Текст книги "Греческая мифология, сформировавшая наше сознание"

Глава 1. Прометей

Мало кто из персонажей греческой мифологии наслаждался такой бурной «жизнью после смерти», как Прометей. Иногда в постклассической традиции он изображается как своего рода Христос, которого подвергли мучениям наподобие распятия – еще более ужасным, оттого что жертва, чье имя означает «предвидящий», знает: агония будет длиться вечно. Порою он представал героическим противником тирании, воинственно размахивающим факелом свободы перед лицом деспотической жестокости. Время от времени его превозносили как принесшего огонь – дар, позволивший человечеству развить свои производственные, технологические и социальные возможности. Подчас в нем видели не только защитника людей, но и их создателя. В какие-то моменты, невзирая на многочисленные героические роли Прометея, особо подчеркивалась его способность к хитрым уловкам. Однако, несмотря на все эти переосмысления, его неизменной чертой оставалась близость к человечеству вкупе с невыносимыми страданиями, которые эта близость причиняла. Чтобы разобраться, как разворачивались события, и попробовать выделить в истории Прометея темы, над которыми можно размышлять сегодня, мы обратим свой слух к трем голосам, доносящимся до нас из классической Античности: поэта, драматурга и философа.

Прометей в Античности

Первый из этих голосов относит нас к истокам дошедшей до нашего времени греческой традиции мифотворчества – к периоду, предшествовавшему, как сказали бы некоторые, даже созданию великих эпических поэм Гомера. В своей «Теогонии», впечатляющем повествовании о зарождении божественной силы в космосе, поэт Гесиод (предположительно, XVIII – XVII вв. до н. э.) рассказывает о последовательности эпизодов, приведших к установлению владычества Зевса. Значительная часть истории сосредоточена на деяниях титанов – божественных существ, управлявших миром до наступления власти Зевса и других жителей Олимпа (а иногда вступавших с ними в конфликт). Одним из титанов и был Прометей, сын Иапета (другого титана) и океаниды Климены. Хотя большая часть «Теогонии» описывает физические столкновения богов, в основе истории Прометея лежит скорее обман, нежели сила. Хитрый титан дважды обманул Зевса, чтобы принести пользу людям: лишил богов того, что причиталось им (почему Прометей благоволил человеческой расе, никогда не объясняется и остается интригующей загадкой). Один обман случился во время основополагающего события в становлении греческой религиозной практики: первого заклания животного в качестве приношения богам. Прометей разделил тушу на две части: одна выглядела малопривлекательно, поскольку была прикрыта желудком (под которым скрывалось мясо), вторая смотрелась аппетитно, так как на поверхности лежал блестящий жир (однако под ним – лишь несъедобные кости). Обдуманный выбор Зевсом варианта, казавшегося предпочтительным, но таковым не являвшегося, озадачивает: возможно, дело в том, что Зевс именно так хотел продемонстрировать двуличность Прометея – показав ее последствия в действии. Как ни крути, выбор этот положил начало обычаю, сохранившемуся с тех пор: во время жертвоприношений людям достается самая вкусная часть, боги же довольствуются лишь ароматным дымом, поднимающимся к небу.

Рассерженный этим обманом Зевс лишил людей огня, вернув их к первобытному состоянию. Прометей в ответ придумал новую уловку и вновь мастерски сыграл на разнице между тем, что видится снаружи, и тем, что находится внутри: он украл огонь и пронес его к людям в стебле фенхеля. Дважды обманутый Зевс наказал и Прометея, и человечество. К людям он отправил первую женщину, созданную из земли Гефестом и наделенную благодаря другим богам Олимпа различными привлекательными качествами, соблазнительную внешне и коварную внутри. (К счастью, не все греческие мифы демонстрируют столь вопиющий сексизм.) Таким образом Зевс отомстил Прометею – око за око, – искусно парировав собственной версией игры на видимом и скрытом. Что касается наказания самого Прометея, то убить его Зевс не мог (тот был бессмертным), однако придумал кое-что получше. Он оставил его в диких краях прикованным кандалами к скале. Каждый день орел прилетал к узнику и выклевывал его печень. За ночь печень отрастала вновь, готовая к очередному страшному пиршеству. Орел – священный символ Зевса, и получалось, что через посредника Зевс будто бы сам терзал и пожирал своего врага. Пытка могла прекратиться только по воле самого Зевса. Так и случилось, когда в отдаленном будущем сын Зевса Геракл застрелил орла: жажду мести верховного бога перевесило его желание дать сыну возможность прославиться.

Гесиод видоизменил изложенную в «Теогонии» историю в другой своей знаменитой поэме, «Труды и дни». Согласно последней, несущую разрушения женщину по имени Пандора, которую послал к смертным Зевс, вопреки настоятельному предупреждению Прометея, неосмотрительно принял его глупый брат Эпиметей («думающий задним умом»). Как известно, у Пандоры был большой сосуд, который она откупорила, выпустив содержимое – горести и болезни, разлетевшиеся по всему миру. Примечательная деталь: Надежда (олицетворение эмоции, вызванной ожиданием лучшего) осталась в сосуде, когда Пандора вновь закупорила его. Сей факт навевает неоднозначные мысли: значит ли это, что надежда всегда остается с людьми? Или это, напротив, означает ее недосягаемость?[9]9
  См. Buxton, Imaginary, 212–213.


[Закрыть] Как бы мы ни разрешили эту дилемму, развязка истории с участием Прометея и Пандоры одна: люди обречены на страдания. Сколь бы благими ни были намерения Прометея, его взаимодействие с Зевсом принесло мало хорошего и человечеству, и ему самому. Что касается людей, то их ожидает тяжкое существование.

Другой голос, быть может, еще более звучный, чем Гесиода, слышен в грандиозной трагедии «Прометей прикованный», авторство которой приписывают драматургу Эсхилу (V в. до н. э.; некоторые из современных исследователей оспаривают авторство Эсхила, однако в Античности его никогда не ставили под сомнение)[10]10
  См., напр.: M. Griffith, The Authenticity of ‘Prometheus Bound’ (Кембридж, 1977).


[Закрыть]. Драма начинается с того, что Прометея жестоко приковывают к безлюдной скале в Скифии божества Бия (Сила), Кратос (Власть) и – хоть и вопреки желанию – Гефест. От читателей не укрывают ни единой ужасающей подробности полного обездвиживания героя:

Власть. Теперь вгоняй сквозь грудь его со всей своею силой

Из адамантия неумолимый клин.

Гефест. Увы! Я плачу, Прометей, о муках о твоих.

Власть. Ты сжался весь? Оплакиваешь Зевсова врага?

Будь осторожней, как бы слезы не пролить по самому себе.

(Гефест вгоняет клин).

Гефест. Смотри же! Вот зрелище, невыносимое для глаз.

Власть. Я вижу лишь, что получил он по заслугам[11]11
  Aeschylus, Prometheus Bound 64–70, trans. P. Vellacott (Лондон, 1961) (Эсхил. Прометей Прикованный // Эсхил. Трагедии. – Москва: Художественная литература, 1971).


[Закрыть].

Адамантий – чрезвычайно твердое вещество[12]12
  Адамантий, или адамант, – мифический металл, сверхлегкий и прочный, из которого изготавливалось оружие богов. Прим. ред.


[Закрыть]. Только с помощью такого материала можно было совершить задуманное (напоминает криптонит, который в состоянии уничтожить Супермена).

Несмотря на статичность жанра, повествование пьесы охватывает десятки тысяч лет. История уходит корнями в прошлое, так как Прометей вспоминает все, что дал человечеству: огонь, разум, астрономические знания, математику, письменность, медицину, дар предвидения… Но будущее доминирует – и в этом состоит трагедия провидения. Проницательный ум Прометея вынуждает его заранее знать обо всех подробностях грядущих страданий. Это разительно отличает его от смертных, на что он указывает хору нимф-океанид, явившихся засвидетельствовать его бедственное положение:

Прометей. Я сделал так, что более не может человек предвидеть свою смерть.

Хор. Что за лекарство ты открыл от их страданий?

Прометей. Слепой надеждой их я наделил.

Хор. Подарок твой – для них благословенье[13]13
  Aeschylus, Prometheus Bound 64–70, trans. P. Vellacott (Лондон, 1961) (Эсхил. Прометей Прикованный // Эсхил. Трагедии. – Москва: Художественная литература, 1971), 248–251, пер. на англ. P. Vellacott (адаптированный).


[Закрыть].

Самому Прометею счастливое неведение недоступно. Однако совершенно беспомощным его не назовешь, поскольку он знает секрет – нечто, что можно использовать для заключения сделки. Мистическим образом Прометей обнаруживает, что Зевс замыслил вступить в союз, от которого у него родится сын, превосходящий отца властью. Прометей понимает, что с его помощью Зевс может избежать свержения. (В более поздних источниках объясняется: Зевс планировал сделать своей возлюбленной морскую нимфу Фетиду, но, чтобы избежать опасности, он выдаст ее замуж за Пелея, от брака с которым появится Ахилл[14]14
  Напр., Pindar, Isthmian Ode 8 (Пиндар. Истмийские оды // Пиндар, Вакхилид. Оды. Фрагменты. – Москва: Наука, 1980).


[Закрыть].) Однако пока момент неподходящий. Прислужник Зевса Гермес угрожает Прометею еще более тяжким наказанием, если тот откажется раскрыть свой секрет: орел и самовосстанавливающаяся печень. Ответ титана отметает любые дальнейшие уговоры презренного слуги безжалостного тирана: «Делай свое черное дело».

Третий голос вводит нас в политическую философию. В своем диалоге «Протагор» Платон (V – IV вв. до н. э.) проводит мысленный эксперимент для обнаружения истоков человеческого общества. При этом он предлагает новый взгляд как на взаимодействие Зевса и Прометея, так и на отношения Прометея и Эпиметея. По его версии, боги, создав всех живых существ, вменяют в обязанность Эпиметею и Прометею наделить этих существ всеми навыками, нужными для выживания. Эпиметей раздает все необходимое животным, но забывает о людях. Прометей вмешивается – он крадет огонь для человечества и в придачу дарует ему разнообразные инструменты и средства самозащиты. Несмотря на все это, жизнь человека остается в опасности, поскольку лишена общественной сплоченности. Вовсе не гневающийся на Прометея Зевс отправляет на землю Гермеса, чтобы тот даровал людям способность к уважению и чувство справедливости, которые помогут смягчить разногласия. Миф, любопытным образом перекроенный Платоном, лишен и характерного для Гесиода видения человеческой жизни как движения по нисходящей, и присущего работе Эсхила нравственного противостояния тирана и мятежника.

Уже в работах Гесиода, Эсхила и Платона видны основные черты прометеевской мифологии. В частности, все эти повествования связывают титана с идеей происхождения: первое в истории жертвоприношение животного, появление огня, зарождение человеческой культуры. Но отсутствует одна важная особенность – еще более фундаментальный аспект темы корней: роль титана в создании человечества. Правда, к этой теме авторы отсылали и ранее: акт первобытного преображения зафиксирован в «Метаморфозах» – блистательном и чрезвычайно авторитетном произведении римского поэта Овидия (43 г. до н. э. – ок. 18 г. н. э.). Согласно Овидию, Прометей смешивает землю с дождевой водой и вылепливает из них «подобье богов, которые всем управляют»[15]15
  Овидий. Метаморфозы. Кн. 1, стр. 83 (пер. С. Шервинского).


[Закрыть], а затем повелевает им стоять прямо и глядеть в небо[16]16
  Ovid, Metamorphoses 1. 82–86 (Публий Овидий Назон. Метаморфозы. – Москва: Художественная литература, 1977).


[Закрыть]. Другая вариация – менее известная, но эмоционально более выразительная – есть в баснях Эзопа: Прометей смешал глину со слезами. Этот яркий образ указывает на то, что титан олицетворяет творчество и страдание, а также намекает: в человеческой натуре сочетаются те же два качества[17]17
  Aesop, Fables 516; cf. Dougherty, Prometheus, 17.


[Закрыть].

Мастер Аркесилая. Прометей и Атлант. Лаконский килик. 560–550 гг. до н. э.

Vatican Museums, Vatican City. Photo Bridgeman Images.

Все важнейшие эпизоды из литературных сказаний находят и визуальное воплощение. Наиболее драматичная сцена, в которой титан предстает уязвимым перед беспощадным клювом орла, запечатлена на лаконской чаше (хранится в Музее Ватикана). Одно из изображений спасения Прометея Гераклом есть на горшке (вазе-кратере) из Афин: герой показан в момент, когда он стреляет в орла. В поздней Античности мы находим сцены акта творения, которые окажут мощное влияние на умы Средневековья и раннего Нового времени, – собственно, это картины появления человечества. Одна из интерпретаций представлена на этрусском амулете-скарабее: в ней Прометей вылепливает туловище человека. Более содержательное изображение присутствует на мраморном саркофаге в Музее Прадо в Мадриде: Прометей создает тело человека, над головой которого Афина помещает бабочку (в греческом языке слово psyche («психе») означает «бабочка», а также «душа»).

Мастер Несса. Геракл, Прометей и орел. Аттический кратер. Ок. 625–575 гг. до н. э.

National Archaeological Museum, Athens. Photo De Agostini / Getty Images.

Этрусский амулет-скарабей с выгравированным изображением Прометея. III – II вв. до н. э.

The J. Paul Getty Museum, Los Angeles. Gift of Stanley Ungar.

Не всегда Прометей предстает в столь авторитетном виде. В комедии Аристофана «Птицы» (414 г. до н. э.) Прометей нервно крадется по сцене, скрываясь под зонтиком, чтобы сверху его не заприметил Зевс. Для беспокойства у него есть все причины. Он выступает советчиком птиц, которые основали в облаках собственный город-утопию, мешающий дыму жертвоприношений достигать богов Олимпа. Но это Аристофан. Его интерпретация противостояния Прометея и Зевса идеально умещается в рамки дерзких обычаев афинской комической драмы, однако не отражает ни взгляда на эту тему, распространенного в Античности, ни того, который откликнулся бы в мыслях и чувствах более поздних людей, слушающих и пересказывающих мифы. Как же в таком случае эти «восприемники» из постклассического периода адаптировали унаследованную ими пеструю концепцию мифов о Прометее?

Прометей создает первого человека. Римский саркофаг. Ок. 185 г. н. э.

Museo del Prado, Madrid.

Титан в эпохи Средневековья и Возрождения

В блестящей монографии о Прометее в период Античности и после нее Кэрол Догерти взялась исследовать восприятие мифа с помощью художественного изображения благородного и непокорного героя в эпоху романтизма[18]18
  Dougherty, Prometheus.


[Закрыть]. Такой выбор отправной точки отражает важную истину, но в то же время вводит в заблуждение. Романтизм, несомненно, создавал условия, в которых Прометей мог бы достичь небывалого прежде статуса иконы, однако к тому времени утекло много воды. С поздней Античности до Возрождения Прометей, чей образ покорял воображение, был не байроническим героем, а творцом, мастером, «антрополепом» – тем, кто вылепливает человеческие фигуры, а затем оживляет их.

Внутри всеобъемлющего позднеантичного проекта по внедрению классической (языческой) мифологии в христианское мировоззрение история Прометея была головоломкой особого рода. Как увязать его роль творца с аналогичной ролью Бога, создавшего Адама и вдохнувшего в него жизнь? Для христианского писателя из Карфагена Тертуллиана (ок. 160–240 гг. н. э.) существовал лишь один ответ: verus Prometheus, «истинный Прометей», и был всесильным Господом Богом, вылепившим человечество из земли[19]19
  Tertullian, Apologeticum 18.2 (Тертуллиан. Апологетик // Тертуллиан. Апологетик. К Скапуле. – Санкт-Петербург: Издательство Олега Абышко, 2005).


[Закрыть]. Столетие спустя другой христианский автор, выходец из Северной Африки Лактанций, изобрел собственный способ отодвинуть на второй план заслуги Прометея относительно божественного акта творения: Прометей отличился лишь в искусстве создания статуй, а единственный подлинный создатель настоящих человеческих существ – христианский Бог[20]20
  Lactantius, Institutiones divinae 2.11 (Лактанций. Божественные установления. Книги I – VII. – Санкт-Петербург: Издательство Олега Абышко, 2007).


[Закрыть]. Процесс очеловечивания Прометея с одновременным признанием его потрясающих даров продолжил Аврелий Августин (354–430), который заявлял, что Прометей был смертным, «считавшимся величайшим учителем мудрости»[21]21
  Augustine, De civitate Dei 18.8 (Блаженный Августин. О граде Божием. – Санкт-Петербург: Алетейя; Киев: УЦИММ-пресс, 1998).


[Закрыть]. В течение всего средневекового периода подчеркивался скорее человеческий, нежели божественный, статус Прометея и одновременно отмечалось его мастерство скульптора. Значимым стал момент, когда писатель XII века Петр Коместор предложил альтернативную интерпретацию мифа о сотворении человечества Прометеем: либо он создал автоматы – ходячие статуи, – либо подарил людям цивилизацию[22]22
  Petrus Comestor, Historia scholastica, ch. 86 (Петр Коместор. Схоластическая история // Неретина С. С. Верующий разум. К истории средневековой философии. Книга Бытия и Салический закон. – Архангельск, 1995).


[Закрыть]. Живописное изображение «антрополепа» Прометея, включающее представление о титане как об астрологе, появилось в так называемой «Флорентийской картине-хронике» – серии рисунков Мазо Финигерры (ок. 1470–1475). За всеми этими подходами стоит идея о том, что Прометей – это прообраз христианского Творца, однако особый статус последнего не ставится под сомнение.

Прометей. Фрагмент «Флорентийской картины-хроники» Мазо Финигерры. Лист 13. Ок. 1470–1475 гг.

The British Museum, London. Photo The Trustees of the British Museum.

Рассмотренные нами подходы можно объединить под широким понятием «эвгемеризм» – этот термин исследователи применяют к интерпретациям, согласно которым образы богов вырастают из личностей смертных людей, а деяния их отражают подлинные события реального мира. (Эвгемер был греческим писателем – основоположником этого принципа.) Не меньшее влияние в период Средневековья имел и другой взгляд, аллегорический: он предполагал, что цель интерпретатора – открыть истинное значение, которое прячется под кажущимся. Классический пример мы видим в обширном мифографическом исследовании итальянского гуманиста и писателя XIV века Джованни Боккаччо «Генеалогия языческих богов». Вначале автор обращается к древним записям (Сервия и Фульгенция): согласно им, мастерство Прометея в создании неодушевленной фигуры привлекло внимание Минервы (Афины), и та препроводила его на небо, где он смог бы найти все необходимое, чтобы завершить начатое[23]23
  Boccaccio, Genealogia deorum gentilium 4.44 (Джованни Боккаччо. Генеалогия языческих богов // Эстетика Ренессанса: Антология. В 2 т. – Москва: Искусство, 1981); cf. Servius on Virgil’s Eclogue 6.42, Fulgentius, Mythologiae 2.6, 4.44 (Фульгенций. Мифологии // Классическая и византийская традиция. 2014. – Белгород, 2014).


[Закрыть]. Там Прометей приложил стебель фенхеля к колеcу повозки солнечного бога Феба, получил огонь и принес его на землю, желая вдохнуть жизнь в созданную им фигуру человека. Вот и весь миф; а далее – о том, в чем Боккаччо увидел аллегорию. Ведомый мудростью (= Минервой) Прометей взял с неба ясность истины (= огонь) и поместил ее в тело, которое вылепил, подарив тем самым человечеству здравомыслие вместо звероподобия. Что до наказания в Кавказских горах, то это, согласно Боккаччо, аллегорическая отсылка к одиночеству Прометея, в котором его одолевали возвышенные и трудные мысли, – такой смысл лежит в основе образа терзания орлом. Аллегорическая интерпретация мифа о Прометее имеет долгую и замысловатую историю и не во всем сильна с точки зрения морали. В своей авторитетной работе «Мифологии» итальянский мифограф XVI века Натале Конти рассматривал Прометея как символ ереси протестантизма в противовес геральдическому орлу, избранному Священной Римской империей в качестве своей эмблемы[24]24
  Natale Conti, Mythologiae (Париж, 1583), IV.6.


[Закрыть].

Гигантский фенхель на Крите

Photo Universal Images Group North America LLC / De Agostini / Alamy Stock Photo.

Парадокс образа Прометея состоит в том, что его показывают либо невозмутимо самоуверенным, либо совершенно беспомощным. В своей первой ипостаси он дарует жизнь человеческим созданиям, во второй – страдает от нападений орла. Порою обе роли сосуществуют – как на панели кассоне (сундука), расписанного Пьеро ди Козимо: слева титан с благоговением и решимостью прикладывает факел, чтобы зажечь сердце человекоподобной статуи, а справа Меркурий привязывает согбенное тело Прометея к дереву, пока орел в предвкушении следит за происходящим сверху (ок. 1515; илл. II)[25]25
  Raggio, Prometheus, 56–57 с рис. 8b.


[Закрыть]. Однако зачастую художники предпочитают одни сцены, обходя вниманием другие. Правда, повествовательная связь между двумя событиями подразумевается в любом случае: Прометей создал человечество и поэтому был наказан. Иногда связь эта носит буквальный характер: на некоторых изображениях Прометей показан с большим кольцом[26]26
  Hartmann Schedel, Liber Chronicarum (Нюрнберг, 1493), лист XXVIII справа; ср. Raggio, Prometheus, рис. 7а и 52–53; Moog-Grünewald, Reception, 558.


[Закрыть]. Изображения эти восходят к нечасто упоминаемой древней традиции, согласно которой титан обязан был носить кольцо той цепи, что некогда приковывала его к горе, поскольку Зевс поклялся наказать его до конца времен. Кольцо олицетворяло такую непрерывность[27]27
  Servius on Virgil’s Eclogue 6.42; Hyginus, Astronomica 2.15 (Гигин. Астрономия. – Санкт-Петербург: Алетейя, 1997).


[Закрыть]. При этом итальянский гуманист Полидор Вергилий называл Прометея изобретателем колец[28]28
  On Discovery, ред. B. P. Copenhaver (Кембридж, Массачусетс, 2002), 2.21, 323–329.


[Закрыть].

В XVI и XVII веках тема наказания Прометея привлекала многих видных художников. На отдельных картинах титан сохранял достоинство: изображался одетым, выпрямленным и относительно спокойным[29]29
  Иллюстрация по гравюре на дереве к рукописи Цицерона «Тускуланские беседы» (Венеция, 1510) II, рассмотрена в Raggio, Prometheus, 53, с рис. 7f.


[Закрыть]. Но чаще художники старались обойти один другого в демонстрации мучений истерзанной жертвы, распростертой на земле. Показательный пример – работа маслом, датируемая примерно 1611–1618 годами, которая теперь находится в Художественном музее Филадельфии (илл. I). Рубенс не стремился избавить нас от жестоких подробностей сцены: мало того что орлиный клюв выразительно делает свое черное дело, так еще и коготь птицы вонзается в глаз жертвы. Благодаря перспективе орел выглядит величественным, ничуть не уступая Прометею в размере. Птица здесь – доминирующая фигура, которая подтверждает свою роль символа и посланника верховного бога[30]30
  Для сравнения версий изображения страдающего Прометея в искусстве XVI и XVII веков см. листы 9 и 10 в Raggio, Prometheus.


[Закрыть]. Множество художников после Рубенса писали собственные версии наказания титана. Не менее безжалостным был Генрих Фюсли, изобразивший начальную сцену трагедии Эсхила во всей ее суровости. Главным отличием от «Прометея прикованного» стало то, что на душераздирающем полотне Фюсли титан лежит на спине, а не прикован вертикально (ок. 1800–1810).

Генрих Фюсли. Гефест, Бия и Кратос приковывают Прометея в Кавказских горах. Ок. 1800–1810 гг.

Auckland Art Gallery Toi o Tāmaki, purchased 1965.

Романтический и пролетарский герой

Учитывая роль надежды (слепой или нет) в переплетении историй Прометея и Пандоры, неудивительно, что миф о Прометее приобрел особую значимость во время и сразу после Французской революции, когда либертарианский оптимизм расцвел вследствие падения старого режима и затем снова увял в результате Террора, оставшись не более чем спорным вопросом в эпоху империи Наполеона. Однако своего апогея миф о благородном мятежном титане достиг не во Франции, а в Германии и Англии.

Гёте обращался к мифу не единожды в своем творчестве, в разных литературных жанрах. Пожалуй, наиболее выдающееся его произведение на эту тему – гимн «Прометей» (ок. 1773), в котором воплощен протест бунтовщика, грозящего кулаком своему божественному угнетателю. Гимн воспевает человечество, явно пренебрегая богами, а в финале отдает должное роли художника-творца в тональности ликующего гуманистического самоутверждения (в оригинале на немецком языке последнее слово гимна – ich, «я»):

 
Вот я – гляди! Я создаю людей,
Леплю их
По своему подобью,
Чтобы они, как я, умели
Страдать, и плакать,
И радоваться, наслаждаясь жизнью,
И презирать ничтожество твое,
Подобно мне![31]31
  Пер. В. Левика.


[Закрыть]
 

Не меньшую роль Прометей играл и в творчестве Байрона. «“Прометей” [Эсхила], – писал Байрон, – всегда занимал мои мысли настолько, что я легко могу вычленить его влияние в каждой своей вещи»[32]32
  Письмо к Джону Мюррею, 12 октября 1817 г.; см.: A. González-Rivas Fernández, ‘Aeschylus and Frankenstein, or The Modern Prometheus, by Mary Shelley’ в R. F. Kennedy (ред.), Brill’s Companion to the Reception of Aeschylus (Лейден, 2017), 292–322, на 299.


[Закрыть]. Прометей в его воображении не хитрец, как у Гесиода, а бунтарь, как у Эсхила, выступающий против несправедливой тирании, готовый выдержать что угодно ради своих идеалов; ко всему прочему это неплохой пример для многострадального поэта-революционера, вынужденного терпеть нападки критиков в стремлении к вечной славе. Эти строки из оды «Прометей» как раз передают суть вышесказанного:

 
Титан! На наш земной удел,
На нашу скорбную юдоль,
На человеческую боль
Ты без презрения глядел;
Но что в награду получил?
Страданье, напряженье сил
Да коршуна, что без конца
Терзает печень гордеца,
Скалу, цепей печальный звук,
Удушливое бремя мук
Да стон, что в сердце погребен,
Тобой подавленный, затих,
Чтобы о горестях твоих
Богам не смог поведать он[33]33
  Пер. В. Луговского.


[Закрыть].
 

«Прометей» был опубликован в 1816 году – тогда Байрон, Перси Биши Шелли и его жена Мэри провели чрезвычайно ненастное, однако творчески насыщенное лето на вилле Диодати неподалеку от Женевского озера. Супруги Шелли, как и Байрон, внесли заметный вклад в продление жизни мифа о Прометее.

Если говорить о Перси Биши Шелли, то необходимо назвать его лирическую драму «Освобожденный Прометей» (1820), которая является одновременно и переложением, и радикальным переосмыслением принципов Эсхила. Тогда как греческая пьеса начинается с первых минут страданий Прометея, Шелли уносит нас на тридцать тысяч лет вперед – в будущее, где титан все так же обездвижен и так же страдает. Но не все остается прежним. Юпитер / Зевс – все еще заложник своего зла, однако меняется образ мыслей Прометея. Он взял назад проклятия, адресованные верховному богу Олимпа, и теперь грезит идеальным миром, в котором на место тирании и мщения придут свобода и равенство. Что касается надежды, то в этой новой оптимистичной картине мира ее испытывают и сам Прометей, и человечество, за которое он борется, – причем надежда эта не слепая. Подлинным блаженством было бы жить на заре такой эпохи.

Куда менее благостными выглядят перспективы человечества, обрисованные в сенсационном романе Мэри Шелли «Франкенштейн, или Современный Прометей» (1818). На поверхностном уровне Прометею в книге соответствует Виктор Франкенштейн, чье высокомерное, отсылающее к Фаусту научное знание подталкивает его к тому, чтобы искусственно создать человека, а затем «вдохнуть искру бытия в безжизненное нечто, лежащее у моих ног»[34]34
  M. Shelley, Frankenstein, ch. 5 (Шелли М. Франкенштейн. – Москва: Художественная литература, 1965).


[Закрыть]. Однако монстр, сотворенный ученым, олицетворяет собой другие аспекты мифа о Прометее – в духе скорее Эсхила и Платона, нежели Овидия и Эзопа. Из повествования следует, что выйти монстру из его первобытного состояния отчасти помогает оставленный бродягами костер, на который натыкается чудовище. Огонь впечатляет его, и монстр на собственном опыте знакомится с его свойствами, его преимуществами, способами сохранить его и, в конце концов, с тем влиянием, которое он оказывает на человеческое общество, – и созидательным, и разрушительным[35]35
  См.: A. Griffin, ‘Fire and Ice in Frankenstein’, в G. Levine and U. C. Knoepflmacher (ред.), The Endurance of ‘Frankenstein’: Essays on Mary Shelley’s Novel (Беркли, 1979).


[Закрыть]. Как было точно подмечено, «размышления Мэри Шелли над творческим процессом обнажают темную изнанку призрачных видений о перекроенном человеке, которые разожгли воображение мифотворцев романтизма»[36]36
  Dougherty, Prometheus, 114.


[Закрыть]. Когда она и Перси сидели в доме у камина, вид пламени, должно быть, положил начало любопытной беседе.

Лоренц Класен (?). Карл Маркс в роли Прометея. 1843 г.

Musée Carnavalet, Histoire de Paris.

Героизм Прометея принял совершенно новый оборот позже, начиная с XIX века, когда титана стали ассоциировать с системой идей, связывающих развитие промышленных технологий с продвижением социалистических идеалов. В предисловии к своей докторской диссертации Карл Маркс описал титана как «самого известного святого и мученика в философском календаре»[37]37
  K. Marx, Werke, Artikel, literarische Versuche bis März 1843 (= т. 1 из Marx – Engels – Gesamtaufgabe, Берлин, 1975), 15; J. Bentley, ‘Prometheus versus Christ in the Christian-Marxist Dialogue’, Journal of Theological Studies, N. S., т. 29 (1978), 483–494; Th. Ziolkowski, ‘Aeschylus in Germany’, в R. F. Kennedy (ред.), Brill’s Companion to the Reception of Aeschylus (Лейден, 2017), 225–242, на 230–231.


[Закрыть]. Вскоре после этого он сам оказался в роли Прометея: закрытие его «Рейнской газеты» спровоцировало появление карикатуры, изображавшей теоретика привязанным к печатному станку, при этом печень его клевал (прусский) орел, а у его ног группа океанид, напоминающих вагнеровских нимф, молила об освобождении пленника. Прометей больше не был изолированным от всех героем-индивидуалистом, каким его задумывал Байрон или переосмыслила Мэри Шелли в личности Виктора Франкенштейна; теперь он представал как собирательный образ социально вовлеченной личности, ставящей превыше всего благополучие человечества. Этот образ страдающего пролетарского героя сохранился и в эпоху Германской Демократической Республики, как видно из поэмы Хайнца Чеховски «Прометей» (1963) – там титан прикован цепями к котлу на фабрике и отмахивается от орла палкой для перемешивания[38]38
  См.: V. Riedel, ‘Wandlungen des Antikebildes in der Literatur der DDR’, International Journal of the Classical Tradition, т. 1 (1994), 105–116, на 107.


[Закрыть].

Прометей современности

В текстах наподобие тех, что оставили Гесиод и Эсхил, Зевс сохранил свой авторитет как божество, за которым современная аудитория благодаря поэтической традиции признает господство и которое расценивает в качестве живой силы и объекта религиозного культа во всем древнегреческом мире. Практически то же самое касается Юпитера в римском переложении этого мифа. Но стоит исчезнуть религиозной основе истории, как противостояние Зевса и Прометея теряет всякие теологические оттенки и превращается в политическую конфронтацию между жестоким диктатором и благородным борцом за свободу. Нравственные очертания этих полярных явлений проступают куда ярче.

Примечательный современный пример – необычный фильм «Прометей» (1998), автором сценария и режиссером которого стал йоркширский поэт Тони Харрисон[39]39
  Подробно изложено в Dougherty, Prometheus, 124–141; также E. Hall, ‘Tony Harrison’s Prometheus: A View from the Left’, Arion, т. 10, № 1 (2002), 129–140; H. Morales, Classical Mythology: A Very Short Introduction (Оксфорд, 2007), 36–38.


[Закрыть]. Проникнутая беспощадным соцреализмом, с блестяще рифмованными репликами и диалектизмами, эта картина затрагивает вопросы увядающей угольной промышленности в Британии, политики коммунистической Восточной Европы и, самое главное, двойственности образа огня. В фильме огонь выступает разрушителем окружающей среды и людей (Освенцим, Дрезден), но вместе с тем олицетворяет инструмент (сигареты), посредством которого герой – заядлый курильщик, онкобольной, сквернослов и бывший шахтер по прозвищу Старик – выражает свой отказ прогибаться и свое презрение к Зевсу (начальнику) и Гермесу (его льстивой «шестерке»). Сигареты здесь – стебли фенхеля, и то, что они таят в себе, собирает свою мрачную дань:

 
Гермес. Когда в огне сгорают люди,
Зевс в ликовании пребудет.
В Европе жертвы геноцида
Его не портят аппетита.
Но лишь заслышит хрип детей,
Дышащих смогом с первых дней…
Он детский кашель из кроватки
От ингаляторов нехватки,
И рак, и астму, что вторичны,
Рад компенсировать частично[40]40
  Tony Harrison, Prometheus (Лондон, 1998), 62.


[Закрыть].
 

На что у Старика готов ответ:

 
Убийце, что ты смотришь в рот,
Такой, как я, и не кивнет.
Заводы, несущие лишь мор,
Окуривают твой нетленный вздор[41]41
  Tony Harrison, Prometheus (Лондон, 1998), 55.


[Закрыть].
 

В тревожном антиутопическом мире, созданном Харрисоном, находится место для мрачного оптимизма. Это одно из наиболее впечатляющих достижений автора в его блестящей поэтической карьере.

Сигары God of Fire («Бог огня»)

© God of Fire.

С именем Прометея не перестают играть до сих пор. К нему прибегли, помимо прочих, эксклюзивный бренд аксессуаров для сигар, застройщик дорогой недвижимости и «системы отслеживания и оповещения с открытым исходным кодом»[42]42
  https://prometheus.io/docs/introduction/overview/#features (по состоянию на 23 апреля 2021 г.).


[Закрыть]. Поиск в интернете к тому же дал такой результат:

Улучшайте поддержку и операционную деятельность с набором интегрированных решений, которые расширяют и увеличивают функциональность ваших EAM, ERP и CMMS. Обеспечьте согласованность, последовательность, подотчетность и прозрачность каждому сотруднику и отделу, которые играют важную роль в успехе вашего управления активами. Все эти возможности открывает платформа «Прометей» – лицо интегрированного управления активами предприятия полного цикла[43]43
  www.prometheusgroup.com (по состоянию на 1 октября 2019 г.).


[Закрыть].

Что это могло бы означать, если бы текст был переведен на простой язык, можно только догадываться, однако ясно: имя титана привлечено, дабы окружить некий профильный продукт аурой информированности и силы.

Помимо специалистов из сферы бизнес-рекламы, используют это имя и политики. В сентябре 2019 года премьер-министр Соединенного Королевства Борис Джонсон обратился к ООН с речью, в которой без ложной скромности сравнил себя с героическим Прометеем. Премьер заявил, что подлые политические оппоненты безжалостно заклевали одну из его ключевых стратегий – точно как орел истерзал печень Прометея. В годы обучения Джонсона в Итоне и Оксфорде его преподаватели наверняка озвучивали и альтернативный взгляд на этот миф, согласно которому Прометей прославился как трюкач и обманщик. Но поскольку двуличие является – по крайней мере, по мнению критиков Джонсона, – отнюдь не второстепенным качеством премьер-министра, а его ведущей линией поведения, в своем обращении он мудро обошел вниманием эту специфическую черту титана. Справедливости ради добавим, что Джонсон имел на то полное право: в конце концов, у мифов не существует какой-то общепринятой, однозначной трактовки. Как бы то ни было, в одном премьер-министр и Прометей действительно похожи, и эта их связь – часть общей картины. Помощники, имиджмейкеры и составители речей, занимавшиеся созданием личного бренда политика, смешали два образа: обывателя (который на снимках нередко запечатлен в каске и светоотражающей куртке, или в фартуке мясника, или с кружкой пива в руке) и образованного джентльмена (со всей соответствующей атрибутикой). В этом свете регулярные отсылки Джонсона к классике помогают уравновесить образ «очаровательного клоуна», добавив ему солидности, – ностальгическое эхо тех времен, когда будущим строителям империи преподавали Гомера и Вергилия в немногочисленных школах, а большую часть карты занимала Британия с ее колониями.