Текст книги "Ультра. Как в 40 лет изменить свою жизнь и стать одним из лучших атлетов планеты"

Оставшееся время я внимательно слушал чужие истории: как это было, что произошло дальше и как обстоят дела теперь. Некоторые истории были точь-в-точь как про меня, а другие не имели со мной ничего общего. И тем не менее я глубоко сопереживал каждой исповеди. Потому что суть была не в конкретных фактических деталях, а в чувствах. В ощущении одиночества. Обособленности от других.

Нет, я вовсе не обратился в трезвенника с первой минуты. Но да, я начал регулярно посещать встречи АА. Правда, меня что-то удерживало от того, чтобы совершить последний решительный – как в холодную воду – шаг. Вместо этого я прибегнул к своему излюбленному modus operandi[40]40
  Образ действия (лат.). Прим. ред.


[Закрыть]: присутствуй, но старайся прилагать как можно меньше усилий. Для таких, как я, придумана хлесткая кличка – «турист».

В АА любят повторять, что «полумеры не приведут никуда». Но я думал, что смогу всех обдурить, если буду временами подолгу воздерживаться от выпивки. Тридцать дней тут, десять дней там. Однажды продержался полгода. Но эти периоды «засухи» были… сухими, да, но далеко не трезвыми. И я еще не осознавал разницы. Я считал, что это нормально – страдать, скрипеть зубами, сопротивляясь какое-то время мощному искушению, и при этом выбирать день, когда смогу нализаться опять. И такой день наступал каждый раз. Я срывался снова и снова, не без эксцессов, и зачастую раньше, чем в предыдущий раз.

Говорят, лучший способ покончить с пьянством – это иметь мудрого наставника из числа АА. Могу подтвердить, что это так.

Выпивка сама по себе уже не забавляла. Точнее, даже наоборот. Но спиртное оставалось моей потребностью. Приходило осознание, как же беспомощен я перед лицом сего демона.

За несколько месяцев до свадьбы я признался Мишель в своих тайных проступках. Ну, может, не во всех, но общую картину обрисовал. Я рассказал, что был арестован за вождение в пьяном виде. (Чистая правда.) Второй случай я оставил за скобками, решив поберечь ее нервы. Как и то, что скрывал свое пьянство. Прогуливал работу. И, бывало, по пьяной лавочке мутил с незнакомками. А потом выложил главное.

– Этот арест наконец заставил меня признать, что я алкоголик. Но это хорошо, Мишель. Я стал ходить на встречи анонимных алкоголиков и не пью уже шестьдесят дней.

И снова правда. В ту секунду я был трезв и исполнен благих намерений продолжать двигаться в том же направлении. Правда, своей собственной окольной дорогой.

– Э, тут надо о многом подумать, Рич.

Она восприняла все как настоящий боец. Улыбнулась, попыталась изобразить энтузиазм, но глаза не лгут. Глаза – зеркало души, знаете ли.

Мишель, без сомнений, и раньше подозревала о моих проблемах со спиртным. Как-никак, когда мы познакомились, я был изрядно навеселе, да и потом, если мы куда-нибудь выбирались вместе, выпивал почти каждый раз. Но кому приятно вдруг узнать, что ему предстоит связать жизнь с алкоголиком? Так что ее колебания были вполне объяснимы.

Однако я любил Мишель. И хотел доказать ей, что способен хранить трезвость и вернуть ее доверие, которое таяло на глазах. Исцелиться от алкоголизма стало для меня первейшей целью. Я решил отбросить все сомнения относительно АА и заняться делом по-честному. Наконец-то нашелся внешний стимул. Мнение другого человека – того, кого я любил, – сильно подняло ставки.

Приготовления к свадьбе шли своим чередом. Церемония должна была состояться через месяц, и мое волнение нарастало. Но за пару недель до великой даты произошло нечто странное.

Однажды в пятницу в Сан-Франциско, снимая показания по делу, над которым работал вместе с Бобом Шапиро (известный адвокат, защитник О. Джей Симпсона), я забронировал уютный номер и решил провести там и выходные. Задумка была такая: Мишель садится в машину и едет на север от Пало-Альто; сорок пять минут – и мы вместе проводим романтический вечер.

Но когда я позвонил ей в конце рабочего дня, чтобы узнать, во сколько ее ждать, то чуть не умер от сердечного приступа, услышав, каким тоном она отвечает.

– Я сегодня не приеду.

– Что? Почему нет? Я заказал обед и все такое…

– Просто устала. Все эти приготовления к свадьбе меня вымотали.

– Понимаю. Знаю, тебе пришлось нелегко. Что я могу сделать, чтобы помочь тебе расслабиться?

– Ничего. Я в порядке.

Но я был готов держать пари, что она сказала далеко не все.

– Почему бы мне тогда не приехать к тебе? Просто сходим куда-нибудь?

– Нет. Мне нужно выспаться. Сходи сам. Развлекись. Поговорим позже.

Такого ответа я не ожидал.

Здесь явно было что-то нечисто. Но даже в тот момент я отказывался верить, что дело серьезное, хотя интуиция говорила об обратном. Поэтому я списал все на обычное нервное расстройство перед свадьбой. Однако предчувствие беды засело в мозгу занозой. И эту занозу никак нельзя было вытащить.

Неделю спустя я вывел свой зеленый Ford Explorer из Лос-Анджелеса и направился в Пало-Альто, чтобы успеть завершить кое-какие дела до свадьбы. Друзья и родственники уже начали съезжаться с разных концов страны. Вечером накануне девичника и мальчишника я повез Мишель в Сан-Франциско, чтобы спокойно там пообедать. Я выбрал романтичный ресторан возле холма Телеграф-Хилл с шикарным видом на гавань.

Мишель беспокойно ерзала на стуле. Наконец она решилась. Она сказала, что хочет подождать, пока мы вернемся из медового месяца, и только потом подписать свидетельство о браке. Ей нужно время, сказала она. Время, чтобы прийти в себя.

Я счел ее просьбу бредом, это если выражаться мягко. Сложно было поверить, что мы сейчас сидим и ведем столь безумный разговор. Но я отчаянно хотел уничтожить стремительно расширяющуюся пропасть между нами. Хотел, чтобы она была счастлива и насладилась всеми радостями невесты. И я уступил. С учетом всего, что я на нее обрушил, – необходимость переезда, мои неприятности с полицией, моя борьба с алкоголизмом, – это, как я рассудил, было меньшим, что я мог для нее сделать. Теперь, оглядываясь в прошлое, я понимаю, что мне не следовало соглашаться. А при здравом размышлении вообще непонятно, как только я мог согласиться.

Но даже эта нелепая договоренность не сблизила нас. Напротив, разделила еще сильнее. На обеде после репетиции свадебной церемонии в живописном местечке на холмах Пало-Альто Мишель избегала меня словно чужого. Она даже отказывалась держаться со мной за руку. Ситуация идиотская, как ни посмотри. И я… я пребывал в своем личном аду. Боже, как же мне в тот вечер хотелось напиться! «Всего один добрый глоток, чтобы заглушить горе». Но я знал, что никогда больше не возьму в рот ни капли.

На следующий день, когда я в компании своих дружек одевался в комнате возле церемониального зала, кроме костюма мне также пришлось надеть улыбку. Я старательно заставлял себя наслаждаться моментом, верить, что все к лучшему в этом лучшем из миров, и не признавать, что стою на пороге величайшей из ошибок в своей жизни. Я не видел Мишель с прошлого вечера, когда она отправилась на предсвадебную вечеринку со своими друзьями, предоставив мне возвращаться в гостиницу в обществе родителей, – так что я мог лишь гадать, в каком настроении она пребывает. Может, она вообще не покажется?

Но она пришла, и не успел я опомниться, как было произнесено священное «да» и нас объявили мужем и женой. Когда пришло время подписывать свидетельство о браке, Мишель начала изворачиваться, измыслив историю о том, что чиновник, зарегистрировавший наш брак, почему-то решил (полная ахинея!), что нам не надо подписывать свидетельство. Обескураженным, но трезвым я провел остальную часть свадебного приема, во время которого Мишель была холодна, как ледяная глыба.

Брачная ночь прошла еще хуже. Едва ступив на порог нашего номера в пентхаусе, я потребовал у нее объяснений. Но, не проронив ни слова, Мишель удалилась в другую комнату.

Что касается медового месяца, то в моей жизни не было более ужасного времени, чем то, которое я провел в райском уголке на Ямайке. Я уж размышлял, не уехать ли мне раньше срока, дав Мишель место и время, чтобы разобраться в себе.

Пять дней мы обитали в одном помещении, едва обмениваясь парой слов за сутки. Какие там любовные утехи – мы с трудом могли взглянуть друг на друга.

Утром пятого дня я отправился поплавать в океане. Со стэнфордских дней я не бывал в воде – ну, если не считать душ. Но только я отплыл от берега, наслаждаясь теплым Гвианским течением, память тела тут же начала пробуждаться. Внезапно я заново ощутил сильную любовь к воде и досаду, что так долго не плавал. И вот, не задумываясь, что делаю, я прибавил темп, пока не поплыл со спринтерской скоростью. На краткий миг я ощутил полное согласие с миром. Потому что вдруг все обрело смысл. Я понял, кто я есть.

Я плыл и плыл. Занеся руку для следующего гребка, я внезапно ощутил, как с пальца соскочило обручальное кольцо. За считаные секунды оно оказалось на дне, под десятиметровой толщей воды. Я немедленно нырнул, чтобы поймать его, но было слишком глубоко. Да и доберись я до дна, все равно не разглядел бы кольца в тамошней темноте. Все, кольцо не вернуть.

«Зашибись, – подумал я. – Все как в глупом кино».

Я доплыл до берега, выбрался на пляж и предстал перед безмятежно загорающей Мишель.

– Я потерял кольцо, – как бы между прочим сообщил я.

– Вот как. Что ж, может, оно и к лучшему, – отозвалась она невозмутимо.

Но я не смог выдерживать ее безразличие более ни одной минуты. Я набрал побольше воздуху, чтобы выдать все, что накопилось.

– Так больше нельзя, Мишель. Мы не можем и дальше делать вид, что ничего не происходит.

Я поднял с песка большой гладкий камень и положил перед нею.

– Видишь этот камень? Это ты. Остров. Я думал, что, если дам тебе время успокоиться, как ты просила, ты в конце концов откроешься передо мной. Но все стало только хуже. Ты отмалчиваешься. Даже прикасаться к себе не позволяешь. Я больше не знаю, кто ты. Ты обязана сказать мне, что происходит. Потому что я больше не вынесу твоего молчания ни минуты.

– Мне нечего сказать.

Казалось, ее пульс ничуть не участился.

«Да как такое вообще возможно?» – не мог я взять в толк. Но было ясно, что так мы никуда не придем. Попытки безуспешны. Все кончено. Наш брак распался, не начавшись. Мое отчаяние переросло в гнев. Что ж, мой ход.

– Тебе пора домой. Пакуй чемоданы. Я хочу, чтобы к вечеру тебя не было.

– Отлично.

Не выказав ни единой эмоции, кроме, возможно, облегчения, она поднялась, спокойно собрала вещи и удалилась в номер, оставив меня на пляже в одиночестве без единой подсказки, почему то, что когда-то так хорошо начиналось, так плохо закончилось.

Мишель уехала, и с тех пор я видел ее только раз, во время недолгого и весьма неприятного визита по возвращении с Ямайки: я зашел, чтобы забрать свадебные подарки от моих родных и друзей, которые теперь следовало вернуть дарителям.

Не успела уйти Мишель, как в тот же вечер ко мне вернулся старый знакомец. Мой демон. Сняв телефонную трубку, я набрал номер.

– Обслуживание номеров? Принесите, пожалуйста, упаковку пива Red Stripe, двенадцать банок.

Полгода трезвости насмарку.

Через несколько хмельных дней мне каким-то образом удалось оторваться от бутылки и прилететь в Лос-Анджелес. И я незамедлительно принялся разыскивать друзей Мишель, чтобы вытянуть из них, что же, дьявол побери, все-таки произошло с моей почти что женой. Боюсь, я действовал чрезмерно напористо, обрушиваясь на них, будто Перри Мейсон[41]41
  Перри Мейсон – герой детективных романов Э. С. Гарднера и одноименного телесериала, лос-анджелесский адвокат. Прим. ред.


[Закрыть] на свидетелей обвинения. Наконец одна из приятельниц Мишель, разрыдавшись, призналась.

– У нее роман. Мне так жаль.

Оказалось, что во время помолвки, пока я работал в Лос-Анджелесе, Мишель закрутила романчик с соседом по дому. Она хотела отменить свадьбу, но никак не могла набраться храбрости. Поэтому прибегла к другому, почти столь же действенному способу – отстранилась, ожидая, что у меня достанет самоуважения и решимости, чтобы сделать то, что не смогла она. Но я свадьбу не отменил, и ее план сработал с задержкой. Мне стоило сразу догадаться. Это было единственным разумным объяснением столь ненормального поведения. Я же был слеп как крот.

Тем же вечером я сел за руль и до рассвета гнал машину на север. Прибыв в Пало-Альто, я зашел к Мишель за свадебными подарками. Что она мне сказала?

– Это была просто вечеринка. Не вижу, из-за чего поднимать шум.

«Неужели она это всерьез?» Выводя машину из переулка, я ощущал только ярость. Вернулось все то, что я, казалось, оставил позади, – гнев, смятение, ощущение, что тебя предали.

«Нужно выпить».

Глава 6
Из тьмы к свету

Разумеется, я хотел исцелиться. Но действия, необходимые для того, чтобы не просто протрезветь, но и поддерживать это состояние, оказались мне не по силам. Девять месяцев после трагифарса со свадьбой я, как йо-йо, болтался вверх-вниз между ясным сознанием и пьяной одурью, не умея закрепиться в верхней точке. После каждой неуспешной попытки я все сильнее падал духом и уже отчаялся когда-либо начать нормальную жизнь.

Я все чаще прогуливал работу, так что увольнение стало вопросом времени. Родителям не просто надоели мои выкрутасы, я их пугал до смерти. Во время одного малоприятного визита моего отца в январе 1997 года я не смог хоть раз предстать перед ним трезвым. Мне понадобилось опрокинуть утром в душе две порции водки с тоником, чтобы утихомирить расшатанные нервы и сходить с отцом в соседнее кафе.

– Я вижу, что творится, Рич, – хладнокровно сообщил мне отец, когда мы вернулись в квартиру. – Ты знаешь, мы очень тебя любим. И мне жаль, что все так пошло. Но мы с твоей матерью просто не можем дальше смотреть, как ты рушишь свою жизнь. Если протрезвеешь, позвони нам. Но до тех пор мы не желаем с тобой общаться. Живи как знаешь. Прощай.

Так я потерял семью. А вместе с ней и душевное равновесие. Одним безнадежным алкашом с проспиртованными мозгами, обреченным медленно подыхать в одиночестве, стало больше.

Мне было неведомо, что в Вашингтоне родители обратились к помощи специалистов, чтобы не просто лучше понять природу такого заболевания, как алкоголизм, но и справиться с собственной болью, вызванной тем, что их сын скатывается на дно. Они стали посещать встречи, куда ходят не только сами алкоголики, но и их близкие. Через пару месяцев после своего визита отец неожиданно позвонил мне сам.

– Я скажу это только раз, повторять не стану. Если не выйдет и теперь, мы действительно прекратим с тобой все отношения, – твердо произнес он на другом конце провода. – Мы нашли психиатра. Он уже помог многим алкоголикам. Как ты используешь эту информацию – дело твое. Но мы считаем, что тебе стоит с ним повидаться.

«Класс. Вот только мозгоправа мне и не хватало».

Но, несмотря на то, сколько дров уже наломал, я по-прежнему отчаянно нуждался в одобрении отца. Ощутив укол совести, я вспомнил, с какой любовью он старался поддержать меня в первые дни после крушения моего брака. «Мы любим тебя, Рич. И мы переживем это… вместе». А может, глубоко в душе еще брезжил слабый огонек надежды на то, что мне как-то удастся побороть своего демона. «Ты можешь изображать из себя жертву. И он уничтожит тебя. А можешь сразиться…»

Только после еще одного рецидива – собрав жалкие остатки воли – я записался на прием.

Поставив свой видавший виды Ford Explorer, капот которого еще носил следы аварии годичной давности, на парковку неприметного офисного здания возле Международного аэропорта Лос-Анджелеса, я мог думать лишь об одном: «Пустая морока, все это мы уже проходили».

Но когда я уселся возле стола доктора Гаррета О’Коннора, убеленного сединами ирландского джентльмена в твидовом пиджаке и при галстуке, то мгновенно понял, что все будет не совсем обычно.

Весь первый час он, не тратя время попусту, с точностью лазера препарировал мою душу по кусочкам.

– Вы из тех, кого я называю безоговорочными уникумами. Вы считаете себя особенным. Ваши проблемы грандиозны и не имеют себе равных. Другой на вашем месте давно бы отдал концы.

Я чуть было не закивал, так складно он все описал.

Доктор продолжил:

– Но вы всего лишь рядовой алкоголик. Ни больше ни меньше. Вот вроде меня.

Гаррет поведал мне, что когда-то и сам пил не просыхая, но вот уже несколько десятков лет обходится без алкоголя.

– Вам нужно лечение. И пока не осознаете этот факт, вы не сможете жить трезвой жизнью.

Под «лечением» Гаррет понимал клинику. Минимальный курс – тридцать дней интенсивной работы с моими проблемами в жестко контролируемых условиях.

Все, что я вычленил из его речей для себя: «Психушка». Ну-ну, не на того напали. Однако я дал согласие прийти к нему снова. И в течение последующих двух месяцев навещал его каждую неделю. Пока в один прекрасный день не пропустил визит из-за очередного рецидива. На следующей неделе я поведал доктору о случившемся, дойдя до такой степени откровенности, на какую не осмеливался за пятнадцать месяцев встреч АА.

– Итак, вы наконец созрели, чтобы поговорить о лечении?

– Я по-прежнему считаю, что можно обойтись без клиники. Еще один шанс. Если я снова сорвусь, тогда пусть. Даю вам слово.

– В последний раз подобную отговорку я слышал от клиента, который вскоре умер, захлебнувшись собственной блевотой. Вы уверены, что хотите рискнуть?

Я кивнул. И Гаррет принял условия. Не потому, что считал это хорошей идеей. Вовсе нет. Он сделал так потому, что отлично осознавал одну важную вещь: нельзя помочь тому, кто сам не желает, чтобы ему помогли.

И я вернулся к привычной круговерти, чтобы совершить еще один виток на алкоголической карусели. Главным образом потому, что до смерти страшился психушки. Но я был бомбой с часовым механизмом, и, конечно же, через пару недель мой поезд вновь сошел с рельсов.

Из офиса я позвонил Гаррету и сообщил о проигранном пари – что и требовалось доказать.

– Для вас место в Springbrook. Начиная с завтрашнего дня, – ответил тот.

Гаррет счел, что лечебный центр Springbrook Northwest мне вполне подойдет. Ничего похожего на залитый солнечным светом спа-центр, каковой я представлял в мечтах, – меня ждала жесткая программа оздоровления где-то в захолустье на севере Орегона. Ужасающая перспектива. Но уговор есть уговор. Кроме того, я понимал, что, если не предприму действий немедленно, моя решимость может растаять как дым. Посему пришлось направиться в кабинет Скипа Миллера.

– Мне нужен отпуск по личным обстоятельствам.

Больше ничего говорить не пришлось. Он в точности понял, что я имею в виду.

– Делай что нужно. Даю тебе столько времени, сколько необходимо. А когда будешь готов вернуться, мы будем здесь, никуда не денемся.

Просто невероятная поддержка со стороны человека, терпение которого я исчерпал почти до предела.

Получив от Скипа «добро», я вышел из здания номер 2121 по Аллее звезд, насладился лучами яркого солнышка и… направился прямиком в винный магазин. У меня оставался единственный вечер, чтобы напиться в одиночестве, и я не собирался тратить его понапрасну. Потому что, несмотря на все убожество своего образа жизни, я все еще не желал с ним расставаться.

К рассвету, под конец небольшого домашнего алкомарафона, я был почти готов нарушить сделку с Гарретом, когда мне на глаза попалась фотография. Та самая. Команда пловцов Мичиганского университета 1929 года, а среди них – мой дед. Ее когда-то дала мне мама, и теперь фотография валялась изображением вниз на полу в моей захламленной гостиной. Валялась много месяцев, а я и не замечал. Но вдруг фотография заговорила со мной в полный голос, и голос этот сумел пробиться через пелену винных паров.

Подняв снимок, я аккуратно повесил его обратно на стену. А потом стоял и просто смотрел. Сепиевые тона, мичиганцы в сиянии славы – и мой двойник Ричард Спиндл, который посмотрел мне прямо в глаза и заговорил из глубины прошлого: «Зачем ты творишь это с собой? Это не ты, Рич».

Я сгорал от стыда.

Springbrook Northwest – это центр лечения наркотической и алкогольной зависимостей (приобретен фондом Hazelden в 2002 году), расположенный примерно в 40 километрах к юго-западу от Портленда, в пасторального вида лесистой местности Вилламетт-Вэлли. Комплекс из нескольких приземистых балочных строений – спальные корпуса, залы для собраний, офисы и кафетерий – напоминает небольшую школу-интернат, утвердившуюся на фоне зеленых полей, где ветер гоняет волны по морю травы. Густой лес окружает комплекс по периметру наподобие крепостной стены.

Но мрачным вечером моего прибытия я ничего этого не видел: глаза застилал туман, и я с трудом сохранял равновесие, выбираясь из машины и опасливо ступая вверх по ступеням к входу главного холла.

Я пробрался через двустворчатую дверь и очутился перед регистрационной стойкой, залитой безжалостно ярким светом.

– Рич Ролл для несения службы прибыл, – сострил я, но дежурная сестра и бровью не повела. Бросив на меня взгляд, она, не тратя времени, открыла мою спортивную сумку и принялась рыться в содержимом.

– Эй, это мои вещи! – в праведном негодовании воспротивился я. Правда, фраза вышла несколько невнятной из-за дюжины банок пива, плескавшихся у меня в желудке (а что вы хотите, ведь целый день в пути!). Но сестра, не удосужившись ответить, продолжила перетряхивать мою одежду на стойке в поисках «контрабанды». Она рылась по карманам и кармашкам, открывала коробочки с туалетными принадлежностями и даже прощупала подкладку сумки. Алкашам доверять нельзя.

Покончив с досмотром, сестра провела меня в небольшую комнату сразу за стойкой – покрытая бледной краской каморка в духе исправительных учреждений или лагеря для новобранцев. Закрыв за собой дверь, я как был, одетый, плюхнулся на подушку с пластиковой наволочкой и отключился.

Утром я проснулся с гудящей головой. Продрав глаза и сделав глубокий вдох, я перевел свои ноющие кости с дешевых волглых простыней в стоячее положение и подошел к окну. Мрачная морось, сыпавшаяся с орегонских небес, не радовала, и в моей больной головушке немедленно застучали молотки. А потом я вспомнил. Сегодня 7 июня 1998 года.

«Твою мать. Я таки в психушке».

Так начался первый день моего добровольного заключения, которое я делил с собратьями по несчастью из самых разных слоев общества – если бы не клиника, эти люди ни в жизнь не собрались бы в одном помещении. Доктора, поэты, профессора, священники, студенты, летчики, наркодилеры, бармены, домохозяйки, торговые агенты и банкиры. На многих и смотреть было жалко.

Мои проблемы рядом с ними казались мелочью. «Я не такой, как они», – повторял я себе.

Но стенам обособления, которые я старался выстроить, суждено было пасть. Мое первое задание – именуемое «шаг номер один» – состояло в том, чтобы я подготовил подробный письменный рассказ о десяти своих самых катастрофичных пьяных эскападах. Затем я был вынужден зачитать все двадцать страниц вслух перед обширной аудиторией пациентов и работников Springbrook.

Вскоре после этого меня пригласили в кабинет к управляющему клиники. Уважая принцип анонимности, назовем его Пол. Пол – бывший наркоман. Много лет назад он пожертвовал многообещающей карьерой издателя журнала ради «колумбийского снега». Но как-то сумел выбраться из-под сошедшей на него лавины. За эти годы ему пришлось выслушать кучу жалостливых историй, он знал наперечет все возможные оправдания и не терпел, когда кто-то начинал вешать ему лапшу на уши.

– Вы сильно напоминаете мне Джея Мэлони.

В свое время голливудский агент по поиску талантов и самый молодой из молодцев CAA, успешнейшего агентства Города мишуры[42]42
  Прозвище Голливуда, Tinseltown. Прим. перев.


[Закрыть], харизматичный Мэлони представлял таких суперзвезд, как Мартин Скорсезе, Леонардо Ди Каприо и Дастин Хоффман. А потом пристрастился к наркотикам и покатился в пропасть. Несмотря на несколько попыток вылечиться в клинике, в том числе год или два в Springbrook, Джей не мог долго воздерживаться. Через год и три месяца после нашего разговора с Полом Джей Мэлони повесится в душевой. Покончит с собой в тридцать пять лет.

– Мы считаем, вам стоит остаться здесь подольше. Вы молоды. Но ваш алкоголизм прогрессирует и уже достиг такого уровня, будто вы 65-летний хроник. И если вы не сделаете исцеление своим приоритетом, вас ждет судьба Джея.

В моих планах было слегка просушить мозги, чтобы очухаться. Три недели скорби – максимум. Я и так уже не находил себе места из-за того, что конфисковали мой мобильник. И мучился при мысли, что там, на воле, жизнь течет без меня. Но слова Пола помогли понять, что моим главным приоритетом (как и у Джея) была карьера. И пока я не пройду курса в клинике, не будет никакой карьеры. Да что там карьеры, меня не будет.

Поэтому я согласился. Я решил добросовестно делать все, что скажут, и в итоге пробыл в клинике сто дней.

– Тебе нужно изменить всего одну вещь, Рич, – все.

Эффектная фраза Стэна[43]43
  Имена в данной главе для соблюдения анонимности изменены. Прим. авт.


[Закрыть], специалиста Springbrook, ответственного за то, чтобы провести меня через период жестокой ломки. Некогда успешный судебный адвокат, Стэн подсел на иглу, лишился лицензии, дома, но сумел исцелиться и нашел себя в новом качестве – специалист по борьбе с наркотической и алкогольной зависимостями.

– Давай-ка за работу.

Каждое утро в 6:30 раздавался сигнал, возвещавший, что надо собираться на первую из нескольких (групповых или с глазу на глаз) встреч за день. Иногда на встречах было тяжело. Иногда – забавно. А зачастую – грозило срывом, как в тот раз, когда я попался, пытаясь выскользнуть наружу, чтобы отвезти в аэропорт Джена – молодого профессора колледжа и по совместительству героинщика, решившего уйти в самоволку и слетать в Нью-Йорк. За это меня чуть не вытурили из клиники.

Потом был этот жуткий семейный уик-энд. Двухдневная пытка групповой терапии с родителями и сестрой, когда я был вынужден выслушивать рассказы о своих прегрешениях. Они наперебой вспоминали о том, как драгоценный сын (брат) их оскорбил, предал или разочаровал еще как-нибудь.

Да уж, приятного мало. Но слова Пола непрестанно звучали в моем мозгу, и я решил: уж если оставаться здесь, нужно отбросить все предубеждения и, как уже решил, «добросовестно делать все, что скажут». И я потихоньку начал снимать слои внутренней защиты, осознав, что беспомощен не только там, где дело касается спиртного, но и во многих других областях жизни вообще. А моя несгибаемая вера в то, что я сам могу контролировать свою выпивку, не просто внесла в мой мир хаос – оставила его лежать в руинах.

Но самое важное, что я понял: это не моя вина. Я был болен. И подобно диабетику, нуждающемуся в инсулине, я также нуждался в регулярном лечении. Разница лишь в том, что избавление от алкоголизма состоит не в приеме лекарств. Лечить здесь нужно не тело, а душу.

Я никогда не был религиозным и уж тем более праведником. В юности я некоторое время посещал воскресную школу в пресвитерианской церкви, но в голове особо ничего не задержалось. Но и атеистом я не был тоже. Сам факт, что я до сих пор жив, был мощным доказательством того, что некто, существование которого находится за пределами моего понимания, приглядывает за мной. Однако я никогда не искал ответов или утешения в церкви. Религия – это не для меня, решил я уже давно. На церковной скамье я сидел исключительно по случаю чьей-то свадьбы или рождественской службы, которую посещал с родителями.

Но надежное выздоровление, понял я, относится исключительно к духовной области, поскольку лишь сила могущественнее тебя самого может вернуть тебе душевное равновесие.

– Давай посмотрим правде в глаза, Рич. Здравый смысл привел тебя в лечебницу. Хватит упорствовать. Похоже, твои приборы сбоят. Если ты посмотришь на вещи объективно, то увидишь, что именно упрямство разрушило твою жизнь. Ты просто-напросто не можешь решить свою проблему самостоятельно. Так что давай заканчивай.

Поначалу я не мог принять правоту этого суждения. Кто я такой без собственной воли? «Разве это не значит поднять лапки кверху?» Но Стэн, похоже, знал, о чем говорит. Он помог сотням людей до меня. Так с чего я взял, что могу подвергать сомнению его методы? И я сдался.

Первая реакция? Облегчение. Как будто камень с души упал. Осознание, что, приняв столь простое решение, я больше не должен в одиночку нести ответственность за все свои проблемы. Это не значило, что я полностью отказался контролировать свою жизнь. Просто я наконец добровольно сделал то, что всегда казалось таким трудным: не только попросил о помощи, но и искренне пожелал, чтобы мне помогли. А в обмен я начал помогать другим. Поскольку, как выяснилось, краеугольный камень исцеления – служение.

Говорят, что алкоголизм – это болезнь восприятия. «Изменить восприятие значит изменить реальность». Когда счет времени, проведенного в Springbrook, стал идти не на недели, а на месяцы, кривые и мутные линзы, искажающие мое восприятие, стали чудесным образом превращаться в стекла кристальной ясности. Первым делом нужно было подготовить письменный отчет обо всех своих обидах, страхах и обо всем том зле, что я причинил другим людям, и таким образом раскрыть мои «отрицательные черты характера». Задание растянулось на недели, а отчет разросся до сотни страниц. К примеру, я обижался на отца за то, что он добился успеха, за то, что он возлагал на меня ожидания, которых я никак не мог оправдать. Я обижался на себя самого за то, что никогда не был в его глазах достаточно хорош. Проведя эту инвентаризацию, я понял, что мои обиды по большей части были вызваны искусственно и направлены не по адресу. Их корни уходили к чувству незащищенности, к отчаянной жажде одобрения из-за низкой самооценки.

И все эти беспорядочные эмоции слились в одну-единственную. Страх. Боязнь людей. Боязнь некоторых ситуаций и боязнь принимать на себя обязательства. Боязнь экономической незащищенности, боязнь неизвестного, боязнь событий, которые еще не произошли, а возможно, никогда и не произойдут. В общем, страх всего на свете.

А страх излечивается лишь одним. Верой.

Постройка мостика через пропасть началась с другого непростого задания: я должен был поделиться с кем-нибудь – вслух! – всей этой внушительного объема описью моих моральных (лучше сказать, аморальных) качеств. Это единственный способ, чтобы признать истинную природу своих проступков. В той или иной степени мы все делаем это. Но обнажить самые сокровенные уголки души перед посторонним?!

– Какое, ради всего святого, отношение имеет это абсурдное задание к избавлению от алкоголя? – спросил я Стэна.

– Если не выносить из дома мусор, там будет вонять, как в аду. И гниль имеет обыкновение разрастаться.

Следующие пять часов я исповедовался благожелательному священнику соседней общины (вряд ли я выбрал такой способ сам) о своих обидах, которые затаил чуть ли не на каждого, с кем встречался в жизни, – от собственной матери до почтальона. Но даже когда я припоминал самые шокирующие эпизоды из своей биографии, священник слушал не моргнув глазом. И когда список иссяк, а я чувствовал себя вывернутым наизнанку, он оставил меня, задав напоследок один-единственный вопрос: