Текст книги "Нажмите кнопку"

Танец мертвецов

 
И я помчусь,
На Роте-Моте моей славной
Прокачусь!
Мы пронесемся по шоссе,
Не зная страха,
И ожидает нас в конце
Немного страга[6]6
  Страг (от англ. struggle – бороться, стараться изо всех сил) – сленговое слово, обозначающее случайную любовную связь, вошло в обиход в период Третьей мировой войны. (Примеч. авт.)


[Закрыть].
 

Мягкий свет фар осветил шоссе. Следом за ним показался кабриолет «Ротор моторс», модели С, выпуска 1997 года. Желтое сияние помчалось дальше. Яростно ревущий двенадцатицилиндровым двигателем автомобиль не отставал, нарушая черное безмолвие ночи. Машина набирала скорость.

СЕНТ-ЛУИС – 10 МИЛЬ

– Я полечу, – пели они, – на Роте-Моте моей милой как хочу…

Они пели квартетом:

Лен, 23 года;

Бад, 24 года;

Барбара, 20 лет;

Пэгги, 18 лет.

Лен с Барбарой, Бад с Пэгги.

Бад сидел за рулем, машина то бросалась в крутые повороты, то с ревом поднималась по черным склонам холмов, то пулей летела через безмолвную равнину. Трое орали во все горло (четвертая – чуть тише), пытаясь перекричать свист ветра, яростно трепавшего длинные пряди волос:

 
Мы под луной с тобой разгонимся до ста,
И вот тогда моя исполнится мечта.
 

Стрелка спидометра дрожала на отметке 130, за два пятимильных деления до конца шкалы. Резкий спуск. Юные тела подскочили на сиденьях, и трехголосый смех унесся вместе с ветром в темноту. Поворот, снова подъем и спуск, и стремительный, как молния, полет по ровной эбеново-черной дороге.

 
В этой рычащей, блестящей, летящей
                                маши-и-ине!
Она создана для полета,
Моя Рота-Мота!
 

На заднем сиденье:

– Хочешь кольнуться, Барби?

– Я уже укололась после ужина. – Отодвигает в сторону иглу, соединенную с пипеткой для глазных капель.

На переднем сиденье:

– Ты хочешь сказать, что в первый раз едешь в Сент-Лу?

– Но я только с сентября начала учиться.

– А, так ты свежачок.

На заднем сиденье подключились к разговору:

– Эй, свежачок, хочешь мазла-пазла?[7]7
  Мазл-пазл – сленговое слово, обозначающее внутримышечную инъекцию наркотика; вошло в обиход в период Третьей мировой войны. (Примеч. авт.)


[Закрыть] – Протягивает иглу с пипеткой, в которой колышется янтарная жидкость. – Попробуй, детка.

Пэгги безуспешно попыталась улыбнуться непослушными губами. Ее руки дрожали.

– Нет, спасибо, я не…

– Давай, свежачок! – Лен резко наклонился вперед, под черными развевающимися волосами мелькнула бледная кожа. Он поднес иглу прямо к лицу девушки. – Попробуй, детка. Прими немного мазла-пазла.

– Пожалуй, нет, – сказала Пэгги. – Если ты не…

– Что за дела, свежачок? – выкрикнул Лен и прижался бедром к бедру Барбары.

Пэгги покачала головой, золотистые пряди захлопали по щекам и глазам. Под желтым платьем, под белым лифчиком в молодой груди отчаянно забилось сердце. «Будь осторожна, дорогая, помни, что ты – это все, что у нас есть», – застучали в ее голове слова матери. Пэгги отодвинулась подальше от иглы.

– Давай, свежачок!

Машина застонала, накренившись на повороте, и центробежная сила прижала Пэгги к тощему бедру Бада. Он опустил руку и провел ладонью по ее коленке. Под желтым платьем, под кружевными чулками, по ее коже пробежали мурашки. Губы снова подвели, и вместо улыбки она вздрогнула и покраснела.

– Свежачок, да ты хоть попробуй!

– Убери это, Лен. Вколи лучше своей подружке.

– Но мы должны научить свежачка мазлу-пазлу.

– Убери, я сказал! Своим подружкам давай!

Черная машина с ревом мчалась вперед, догоняя свет собственных фар. Пэгги ухватилась за мужскую руку на своем колене. Свистящий ветер запустил холодные пальцы ей в волосы. Пэгги не нравилось, что Бад гладит ей коленку, но она была благодарна ему за защиту.

Затуманенными испуганными глазами она смотрела, как ныряет под колеса дорога. На заднем сиденье начался беззвучный страг, нетерпеливые пальцы шарили под одеждой, приоткрытые губы сблизились в поисках непонятного ей удовольствия на скорости в сто двадцать миль в час.

– На Роте-Моте моей славной, – промычал Лен в перерыве между слюнявыми поцелуями.

Сердце девушки на переднем сиденье беспокойно забилось.

СЕНТ-ЛУИС – 6 МИЛЬ

– Без дураков, ты правда не была в Сент-Лу?

– Нет, я…

– Значит, никогда не видела чумовые танцы?

У нее внезапно перехватило горло.

– Нет, я… Ты же не хочешь сказать… Мы же собирались не в…

– Ага, свежачок не видела чумовые танцы! – завопил Бад.

Он причмокнул губами и с невозмутимым видом расправил ее юбку.

– Без дураков? – оживился Лен. – Детка, ты много потеряла!

– Да, она должна это увидеть, – сказала Барбара, застегивая блузку.

– Тогда поехали! – закричал Лен. – Давайте попугаем свежачка.

– Хорошая идея, – согласился Бад и сжал ее коленку. – Да, Пэгги?

Пэгги проглотила комок в горле, ветер вцепился ей в волосы. Она слышала об этом, читала, но даже не думала о том, чтобы…

«Будь осторожна, выбирая себе друзей, дорогая. Будь очень осторожна!»

Ну а если в коллективе никто не разговаривал с тобой целых два месяца? Если ты все время была одна, но хотела смеяться и петь? Ведь ты живой человек! И если кто-то вдруг к тебе обратился и спросил, не хочешь ли прокатиться?

– Я бравый моряк Попай! – запел Бад.

Сзади охнули с притворным восхищением. Бад на втором курсе выбрал специализацию: довоенные комиксы и мультфильмы. На этой неделе изучали мультики про Попая. Бад прямо-таки влюбился в одноглазого моряка и прожужжал о нем все уши Лену и Барбаре, так что они выучили наизусть песни и диалоги.

– Я бравый моряк Попай, я бравый моряк Попай! Я плаваю в лодке с кривоногой красоткой, я бравый моряк Попай!

Под общий смех Пэгги неуверенно улыбнулась. Бад убрал руку с ее коленки, машина завизжала на повороте, и Пэгги ударилась о дверцу. Холодный ветер грубо дохнул ей в лицо, и она зажмурилась. 110 миль в час, 115, 120.

СЕНТ-ЛУИС – 3 МИЛИ

«Будь осторожна, дорогая».

Попай игриво выпучил глаз.

– Ах, Олив Ойл, моя милашка!.. – И легонько пихнул ее локтем. – Ты будешь Олив Ойл, поняла?

Пэгги опять смущенно улыбнулась:

– Нет, я не могу…

– Будешь!

На заднем сиденье, изображая Вимпи, объявили:

– Во вторник я охотно заплачу за гамбургер, что нынче проглочу.

Три громких голоса и один слабый грянули сквозь завывания ветра:

– Я сража-а-аюсь как лев, шпина-а-ата поев, я бравый моряк Попай! Пум-пум!

– Я ем, что я ем, на зависть вам всем, – сипло повторил Попай и положил руку на скрытое под желтой юбкой колено Олив Ойл. Сзади двое из квартета вернулись к оживленному страгу.

СЕНТ-ЛУИС – 1 МИЛЯ

Черная машина с ревом неслась по темным предместьям.

– Приготовить фильтры! – выкрикнул Бад.

Все достали и надели пластиковые ротоносовые маски.

НЕ ВАЖНО, СТАР ТЫ ИЛИ МОЛОД,

ФИЛЬТРУЙ БАЗАР[8]8
  Базар – сленговое слово, обозначающее бактериологическое заражение гражданских объектов; вошло в обиход в период Третьей мировой войны. (Примеч. авт.)


[Закрыть], ПРИЕХАВ В ГОРОД!

– Тебе понравятся чумовые танцы! – сквозь свист ветра проорал Бад. – Это потрясно!

Пэгги задрожала, но не из-за ветра или ночного холода. «Помни, дорогая, что в нашем мире много ужасных вещей. Держись от них подальше!»

– Может, поедем в какое-нибудь другое место? – спросила Пэгги, но ее вряд ли кто услышал, потому что Бад снова запел:

– Я плаваю в лодке с кривоногой красоткой!

Она снова почувствовала его руку на своей коленке, а на заднем сиденье усердно предавались страсти уже без всяких поцелуев.

Танец мертвецов. От этих слов внутри у Пэгги все заледенело.

СЕНТ-ЛУИС

Черная машина мчалась среди развалин.

Это была обитель дыма и вульгарных удовольствий. Воздух наполнился голосами веселящихся людей и визгом духовых инструментов, пробивавшихся сквозь общую неразбериху музыки – музыки 1997 года, неистовства болезненных, лишенных гармонии звуков. Танцующие топтались на крохотной открытой площадке и терлись телами друг о друга. Паутина грохочущих звуков опутывала их. Они распевали:

 
Бей меня, терзай, души!
Все, что нужно для души!
Унижай, топчи, круши!
Милый, милый, милый, будь чудовищем!
 

Развалины, вместо того чтобы рушиться и осыпаться, служили оградой танцплощадке.

О мой милый, будь, будь, будь, будь чудовищем!

– Ну и как тебе здесь нравится, Олив Ойл, моя любойл? – спросил Попай с блеском в глазах, пока они разыскивали официанта. – Ничего похожего на Сайксвилл, правда?

Пэгги улыбнулась, но ее пальцы в ладони у Бада онемели. Когда они проходили мимо тускло освещенного стола, невидимая рука скользнула по ее бедру. Она отшатнулась и больно ударилась о чье-то колено по другую сторону узкого прохода. Спотыкаясь и поскальзываясь, прошла через задымленный, душный зал, чувствуя на себе десятки раздевающих, ощупывающих взглядов. Бад снова дернул Пэгги за руку, и у нее задрожали губы.

– Здорово, да? – с довольным видом сказал Бад, когда они нашли свободные места. – Прямо напротив сцены!

Из облака сигаретного дыма вынырнул официант и склонился над их столом, держа карандаш наготове.

– Что будете? – прорвался сквозь какофонию его вопрос.

– Виски с содовой, – заказали в один голос Бад и Лен, а затем обернулись к своим подружкам.

– Что будете? – словно эхо повторили их губы слова официанта.

– «Зеленое болото», – сказала Барбара, и Лен передал дальше:

– «Зеленое болото» сюда.

Джин, «Кровь вторжения» (ром 1997 года изготовления), лаймовый сок, сахар, веточка мяты, колотый лед – очень популярный у студенток колледжа коктейль.

– А ты, детка? – спросил свою подружку Бад.

Пэгги улыбнулась.

– Мне просто имбирный эль, – хрупко прозвучал среди грохота и дыма ее дрожащий голосок.

– Что? – переспросил Бад, и официант тут же проорал:

– Еще раз! Ничего не слышно!

– Имбирный эль.

– Что?

– Имбирный эль!

– Имбирный эль! – крикнул Лен так, что его едва не расслышал барабанщик выступающей группы.

Он ударил кулаком по столу. Раз… два… три.

Хор:

 
Имбирный эль, двенадцати лет,
Шел в церковь и не ведал бед,
Как вдруг его…
 

– Поживее! – рявкнул официант. – Делайте заказ, ребятки, я очень занят!

– Два виски с содовой и два «Зеленых болота»! – пропел Лен, и официант скрылся в клубящемся тумане.

Юное сердце Пэгги беспомощно забилось. «Главное, ничего не пей, когда пойдешь на свидание. Обещай мне, дорогая! Ты должна мне пообещать!» Она попыталась выбросить из головы родительские наставления.

– Тебе здесь нравится, детка? Чумовое[9]9
  Чумовой – производное от ЧУМ. (Примеч. авт.)


[Закрыть] место, правда? – выпалил раскрасневшийся, довольный Бад.

Пэгги ответила Баду неуверенной вежливой улыбкой. Она наклонила голову и перевела взгляд на сцену. «Чумовое». Это слово царапало ей сердце. Чумовой, чумовые.

Сцена вдавалась в зал полукругом радиусом в пять ярдов. Ее ограждали перила высотой по пояс. По краям висели два фиолетовых прожектора, сейчас отключенных. «Фиолетовое на белом», – мелькнула в голове мысль. «Дорогая, одного бизнес-колледжа в Сайксвилле будет недостаточно. Я хочу, чтобы ты изучала искусство в университете».

Рука официанта, словно бы отделенная от тела, поставила перед Пэгги стакан с ядовито-зеленой жидкостью. Алле-гоп! – и рука исчезла. Пэгги вгляделась в грязно-зеленую болотную глубину и всплывающие на поверхность кусочки льда.

– Тост! – объявил Бад. – Подними свой стакан, Пэг!

Они дружно чокнулись.

– За первобытную страсть, – сказал Бад.

– За половую невоздержанность, – подхватил Лен.

– За безумство плоти, – прибавила Барбара.

Все выжидающе посмотрели на Пэгги. Но та не догадывалась, чего они ждут.

– Твоя очередь, – строго проговорил Бад, раздосадованный непонятливостью новенькой.

– За… нас, – нерешительно закончила она.

– Как оригина-а-ально! – съязвила Барбара, и щеки Пэгги обдало жаром.

Никто этого не заметил, потому что трое Молодых Американцев, Которым Принадлежит Будущее, с жадностью набросились на свои напитки. Пэгги барабанила пальцами по ободку стакана, улыбка прилипла к губам, не привыкшим бессмысленно улыбаться.

– Давай, детка, выпей! – крикнул Бад, отделенный от нее громадным расстоянием в один фут.

– Попробуй, крошка, – рассеянно предложил Лен, пальцы которого уже снова искали мягкое бедро. И нашли его под столом, мягкое, с нетерпением ждущее бедро.

Пэгги не хотела пить, боялась пить. Слова матери продолжали стучать в голове: «Никогда не пей на свидании, дорогая, никогда!» Она приподняла стакан.

– Помоги мне, дядюшка Бадди.

Дядюшка Бадди пододвинулся ближе, пары́ виски витали над его головой. Дядюшка Бадди поднес холодный стакан к дрожащим юным губам:

– Давай, Олив Ойл! Открой клапан!

Она закашлялась и забрызгала подол платья каплями «Зеленого болота». Обжигающая жидкость потекла в желудок, рассылая искры огня по венам.

Бум-бах-трах-тарарах-бабах! Барабанщик поднес чашу милосердия тому, что в древние времена называлось вальсом влюбленных. Свет погас, и теперь Пэгги, с выступившими на глазах от кашля слезами, сидела в темном задымленном подвале ночного клуба.

Бад крепко сжал ее плечо, привлек к себе и прижался горячим влажным ртом к ее губам. Она дернулась, но в этот момент вспыхнули фиолетовые прожекторы, и пятнистое лицо Бада отодвинулось.

– Я буду сражаться до конца, – пробормотал он и потянулся к своему стакану.

– Эй, даешь чумовых! Чумовых на сцену! – восклицал Лен, опустив нетерпеливые руки.

Сердце Пэгги подскочило, она готова была с криком броситься прочь из темного задымленного зала, но рука второкурсника удержала ее на месте. Побледнев от страха, девушка увидела, как на сцене появился мужчина. Он подошел к микрофону, и тот, словно гигантский паук, наклонился к нему.

– Прошу уделить мне немного вашего внимания, леди и джентльмены, – сказал мужчина замогильным голосом, и мрачный взгляд заскользил по залу, словно выбирая жертву.

Пэгги задышала чаще и почувствовала, как согревающая болотно-зеленая жидкость растекается в груди и животе. Она заморгала; голова закружилась. «Мамочка! – вырвались из клетки разума испуганные слова. – Мамочка, верни меня домой!»

– Как вы сами знаете, зрелище, которое вам предстоит увидеть, не предназначено для людей с тонкой кожей и слабыми нервами. – Говорящий тонул в своих словах, как корова в трясине. – Позвольте предупредить тех, кто лишь притворяется, что хорошо владеет собой: вам лучше покинуть зал. Мы не несем ответственности за последствия. Мы даже не вызовем врача.

Никто не рассмеялся одобрительно в ответ.

– Кончай уже свою болтовню и вали со сцены, – пробубнил под нос Лен.

У Пэгги еще сильней задрожали пальцы.

– Как вам известно, – продолжал мужчина с заученной торжественностью, – мы предлагаем вашему вниманию не чудо, а строго научное явление.

– Чумовым закон не писан! – вскричали Бад и Лен с безрассудством голодных собак, пускающих слюни от одного лишь звука колокольчика.

К 1997 году общество вернулось к жестким нормам, требующим строгого следования катехизису. Лазейка в законе позволяла устраивать ЧУМ-шоу, преподнося его как достижение науки. Однако через эту юридическую щель полились такие злоупотребления, что закон уже никого не интересовал. Слабое правительство было радо хотя бы тому, что нарушителей удается как-то обуздывать.

Когда крики и улюлюканье наконец растворились в задымленном воздухе, мужчина, вознесший руки в смиренном благословляющем жесте, заговорил опять.

Пэгги следила за механическими движениями его губ, а ее сердце то разбухало, то спазматически сжималось. По ногам пробежали мурашки, устремляясь к тонкой струйке огня у нее внутри; пальцы сжали холодный стакан. «Забери меня отсюда, пожалуйста, я хочу домой», – продолжали крутиться в голове слова, напрасно расходуя остатки воли.

– Леди и джентльмены, приготовьтесь.

Глухой удар гонга сотряс воздух, и мужчина объявил низким голосом с длинной паузой между словами:

– Феномен… ЧУМ!

Он исчез со сцены, а микрофон поднялся к потолку и тоже пропал из вида. Зазвучала музыка: приглушенные стоны духовых инструментов. Джазовая концепция осязаемой темноты, подчеркнутая пульсирующими ударами барабана. Тоскующий саксофон, угрожающий тромбон, захлебывающаяся рыданиями труба внезапно разорвали воздух.

Дрожь пробежала по спине Пэгги, и она опустила взгляд на смутно белеющий в полумраке стол. Ее окружили темнота и дым, резкие звуки и духота.

Повинуясь неосознанному импульсу, она подняла стакан, отпила и снова вздрогнула, когда ледяная струйка потекла в горло. После еще одного глотка тепло разлилось по венам, а холод подобрался к вискам. Дыхание с трудом вырвалось из полуоткрытых губ.

Беспокойный шепот пробежал по залу, словно ветки ивы зашелестели на ветру. Пэгги не решалась поднять глаза на белую в фиолетовых отблесках сцену. Она продолжала смотреть на мерцающие искры коктейля, чувствуя, как напрягаются мышцы живота, как глухо стучит сердце. «Я хочу уйти отсюда! Пожалуйста, давайте уйдем!»

Музыка со скрежетом приближалась к неблагозвучной кульминации, духовые безуспешно пытались слиться в гармонии.

Чья-то рука легла на коленку Пэгги, и это оказался бравый моряк Попай, громко прошептавший ей в ухо: «Олив Ойл, моя любойл!» Она почти не ощутила прикосновения и едва разобрала слова. Машинально снова подняла холодный запотевший стакан. Ледяная жидкость обожгла горло, но огненная паутина тут же согрела ее изнутри.

ВЖИХ!

Занавес открылся так внезапно, что Пэгги уронила стакан; тот громко ударился об стол, и болотно-зеленый коктейль расплескался, оросив ее руку. Музыка взорвалась режущей ухо какофонией, и Пэгги вздрогнула всем телом. Белые пальцы вцепились в белую скатерть, но непреодолимый зов заставил ее поднять испуганные глаза.

Музыку смыло пенной волной пробудившейся барабанной дроби.

Ночной клуб превратился в безмолвную гробницу, все затаили дыхание.

Пелена табачного дыма плыла над освещенной фиолетовыми прожекторами сценой.

Не было слышно ни единого звука, кроме приглушенных ударов барабана.

Пэгги замерла на стуле, и только сердце бешено скакало в окаменевшей груди, когда она сквозь клубящийся дым и алкогольный туман разглядела тот ужас, что появился на сцене.

Там стояла женщина.

Спутанные черные волосы обрамляли сальную маску… Нет, не маску – ее лицо. Окруженные тенью глаза были прикрыты гладкими веками цвета слоновой кости. Безгубый рот казался запекшейся резаной раной. Шея, плечи и руки были белыми и неподвижными. Из прозрачно-зеленых рукавов выглядывали алебастровые кисти.

Прожекторы освещали мраморную статую мигающим фиолетовым сиянием.

Все еще парализованная страхом, Пэгги смотрела на безжизненное лицо, сплетя в клубок побелевшие пальцы у себя на коленях. Пульсирующая барабанная дробь наполнила все тело, перестроив под себя и ритм ее сердца.

В черной пустоте за спиной послышалось бормотание Лена:

– Но-но! Люблю свою женщину, слышишь, мумия?

У Бада с Барбарой вырвались хрипловатые смешки. В груди у Пэгги холод продолжал подниматься приливами безмолвного ужаса.

В окутанной дымом темноте кто-то нервно откашлялся, и благодарный шепот облегчения пробежал по залу.

На сцене по-прежнему не было никакого движения, никаких звуков, кроме вялого боя барабанов, напоминающего отдаленный стук в дверь. Безымянная жертва эпидемии стояла, бледная и неподвижная, но экстракт уже струился по забитым сгустками крови венам.

Барабанный ритм ускорился, словно пульс в приступе паники. Пэгги объял холод, горло сжалось, воздух с трудом вырывался из полураскрытого рта.

У чумовой дрогнули веки.

Черная напряженная тишина паутиной окутала зал. У Пэгги перехватило горло, когда бледные веки размежились. Что-то скрипнуло в тишине. Пэгги инстинктивно вжалась в спинку стула. Ее округлившиеся немигающие глаза впитывали вид этого существа, когда-то бывшего женщиной.

Снова зазвучала музыка. В темноте застонали трубы, словно фантастическое животное о множестве хоботов обиженно завыло в темном ночном переулке.

Внезапно чумовая напрягла сухожилия правой руки. Точно так же вскинулась и левая рука, а затем опустилась, безжизненно стукнувшись о бедро в фиолетово-белом свете. Правая рука опять поднялась, за ней левая. Правая, левая, правая, левая – словно у марионетки, управляемой неумелым кукловодом.

Музыка на мгновение стихла. Щетки скребли по барабану в такт сокращениям мышц чумовой. Пэгги вжалась в спинку стула еще сильней, ее руки и ноги похолодели и онемели, лицо в отблесках освещающих сцену прожекторов казалось мертвенно-бледной маской.

Правая нога чумовой механически дернулась под действием экстракта, заставляющего мышцы сокращаться. Затем еще раз и еще. Левая нога качнулась в жестоком спазме, и все тело женщины, облаченное в прозрачный искрящийся шелк, неуклюже наклонилось вперед.

Дыхание со свистом прорывалось сквозь стиснутые зубы Бада и Лена. У Пэгги в желудке поднялась тошнотная пена. Перед глазами заколыхалась сцена, и девушке показалось, будто размахивающая руками чумовая направилась прямо к ней.

Едва не задохнувшись от потрясения, она не смогла оторвать взгляда от внезапно ожившего лица женщины.

Рот вдруг раскрылся зияющей пещерой, и снова стянулся в кривой шрам, и снова разошелся глубокой раной. Темные ноздри вздрогнули, свернулась плоть ниже белых щек. На фиолетово-белом лбу собирались и разглаживались морщины. Жуткий безжизненный глаз вдруг моргнул, и по залу пролетел чей-то испуганный смешок.

Музыка забилась в припадке грохота и лязга, руки и ноги женщины продолжали судорожно дергаться, мотая ее по сцене, как тряпичную куклу, вдруг обретшую спазматическую жизнь.

Кошмарный сон длился бесконечно. Пэгги беспомощно дрожала, в ужасе наблюдая изломанный конвульсивный танец. Ее кровь заледенела, внутри не осталось ничего живого, кроме неустойчиво бьющегося сердца. Застывшие глаза смотрели туда, где под облегающим шелком дергалось увядшее женское тело.

И вдруг что-то пошло не так.

До сих пор мускульные спазмы удерживали чумовую на площадке в несколько квадратных ярдов, перед янтарно-желтой стеной, служившей фоном для судорожного танца. Теперь же беспорядочные рывки отбросили ее на край сцены.

Бедро столкнулось с ограждением, и деревянные перила затрещали. Пэгги съежилась в дрожащий от ужаса комок, но ее глаза неотрывно смотрели на озаряемое фиолетовыми вспышками, искажаемое мучительными конвульсиями лицо.

Чумовая отшатнулась и в такт музыке захлопала чешуйчатыми белыми руками по обтянутым шелком бедрам.

Вдруг она снова рванулась вперед, как обезумевшая марионетка, и ударилась животом о перила. Темный рот приоткрылся и захлопнулся, а затем чумовая резко развернулась и опять обрушилась на ограждение, прямо над столиком, где сидела Пэгги.

У Пэгги перехватило дыхание. Она словно приросла к стулу, открыв рот от ужаса, и только кровь стучала в ее висках, когда чумовая повернулась еще раз и руки женщины стали синими в мерцающем белом свете.

Чумовая перегнулась через перила, и жуткое бледное лицо приблизилось к Пэгги. Белая с лиловыми крапинками маска нависла над ней, темные глаза открылись и уставились прямо на нее. Звуки затихли, а потом снова ворвались в ее мозг расплывчатым диссонансом.

Чумовая продолжала метаться, раз за разом ударяясь о перила, словно хотела перебраться через них. При каждом судорожном метании шелк хлестал по ее телу, при каждом жестоком ударе прозрачная материя натягивалась на вздувшейся плоти. Пэгги оцепенело смотрела на эти отчаянные атаки, не в силах отвести взгляд от искаженного лица женщины, обрамленного спутанными развевающимися волосами.

Все, что случилось дальше, заняло считаные секунды.

Мрачного вида мужчина выскочил на освещенную фиолетовыми огнями сцену. Существо, когда-то бывшее женщиной, все так же билось о перила, сгибаясь после каждого судорожного толчка пополам и задирая узловато-мускулистые ноги.

И тут ограда не выдержала.

Пэгги наклонилась вбок, крик застрял у нее в горле, а чумовая рухнула на стол, ударившись об него голыми белыми ногами.

Барбара завизжала, все раскрыли рты, и Пэгги краем глаза заметила, как Бад вскочил с перекошенным лицом.

Чумовая билась и извивалась на столе, как выхваченная из воды рыба. Музыка, в последний раз проскрежетав, оборвалась. Зал наполнился оживленным гулом. Разум Пэгги накрыла черная волна беспамятства.

Затем чья-то холодная бледная рука коснулась ее губ, темные глаза посмотрели на нее из фиолетового сияния, и Пэгги поняла, что темнота отступила.

Ужасно задымленный зал вернулся на свое место.

Сознание. Оно трепетало, словно пламя свечи за марлевой занавеской. Неразборчивые звуки, темное пятно перед глазами.

Воздух вытекал из ее рта густым сиропом.

– Эй, Пэг! – послышался голос Бада, и холодное горлышко металлической фляги коснулось губ.

Она глотнула и поморщилась; струйка огня проникла в горло. Пэгги закашлялась и отодвинула флягу омертвелыми пальцами.

Позади зашуршало.

– Старушка Олив Ойл очнулась, – сказал Лен.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – спросила Барбара.

Пэгги чувствовала себя хорошо. Сердце билось медленно и спокойно; оно висело в груди, точно барабан на рояльной струне. Ноги и руки онемели, но не окоченели от холода, а просто были вялыми. С сонной умиротворенностью в голове шевелились мысли, мозг пробуксовывал, как неповоротливая машина, увязшая в груде тюков шерсти.

Да, Пэгги чувствовала себя хорошо.

Она сонно смотрела в темноту. Кабриолет затормозил на вершине холма, у самого обрыва. Далеко внизу спала деревня: мозаика огней и теней под белой как мел луной.

Рука Бада змеей обвилась вокруг девичьей талии.

– Где это мы? – спросила Пэгги.

– В двух-трех милях от колледжа, – ответил Бад. – Как ты, детка?

Она потянулась, наслаждаясь упругостью мышц, а потом откинулась назад и повисла на его руке.

– Замечательно.

Пэгги рассеянно улыбнулась и потрогала синяк на левом плече. По телу разливалось тепло, ночь была опьяняюще темной. Где-то вдалеке шевельнулись воспоминания, но тотчас спрятались в густых складках настоящего.

– Подружка, ты совсем отключилась, – рассмеялся Бад.

Барбара и Лен подхватили:

– Отключилась! Олив Ойл оказалась пьянчужкой!

– Я отключилась?

Ее неуверенный шепот никто не расслышал.

Фляжка вернулась к ней, она глотнула снова и еще больше расслабилась, когда огненная жидкость растеклась по венам.

– Черт возьми, таких чумовых танцев я еще не видел! – признался Лен.

Мгновенный холодок пробежал по ее спине, но тепло тут же вернулось.

– Ах да, – сказала Пэгги. – Все правильно. Я просто забыла.

Она улыбнулась.

– Вот это я и называю торжественным финалом! – заявил Лен и притянул к себе податливую подружку, промурлыкавшую:

– Ленни, мой мальчик.

– ЧУМ[10]10
  ЧУМ (частично управляемый мертвец) – физиологическая аномалия, возникшая в ходе Третьей мировой войны. Тогда после распыления определенного вида бактериологического оружия многие инфицированные солдаты пребывали в вертикальном положении и совершали судорожные вращательные движения, позже получившие название «чумовой танец». Впоследствии из штамма, вызвавшего этот эффект, был выделен экстракт, который применяют в научных экспериментах, проводимых по официальной лицензии и под строгим контролем. (Примеч. авт.)


[Закрыть], – пробормотал Бад, погладив Пэгги по волосам. – Чертовы сволочи!

Он лениво потянулся к ручке радиоприемника.

Их окружила музыка, пальцы светлой грусти коснулись сердец. Пэгги, прижимаясь к своему ухажеру, уже не испытывала желания оттолкнуть его нетерпеливые руки. В глубине ее разнежившегося рассудка кто-то еще пытался сбежать. Он отчаянно бился, точно мотылек, что угодил в застывающий воск, но лишь терял последние силы, а кокон все твердел.

Четыре голоса тихо напевали в ночи:

 
Если солнце завтра встанет,
Буду ждать тебя опять.
Если звезды завтра вспыхнут,
Буду по тебе скучать.
 

Четыре молодых голоса, шепот посреди бесконечности. Четыре тела, две пары, размякшие и опьяненные. Пение, объятия… и безмолвное согласие.

 
Звездный свет, яркий сон,
Пусть вернется завтра он.
 

Голоса затихли, но песня продолжалась.

Юная девушка вздохнула.

– Ну разве не романтично? – сказала Олив Ойл.

Перевод С. Удалина