Текст книги "Самое грандиозное шоу на Земле: доказательства эволюции"

Исходное – и, как мы вскоре убедимся, превратное – значение словосочетания “недостающее звено” базировалось на убеждении, что в теории Дарвина отсутствует критически

важное звено между человеком и другими приматами. Вот, например, как используется это словосочетание в еще одной цитате из той же словарной статьи, но на этот раз из викторианской эпохи: “Я слышал разговоры о каком-то ‘недостающем звене’ между людьми и мартышками”. “Отрицатели истории” и в наши времена часто говорят: вы еще не нашли “недостающее звено”! И напоминают о “пилтдаунском человеке”. Мы не знаем, кто осуществил эту мистификацию, но ему есть за что ответить[31]31
  По общему мнению, это был палеонтолог-любитель Чарльз Доусон. Стивен Джей Гулд предположил, однако, что фальсификатором мог быть французский теолог и палеонтолог Пьер Тейяр де Шарден.


[Закрыть]. То, что один из первых кандидатов на роль ископаемого обезьяночеловека оказался подделкой, дал воз

можность “отрицателям истории” игнорировать огромное количество обнаруженных позднее подлинных окаменелостей. Они и до сих пор продолжают этим заниматься. Если бы они взяли на себя труд взглянуть на факты, то узнали бы, что на данный момент мы обладаем большим количеством ископаемых промежуточных звеньев, связывающих современных людей с общим предком человека и шимпанзе, по крайней мере в человеческой ветви. Интересно, что ископаемых, которые связывали бы современных шимпанзе с этим общим предком (который не был ни человеком, ни шимпанзе), пока не обнаружено. Возможно, это следствие того, что шимпанзе живут в лесах, а лес не предоставляет условий для фоссилизации. Если уж кто-то и имеет право в наши дни возмущаться по поводу отсутствия связующих звеньев, то это шимпанзе, а не люди.

Таким образом, одно из значений выражения “недостающее звено” – это не покрытая ископаемыми находками эволюционная дистанция между человеком и остальными животными. В этом смысле звено больше не является недостающим. Я вернусь к этому вопросу в следующей главе, посвященной ископаемым остаткам ближайших предков человека.

В другом случае, когда говорят о “недостающем звене”, имеют в виду предполагаемую скудость известных нам остатков так называемых переходных форм между крупными группами животных, например, между рептилиями и птицами либо между рыбами и амфибиями. В ответ эволюционисты предъявляют “отрицателям истории” ископаемого археоптерикса – знаменитую переходную форму между рептилиями и птицами. Однако этот путь ошибочен: археоптерикс – это не ответ на вызов, потому что вызова, достойного хоть какого-либо ответа, просто нет. Поднимать на щит какое-нибудь одно широко известное ископаемое – значит потакать заблуждению. На самом деле множество окаменелостей можно назвать промежуточными формами. Якобы существующая проблема, ответом на которую якобы является археоптерикс, основывается на устаревшей концепции Лестницы существ (разберемся с ней позднее).

Самые дурацкие из этих “вызовов” – следующие (с различными вариантами). Первый: если человек произошел от обезьян, те – от лягушек, а лягушки, в свою очередь, от рыб, то почему мы не обнаруживаем ископаемые остатки лягузьяны? Честное слово, я видел креациониста-мусульманина, вопрошавшего, почему ученые не могут предъявить остатки крокоутки. Вторая: “Я поверю в эволюцию не раньше, чем увижу обезьяну, родившую человеческого ребенка”. То же самое, плюс ошибочное мнение, будто крупные эволюционные изменения происходят в одночасье.

Среди огромного количества комментариев, которые я получил после публикации в лондонской газете “Санди таймс” статьи о моем фильме, посвященном Дарвину, обе эти ошибки присутствовали в двух соседних посланиях:

Мнение Докинза о религии абсурдно, поскольку эволюция – это не более чем еще одна религия! Она требует уверовать в то, что все мы произошли от одной-единственной клетки… и что улитка может превратиться в обезьяну – ХА-ХА-ХА – самая смешная из религий!

Джойс, Уорикшир, Британия

Докинзу стоило бы объяснить, почему наука до сих пор не обнаружила “недостающие звенья”. Вера в науку, ни на чем не основанную, куда хуже, чем вера в Бога.

Боб, Лас-Вегас, США

В этой главе рассматриваются все подобные заблуждения. Начнем с глупейшего.

“Предъявите крокоутку!”

Итак, почему в палеонтологической летописи нет лягузьяны? Естественно, потому, что обезьяны не происходят от лягушек. Ни один эволюционист в здравом уме этого не скажет. Точно так же утки не происходят от крокодилов, а крокодилы – от уток. У лягушек и обезьян был общий предок, однако он не был похож ни на лягушку, ни на обезьяну. Возможно, он был немного похож на саламандру. Кстати, ученые нашли ископаемые остатки саламандроподобных животных, вполне подходящие по времени, но дело не в этом. Каждый из миллионов видов животных имеет общего предка с любым другим. Если же ваше понимание эволюции искажено настолько, что вы ожидаете увидеть лягузьяну и крокоутку, то почему не рассуждать о загадочном отсутствии собакопотамов и слонманзе? Да и зачем ограничиваться млекопитающими? Почему не тарангуру (кенгуру плюс таракан) или осьмипард (осьминог плюс леопард)? Можно породить бесконечно много нелепых названий. Разумеется, бегемоты не происходят от собак, а собаки – от гиппопотамов. Шимпанзе не являются потомками слонов, а мартышки – лягушек. Ни один из современных нам видов не происходит от другого современного вида (не считая недавно разделившихся видов). Поискав хорошенько, вы можете найти ископаемые остатки животных, близких к общему предку лягушки и мартышки или, например, слона и шимпанзе.

Эомайя

Вот одно из таких ископаемых животных – эомайя, жившая в раннем меловом периоде, то есть чуть более ста миллионов лет назад. Нетрудно заметить, что эомайя не похожа ни на шимпанзе, ни на слона. Отдаленно похожая на землеройку, она, вероятно, была достаточно близка к их общему предку и жила примерно в то же время. Как мы видим, со времен эомайи произошла масса эволюционных изменений в обеих линиях: и в той, которая привела похожего на эомайю предка к слонам, и в той, которая привела того же предка к шимпанзе. Но эомайя никоим образом не является слонманзе. Если уж называть ее так, то можно назвать ее также собаконтином: общий предок слонов и шимпанзе, кем бы он ни был, является одновременно общим предком собак и ламантинов. А еще – трубкопотамом, общим предком трубкозубов и бегемотов. Сама идея существования собаконтина (слонманзе, трубкопотама, тарангуру, буйвольва и так далее) глубоко антиэволюционна и просто смешна. Лягузьяна ничем не лучше. И это просто позор, что автор этой глупости – австралийский проповедник Джон Маккей – в 2008-м и 2009 годах совершил под видом “геолога” турне по британским школам, рассказывая невинным деткам о том, что, мол, будь эволюция фактом, палеонтологи должны были бы найти лягузьяну.

Не менее поучительный пример можно отыскать в глянцевой, безнадежно невежественной книге апологета ислама Харуна Яхьи под названием “Атлас творения”. Несмотря на то, что издание “Атласа…” явно обошлось в целое состояние, он был бесплатно разослан десяткам тысяч ученых и преподавателей – включая меня. Но сколько бы ни было потрачено на эту книгу, количество ошибок в ней вошло в поговорку. Стремясь защитить свои ложные утверждения о том, что большинство окаменелостей невозможно отличить от их современных аналогов, Яхья изобразил в роли угря морскую змею (а ведь эти два животных настолько разные, что относятся к разным классам позвоночных), морскую звезду в роли офиуры (это разные классы иглокожих), сабеллиду (кольчатого червя) в роли морской лилии (которая относится к иглокожим, и, таким образом, эти организмы происходят не просто из разных типов, а из разных подцарств, и удалены друг от друга так далеко, как вообще возможно для животных). Но все превзошла рыболовная блесна в роли ручейника (цветная вклейка 8).

Если бы только эти “смешные” ляпы! Часть книги посвящена “недостающим звеньям”. Приведены – совершенно серьезно! – рисунки, иллюстрирующие отсутствие переходной формы между рыбой и морской звездой. Я не могу себе представить, что автор всерьез полагает ученых способными ожидать наличие промежуточной формы между двумя настолько разными животными. Таким образом, я вынужден предположить, что господин Яхья слишком хорошо знает свою аудиторию и цинично пользуется ее невежеством.

“Я поверю в эволюцию не раньше, чем мартышка родит человеческого ребенка”

Повторю: люди не происходят от обезьян. У нас есть общий предок. Так получилось, что он был гораздо больше похож на обезьяну, чем на человека, и если бы мы случайно повстречались с ним около 25 млн лет назад, то с полным правом назвали бы его обезьяной. Но даже несмотря на то, что человек произошел от животного, которое можно назвать обезьяной, ни одно животное никогда не родит детеныша, относящегося к другому виду, по крайней мере если эти два вида отличаются друг от друга так же сильно, как человек отличается от мартышки (или даже от шимпанзе).

То, что эволюция – процесс, это не просто факт, а естественная необходимость. Гигантские скачки за одно поколение – такие, как рождение человеческого ребенка обезьяной, – почти так же маловероятны, как и божественное творение, и по этой же причине нами отвергаются. Было бы прекрасно, если бы оппоненты эволюционной теории постарались изучить хотя бы основы того, против чего борются.

Пагубные последствия концепции Лестницы существ

В основе нелепых требований предъявить “недостающие звенья” лежит средневековый миф, который властвовал над умами ученых мужей до появления Дарвина и который поныне продолжает многих смущать. Я говорю о концепции Лестницы существ, в соответствии с которой все во Вселенной расположено иерархически, на ступеньках гигантской лестницы – на самом верху Бог, после архангелы, после ангелы разных чинов, после люди, после животные, растения и так далее, вплоть до камней и других объектов неживой природы. Учитывая, что этот миф относится к временам, когда расизм цвел пышным цветом, вряд ли надо уточнять, что тогда и не все люди считались достойными занимать одну и ту же ступень. Конечно, мужчины горделиво стояли ступенью выше женщин своего ранга (и поэтому в начале абзаца я написал: “над умами ученых мужей”). Но когда на сцене появилась эволюционная теория, больше всего путаницы породили устаревшие представления об иерархии внутри животного царства. Казалось логичным, что “низшие” животные эволюционировали в “высших”. Следовательно, мы вправе ожидать обнаружения “связующих звеньев” между ними, отражающих восхождение по иерархической лестнице. Лестница с провалами выглядит неубедительно. И именно этот образ – лестницы с недостающими ступенями – лежит в основе скепсиса по отношению к “недостающим звеньям”. Но, как я сейчас покажу, миф о Лестнице существ целиком ошибочен и антиэволюционен.

Словосочетания “низшие животные” и “высшие животные” так легко слетают с нашего языка. Так же легко, казалось бы, они должны вписываться в эволюционное мышление – и тем неожиданнее осознание того, что эти понятия глубоко антиэволюционны. Казалось бы, мы всегда понимали, что шимпанзе – существо более сложное, “высшее”, в то время как дождевые черви – “низшие” существа. Мы думаем, будто мы знаем, что это значит – и эволюция, казалось бы, еще лучше проясняет смысл этих понятий. Однако это не так. На самом деле вообще не ясно, имеют ли смысл эти слова. Если же они значат что-либо, то значений столько и они такие разные, что в итоге разделение животных на “низших” и “высших” только запутывает или даже оказывается откровенно вредным.

Перечислим несколько более или менее ошибочных смыслов, которые можно вложить во фразу: обезьяна – “высшее” в сравнении с дождевым червем животное.

1 “Обезьяны в процессе эволюции произошли от дождевых червей”. Это неверно, как неверно и то, что человек произошел от шимпанзе. У обезьяны и дождевого червя, шимпанзе и человека есть общий предок.

2 “Общий предок дождевого червя и обезьяны был куда больше похож на дождевого червя, чем на обезьяну”. Это куда лучше! Кроме того, слово “примитивный” можно использовать как почти точный термин, отражающий степень сходства с общим предком. Очевидно, что по этому признаку некоторые из современных животных “примитивнее” других. Тогда более “примитивным” из двух видов будет тот, который изменился меньше со времени их общего предка (поскольку, как мы помним, все виды имеют общего предка – надо только отойти достаточно далеко назад по эволюционному пути). Если же оба вида изменились примерно в одинаковой степени, слово “примитивный” использовать не стоит.

Не лишним будет сделать небольшое отступление. Сходство двух видов очень сложно измерить. И, более того, нет никаких причин предполагать, что общий предок каких-либо двух современных животных непременно был сильнее похож на одно из них, чем на другое. Возьмем, например, сельдь и кальмара. Вполне возможно, что один из них больше похож на их общего предка, чем другой, но из этого не следует, что так и было. У обоих животных было равное количество времени на эволюционные изменения. Следовательно, с точки зрения эволюциониста, ни одно из современных животных не более примитивно, чем другое. Нам следует ожидать, что оба животных со времени общего предка изменялись с одинаковой скоростью, но в разных направлениях. Мы знаем, что это ожидание часто не соответствует действительности (например, в случае обезьяны и дождевого червя), но в принципе для каких-то животных оно может подтвердиться. Более того, даже отдельные части тела животного могут эволюционировать с разной скоростью. Животное может быть примитивным от пояса и ниже, а выше пояса очень развитым. У одного животного может быть более примитивная нервная система, а у другого, например, скелет. Отметим, что “примитивный” (“более напоминающий предков”) совершенно не означает “простой” (“менее сложно устроенный”). Конское копыто устроено проще, чем наша нога, поскольку имеет один палец вместо пяти, однако человеческая ступня примитивнее, потому что наш общий с лошадьми предок имел, как и мы, пять пальцев. Следовательно, лошади в процессе эволюции изменились сильнее.

3 “Обезьяны умнее (симпатичнее, или имеют более длинный геном, или более сложное строение тела и так далее), чем кольчатые черви”. Подобный зоологический снобизм приводит в науке к кошмарной путанице. Можно представить себе множество “шкал” развитости животных. Однако животные, получившие высокий балл в одном случае, совершенно не обязательно окажутся настолько же развитыми в другом. У млекопитающих, например, мозг крупнее, чем у саламандры, однако у некоторых саламандр существенно крупнее геном.

4 “Обезьяны похожи на людей сильнее, чем кольчатые черви”. Да, это так. И что же? Почему мы должны брать человека за меру, которой мы измеряем другие организмы? Пиявка, к примеру, могла бы с негодованием отметить, что дождевые черви обладают огромным преимуществом: они ближе к пиявке, чем к человеку! Несмотря на традиционное помещение людей между животными и ангелами на Лестнице существ, нет подтверждений распространенному убеждению, что эволюция “нацелена” на выведение человека или что человек – венец творения. В худшем случае все опускается до вечного ворчания вроде: “Если шимпанзе эволюционировали в человека, то почему мы до сих пор видим их?” Увы, это не анекдот. Сотни раз я слышал этот вопрос, причем иногда от людей, на первый взгляд хорошо образованных[32]32
  Это напомнило мне удивительно тонкое наблюдение Питера Медавара. Он заметил, что “распространение среднего, а позднее и высшего образования привело к появлению большого количества людей, обладающих хорошо развитым литературным вкусом и эрудицией, которые образованы слишком хорошо для того, чтобы мыслить аналитически”. Ну не восхитительно ли? Когда мне попадается такое, мне хочется бежать на улицу, чтобы немедленно поделиться прочитанным с кем-либо.


[Закрыть].

5 Обезьяны (и прочие “высшие” животные) приспособлены для выживания лучше, чем дождевые черви (и прочие “низшие” животные). В этом нет не только правды, но и смысла. Все существующие виды дожили до наших дней. Многие обезьяны, например, изящные львиные игрунки, находятся на грани вымирания. Они приспособлены к выживанию куда хуже дождевых червей. Крысы и тараканы, которых многие считают “низшими” животными, процветают, в то время как “высшие” гориллы и орангутаны близки к исчезновению.

Надеюсь, что я достаточно ясно высказался об абсурдности попыток представить современные виды как “низшие” и “высшие”, а также об антиэволюционности такого подхода. Да, можно придумать массу иерархических моделей, и некоторые из них в отдельности иногда могут оказаться полезными. Однако они практически не коррелируют друг с другом, и, тем более, ни у одной нет права называться “шкалой эволюционного развития”. Мы с вами уже были свидетелями соблазнительности вопроса, почему в мире нет лягузьян. Кроме того, трагическим наследием концепции Лестницы существ являются распространенный вопрос: “Где промежуточные звенья между большими группами животных?” и (что весьма прискорбно) склонность многих эволюционистов отвечать на подобные вопросы, поднимая на щит конкретные ископаемые, например, археоптерикса – знаменитое “промежуточное звено между рептилиями и птицами”. Тем не менее, у истории археоптерикса есть важная подоплека, и на ней я хотел бы остановиться. Рассмотрим случай с археоптериксом как частное проявление ситуации.

Исторически зоологи подразделяют позвоночных животных на классы – обширные категории наподобие млекопитающих, птиц, рептилий и амфибий. Зоологи, относящиеся к кладистам[33]33
  Клада (др. – греч. – ветвь) – группа организмов, которые являются потомками единственного общего предка и всех потомков этого предка.


[Закрыть], настаивают, что истинный класс должен состоять из животных, имеющих общего предка, принадлежащего к тому же классу и не имеющего потомков вне этой группы. Примером полноценного класса являются птицы[34]34
  Исходя из консенсуса зоологов, я буду называть птиц примером полноценного класса. Недавно палеонтологи открыли пернатых динозавров. Теперь, вероятно, можно сказать, что некоторые из современных животных, которых мы называем птицами, произошли от пернатых динозавров. Если последний общий предок всех современных птиц окажется животным, чьим предком не была птица, то мне придется отказаться от своего утверждения, что птицы образуют полноценный класс.


[Закрыть]. Все птицы происходят от общего предка, которого также можно считать птицей, поскольку он обладал всеми ключевыми особенностями современных птиц: он имел перья, крылья, клюв и так далее. А вот животные, называемые рептилиями, в этом смысле истинным классом не являются. По крайней мере в классической таксономической системе класс рептилий не включает птиц, поскольку они составляют отдельный класс. Однако некоторые рептилии (например, крокодилы и динозавры) ближе к птицам, чем к другим рептилиям (ящерицам и черепахам). Более того, некоторые динозавры ближе к птицам, чем к другим динозаврам! Таким образом, рептилии – это искусственный класс, поскольку птицы из него искусственно исключены. Если бы мы захотели сделать из рептилий истинный класс в кладистическом понимании, птиц пришлось бы объединить с рептилиями. Зоологи-кладисты вообще избегают термина “рептилии”, предпочитая разделять эту группу на архозавров (крокодилы, динозавры и птицы), лепидозавров (змеи, ящерицы и редкий новозеландский род Sphenodon) и панцирных (морских и сухопутных черепах). Не-кладисты по-прежнему используют термин “рептилии”, находя его удобным, даже если он исключает птиц.

Но что есть такое в птицах, что заставляет нас выделить их в отдельный класс, когда они, в сущности, просто одна из ветвей рептилий? Ответ прост: ближайшие родственники птиц среди рептилий давно вымерли, а птицы, единственные в своем роде, продолжили победоносное шествие сквозь время. Непосредственные родственники птиц – динозавры. Если бы выжило несколько потомственных линий динозавров, птицы ничем не выделялись бы и не были бы подняты до уровня отдельного класса млекопитающих, и мы бы не вопрошали, где связующее звено между рептилиями и птицами. Археоптерикс оставался бы прекрасным экспонатом палеонтологического музея и не играл бы нынешней “звездной” роли, исполняемой по первому требованию показать “промежуточные звенья”, – требованию, как мы видели, пустому. Если бы карта вымирания видов легла по-другому, вокруг нас бегала, летала и плавала бы масса динозавров, среди которых были бы пернатые, летающие, клювастые динозавры, именуемые птицами. И, естественно, в последнее время обнаруживается все больше окаменелых остатков пернатых динозавров, что делает очевидным отсутствие самой проблемы “недостающего звена”, решением которой считался археоптерикс. Перейдем теперь к некоторым наиболее значимым эволюционным переходам, в которых, как считалось, имеются “недостающие звенья”.

Из моря на сушу…

Нелегко представить себе сильнее меняющее уклад жизни событие, чем полет человека в космос и выход животных на сушу. Переход от одной среды к другой требует радикальных перемен во всех частях и системах тела. Жабры, превосходно поглощающие кислород из воды, в атмосфере бесполезны, а легкие бесполезны в воде. Способы передвижения, в воде ловкие, быстрые и маневренные, неприемлемы на суше – и наоборот. Не случайно появились пословицы “как рыба, вытащенная из воды” и “плавает как топор”. И не случайно “недостающие звенья” в палеонтологической летописи, относящиеся к этому периоду, вызывают повышенный интерес.

Если нырнуть поглубже во время, мы обнаружим, что когда-то все живые существа обитали в море, этой соленой и мокрой колыбели. Время от времени в эволюционной истории случалось, что предприимчивые особи из разных групп организмов выходили на сушу, иногда даже в самые сухие из пустынь, и уносили с собой морскую воду в виде собственной крови и клеточных жидкостей. Кроме рептилий, птиц, млекопитающих и насекомых, на суше преуспели скорпионы, улитки, ракообразные (сухопутные крабы и мокрицы), кивсяки и сороконожки, пауки со своими родичами, по меньшей мере три типа червей. Не следует забывать также об источнике углерода – растениях, выигравших авангардный бой, без победы в котором не смогла бы произойти ни одна из упомянутых миграций.

Нам невероятно повезло в том, что палеонтологическая летопись содержит записи о пути исхода рыб на сушу. Как, кстати, и обратного процесса, в течение которого предки китов и дюгоней много позднее бросали с трудом завоеванную сушу и возвращались в море. Звенья, считавшиеся недостающими, в настоящий момент обнаружены и украшают наши музеи.

Говоря, что рыбы выбрались на сушу, следует помнить прежде всего о том, что рыбы, как и рептилии, не представляют собой естественную группу. Рыбы – это все позвоночные, за исключением вышедших на сушу. Поскольку эволюция позвоночных на ранних стадиях происходила в море, не удивительно, что там и осталась большая часть ветвей этой группы. И, даже если они очень далеки от других рыб, мы называем их рыбами. Форель и тунец ближе к человеку, чем к акуле, однако и тех, и других мы считаем рыбами. Двоякодышащие и латимерии ближе к людям, чем к тунцу и форели (и, конечно, акуле), однако и их называют рыбами. Даже акулы ближе к человеку, чем к миногам и миксинам (единственным ныне живущим представителям некогда процветающей группы бесчелюстных рыб). Но и их мы называем рыбами. Позвоночные, предки которых никогда не выходили на землю, выглядят как рыбы, плавают как рыбы (в отличие, например, от дельфинов, которые плывут, изгибая позвоночник вверх и вниз, а не вправо-влево) и, полагаю, на вкус как рыба.

Из примеров с птицами и рептилиями видно, что для эволюциониста естественная группа животных – это такая группа, все члены которой ближе друг к другу, чем к любому организму, не являющемуся членом группы. Птицы – естественная группа, поскольку их последний общий предок не имеет других потомков, кроме птиц, а рыбы и рептилии естественными группами не являются. Последний общий предок всех рыб является также общим предком многих других организмов. Если отталкиваться от акул, то мы, млекопитающие, принадлежим к группе, включающей также современных костистых рыб (в противоположность хрящевым, например акулам). Если отталкиваться от костистых, или лучеперых рыб (лосось, форель, тунец, рыбаангел, вообще все рыбы, которых вы видели, кроме акулы), то мы принадлежим к группе, к которой также относятся все наземные позвоночные, а также так называемые лопастеперые рыбы. Именно от лопастеперых рыб произошли все наземные позвоночные, и потому нам стоит обратить особое внимание на их плавники.

К нашему времени из лопастеперых сохранились только целаканты и двоякодышащие рыбы (ну и, конечно, все наземные позвоночные). Лопастеперыми их называют потому, что их мясистые плавники больше напоминают ноги, чем типичные лучевые плавники хорошо знакомых нам рыб. Недаром книга известного специалиста по целакантам Дж. Л. Б. Смита, южноафриканского ихтиолога, представившего их широкой общественности после того, как в 1938 году при тралении поймали первого живого представителя вида, называлась “Старина Четвероног”. Смит писал: “Не нужно особого воображения, чтобы представить себе, какой переполох вызвало бы внезапное появление перед нами исполинского динозавра! Вообще обнаружить какой-нибудь фрагмент далеких эпох считается целым событием. И пусть целакант ростом не с динозавра, его появление во многом еще более поразительно”. Целаканты были хорошо известны в виде отпечатков и ископаемых остатков, однако считалось, что они вымерли еще во времена динозавров.

Смит с чувством описал свою первую встречу с целакантом. Взглянуть на этот потрясающий улов и высказать экспертное мнение Смита попросила Марджори Куртенэ-Латимер, обнаружившая рыбу (которую Смит позднее назвал латимерией):

После утомительного путешествия мы прибыли в Ист-Лондон и сразу же направились в музей. Мисс Латимер куда-то вышла, но сторож провел нас внутрь, и мы увидели… целаканта! Силы небесные! Хоть я и был подготовлен, меня в первый миг словно ошеломило взрывом, ноги подкосились, тело стало чужим. Я будто окаменел. Да, никаких сомнений: чешуя, кости, плавники – самый настоящий целакант. Точно внезапно ожила рыба, умершая 200 миллионов лет назад. Забыв обо всем на свете, я смотрел не отрываясь на чучело, потом робко подошел ближе, коснулся его, погладил… Жена молча следила за мной. Вошла мисс Латимер и тепло с нами поздоровалась. Только тут ко мне вернулся дар речи. Не помню точно, о чем я говорил, но смысл моих слов сводился к тому, что не может быть никаких сомнений – это он, да-да, целакант, совершенно точно! Даже я не мог больше сомневаться[35]35
  Пер. Л. Жданова. – Прим. ред.


[Закрыть].

Целаканты ближе к нам, чем к большинству рыб. Они несколько изменились со времен нашего последнего общего предка, но не слишком сильно для того, чтобы, по общему признанию и с точки зрения рыбака, быть выделенными из группы рыб. Но они, как и двоякодышащие, действительно ближе к нам, чем к форели, тунцу и вообще большинству рыб. Целаканты и двоякодышащие – примеры так называемых “живых ископаемых”.

Тем не менее мы не происходим ни от двоякодышащих, ни от целакантов. С двоякодышащими нас объединяет предок, который был больше похож на рыбу, чем на человека. Но, если честно, он и на рыбу-то не был похож. Двоякодышащие – живые ископаемые, но все же они очень далеки от наших общих предков. В поисках этих существ нам надо обратиться не к живым, а к настоящим ископаемым, в особенности из девонских слоев: там зафиксирован переход от живших в воде рыб к первым позвоночным, освоившим сушу. Мы были бы чересчур самонадеянны, если бы рассчитывали найти наших предков даже среди ископаемых, но все же вполне можно найти остатки организмов, достаточно близких к нашим предкам, и по их строению понять, на кого наши предки были похожи.

Среди пробелов в палеонтологической летописи хорошо известен так называемый пробел Ромера. Он назван в честь известного американского палеонтолога Альфреда Шервуда Ромера и представляет собой временной отрезок с конца девонского периода (примерно 360 миллионов лет назад) до первой трети карбона (около 340 миллионов лет назад). После пробела Ромера мы находим безошибочно определяемых амфибий, расплодившихся в болотах, богатое разнообразие саламандроподобных животных, некоторые из которых были размером с крокодила, напоминая его и своим обликом. Вообще, это был настоящий век гигантов: в те времена жили даже стрекозы с размахом крыльев больше моей руки – самые крупные из обитавших на планете насекомых[36]36
  Этот гигантизм был возможен благодаря большему, чем теперь, содержанию кислорода в атмосфере. У насекомых легких не было, и они дышали при помощи крошечных дыхательных трубок по всему телу. Дыхательные трубки не образуют такую же сложную систему, как кровеносные сосуды, и, похоже, это ограничивает размер тела животного. Тем не менее предельный размер тела тогда был больше нынешнего, поскольку в атмосфере содержалось 35 % кислорода, а не 21 %, как сейчас. Это правдоподобное объяснение существования гигантских стрекоз, но не обязательно верное. Между прочим, любопытно, не полыхали ли постоянно пожары в то время из-за присутствия такого количества кислорода? Вероятно, лесные пожары тогда происходили чаще, чем теперь, и в палеонтологической летописи остались свидетельства о существовании большого количества пожароустойчивых видов растений. Неясно, почему содержание кислорода в атмосфере в каменноугольном и пермском периоде было настолько высоким. Оно может быть связано с образованием каменного угля.


[Закрыть]. Каменноугольный период, начавшийся примерно 340 миллионов лет назад, для амфибий представлял собой аналог эры динозавров. Но перед ним – провал, пустота, пробел Ромера. А прежде этого пробела мы вместе с Ромером видим только рыб – лопастеперых рыб, живших в воде. Где же “промежуточные звенья”? И что заставило их выйти на сушу?

В далекие времена студенчества в Оксфорде мое воображение будоражили лекции заслуженно известного Гарольда Пьюзи. Он умел, несмотря на свою сухую и нудную манеру изложения, увидеть за иссохшими костями животное из плоти и крови, жившее в давно ушедшую эпоху[37]37
  Пьюзи, оксфордский преподаватель старой закалки, уверенный в том, что его работа заключается в обучении студентов, не смог бы существовать в современных условиях. Он едва ли опубликовал хотя бы одну научную статью. Его настоящее наследие – это поколения благодарных учеников, с которыми он делился своей мудростью и колоссальными знаниями.


[Закрыть]. Собственное (хотя и происходящее от самого Ромера) объяснение причин, побудивших лопастеперых заполучить легкие и ноги, чтобы выйти на сушу, Пьюзи крепко вложил в мою студенческую голову. Я до сих пор вижу в нем смысл, несмотря на то, что в наши времена оно несколько менее в моде, чем во времена Ромера. И Ромер, и Пьюзи представляли себе ежегодные засухи, во время которых озера, пруды и речушки пересыхали, а в следующий паводок заполнялись снова. В этих условиях рыбы – водные обитатели – могли, однако, получать существенное преимущество от приобретенной способности жить на суше в короткие промежутки времени, когда им требовалось переползти из пересыхающего озера или пруда в более глубокий водоем, в котором можно дожить до следующего влажного сезона. Получается, что наши далекие предки не столько выходили на сушу, сколько пользовались ею как понтоном, по которому можно вернуться в воду. Многие современные нам животные поступают так же.

К сожалению, в предисловии к изложению своей теории Ромер показал, что девон был засушливым периодом. Поэтому, когда позднее выяснилось, что это не совсем так, появились сомнения и в справедливости самой теории Ромера. По-моему, Ромеру просто следовало отказаться от этого введения, в любом случае претенциозного. В “Рассказе прародителя” я упоминал, что теория Ромера еще жизнеспособна, даже если климат в девоне был куда менее засушлив, чем предполагалось.

Как бы то ни было, вернемся к ископаемым. В позднем девоне – периоде, предшествовавшем каменноугольному – удалось обнаружить жалкие крохи. Однако эти крохи представляют собой волнующие следы “недостающих звеньев”: животных, которые продвинулись по пути от обычных в девонских морях лопастеперых рыб к амфибиям, заполнившим болота каменноугольного периода. В 1881 году в коллекции останков из Канады был обнаружен первый представитель этих животных, близких к лопастеперым – эустеноптерон. По-видимому, это была рыба, охотившаяся у поверхности воды и, вопреки ранним предположениям, никогда не выходившая на сушу. Тем не менее она обладала анатомическими особенностями (кости черепа, зубы и, главное, плавники), характерными для амфибий, живших на 50 миллионов лет позднее. Вероятнее всего, эустеноптерон при помощи плавников плавал, а не ходил, однако кости плавников расположены характерным для тетрапод, то есть четвероногих (собирательное название наземных позвоночных), образом. В передней конечности единственная плечевая кость соединялась с двумя костями предплечья – лучевой и локтевой, а они, в свою очередь, присоединялись к нескольким небольшим костям, которые мы, настоящие тетраподы, называли бы пястью, запястьем и пальцами. Задние конечности были устроены аналогичным образом.