкоголик…» Правда глаза колет. Но, как ни странно, я почувствовал облегчение. Более никаких недомолвок. Карты на стол.

– Потрудись завтра же приволочь свою задницу на встречу анонимных алкоголиков, – скомандовал Чарли, и я не прекословил.

А судьба преподнесла мне невообразимый подарок: запись о моем первом аресте за нетрезвое вождение каким-то чудом затерялась в архивах суда Западного Лос-Анджелеса. Просто потеряли бумажку! Так что к делу ее подшить не могли.

– Не знаю, кто там присматривает за тобой в небесной канцелярии, – сказал Чарли, покачав головой, – но такого не бывает. Никогда.

В общем, давайте скажем так: суд Беверли-Хиллз не был осведомлен об октябрьском аресте. В заключение слушания я признал себя виновным в декабрьском происшествии, а поскольку этот случай прошел как первая провинность, я избежал тюремного заключения, однако мне дали испытательный срок и вменили в обязанность посетить собрание анонимных алкоголиков. А проблемы с той дамой действительно уладила страховая.

Иными словами, я избежал несмываемого пятна в личном деле. Но главное, я больше не мог оттягивать встречу со своими внутренними демонами.

Об Обществе анонимных алкоголиков я толком не знал ничего. Представление о нем я имел лишь из второсортных телефильмов: без перерыва смолящие старики в тренчах сидят полукругом в сыром подвале и, низко склонив голову, делятся бесконечными душещипательными историями о том, как сломали себе жизнь. «Слабаки», – вот все, что я о них думал. Некая часть меня стремилась разобраться со своими проблемами самостоятельно. Но я пообещал Чарли, что пойду. Да и судебный ордер (вот докука) предписывал то же.

Первая встреча, на которую я явился, состоялась в полдень. Место действия – освещенный лампами дневного света и чистый до белизны конференц-зал без окон в одном из офисов Сенчури-Сити[39]39
  Сенчури-Сити – деловой район Лос-Анджелеса. Прим. перев.


[Закрыть]. Я разработал план: приехать с опозданием и, не встречаясь ни с кем взглядом, тихонько занять место в темном углу и сидеть тише воды, ниже травы. Посижу вот так часок, дам на подпись бумажку о посещении для суда и отвалю.

И вот я неловко прокрался в дверь уже после назначенного времени. Пункт номер один – сделано. Но первый же взгляд на собравшихся серьезно пошатнул мои предубеждения. Никакого табачного смрада и брюзгливых стариканов. В светлом помещении обменивались улыбками и общались люди, судя по виду, вполне успешные: мужчины всех возрастов в костюмах с иголочки и приветливые, симпатичные женщины, перекусывающие овощными салатиками и кофе латте из Starbucks. Обстановка с порога говорила тебе: «Добро пожаловать. Присаживайся. Мы здесь, чтобы тебе помочь».

Мысль, сама собой пришедшая в голову: «Почему они тут все такие счастливые?» Отчего-то я сильно занервничал.

Сторонясь всех, я наивно надеялся, что никто не распознает во мне новичка. Только позже я понял, что моя жалкая конспирация была смехотворна до неприличия. Безошибочно узнав во мне «новобранца», Эрик – молодой человек в очках с внешностью юриста – протянул мне потрепанную синюю книжицу и попросил зачитать вслух параграф, озаглавленный «Обещания».

Не так я себе все представлял. «Попал…»

Пытаясь унять дрожь в руках, я внезапно охрипшим голосом начал: «Если мы приложим все старания, чтобы пройти данный этап в своем развитии, то будем поражены своими успехами, не миновав еще и половины пути…» Но прежде чем я уловил значение первого предложения, меня прервали.

– Кто вы? – нестройным хором спросили меня сразу несколько человек. Из-за того, что меня перебили, я растерялся еще больше.

– Э-э… меня зовут Рич, – пробормотал я.

– Но кто вы такой? – спросил Эрик.

«Кто я такой? Что за вопрос?» В голове вспыхнул образ, почерпнутый все из тех же телефильмов, и я попытался извлечь из памяти «правильный» ответ.

– Меня зовут Рич. И я, э-э… алкоголик?

Вот так впервые я произнес это вслух. Если бы кто-то мне сказал, что я сделаю подобное заявление перед лицом абсолютно незнакомых мне людей, я бы ответил, что скорее сменю пол. Но этот поступок произвел на меня неожиданно сильное действие. Еще удивительнее оказалась реакция группы:

– Добро пожаловать, Рич! Ты не одинок.

Я почувствовал себя так, как если бы с моих плеч внезапно свалился тяжкий груз, а вместо него легло теплое покрывало, которое, укрыв меня от чувства стыда, окружило чувством взаимопонимания и защищенности. «Может, они и вправду понимают, – подумал я. – Возможно такое?»