Текст книги "Жук"

Поскольку Лессингем и на этот раз не получил от меня никаких свидетельств того, что я его слышу и понимаю, его раздражение возросло еще больше.

– Что ж, пусть будет так. Хотите молчать – молчите. Вам же от этого будет хуже, не мне. Если вы решили строить из себя сумасшедшего – надо признать, вы делаете это весьма искусно, – можете продолжать в том же духе. Но когда я говорю самые простые, понятные вещи, вы меня понимаете, я в этом не сомневаюсь. Итак, к делу, сэр. Отдайте мне револьвер и письма, которые вы выкрали из моего стола.

Говорил Лессингем так, словно пытался уговорить и убедить в чем-то не только меня, но – в равной степени – и себя тоже. В последней его фразе можно было уловить оттенок грубоватой развязности и бахвальства. Я, однако, по-прежнему никак не реагировал на его слова.

– Вы собираетесь сделать то, что я говорю, или же вы до такой степени не в своем уме, что намерены отказаться выполнять мои требования? В последнем случае я позову на помощь, и все это быстро закончится. Только не воображайте, что я поверю, будто вы не понимаете, в какое положение попали. Я на это не куплюсь. Итак, спрашиваю еще раз: вы собираетесь отдать мне револьвер и письма?

Я опять ничего не ответил. Это привело к тому, что гнев и нервное возбуждение Лессингема мгновенно резко усилились. В мои прежние представления о нем совершенно не укладывалось то, что этот политик может до такой степени давать волю чувствам, которые, как я предполагал до этого, он умел полностью контролировать. Он показал, что на самом деле совершенно не является тем человеком и государственным деятелем, образ которого я создал в своем воображении и которого беспредельно уважал.

– Может, вы думаете, что я вас боюсь? Вас?! Такое ничтожество?! Делайте, что я вам говорю, или я заставлю вас подчиниться и преподам вам хороший урок, который вы, несомненно, заслужили.

Лессингем заметно повысил голос. Однако в его внешне грозном поведении и словах чувствовалось что-то напускное, ненастоящее. Возможно, он не отдавал себе в этом отчета, но то, что он раз за разом повторял свои угрозы, не прибегая ни к каким действиям, являлось признаком слабости, а не силы. Он сделал шаг-другой в мою сторону, но тут же снова остановился, и я заметил, что его начала бить дрожь. Над бровями у него выступили крупные капли пота, которые он время от времени суетливым движением руки промокал своим измятым носовым платком. Взгляд Лессингема блуждал по сторонам, словно он искал глазами что-то такое, что боялся увидеть, но в то же время не мог заставить себя перестать озираться. Затем он принялся вслух громко разговаривать сам с собой, раз за разом произнося бессвязные, на мой взгляд, фразы и совершенно забыв, как мне показалось, о моем присутствии.

– Что это было? Ничего. Это просто мое воображение. Мои нервы совершенно не в порядке. Я в последнее время слишком много работал. Поэтому я неважно себя чувствую. Что это?

Последний вопрос Лессингем не просто произнес, а испуганно выкрикнул. Как раз в этот момент дверь в комнату приоткрылась, и в образовавшемся проеме показался пожилой полуодетый мужчина. У него был взъерошенный вид человека, которого внезапно разбудили во время глубокого сна и подняли с постели. Мистер Лессингем уставился на него так, словно увидел привидение. Мужчина же, в свою очередь, таращился на Лессингема с таким видом, как будто ему трудно было поверить собственным глазам. Именно он в конце концов прервал затянувшуюся паузу.

– Простите великодушно, сэр, – заикаясь, изрек он, – но одному из слуг показалось, что он слышал звук выстрела, и мы спустились проверить, не случилось ли чего. Я и понятия не имел, сэр, что вы здесь.

Мужчина чуть повернул голову и наткнулся взглядом на меня. Глаза его расширились так, что стали чуть ли не вдвое больше.

– Господи, спаси нас! А это еще кто?

По-видимому, услышав испуг в голосе слуги, мистер Лессингем понял, что в сложившейся ситуации он и сам выглядит не лучшим образом. Так или иначе, он явно попытался взять себя в руки и продемонстрировать, что настроен весьма решительно.

– Рад, что вы его заметили, Мэтьюз. Да, в помещении действительно есть посторонние, отдаю должное вашей наблюдательности. Сейчас вы можете идти. Я хочу решить все вопросы с этим типом сам. Только оставайтесь вместе с другими мужчинами на лестничной площадке, чтобы, если я вас позову, вы могли быстро прийти мне на помощь.

Мэтьюз, выполняя отданное ему указание, вышел из комнаты – как мне показалось, гораздо быстрее, чем вошел. Мистер Лессингем тем временем снова сосредоточил все свое внимание на мне. Теперь он держался гораздо более твердо, словно появление прислуги помогло ему собраться с духом.

– Итак, дорогой мой, вы видите, как обстоит дело. Стоит мне сказать хоть слово – и вы будете обречены на долгое пребывание в тюремной камере. И тем не менее я все еще готов проявить милосердие. Положите револьвер и отдайте мне письма – и я воздержусь от проявления суровости по отношению к вам.

Я, однако, никак не отреагировал на его слова и продолжал стоять молча, словно каменное изваяние. Лессингем, вероятно, неправильно истолковал причину моего молчания – или, по крайней мере, сделал вид, что неверно ее понял.

– Ну же, сэр. По-моему, вы опасаетесь, что мои истинные намерения по отношению к вам гораздо суровее, чем я говорю. Давайте не будем устраивать сцену, провоцировать скандал. Будьте же благоразумны и отдайте мне письма!

Лессингем снова двинулся в мою сторону, но и на этот раз ограничился одним или двумя шагами, после чего остановился и стал с испуганным видом оглядываться по сторонам. Затем он опять заговорил сам с собой:

– Это какой-то трюк, фокус! Ну конечно! Всего-навсего. А что же еще это может быть? Меня теперь не проведешь. Я стал старше. Я просто устал и придаю всему этому слишком большое значение – вот и все.

После этих слов Лессингем сделал небольшую паузу, а затем завопил:

– Мэтьюз! Мэтьюз! На помощь! Помогите!

В комнату вошел Мэтьюз, а за ним еще трое мужчин – по возрасту более молодые, чем он. Было очевидно, что все они успели одеться в то, что первым попалось под руку. При этом каждый держал в руке дубинку и другие предметы, которые можно было назвать хоть и примитивным, но оружием.

Их хозяин тут же приказал применить силу по отношению ко мне.

– Выбейте у него револьвер, Мэтьюз! Сшибите его с ног! Заберите у него письма! Да не бойтесь! Я же не боюсь!

Как бы доказывая справедливость свои последних слов, Лессингем тоже бросился на меня – как-то вслепую, чуть ли не зажмурив глаза. Как только он это сделал, я, словно повинуясь чьей-то воле, снова выкрикнул чужим, незнакомым мне голосом:

– ЖУК!

В тут же секунду комнату заволокла тьма. Кто-то отчаянно закричал – не то от страха, не то от боли. Я почувствовал, что в комнате появилось что-то, чего до этого в ней не было. Не знаю, как и почему, но я сразу же понял, что это нечто ужасное. Следующее, что я помню, – как под покровом темноты выскакиваю из комнаты и мчусь прочь, влекомый неизвестной мне силой.

Глава 8. Человек на улице

Не могу сказать, преследовал ли меня кто-нибудь. У меня сохранилось лишь смутное воспоминание о том, что, выбравшись из комнаты, я видел нескольких женщин, сгрудившихся у стены на лестничной площадке, и о том, как они закричали, когда я пробегал мимо них. Но я не помню, предпринял ли кто-нибудь из них попытку как-то задержать меня. У меня, однако, осталось впечатление, что никто не пробовал помешать моему бегству.

Я понятия не имел, куда именно мчался. Мне казалось, что я в каком-то фантасмагорическом сне лечу в совершенно неизвестном мне направлении. Смутно помню, что вроде бы, промчавшись по широкому коридору, я бросился к двери, располагавшейся в его конце, и попал в другую комнату – по-моему, это была гостиная. Я пересек ее, опрокидывая в темноте какую-то мебель: я не успевал ее даже рассмотреть и временами падал в результате столкновений с ней, но тут же снова вскакивал на ноги. Затем я оказался у окна, которого толком даже не увидел, поскольку занавески были задернуты. Я бы, пожалуй, не удивился, если бы разбил его собственным телом вдребезги, но, к счастью, обошлось без этого. Отдернув шторы в стороны, я принялся возиться со шпингалетом. Насколько я могу судить, рама окна была высокая, французская, почти что от пола до потолка. Открыв ее, я оказался на внешней веранде – она располагалась на том самом портике, на который я некоторое время назад тщетно пытался забраться с улицы.

Я решил попробовать спуститься вниз тем же путем, по которому хотел вскарабкаться, причем, рискуя свернуть себе шею, взялся за дело так торопливо и безрассудно, что, вспоминая об этом сейчас, невольно содрогаюсь. От тротуара меня отделяло футов тридцать – и тем не менее я начал спуск настолько неосторожно, не думая о том, что подвергаюсь опасности разбиться насмерть или покалечиться, словно земля была от меня футах в трех, не более. Перевалившись через парапет, я стал продвигаться вниз, не без труда нащупывая босыми ногами металлические перекладины решетки и используя их как опору – впрочем, довольно ненадежную. Преодолев чуть больше половины пути вниз и, как мне показалось, содрав и поцарапав большую часть кожи, я потерял даже ту весьма ограниченную возможность цепляться за что-то и удерживаться на вертикальной поверхности, которая у меня была. В результате я тяжело рухнул на асфальт и скатился с тротуара на не блещущую чистотой мостовую. Лишь чудом я при этом не получил серьезных травм – видимо, высшие силы в ту ночь все же были на моей стороне. Не успев упасть, я тут же снова поднялся на ноги, весь покрытый грязью.

Как раз в тот момент кто-то крепко ухватил меня за плечо. Обернувшись, я увидел высокого стройного мужчину с длинными усами, концы которых свисали книзу. Он был одет в пальто, застегнутое до самого подбородка. Рука у мужчины была словно стальная. Он внимательно посмотрел мне в глаза. Я ответил ему прямым взглядом.

– Вы, наверное, с бала, а?

Хотя вопрос был задан не без язвительности, голос мужчины показался мне приятным. На лице его я различил едва заметную тень улыбки. Поскольку я ничего не ответил, он продолжил меня расспрашивать. При этом в голосе его звучало любопытство, а уголки губ приподнялись теперь уже в отчетливой насмешливой улыбке.

– Вы считаете, это подходящий способ покидать жилище нашего непогрешимого Апостола? Что вы совершили – простую, бесхитростную кражу со взломом или убийство? Сообщите же мне радостную весть о том, что вы прикончили Святого Пола, и я вас отпущу.

Не могу сказать, был ли мужчина сумасшедшим или нет, но, надо сказать, у меня имелись некоторые основания ответить на этот вопрос положительно. Нет, незнакомец не выглядел ненормальным, но его слова и действия были довольно странными.

– Впрочем, даже если вы ограничились не самым тяжким преступлением, то есть кражей со взломом, разве я не должен осыпать выражениями благодарности человека, ограбившего Пола? Бегите же!

С этими словами мужчина разжал пальцы, стискивавшие мое плечо, и мягко подтолкнул меня в спину. Я тут же со всех ног бросился наутек.

Мне очень мало известно о спортивных рекордах, но, если кто-то когда-то пробежал быстрее расстояние, отделяющее Лоундес-сквер от Уолхэм-Грин, мне бы хотелось знать, кто именно. И вообще, я бы предпочел это увидеть собственными глазами.

Через невероятно короткий промежуток времени я снова оказался перед уже знакомым мне домом с открытым окном. В руке я сжимал пачку писем, которые так дорого мне обошлись.

Глава 9. Содержание писем

Я остановился как вкопанный – в моем теле словно сработал невидимый тормоз, на который кто-то нажал, нисколько не заботясь о моих ощущениях, и заставил меня прекратить движение. Я стоял перед тем самым окном, через которое изначально проник в дом, и дрожал мелкой дрожью. Незадолго до этого начался дождь, его потоки хлестали мою обнаженную кожу. В результате я, хотя и был весь в поту, умирал от холода. Все мое тело, покрытое грязью, было в синяках и кровоточащих порезах и ссадинах. Словом, вид я имел самый жалкий. У меня все болело, каждая моя мышца израсходовала весь свой потенциал. Я был совершенно измотан морально и физически. Вероятно, если бы я не ощущал некую магическую энергетическую подпитку, то прямо там, на месте, распростерся бы на земле и лежал неподвижно – беспомощный, лишенный сил, каких-либо чувств и эмоций.

Но мой мучитель, похоже, со мной еще не закончил.

Стоя перед окном и ощущая себя как загнанная лошадь, я ожидал какой-то команды – и она последовала. Я сразу ее почувствовал. Это было похоже на некий энергетический поток, который излился из окна и повлек меня в дом. Движимый им, я преодолел низенький заборчик, которым было обнесено строение, влез на подоконник, и меня буквально втянуло в окно. Через какие-то мгновения я снова стоял в комнате, где уже успел испытать невиданные мною прежде унижение и стыд. И опять в душе у меня возникло крайне неприятное ощущение присутствия чего-то или кого-то, представляющего собой что-то вроде квинтэссенции зла. Трудно сказать, соответствовало ли ощущение реальным фактам или же было плодом моего воспаленного воображения. Но сейчас, когда я оглядываюсь назад, мне кажется, что меня, то есть мое сознание, каким-то магическим образом заставили на время расстаться с моим реальным, физическим телом и погрузили в некое иное измерение, в котором безраздельно господствовало безымянное и неописуемое зло. До меня со стороны кровати отчетливо донесся шлепок. Я понял, что существо, концентрирующее в себе это зло, движется по полу ко мне, и отчаянно закричал. Даже сейчас, когда я вспоминаю о том крике в ночи, то зарываюсь лицом в подушку, и меня терзает такой страх, словно я в эти мгновения иду по долине смертной тени.

Да, в комнате определенно снова появилось то самое существо. Я слышал звуки его движения по полу. Потом наступила полная тишина. А затем загорелась лампа, и всю комнату залил яркий свет. Я увидел того же мужчину. Он лежал под одеялом, подпирая голову ладонью. Глаза его сверкали, словно раскаленные угли, отчего мне стало еще страшнее. Он вперил в меня свой немигающий, безжалостный взгляд.

– Так-так! Снова через окно! Словно вор! Вы всегда входите в дома таким образом? – Последовала небольшая пауза, словно мой мучитель хотел дать мне время, чтобы как следует осмыслить его издевательский вопрос. –  Итак, вы видели Пола Лессингема. Ну и как он вам, великий Пол Лессингем? Как вам показалось, в самом ли деле он так велик, как о нем принято думать?

Его скрипучий голос, его речь с каким-то необычным иностранным акцентом – все это вызвало у меня ассоциацию со звуком, издаваемым ржавой пилой. Казалось, то, что и как именно он говорил, было рассчитано на то, чтобы сделать испытываемый мною дискомфорт еще более острым. Единственным объяснением этому, на мой взгляд, могло быть то, что, хотя вероятность была крайне мала, мой мучитель лишь частично достиг своих целей.

– Вы пробрались в его дом, как вор. Разве я не говорил вам, что так и будет? Он застал вас в тот момент, когда вы его обворовывали. Интересно, стало ли вам стыдно? Но вот вопрос – каким образом, хотя хозяин дома вас обнаружил, вам удалось удрать? Какие воровские уловки вы использовали для того, чтобы избежать тюрьмы? – Интонации мужчины на кровати изменились – теперь он уже практически рычал на меня. –  Ну и каким же все-таки вам показался Пол Лессингем? Он в самом деле великий, как по-вашему? Как бы не так. Вы – мелюзга, но ваш хваленый Пол Лессингем еще более жалок и мелок! Вряд ли найдется на свете человек, более жалкий и мелкий, чем он.

Мои впечатления от встречи с мистером Лессингемом были еще свежи, я видел его совсем недавно. Должен признать, что, по моим ощущениям, в крайне нелицеприятных словах моего собеседника в адрес этого государственного мужа была некоторая доля правды. Мое собственное представление о Лессингеме как примере честного политика с чувством собственного достоинства несколько пошатнулось.

Как обычно, человек в кровати, казалось, без малейшего усилия понял, о чем я думаю.

– Ну да, это в самом деле так – вы с ним одна компания. Великий Пол Лессингем такой же отъявленный жулик, как и вы. Впрочем, в этом смысле он гораздо более велик, чем вы, – потому что он, по крайней мере, намного вас храбрее.

Я помимо моей воли двинулся к кровати и протянул моему мучителю пачку писем, которую вынул из выдвижного ящика бюро. Почувствовав, что я делаю это с неохотой и что мне неприятно находиться в непосредственной близости от него, хозяин решил надо мной поиздеваться. Не обращая внимания на мою вытянутую в его сторону руку, он уставился мне прямо в лицо.

– Что-то не так? Вы неважно себя чувствуете? Разве вам неприятно стоять рядом со мной? Вы, с вашим белым цветом кожи – разве вы не взяли бы меня в жены, будь я женщиной?

В интонации, с которой были сказаны эти слова, было что-то настолько женское, что я снова подумал, что мог ошибиться, когда определял пол существа, которое подчинило меня себе. Дорого бы я дал, чтобы изо всех сил ударить его по лицу – или, еще лучше, схватить за шею, вышвырнуть в окно и вывалять в грязи.

Наконец мой мучитель соизволил заметить, что я пытаюсь вручить ему письма.

– Ах да! Вот, значит, что вы украли! Именно это вы вытащили из ящика бюро, который был заперт, и применили при этом воровские навыки. Дайте это сюда сейчас же, вор!

Он резким движением выхватил у меня письма, при этом поцарапав мне тыльную сторону кисти, словно на пальцах у него были когти. Повертев пачку в руках, он внимательно рассмотрел ее. Я же испытал странное облегчение от того, что он наконец отвел взгляд от моего лица.

– Вы держали это во внутреннем ящике своего бюро, Пол Лессингем, в надежде, что там этого никто не увидит, не так ли? Вы прятали это так, как другие прячут сокровища. Должно быть, здесь есть что-то такое, что следует прочитать и узнать – да, именно так! Конечно, раз вы так тщательно скрывали эти письма, держа их под замком.

Как я уже упоминал, пачка писем была стянута розовой лентой – и именно на это человек на кровати решил обратить особое внимание.

– Какой красивой ленточкой обвязаны письма – и как аккуратно! Конечно же, такой узелок могла завязать только женская рука. Вряд ли кому-то может прийти в голову, что у вас такие ловкие пальцы, верно, Пол Лессингем? Так-так! Я вижу здесь надпись! Ну-ка, ну-ка, что это? Давайте-ка посмотрим! «Письма, написанные рукой моей дорогой и любимой Марджори Линдон».

Когда человек в кровати прочитал надпись на обернутом вокруг писем листке бумаги, который играл роль обложки, лицо его исказилось. Никогда раньше и ни у кого мне не доводилось видеть такой злобной гримасы. Я даже предположить не мог, что ярость и ненависть могут овладеть человеком до такой степени. Нижняя челюсть моего мучителя отвисла так, что стали отчетливо видны желтые клыки. Он так надолго задержал дыхание, что мне показалось, будто он вот-вот забьется в припадке или просто потеряет сознание. Вены на его лице так вздулись, что на них страшно было смотреть. Не могу сказать, сколько времени он молчал, словно потеряв дар речи. Наконец он снова задышал. При этом он хрипел и жадно хватал воздух широко открытым ртом, одновременно изрыгая придушенным голосом, похожим на змеиное шипение, полные злобы слова:

– Письма его дорогой и любимой! Дорогой и любимой! Его! Пола Лессингема! Вот как! Я так и предполагал… так и знал… Марджори Линдон! Милая Марджори! Его дорогая и любимая! Дорогая и любимая Пола Лессингема! С ее лилейным личиком и прекрасными волосами! Что же дорогая и любимая Пола Лессингема нашла в нем, чтобы писать ему? Чем он покорил ее сердце?

Сев в кровати, хозяин дома разорвал стягивающую пачку ленту. Здесь было восемь или девять писем – как короткие записки, так и длинные послания. Но человек на кровати с одинаково жадным вниманием пожирал глазами их все, перечитывая снова и снова – так что стало казаться, что он никогда не покончит с этим занятием. Письма были написаны на плотной белой бумаге необычного оттенка, с необрезанными краями. На каждой странице была оттиснута золотистая печать с какой-то эмблемой или гербом, а также адресом. При этом все листы были одинаковой формы и размера. Помнится, я тогда подумал, что, если мне еще когда-нибудь попадутся на глаза такие листы писчей бумаги, я наверняка их узнаю. Почерк, как и бумага, тоже был не совсем обычным – четкий, разборчивый, он, по-видимому, принадлежал решительному человеку, который к тому же предпочитал пользоваться ручкой с пером рондо.

Погруженный в чтение, хозяин дома то и дело издавал разнообразные звуки – чаще всего они были похожи на повизгивание и рычание разъяренного дикого животного. Когда он закончил, его переполняла злоба.

– Вот как! Вот, значит, чем покорил сердце своей дорогой и любимой Пол Лессингем настолько, что она решилась ему писать! Ему, Полу Лессингему!

Невозможно ни словами, ни на письме передать, с какой ненавистью произносил это имя хозяин дома. Он казался просто одержимым.

– Все, хватит! Это предел! Ему конец! Он пройдет все мучения ада, а то, что от него после этого останется, будет брошено гнить на берегу какого-нибудь вонючего ручья под лучами кровожадного палящего солнца. А она, его дорогая, любимая Марджори Линдон, как и он, горько пожалеет о том, что родилась на свет, и демоны мира теней насладятся зрелищем ее страданий! Да, так будет! Так будет! Это говорю я – я, не кто-нибудь!

В своем граничащем с безумием приступе ярости хозяин дома, похоже, забыл о моем присутствии. Но потом, обведя взглядом комнату, он увидел меня и вспомнил, что находится не один. Это дало ему возможность обратить свой гнев на некий реальный, находящийся рядом с ним объект.

– А вы, вор, – вы еще живы! Да как вы смеете насмехаться над одним из детей богов!

Он с визгом прыгнул на меня прямо с кровати, схватил меня за горло своими жуткими руками и повалил на спину. Я почувствовал на своем лице его смрадное дыхание, и тут милостивый Бог послал мне забвение – я потерял сознание.