Текст книги "Жук"

Лессингем снова пристально взглянул на меня, и я увидел, как интерес в его глазах быстро угасает. Еще несколько секунд – и на лице моего собеседника вновь появилась обычная для него сдержанно-равнодушная маска, напрочь скрывающая какие-либо эмоции. Тем не менее я почувствовал, что Лессингему не понравилось то, что он прочел на моем лице.

– Насколько я понимаю, вы придерживаетесь мнения, что мне наговорили всякой ерунды. Что ж, так оно, наверное, и есть.

– Но в чем состояла эта ерунда? Вы что, не видите, я буквально сгораю от любопытства?

– К сожалению, Атертон, для меня это вопрос чести. До тех пор, пока я не получил разрешения рассказать все кому-то еще, на моих губах печать молчания. – Лессингем взял со стола свои шляпу и зонт и, держа их в левой руке, протянул мне правую. – Я очень благодарен вам за то, что вы уделили мне столько времени, оторвавшись от своих занятий. К несчастью, я отлично знаю, как это неприятно, когда тебе мешают. Поверьте, я обязательно вознагражу вас за ваше терпение. А это что такое?

Внимание Лессингема привлек листок бумаги, лежавший на полке примерно в футе от того места, где я стоял. По размеру он был в половину почтовой открытки. Именно на него был устремлен взгляд моего собеседника. И тут вдруг произошла удивительная вещь. В какие-то доли секунды с Лессингемом случилось нечто странное. Он уронил на пол шляпу и зонтик и стал пятиться, вытянув перед собой руки, словно пытался отстранить от себя или оттолкнуть что-то или кого-то – пока не уперся спиной в стену. Мне еще никогда не приходилось видеть, чтобы человек вел себя так необычно.

– Лессингем! – воскликнул я. – Что с вами такое?

В первый момент мне показалось, что у моего гостя начинается эпилептический припадок – хотя Лессингема было крайне сложно заподозрить в подверженности падучей. Я изумленно огляделся, пытаясь понять, что могло вызвать у Лессингема столь неожиданную реакцию. Мой взгляд тоже невольно упал на листок бумаги, о котором я уже упоминал, и я очень удивился. Прежде я его там не видел и сам на полку не клал. Так откуда же, спрашивается, он взялся? Любопытно было еще и то, что на нем я разглядел сделанное методом фотогравирования изображение какого-то жука, которое поначалу показалось мне знакомым. Впрочем, затем я сообразил, что в действительности подобного жука мне никогда видеть не приходилось. Изображение было матового золотисто-зеленого цвета и как будто слегка поблескивало, а сам жук выполнен настолько искусно, что казался живым. Это впечатление было настолько ярким и сильным, что я, отведя глаза от рисунка, тут же снова взглянул на него, чтобы убедиться, что речь идет лишь об иллюзии, свидетельствующей о мастерстве того, кто нанес изображение на бумагу. Появление листка в моей комнате было весьма странным обстоятельством, а в свете нашего с Лессингемом разговора тем более требовало объяснения. Однако было бы абсурдом предположить, что одно лишь это могло произвести столь разительный эффект на такого человека, как Пол Лессингем.

Взяв листок с полки, я подошел к тому месту, где стоял, прижавшись спиной к стене, мой гость. На моих глазах он начал медленно, дюйм за дюймом, сползать, пока не оказался сидящим на корточках.

– Лессингем! – окликнул его я. – Послушайте, приятель, что с вами такое?

Я взял его за плечо и довольно чувствительно встряхнул. Это произвело на моего гостя впечатление: он словно вдруг очнулся ото сна как раз в тот момент, когда ему привиделся привычный кошмар. Он посмотрел на меня с таким выражением в глазах и на лице, которое обычно бывает у людей, только что переживших приступ непередаваемого, непереносимого ужаса.

– Атертон! Это вы? Все в порядке, в полном порядке. Со мной все хорошо, очень хорошо, – забормотал он и стал медленно вставать с корточек, пока наконец не выпрямился в полный рост.

– Надо сказать, что со стороны ваше «в полном порядке» выглядит очень странно, – заявил я.

Лессингем поднес руку ко рту – мне показалось, чтобы прикрыть ладонью дрожащие губы.

– Это из-за перенапряжения. Я слишком много работаю, – сказал он. – Ничего серьезного – так, ерунда.

Я внимательно вгляделся в лицо Лессингема. Мне по-прежнему казалось, что он выглядит и ведет себя очень странно.

– Хорошенькая ерунда! Я вам настоятельно рекомендую: если вы еще не обратились по этому поводу к врачу, сделайте это, и поскорее.

– Я схожу к врачу – се-сегодня. Нет, прямо сейчас. Но я знаю, что это всего лишь результат умственных перегрузок.

– Вы уверены, что ваша проблема никак не связана с этим? – спросил я и протянул к Лессингему руку с фотогравюрой, изображающей жука.

– Уберите это! Уберите! – закричал он и попятился от меня, трясясь, словно паралитик.

Я посмотрел на него, на несколько секунд потеряв дар речи от изумления, а затем, опомнившись, сказал:

– Лессингем! Это всего лишь картинка! Вы что, совсем рехнулись?

Гостя, однако, мое замечание нисколько не успокоило.

– Уберите это! Уберите куда-нибудь! Порвите! Сожгите!

Его истерическая вспышка показалась мне настолько странной и неестественной, что, чем бы она ни была спровоцирована, я решил от греха подальше сделать то, о чем Лессингем меня умолял. Откровенно говоря, у меня возникли опасения, что приступ, от которого он только что оправился, вот-вот повторится. Я разорвал листок бумаги с изображением жука на четыре части и сжег их одну за другой. Лессингем наблюдал за этим процессом словно завороженный. Когда все было кончено и от бумажек осталась только горстка пепла, он испустил вздох облегчения.

– Лессингем, вы либо уже сошли с ума, либо теряете рассудок прямо на глазах. Что, по-вашему, с вами происходит?

– Я полагаю, ни то ни другое. Думаю, я так же здоров и вменяем, как вы. Просто дело в той истории, о которой я упомянул. Она очень любопытная, и когда-нибудь я вам ее расскажу во всех подробностях. Думаю, вы оцените ее как интересный пример уникальной живучести давно вроде бы исчезнувших и забытых верований. – Лессингем явно пытался овладеть собой и вести себя как всегда. – Мне очень жаль, Атертон, что я вызвал у вас беспокойство своим проявлением необычной слабости. Хочу попросить вас об одном одолжении – тем более что я не могу прямо сейчас убедительно объяснить случившееся. Храните это в строжайшем секрете. Пусть это остается исключительно между нами. Я в этом плане полностью в ваших руках, но ведь вы мой друг. Я знаю, что могу на вас положиться и что вы ничего никому не расскажете – и, конечно же, ни слова, ни намека обо всем этом мисс Линдон.

– Почему же ей в особенности?

– А вы разве не догадываетесь?

Я в ответ лишь пожал плечами.

– Если то, о чем я догадываюсь, правда, разве это не означает, что утаивать от нее подобные вещи было бы нечестно по отношению к ней?

– Если уж кто-то ей что-то и расскажет на этот счет, то только я, и никто другой. Я поступлю так, как сочту нужным. Обещайте же мне, что вы даже словом не обмолвитесь ей о том, что вы, к большому моему сожалению, видели.

И я дал Лессингему обещание, которого он от меня добивался.

* * *

Работать в тот день я, конечно же, больше не смог. Апостол, его бессвязные слова, непонятный ужас перед жесткокрылыми насекомыми, его приятель-араб – подобным образом микробы, попав в ослабленный организм, вызывают лихорадку. Я и в самом деле чувствовал себя словно в лихорадке – меня одолевало смутное беспокойство. Все смешалось у меня в мозгу – Марджори, Пол, культ Изиды, жук, гипноз. У меня просто голова шла кругом. Любовь сама по себе серьезное заболевание, заставляющее человека чувствовать себя не в своей тарелке. Но когда на нее накладываются другие осложнения в виде необычных и таинственных новостей, это окончательно сбивает вас с толку, так что вы перестаете отчетливо понимать, где мистика, а где реальные факты. Если в результате температура у вас не взлетит так же круто, как достигшая Луны ракета в сочинениях мистера Верна, то это означает, что вы самый настоящий ненормальный. И если врачи не изолируют вас и впоследствии не выставят в заспиртованном виде на всеобщее обозрение в качестве музейного экспоната, это будет большой ошибкой с их стороны. Потому что в противном случае они не смогут доказать тем, кто откажется верить в существование такого человека, как вы, что они вас не придумали.

Что же касается меня, то я точно не из таких людей. Когда я нападаю на след чего-то необычного, я невольно вхожу в азарт, а это может привести к непредвиденным последствиям. После ухода Пола я принялся размышлять над всем тем, что узнал, и вскоре понял, что у меня вот-вот взорвется голова. Поэтому я решил отправиться на реку – прогуляться.

Глава 14. Бал у герцогини

В тот вечер должен был состояться бал, который устраивала герцогиня Датчетская. Первым человеком, которого я увидел, войдя в бальный зал, была Дора Грэйлинг.

Я направился прямо к ней.

– Мисс Грэйлинг, я очень нехорошо повел себя вчера вечером. Мне хотелось бы принести вам свои извинения. Надеюсь, мне удастся заслужить ваше прощение!

– Мое прощение? – Дора откинула голову назад и слегка склонила ее набок, что придало ей некоторое сходство с птицей. – Вам вчера стало нехорошо. Надеюсь, теперь вы чувствуете себя лучше?

– Да, со мной все в порядке. Так, значит, вы меня прощаете? Тогда докажите, что не держите на меня зла, предоставив мне танец, который я пропустил вчера вечером.

Дора встала. К нам подошел незнакомый мне мужчина. Надо признать, Дора – одна из самых желанных женщин в Европе, и вокруг нее вьется миллион женихов.

– Следующий танец мой, мисс Грэйлинг, – заявил незнакомец.

Глядя на него, Дора сказала:

– Вы должны извинить меня. Боюсь, я допустила ошибку. Я забыла, что уже пообещала этот танец другому.

Я не знал, что Дора способна на такое. Между тем она решительно взяла меня под руку, и мы с ней направились в сторону площадки для танцев. Мужчина остался стоять на месте, молча глядя нам вслед.

– Сегодня его очередь страдать, – прошептал я, когда мы стремительно закружились в вальсе. Что-что, а вальсировать Дора умеет.

– Вы так думаете? Что ж, вчера вечером страдала я. Впрочем, я бы ничего не имела против, если бы за это полагалась подобная компенсация. Для меня танец с вами – это нечто особенное. – После этих слов Дора густо покраснела и добавила, словно пытаясь сгладить впечатление от предыдущей фразы: – Вы так хорошо танцуете. Сейчас мало мужчин, которые по-настоящему умеют танцевать.

– Благодарю вас.

После вальса мы с Дорой укрылись в импровизированном убежище на небольшом балкончике и принялись болтать. В мисс Грэйлинг есть нечто такое, что сразу же располагает к ней людей, и они весьма охотно начинают рассказывать о себе. Прежде чем я успел это толком осознать, я уже ввел ее в курс всех моих планов и проектов – в том числе сообщил о моей последней идее, реализация которой в конечном итоге могла дать возможность уничтожать целые армии с помощью молний. Моя собеседница проявила к этой теме большой интерес, что немало меня удивило.

– Осуществлению подобных проектов мешают не столько теоретические проблемы, сколько практические, – пояснил я. – Можно довольно легко доказать правильность своих расчетов на бумаге или в лабораторных условиях, а также в ходе эксперимента сравнительно небольшого масштаба. Но в качестве решающего доказательства необходимы крупномасштабные реальные испытания. Если бы, например, у меня была возможность перевезти мое оборудование куда-нибудь в леса Южной Америки, где изобилуют животные, но нет людей, то там я бы смог продемонстрировать справедливость моей концепции.

– Так почему бы вам этого не сделать?

– Только подумайте, каких денег это будет стоить.

– Я всегда считала, что я ваш друг.

– Я тоже на это надеялся.

– Тогда почему бы не позволить мне вам помочь?

– Помочь мне? Каким образом?

– Ну, например, сделать так, чтобы у вас появились средства на ваш южноамериканский эксперимент. Кажется, с моей стороны это было бы вложение денег, которое в итоге принесло бы мне неплохие дивиденды.

Слова Доры вызвали у меня сильное волнение.

– То, что вы сейчас сказали, мисс Грэйлинг, очень любезно с вашей стороны, – не без труда вымолвил я.

Моя собеседница, внешне сохранявшая полное хладнокровие, никак не отреагировала на мои слова.

– Пожалуйста, перестаньте говорить глупости! – рассердился я. – Для меня совершенно очевидно, что вы надо мной издеваетесь, хотя и стараетесь делать это в максимально деликатной форме. Вы слышите меня, мисс Грэйлинг?

– Насколько я понимаю, с моей стороны было дерзостью предложить вам помощь, о которой вы меня не просили. Вы дали это понять достаточно ясно.

– Уверяю вас, что…

– Умоляю, не надо. Конечно, если бы на моем месте была мисс Линдон, все было бы иначе. По крайней мере, она удостоилась бы вежливого ответа. Но мисс Линдон всего одна, и другие не могут ее заменить.

Я пришел в ужас. Неожиданная вспышка Доры Грэйлинг была совершенно некстати. Я понятия не имел, каким своим действием или словами ее спровоцировал. Однако бурные эмоции, которые она, судя по всему, испытывала в этот момент, были ей удивительно к лицу. Я невольно подумал, что еще ни разу не видел, чтобы она выглядела настолько привлекательной – от нее буквально глаз было не оторвать.

– Кажется, сюда кто-то идет – вероятно, затем, чтобы заангажировать меня на следующий танец, – сказала Дора. – Не могу же я отказывать всем подряд. Послушайте, мистер Атертон, надеюсь, я не слишком сильно вас обидела, и вы не сочтете для себя невозможным потанцевать со мной еще раз?

Не скрою, эти слова меня удивили.

– Мисс Грэйлинг! Я буду только рад такой возможности.

Дора вручила мне свою карточку.

– На какой из танцев я могу претендовать? – спросил я.

– Думаю, для вас же будет лучше, если вы выберете какой-нибудь из последних.

– Похоже, они все уже разобраны.

– Это неважно. Вычеркните какое угодно имя и впишите вместо него свое.

Я получил такой карт-бланш, что даже слегка смутился. Но нужно было что-то решать, и я вписал себя на следующий по счету вальс – он шел через два танца на третий. При этом я совершенно не обратил внимания на то, кому именно придется уступить мне место.

– Мистер Атертон! – окликнул меня кто-то, едва Дора ушла. – Это вы?

Голос был женский. Это Марджори! Едва увидев ее, я тут же почувствовал, что для меня во всем мире существует только одна женщина – это она. Кровь буквально забурлила в моих жилах. Повернувшись к своему кавалеру, она кивком головы отпустила его.

– Здесь найдется свободное место?

Марджори опустилась на стул, который только что занимала мисс Грэйлинг, то есть рядом со мной. Когда она взглянула на меня, я заметил в ее глазах веселые искорки. Сам же я в этот момент волновался и трепетал, словно зеленый юнец.

– Помните, накануне вечером я говорила вам, что мне может потребоваться ваша дружеская помощь в осуществлении некой дипломатической миссии? – поинтересовалась она.

Я кивнул, хотя не мог не отметить про себя, что использованное ею сравнение не совсем корректно.

– Ну так вот, пришло время, когда эта помощь действительно мне необходима – или, по крайней мере, оно вот-вот наступит.

Марджори сделала небольшую паузу. Я молчал, не желая помогать ей приступить к делу.

– Вы ведь знаете, насколько неразумным может быть папа, – сказала она.

Я и в самом деле это знал. Во всей Англии, пожалуй, не нашлось бы ни одного такого упрямого – или, если хотите, тупого типа, как Джеффри Линдон. Однако в этот момент я не готов был прямо заявить об этом его дочери.

– И вам известно, насколько сильно – и при этом безосновательно – он настроен против… Пола.

Прежде чем открыто назвать вслух Лессингема по имени, Марджори немного поколебалась. Когда же она это сделала, я услышал в ее интонации нежность, которая вонзилась в мое сердце, словно жало овода. Говорить о нем таким тоном, обращаясь не к кому-нибудь, а ко мне… На это была способна только женщина.

– А разве мистер Линдон не знает о том, как складываются ваши отношения?

– У него на этот счет есть только подозрения. Сейчас самое время для того, чтобы в это дело вмешались вы. Видите ли, папа о вас очень высокого мнения. Я хочу, чтобы вы в его присутствии хорошо отозвались о Поле, – ну, чтобы подготовить его к тому, что должно последовать.

«Интересно, – подумал я, – приходилось ли когда-нибудь отвергнутому поклоннику выполнять задачу, аналогичную той, которую Марджори собиралась возложить на меня?» Я молчал, подавленный чудовищностью того, что мне предстояло.

– Сидней, вы всегда были мне другом, – продолжала между тем Марджори. – Моим самым лучшим, самым близким другом. Когда я была маленькой девочкой, вы, бывало, защищали меня от папиного гнева. Теперь же, когда я стала большой девочкой, я хочу, чтобы вы еще раз выступили на моей стороне и снова меня защитили.

Голос Марджори смягчился. Она положила руку на мой локоть – от этого прикосновения кровь в моих жилах забурлила еще сильнее.

– Не понимаю, почему вы все держали в тайне. Почему вы все скрывали от отца с самого начала? – поинтересовался я.

– Это Пол хотел, чтобы папа ничего не знал.

– Что, мистер Лессингем вас стыдится?

– Сидней!

– Или, может быть, он боится вашего отца?

– Вы очень несправедливы к нему. Вам прекрасно известно, что папа уже давно относится к нему с предубеждением. Пол из-за своей политической позиции находится в очень трудном положении, он постоянно пребывает в сильнейшем напряжении, и для него сейчас исключительно важно избегать каких-либо дополнительных осложнений. Пол прекрасно понимает, что папа не одобрит мой выбор, и просто хочет, чтобы о наших с ним планах ничего не говорилось до окончания сессии парламента – вот и все.

– Понимаю! Мистер Лессингем проявляет осторожность и осмотрительность даже в сердечных делах. Сначала политика, потом любовь.

– Пусть так! Почему бы и нет? Неужели вы хотите, чтобы он допустил провал в главном деле своей жизни – хотя, чтобы избежать этого, нужно просто немного повременить?

– Смотря что он считает главным делом своей жизни.

– Да что с вами такое? Почему вы со мной так разговариваете? Это совершенно на вас непохоже. – Марджори устремила на меня испытующий взгляд своих сверкающих глаз. – Не могу поверить. Вы что, ревнуете? То есть то, что вы говорили вчера вечером, – правда? Я думала, что подобные вещи вы говорите каждой девушке.

Мне ужасно хотелось, не сходя с места, немедленно заключить Марджори в объятия, прижать ее к груди. Подумать только – она пыталась дразнить меня, заявляя, что то сокровенное, что я высказал ей, я говорю всем девушкам без разбора.

– Что вы знаете о мистере Лессингеме? – спросил я.

– То же, что знают и все остальные, – этот человек будет творить историю.

– В истории случаются такие события, с которыми не хотелось бы ассоциироваться. Что вам известно о его частной жизни – я, вообще-то, имел в виду именно это?

– Мне кажется, вы заходите слишком далеко, Атертон. Я знаю, что он один из лучших, один из самых выдающихся мужчин. Мне этого достаточно.

– Ну, если это в самом деле все, что вам известно, и вы в это верите, то этого, пожалуй, хватит.

– Да, я это знаю и не сомневаюсь в этом. И все остальное общество – тоже. Все, с кем он так или иначе контактирует, осознают, должны осознавать, что он неспособен на бесчестные мысли или поступки.

– Послушайтесь моего совета, не возносите этого человека слишком высоко. В жизни любого мужчины найдется страница, которую ему не хотелось бы переворачивать обратно и перечитывать.

– Возможно, в вашей такая и есть – я вполне это допускаю. Но в жизни Пола подобные страницы отсутствуют.

– Что ж, спасибо за откровенность. Боюсь, в том, что касается меня, это в самом деле весьма вероятно. Более того, не исключаю, что таких страниц у меня несколько. Я совсем не похож на апостола – даже имя у меня неподходящее.

– Сидней! Вы просто невыносимы! Мне тем более странно слышать от вас подобные вещи, ведь Пол считает вас своим другом.

– Это очень лестно для меня.

– А разве вы не его друг?

– А разве недостаточно быть вашим другом?

– Нет, недостаточно. Тот, кто против Пола, – тот и против меня.

– Тяжелая ситуация.

– Что значит – тяжелая? Тот, кто враг мужу, вряд ли может быть другом его жене, если супруги – одно целое.

– Но ведь вы с Лессингемом пока не супруги. Неужели для меня все так безнадежно?

– Что вы вообще имеете в виду? Вы о той чепухе, которую несли вчера вечером?

И Марджори засмеялась. Засмеялась!

– Вы называете это чепухой. Просите у меня сочувствия, помощи – и говорите такие вещи!

– Вы получите от меня все сочувствие, в котором нуждаетесь, – обещаю! Мой бедный, дорогой Сидней! Не будьте же таким глупцом! Неужели вы думаете, что я вас не знаю? Вы лучший из друзей – и худший из любовников. Вы настолько же надежны в первом качестве, насколько ветрены и легкомысленны во втором. Я точно знаю, во скольких девушек вы были влюблены, – и что же? Вы разочаровывались в них так же быстро, как загорались. Правда, мне известно и то, что в меня вы до сих еще не влюблялись – но это, похоже, просто случайность. Поверьте мне, мой милый, дорогой Сидней, завтра вы воспылаете страстью еще к кому-нибудь – если только это уже не произошло. Честно вам признаюсь, что все, что мне в этом смысле известно о вас, было предсказуемо и не требовало от меня искусства прорицательницы. Ну, ничего. Выше нос! Никогда не знаешь, как все сложится! Кто это там идет?

Это была Дора Грэйлинг. Я, не говоря более ни слова, вместе с ней отправился в танцзал, и мы снова принялись вальсировать. Танец уже перевалил за половину, когда она наконец заговорила.

– Извините, что я была с вами резка. Мне кажется, я всегда демонстрирую вам самые неприятные стороны своего характера.

– Я сам виноват. Разве я показал вам свою лучшую сторону? Вы гораздо добрее ко мне, чем я того заслуживаю – и сейчас, и всегда.

– Что ж, вам виднее.

– Простите, но это правда. Я ведь совсем одинок – ни единого друга, ни единой близкой души.

– Это у вас-то ни одного друга? Я не знаю других мужчин, у которых их было бы столько, сколько у вас! О вас прекрасно отзывается огромное количество людей – и мужчин, и женщин.

– Мисс Грэйлинг!

– А если вы собираетесь упрекать себя в том, что за всю жизнь не сделали ничего полезного, стоящего, то подумайте обо всех ваших открытиях и изобретениях. Да что там! Всем известно, что за вами числится немало великих свершений, и общество не сомневается в том, что на очереди еще более грандиозные. Вы утверждаете, что у вас нет друзей. Но когда я прошу вас оказать мне услугу, большую услугу, позволить сделать что-нибудь для вас и тем самым продемонстрировать мою дружбу, вы… пренебрегаете мной.

– Я вами пренебрегаю?!

– Да, именно, и вам это хорошо известно.

– Вы хотите сказать, что вас в самом деле интересует моя… моя работа?

– Вы прекрасно знаете, что это так.

Лицо Доры сияло – я понял, что она говорит правду.

– Вы придете в лабораторию завтра утром?

– Вы еще спрашиваете? Ну конечно!

– С вашей тетей?

– Да, с моей тетей.

– Я вам там все покажу, расскажу что смогу, а потом, если вы по-прежнему будете считать, что в моей идее что-то есть, я приму ваше любезное предложение по поводу южноамериканского эксперимента. Если, конечно, вы не передумаете.

– Не сомневайтесь, не передумаю.

– И в таком случае мы с вами будем партнерами.

– Партнерами? Ну да, да, конечно, мы будем партнерами.

– Эксперимент будет стоить уйму денег.

– Есть вещи, которые стоят затрат, какими бы эти затраты ни оказались.

– Мой опыт говорит о другом.

– Что ж, я надеюсь, что мой опыт подтвердит мое нынешнее мнение.

– Ну так что, договорились?

– Что касается меня, то я твердо заявляю – да, договорились.

Когда я вышел из бального зала, рядом со мной вырос Перси Вудвилл. Его круглое лицо на этот раз, против обыкновения, показалось мне несколько вытянутым. Вынув из глаза монокль, он протер его носовым платком, водрузил на место – и тут же снова повторил эту манипуляцию. Кажется, мне никогда прежде не приходилось видеть его в подобном смятении. Те, кто знает Перси Вудвилла, поймут, что речь в самом деле идет о необычном, совершенно невообразимом для него состоянии.

– Послушайте, Атертон, я попал в дьявольски неприятное положение, – пробормотал он. – Меня как обухом по голове шарахнули! Я получил такой удар, от которого никогда не оправлюсь.

– Ну, тогда смиритесь. Или все-таки попытайтесь как-то выстоять и прийти в себя.

Вудвилл был одним из тех, кто с настойчивостью, достойной лучшего применения, всякий раз посвящал меня во все подробности своей частной жизни – вплоть до конфликтов с прачками, испортившими его рубашки. Правда, бог знает почему, я в подобных случаях ему не очень-то сочувствовал.

– Не будьте идиотом! – неожиданно огрызнулся Вудвилл. – Вы не представляете, как я страдаю! Я, можно сказать, просто с ума схожу!

– Ну, это нормально, приятель. Я в прошлом не один раз видел вас в таком состоянии.

– Не говорите так – вы ведь вовсе не бессердечная скотина!

– Готов поставить шиллинг, что я как раз такая скотина и есть.

– Перестаньте надо мной издеваться. Это не так. Послушайте, Атертон! – Перси ухватил меня за лацканы пиджака – похоже, он в самом деле был практически не в себе. К счастью, мы с ним в этот момент находились в сравнительно укромном уголке, где нас мало кто мог увидеть. – Как вы полагаете, что случилось?

– Мой дорогой друг, откуда же я могу это знать?

– Она мне отказала!

– Правда? Быть не может! Ну ничего, соберитесь и попробуйте сделать предложение еще кому-нибудь. Кандидатур, как всегда, хоть отбавляй.

– Атертон, вы мерзавец.

Скомкав в руке платок, мой собеседник принялся промокать им глаза. Должен заметить, что Перси Вудвилл, пытающийся излить свое горе в слезах, выглядел на редкость смешно, но я решил, что момент не слишком подходящий, чтобы сообщить ему об этом.

– Да, я веду себя как последний мерзавец, в этом не может быть никаких сомнений. Такая уж у меня манера выражать людям свое сочувствие. Не падайте духом, сделайте еще одну попытку объясниться с вашей пассией.

– В этом нет ни малейшего смысла. Я это точно знаю – по тому, как она со мной обошлась.

– Не будьте в этом так уж уверены – женщины часто говорят то, что на самом деле вовсе не имеют в виду. Кстати, кто именно та леди, предмет вашей страсти?

– Кто? Да разве есть на свете еще хоть одна женщина, которая была настолько создана для меня? Нет, и никогда не было. И вы еще спрашиваете меня, кто она! Весь мир для меня меркнет рядом с Марджори Линдон!

– Марджори Линдон?!

Кажется, от изумления у меня отвисла челюсть. Выражаясь словами Перси, меня словно обухом двинули по голове. Во всяком случае, ощущение было именно такое.

Оставив Вудвилла, который никак не мог прийти в себя после перенесенного потрясения, я едва ли не бегом отправился разыскивать Марджори Линдон – и вскоре ее нашел.

– Я уезжаю, – сказала она. – Вы проводите меня до кареты, мистер Атертон?

Я покорно зашагал за ней к выходу, выполняя ее просьбу.

– А вы никуда не собираетесь? – поинтересовалась Марджори. – Хотите, я вас подвезу?

– Нет, спасибо – я побуду здесь еще какое-то время.

– Я еду в палату общин. Не хотите отправиться со мной?

– А зачем вам туда?

Едва Марджори начала говорить, отвечая на мой вопрос, как у меня возникла догадка по поводу того, что именно влечет ее на заседание палаты.

– Вы наверняка прекрасно понимаете, почему сегодня людей тянет в палату общин, словно магнит. Там обсуждаются поправки к Сельскохозяйственному закону, и на слушаниях должен выступить Пол. Я всегда стараюсь присутствовать в зале во время его выступлений – и всегда буду это делать.

– Что ж, в таком случае он везучий человек.

– Соглашусь с вами – так оно и есть. Хотя не совсем корректно называть человека с его способностями просто везучим. Однако мне пора. Пол собирался прибыть в палату пораньше, но несколько минут назад я узнала, что у него случилась какая-то задержка – так что он приедет в парламент где-то в течение получаса. Что ж, до свидания.

Вернувшись в дом, где проходил бал, в холле я снова наткнулся на Перси Вудвилла. На этот раз он был уже в шляпе.

– Куда это вы собрались? – поинтересовался я.

– В палату общин.

– Слушать Пола Лессингема?

– К чертям вашего Пола Лессингема!

– Искренне присоединяюсь к вашему пожеланию.

– Среди парламентариев ожидается раскол. Так что мне надо ехать.

– Только что кое-кто отправился туда же, куда собираетесь и вы, – но именно для того, чтобы послушать выступление Пола Лессингема. Это Марджори Линдон.

– Нет! Не говорите так! О господи! Если бы вы знали, Атертон, как я жалею о том, что не умею выступать с речами. Не выходит, и все тут. Во время предвыборных кампаний мне пишут выступления на бумажке, так что я их просто зачитываю. Но боже мой, если бы я знал, что на галерее находится Марджори Линдон, если бы я был в этом уверен! Тогда бы я произнес речь, да такую, что она бы поняла, что я вовсе не такой дурак, каким она меня считает!

– Ну так выступите, Перси! Выступите! Удивите их всех! Вот что – я поеду с вами. Да, в палату общин. Так что у Пола Лессингема будет как минимум трое заинтересованных слушателей.