Текст книги "Замешательство"

Я прижал палец к его губам, как будто мог загнать эту мысль обратно.

– Это был несчастный случай, Робби. Никто ничего другого не думает.

– Я ему так и сказал! Но он не унимался. Как будто знал правду. Вот почему я сбрендил.

– Знаешь… я бы и сам ему врезал по физиономии.

Обрывок какого-то слова вырвался из его рта, затерявшись между рыданием и смехом.

– Круто. – Он вслепую похлопал меня по плечу. – Тогда нас бы обоих взяли за жабры.

– Ты не рыба, Робби. Возьми салфетку и вытри лицо.

Он прижал руки к лицу с такой силой, что расплющил его, словно сделанное из необожженной глины. Шквал прошел. Мой маленький Робби умылся слезами, но все еще страдал от бессилия.

– Так что же имели в виду родители Джейдена?

Эти двое знали, что их сын мучает моего, пересказывая сплетни, которые услышал от них же, но не предупредили меня во время разговора по телефону. Ну что за люди, а…

Трусливые и сбитые с толку. Мы же все такие.

– Мне девять лет, папа. Я могу с этим справиться.

Мне было сорок пять, и я не мог.

– Робби, есть свидетели. Все говорят одно и то же. Что-то пробежало перед ее машиной.

– Что именно? Человек?

– Животное.

Робин нахмурился, сбитый с толку. Он выглядел как персонаж мультфильма.

– Ты помнишь, что было темно и холодно?

Он кивнул, как будто увидел в футе от своего лица крошечную модель того события, сконструированную мной.

– Двенадцатое января. Девять вечера.

– Что-то пробежало перед машиной. Должно быть, она дернула руль. Машину занесло, и она оказалась на встречной полосе.

Он не сводил глаз с крошечной симуляции. Затем задал вопрос, к которому я должен был быть готов. Это было так очевидно.

– Что за животное?

Я запаниковал.

– Неизвестно.

– Может быть, куница или какой-то исчезающий вид? Вдруг это была росомаха.

– Я не знаю, дружище. Никто не знает.

Он что-то просчитывал в уме. Видел, как приближалась вторая машина. Видел пешеходов. Нас двоих – мы в это время ждали ее возвращения домой. Я продержался десять секунд. Меня тошнило от вранья, и стыд от признания не мог быть хуже.

– Робби, это мог быть опоссум. В смысле, это действительно был опоссум.

– Но ты сказал…

Я хотел услышать другое: «Опоссум – единственное сумчатое животное в Северной Америке, папа». Или что-то из того, чему его учила Али: как тяжело приходилось опоссумам зимой, как страдали от обморожения их безволосые уши и хвосты. Но Робин молча нахмурился, думая о самом презираемом крупном животном на Земле.

Потом ошеломленно повернулся ко мне.

– Ты солгал мне, папа. Ты сказал, что никто не знает.

– Робби, это было всего на минуту…

Но нет: я уже не мог исправить содеянное.

Он склонил голову и потряс ею, словно прочищая уши от воды. Произнес ровным, тихим голосом:

– Все лгут.

Я не понимал, прощает ли он меня или осуждает все человечество.

Давно настала пора ложиться спать. Но мы все сидели вдвоем на его кровати – последние из экипажа космического корабля поколений, который исчерпал свои возможности задолго до того, как добрался до нового дома.

– Значит, она решила не сбивать его, хотя…

– Она ничего не решила. У нее не было времени. Это был рефлекс.

Робин поразмыслил. Он как будто успокоился, хотя в глубине души явно продолжал изучать переменчивые границы между поступками, совершенными рефлекторно, и теми, которые опирались на осознанный выбор.

– Значит, родители Джейдена – придурки? Мама не пыталась навредить себе?

Я не ощутил желания сделать ему выговор за грубое слово.

– Некоторые люди очень любят обсуждать то, о чем ничегошеньки не знают.

Он достал свой блокнот и что-то быстро записал, прячась от меня. Захлопнул, убрал в ящик прикроватной тумбочки. Его лицо просветлело. Может, он радовался, что завтра снова подружится со своим приятелем.

Я встал и поцеловал его в лоб. Он не воспротивился, потому что опять смотрел на свои руки и вспоминал, как они его предали.

– Папа, как ты думаешь, что это значит?

Он поднял одну руку, согнув ладонь чашечкой, и покрутил ею туда-сюда, как будто изображая крошечную планету, которая вращалась вокруг своей оси.

– Сам объясни.

– Это значит, что мир кружится – все идет своим чередом, – и я это принимаю.

Я повторил жест, и он кивнул. Я сказал своему сыну, что рад, что он такой, какой есть. Снова покрутил рукой в воздухе: «Спокойной ночи». Потом выключил свет и оставил его засыпать под уютным одеялом, сотканным из моего вранья. У меня всегда особенно хорошо получалось недоговаривать. И я чудовищно солгал ему той ночью, не рассказав про еще одну пассажирку той машины – его нерожденную младшую сестру.

В воскресенье он проснулся очень взволнованным. Еще до рассвета вскарабкался на меня и начал трясти, чтобы разбудить.

– Папа, у меня отличная идея. Ты только послушай.

Я, все еще полусонный, повернулся к нему.

– Робби, умоляю! Шесть утра!

Он умчался прочь и забаррикадировался в своем логове. Потребовалось сорок минут и обещание приготовить блинчики с черникой, чтобы уговорить его выйти.

Я подождал, пока от углеводов он не сделается сонным.

– Итак, я готов выслушать твою замечательную идею.

Он взвесил все за и против насчет того, простить ли меня. Выставил вперед подбородок.

– Я говорю тебе это только потому, что мне нужна твоя помощь.

– Понятно.

– Я собираюсь нарисовать все исчезающие виды в Америке. Следующей весной продам рисунки на фермерском рынке. Соберем деньги и отдадим одной из организаций, с которыми работала мама.

Я знал, что ему по силам нарисовать только часть исчезающих видов. Но сразу понял, что идея и впрямь отличная. Мы прибрались после завтрака и отправились в публичную библиотеку Пинни.

Библиотека очень нравилась Робину. Он любил откладывать книги по Интернету, и, когда мы приходили, отмеченный его именем заказ уже ждал выдачи. Он любил книжные шкафы, которые благожелательно предлагали свои сокровища, своим местоположением напоминая карту изведанного мира. Вся система казалась чем-то вроде «шведского стола»: бери, пока не наешься. Еще ему нравились отметки о выдаче на руки под обложкой каждой книги: перечень незнакомцев, которые интересовались до Робина той же темой. Библиотека была лучшим квестом из всех, какие только можно вообразить: собирай трофей за трофеем, повышай уровень в свое удовольствие.

Обычно Робби шел через свое Эльдорадо по одному и тому же маршруту: графические романы, меч и магия, сборники головоломок и задач на логику, беллетристика. В тот день ему понадобились самоучители по рисованию. Книжные полки ничем не уступали витринам кондитерской.

– Ого… Почему ты никогда не рассказывал мне об этом?

Мы нашли книгу о том, как рисовать растения, и книгу о том, как рисовать простых животных. Потом отправились в отдел «Природа», где сосредоточились на поиске литературы об исчезающих видах. Вскоре Робби уже пытался выбрать что-то из стопки книг, доходившей ему почти до талии.

– Я превысил свой лимит, папа.

У него зазвенел голос от сильнейшего возбуждения.

– Запишем часть книг на тебя, часть – на меня.

Робби сел в проходе, принялся выбирать. Открыв один из больших томов, он застонал.

– Что там?

– Служба охраны рыбных ресурсов и дикой природы Соединенных Штатов, – зачитал он машинным голосом, – относит более двух тысяч североамериканских видов к категориям «Уязвимые» и «Вымирающие».

– Спокойно, дружище. Движемся шаг за шагом. По одному рисунку зараз.

Он опрокинул башню из книг, уронил голову на руки.

– Эй, Робби. – Я чуть не сказал: «Повзрослей». Но это было последнее, чего бы я ему пожелал. – Как бы поступила твоя мама?

Это заставило его снова выпрямить спину.

– Давай заберем эти книги и купим кое-какие принадлежности.

Продавщица в магазине для художников влюбилась в Робина. Она сама недавно отучилась на факультете искусств. Она повела моего сына по магазину. Он угодил в рай. Они изучали пастель, цветные карандаши и маленькие тюбики яркого акрила.

– Что ты хочешь нарисовать? – Она выслушала рассказ Робина о его плане. – Это так прекрасно. Ты потрясающий мальчик.

Девушка не верила, что проект продержится хоть сутки.

Робби очень понравились акварельные брашпены. Он попробовал ими рисовать и приятно удивил продавщицу.

– Хороший набор для начинающих. Сорок восемь цветов. Наверное, тебе хватит.

– А почему вон тот намного дороже?

– Он для профи.

Он схватил набор для начинающих, пряча от меня глаза. Я вмешался и повысил его в статусе. С точки зрения инвестиций вложение было очень выгодным. Мы также купили рапидографы, пачку дешевой бумаги для упражнений и несколько листов хорошей – для готовых работ. Продавщица пожелала моему сыну удачи, и он обнял ее у выхода. Робин обычно не обнимал незнакомцев.

Он рисовал весь день. Мой вспыльчивый, неуправляемый сын часами стоял, опершись коленями на сиденье деревянного складного стула, копируя примеры из самоучителей по рисованию, почти уткнувшись носом в бумагу. Иногда он разочарованно фыркал, как мультяшный бык в одной из его любимых детских книжек с картинками. Сминал неудачные образцы, но скорее напоказ, чем с подлинным раздражением. Однажды швырнул карандаш в стену, а потом сам себя отругал.

Я уговаривал его сделать перерыв, поиграть в пинг-понг или прогуляться по окрестностям. Он отказался сходить с пути.

– С какого создания мне начать, папа?

«Создание» – любимое словечко его матери. Она так называла даже моих экстремофилов. Я сказал Робину, что внимание публики проще всего завоевать с помощью харизматичной мегафауны.

– Нет. Мне нужны те, кто в худшем положении. Те, кто больше всех нуждается в помощи.

– Не торопись, Робби. До первого фермерского рынка еще несколько месяцев.

– Амфибии в беде. Я начну с какой-нибудь амфибии.

После долгих мучений он остановился на Lithobates sevosus, темной гоферовой лягушке. Это странное, скрытное существо растопыривало перепончатые пальцы перед мордочкой, чтобы защитить глаза от какой-нибудь угрозы. От испуга лягушка раздувалась, из желез на ее спине сочилось горькое молоко. Разработка заболоченных территорий сократила зону ее обитания до трех небольших прудов в штате Миссисипи.

Робин с сомнением разглядывал свой рисунок.

– Как думаешь, людям понравится?

Его творение было затейливым по форме и цвету. На фотографии лягушки я видел лишь серо-черные бугорки, а Робин – неистовые завихрения, для которых потребовалась половина радужного великолепия его сундука с художественными принадлежностями. Разница между серым оригиналом и сюрреалистической копией не беспокоила сына. Призрак моей жены тоже ничуть не встревожился.

Закончив, Робби поднес картину к окну в гостиной, к свету, чтобы я мог рассмотреть. Перспектива была искаженной, текстура шкуры аляповатой, контуры примитивными, а цвета потусторонними. И все-таки это был шедевр – портрет бородавчатого создания, чью кончину оплакивали бы немногие.

– Как думаешь, кто-нибудь купит? Ради благой цели.

– Здорово получилось, Робби.

– Может быть, где-то есть планета, где обитают самые красивые во Вселенной амфибии…

Затем Робин перестал сурово хмуриться: работа была готова. Он спрятал ее в папку, где хранил другие свои рисунки, и вернулся к самоучителям. Он не был так счастлив с той ночи, когда мы разбили лагерь под звездами.

В понедельник утром Робин вылез из постели, оделся, съел миску горячей каши и почистил зубы – все как обычно. Но за пять минут до того, как должен был прийти автобус, он заявил:

– Сегодня никакой школы, папа.

– О чем ты? Конечно, будет школа. Собирайся быстрее!

– Я о том, что в школу не пойду. – Робин махнул в сторону обеденного стола. Вчера я позволил ему не сворачивать художественную студию. – Слишком много работы.

– Не глупи. Рисовать будешь после обеда и вечером. Ты опоздаешь на автобус.

– Сегодня никакого автобуса, папа. Я занят.

Я поспешно воззвал к здравому смыслу.

– Робби, послушай… У меня уже проблемы в твоей школе. Доктор Липман сказала, что в этом году я слишком часто забирал тебя с занятий.

– А как насчет тех дней, когда она сама меня выгоняла?

– Я обсуждал это с ней. Она угрожала мне плохими вещами, если мы не будем действовать сообща.

– Например?

– Эй. Не выделывайся. Без шуток. Поговорим об этом сегодня вечером.

– Я никуда не пойду, папа.

После смерти Али я лишь однажды угрожал применить силу – и он в тот раз прокусил мне запястье до крови. Я посмотрел на часы. Про автобус можно было забыть. Я положил руку ему на плечо. Он оттолкнул ее.

– Они назначили тебе испытательный срок из-за того, что случилось с Джейденом. Мы под колпаком. Если возникнут новые проблемы, доктор Липман… Нельзя давать им повод для беспокойства прямо сейчас.

– Папа. Послушай. Я умоляю тебя. Мама говорит, что все умирает. Ты ей веришь?

– Робин. Ну же. Пойдем. Я отвезу тебя в школу.

Впрочем, я уже понимал, что меня перехитрили.

– Если мама права, в школе нет никакого смысла. Все умрет еще до того, как я пойду в десятый класс.

Интересно, стоит ли мне ввязываться в битву, чтобы пасть смертью храбрых?..

– Так ты веришь ей или нет? Это все, о чем я спрашиваю.

Верил ли я в постулаты Али? Факты не вызывали сомнений. Все, о чем она говорила, было общеизвестно мировому ученому сообществу. Но верил ли я в ее слова? Понимал ли я, что массовое вымирание реально?

– Ты идешь в школу. У нас нет выбора.

– Ты сказал, что выбор есть всегда. Ты мог бы обучать меня на дому.

Я тер глаза, пока не посыпались искры. Я мысленно вновь заговорил с покойницей. Али напомнила: «Выслушай. Посочувствуй. Но мы не ведем переговоры с террористами!»

– Я верю в тебя, Робби. В то, что ты делаешь. Но нельзя сменить школу в середине года. Если ты все еще будешь так сильно переживать по этому поводу весной, мы найдем решение.

– Вот почему все вымрут. Потому что каждый хочет решить эту проблему потом.

Я сел за стол; передо мной были разложены его наброски. Он сказал правду.

– Ладно… Сегодня – рисуй. Всех созданий, попавших в беду. Так хорошо, как только сумеешь.

Должно быть, Робби почувствовал мое разочарование, потому что маленькая победа заставила его помрачнеть. Он посмотрел на меня, как будто желая попросить, чтобы я передумал.

– Папа… а если это не поможет?

В моем списке контактов не нашлось няни, которая смогла бы присматривать за ним целый день без предварительного предупреждения. К счастью, у меня не было занятий, и я мог работать из дома. Я отменял и переносил встречи, когда без четверти девять пришло автоматическое сообщение. «Ваш ребенок отсутствует без уважительной причины. Знаете ли вы об этом (пожалуйста, ответьте ДА или НЕТ)?» Я нажал ДА, затем позвонил в школу и сообщил сотруднику с грубым и недоверчивым голосом, что забыл предупредить о запланированном визите Робина к врачу.

Я занялся сортировкой электронной почты, потом доделал просроченные правки для Страйкера: диметилсульфид и диоксид серы в наших моделях атмосферного дисбаланса. Жизнь, основанная на сере вместо углерода; я спрашивал себя, как выглядел бы в таком мире обед, пока готовил чечевицу по любимому рецепту Робина, добавив много золотистого лука и чуть-чуть томатной пасты. Во второй половине дня Робби постучал в дверь кабинета и задал несколько вопросов о своих рисунках, на которые годились любые ответы. Он страдал от одиночества. Я решил, что к утру он будет готов вернуться в школу.

Мы снова встретились за ужином. Робин хотел запеканку из баклажанов по фирменному рецепту Али. Он настоял на том, что сам выложит слои из кружочков. Блюдо получилось не слишком удачным, однако сын ел с аппетитом человека, который трудился весь день. После ужина я попросил устроить выставку. Большинство рисунков он уничтожил в гневе, осталось лишь несколько. Он прикрепил свои шедевры к голой стене в столовой кусочками многоразового скотча. Запретил мне входить, пока не подготовился. Белоклювый королевский дятел, рыжий волк, шмель Франклина, гигантский анолис и кочка, поросшая пустынным желтоголовником. Что-то было нарисовано искусно, что-то не очень. Но все они оказались живыми, яркими и как будто кричали: «Спасите нас!».

– Птица, млекопитающее, насекомое, рептилия и растение. Вдобавок к вчерашней амфибии.

Я до сих пор не понимаю, как девятилетнему ребенку хватило терпения, чтобы их нарисовать. В него словно вселился какой-то другой творец.

– Робин, они потрясающие.

– Дятел и анолис, возможно, уже вымерли. Сколько можно попросить за них? Я хочу собрать как можно больше.

– Можно попросить, чтобы люди дали, сколько захотят. – Обычно так продают подержанные машины, но в его случае трюк будет преследовать благую цель. Робин снял рисунки со стены и спрятал в папку. – Осторожнее! Не помни.

– Мне еще так много надо нарисовать, папа.

На следующее утро, после завтрака, он объявил, что останется дома и будет рисовать.

– Ни за что. А ну-ка собирайся. Мы же договорились.

– Когда? О чем? Ты сказал, что веришь в меня!

В один миг из девяти ему стало шестнадцать. Не имея возможности поступить правильно, он уставился на меня с исступлением, граничащим с ненавистью. Сжал губы, плюнул мне под ноги. Затем развернулся, побежал обратно по коридору в свою спальню и захлопнул дверь. Через двадцать секунд его леденящий душу вопль перешел в грохот падающей мебели. Я толкнул дверь, за которой оказалась навалена куча хлама. Робин перевернул книжный шкаф пятифутовой высоты, и книги, игрушки, модели космических кораблей, трофеи из художественных кружков рассыпались по полу. Когда я вошел в комнату, мой сын снова закричал и швырнул старую укулеле Али в окно, разбив и стекло, и инструмент.

Потом он с воем бросился на меня. Мы сражались. Он попытался расцарапать мне лицо. Я схватил его за руку и слишком сильно вывернул. Робин закричал и, рыдая, упал на пол. Мне захотелось умереть. Тыльная сторона его ладони – нежное крыло бабочки, которую я наполовину раздавил. У нас с Али был договор, единственный раз, когда я ей поклялся. «Тео? Что бы ни случилось, мы не поднимем руку на этого ребенка». Я оглядел комнату, готовый отдаться на милость своей жены. Но ее нигде не было.

На планете Гемин мы очутились в ловушке по разные стороны ужасного меридиана. Солнце этого мира было маленьким, холодным и красным. Орбита пролегала так близко к звезде, что та аннулировала осевое вращение планеты. Одна ее сторона навсегда осталась погруженной в обжигающий свет. На другой воцарилась ночь, ледяная и вечная.

Жизнь зародилась в полосе сумерек между постоянными полуднем и полуночью. В этом промежутке между горением и замерзанием метались ветра, текли быстрые воды. Существа эволюционировали, используя энергетические циклы: перемещались в сторону утра, чтобы согреть тьму, и в сторону вечера, чтобы охладить беспредельное сияние.

Жизнь потихоньку завоевывала новые пространства по обе стороны от продуваемой ветром полосы: запускала щупальца в каньоны и русла рек, ползла от умеренного климата к экстремальным температурам. Живой мир на Гемине разделился на два царства, ледяное и огненное; каждое приспособилось к своей половине планеты, страдающей биполярным расстройством. Для смелых паломников, которые удалились от пограничной зоны дальше всех, пути назад не было – она стала для них смертельно опасной.

Разум здесь возник дважды. Каждый вид решал собственные климатические проблемы, непостижимые для другого. Умы дневной стороны не понимали суть ночи, умы ночной не могли разобраться в сути дня. Лишь в одном они могли бы согласиться: «за гранью» нет места для жизни.

Мы отправились на Гемин вместе, но прибыли поодиночке. Я очутился в продуваемом ветрами канале на дневной половине. Обыскал всю обитаемую зону, но не смог найти Робина. От местных жителей не было толку. Я думал, аборигены в краю бесконечного дня будут жизнерадостными оптимистами. Однако их небо постоянно сияло, заслоняя всякий намек на Вселенную. Они жили здесь-и-сейчас, а потом появился я. Сам факт моего существования вызывал у них ступор. Их науки и искусства застряли в младенчестве. Они даже не изобрели телескоп.

На Гемине времена года были равнозначны местам. Пройдя несколько миль в сторону пограничного пояса, я перенесся из августа в январь. Робин был где-то на стороне вечной ночи. Какой народ, рожденный смертоносным холодом, повстречается ему в том краю? Хитрые и изобретательные копатели теплых шахт, возделыватели подземных грибов. Жестокие варвары, бесчувственные убийцы, готовые драться за каждую бесценную калорию.

Робин тоже искал меня. Приближаясь к зоне умеренного климата, я увидел издалека, как он мчится с другой стороны. Я бросился навстречу, однако сын поднял руки и остановил меня. Стоя на краю тьмы, я понял: Робин узрел истинное ночное небо. Он смотрел на звезды таким взглядом, как никто на Земле. Он видел перемены и течение времени, циклы и разнообразие. Видел математику и истории – такие же бесчисленные, изысканные и разнообразные, как очертания созвездий на черном фоне небосвода.

Робин крикнул мне с той стороны, из тьмы:

– Папа… Папа! Ты себе не представляешь, что я вижу.

Но я был в западне света, я не мог перейти черту.

Мою жену многие любили. Али тоже любила многих, для нее это было самой естественной вещью в мире. У нее были партнеры до меня, и с большинством она осталась в хороших отношениях, включая женщину, которая разбила ей сердце. Флирт был частью ее работы. Я сам видел, как она своим обаянием завоевывала привязанность законотворцев в огромных залах и спонсоров на приемах – все они как будто становились ее дорогими друзьями.

Руководство неправительственной организацией, охватывающей десять штатов Среднего Запада, требовало от Али постоянных разъездов. Первые два года нашего брака это убивало меня. Она звонила из какого-нибудь мотеля на федеральной автостраде, чтобы сообщить: «Мы посидели в отличном итальянском ресторанчике в центре города». Я ворчливо спрашивал, что еще за «мы», и она отвечала: «О, я разве тебе не сказала? Встретила Майкла Максвелла – это мой бывший из аспирантских времен». А потом я восемь часов, до утра, размышлял о том, о чем мне не хотелось думать.

Ее зона деятельности величиной в десять штатов подразумевала настоящий гарем из преданных мужчин и женщин с равными шансами. Я знал о некоторых дружеских отношениях, но на поминках кое-что стало для меня сюрпризом. Однажды я спросил, испытывала ли она когда-нибудь соблазн сбиться с пути, и у Али от изумления отвисла челюсть. «Господи, нет. Это против моей природы! Если бы я рискнула так поступить, меня бы разорвало на части».

В конце концов я отыскал точку равновесия между ревностью и благоговением. Много хороших, славных людей желали сблизиться с моей женой. А моя жена, похоже, желала меня одного. Природа, как часто демонстрировала мне Али, весьма изобретательна в том, что касается достаточной меры людского счастья.

Вот почему я не удивился, когда однажды в субботу она поздно вернулась с фермерского рынка, сияя оттого, что кто-то уделил ей внимание.

– Я столкнулась с Марти Карриером у прилавка «Яблочной леди». Выпили кофе вместе. Он предложил нам поучаствовать в его эксперименте!

Мартин Карриер был одним из выдающихся ученых Висконсина: профессор нейробиологии, сотрудник Национальной академии наук, участник исследовательской программы Института Хьюза – я мечтал добиться чего-то в этом духе, но уже никогда не добьюсь. Он был одним из немногих людей в Мадисоне, с кем Али могла наблюдать за птицами и у кого могла чему-то научиться. С этой целью они отправлялись вдвоем на прогулки в любое время года, что сводило меня с ума.

– Да ладно? Уверен, ему просто хочется, чтобы его подопытной стала ты.

Али ухмыльнулась и приняла боксерскую стойку: начала вращать кулаками перед лицом, подпрыгивая и раскачиваясь. Она всегда держала свои маленькие кулачки слишком близко друг к другу, когда делала вид, что вот-вот нанесет быстрый удар. Мне это нравилось.

– Ладно тебе, задира. Ну давай попробуем. Марти занимается невероятными вещами.

Лаборатория Карриера изучала нечто под названием ДекНеф – декодированный нейрофидбек. Похоже на старую добрую биологическую обратную связь, но с визуализацией нейронной активности в режиме реального времени, при участии искусственного интеллекта. Первая группа испытуемых – «образцы» – входили в определенные эмоциональные состояния, отвечая на внешние стимулы, а исследователи сканировали соответствующие области их мозга с помощью функциональной МРТ. Затем исследователи сканировали те же самые области мозга второй группы испытуемых – «стажеров» – в режиме реального времени. Искусственный интеллект отслеживал нейронную активность и посылал слуховые и визуальные сигналы, подгоняя мозг стажера под предварительно записанный шаблон нейронного состояния образца. Таким образом стажеры обучались приблизительному воспроизведению паттернов активности в мозге образцов – и, что примечательно, сообщали о схожих эмоциях.

Эта методика была разработана в 2011 году и на раннем этапе показала впечатляющие результаты. Команды исследователей в Бостоне и Японии обучали стажеров быстрее решать визуальные головоломки: их просто натаскивали по отсканированным паттернам зрительной коры образцов, которые разобрались с головоломками методом проб и ошибок. Другие экспериментаторы записывали данные о зрительных зонах в мозге образцов, подвергшихся воздействию красного цвета. Стажеры, которых натаскивали с помощью обратной связи, воспроизводили ту же нейронную активность и перед их мысленным взором появлялся тот же цвет.

С тех пор исследования перешли от визуального обучения к эмоциональному воздействию. На помощь страдающим от ПТСР выделялись большие гранты. ДекНеф и обратная связь через коннективность рекламировались в качестве методов лечения всевозможных психических расстройств. Мартин Карриер трудился над клиническим применением своего детища. Но у него имелись и более экзотические побочные увлечения.

– Почему бы и нет? – сказал я жене.

И мы вписались добровольцами в эксперимент ее приятеля.

В приемной лаборатории Карриера мы с Али посмеивались над анкетой для участников эксперимента. Мы претендовали на место во второй волне субъектов-образцов, но сперва надо было пройти отбор. Вопросы оказались с подвохом. «Как часто вы думаете о прошлом? Вы предпочли бы оказаться на переполненном пляже или в пустом музее?» Моя жена покачала головой в ответ на такую бестактность и прикоснулась кончиками пальцев к губам, изогнувшимся в улыбке. Я прочитал мысли Али, как будто мы были соединены проводами: пусть исследователи копаются внутри ее головы, сколько душе угодно; главное – чтобы не нарыли что-нибудь чреватое тюрьмой.

Я давным-давно отказался от попыток понять свою истинную сущность. В моих бессолнечных глубинах обитала прорва монстров, но большинство не были смертельно опасными. Я страстно желал увидеть ответы моей жены, но лаборант не позволил нам сравнивать анкеты.

«Вы употребляете табак?» Нет, завязал несколько лет назад. Я не упомянул, что все мои карандаши хранят отметины от зубов.

«Сколько алкоголя вы выпиваете в неделю?» Я – нисколько, а вот жена призналась в ежевечерних сеансах с декламацией стихов псу.

«Есть ли у вас аллергия?» Нет, если не считать непереносимость коктейльных вечеринок.

«Вы когда-нибудь испытывали депрессию?» Я не знал, как ответить на этот вопрос.

«Вы играете на музыкальном инструменте?» Наука – вот и вся моя музыка. Я написал, что при необходимости постараюсь отыскать на пианино ноту «до» первой октавы.

Два постдока отвели нас в комнату функциональной МРТ. Эти люди швырялись деньгами в свое удовольствие, не чета любой известной мне команде астробиологов. Али думала то же самое, сравнивая со своей нищей НПО. Я понадеялся, что зависть не испортит наши результаты.

Я первым отважился подойти к сканеру. Али сидела с Мартином Карриером в аппаратной, за мониторами. Мне это показалось подозрительным, однако награды за исследования достались именно ему. Внутри трубы МРТ со мной общались через наушник; мне было велено расслабиться, закрыть глаза и сосредоточиться на дыхании. Калибровка началась с внешних стимулов: прозвучал отрывок из Лунной сонаты, потом – из чего-то сурового, современного. Мне сказали открыть глаза. Экран над моим лицом по очереди продемонстрировал изображения синей птицы на ветке; счастливого малыша; великолепной праздничной трапезы; открытого перелома предплечья крупным планом, с костью, торчащей сквозь кожу. После этого мне надлежало опять закрыть глаза еще на минуту и снова сосредоточиться на дыхании.

Затем настал черед эксперимента как такового. Али и я должны были получить выбранное случайным образом чувство, одно из восьми основных эмоциональных состояний согласно типологии Плутчика: ужас, изумление, горе, отвращение, ярость, бдительность, экстаз или восхищение. Нам дали четыре минуты, чтобы войти в означенное психическое состояние. Пока мы были поглощены этой задачей, компьютер составлял трехмерную карту участка нашей лимбической системы.

Мне досталось «восхищение». Я закрыл глаза и погрузился в смутные мысли об Эйнштейне, докторе Кинге и Сидни Картоне. В аппаратной моя жена наблюдала за приливами и отливами моих эмоций. Подумав о ней, я невольно вспомнил вечер, который мы пережили вместе в середине зимы четыре года назад.

Али только что назначили координатором всего Среднего Запада, а парень, сменивший ее на посту руководителя штата, оказался совершенно никудышным. В Мэриленде, на трехдневном съезде членов организации, проводимом раз в два года, она часами сидела на телефоне, помогая преемнику разбираться с очередным кризисом. Тогда же она сильно простудилась. Из-за метелей обратный рейс задержался на полдня. В девять вечера я, с маленьким Робби на буксире, встретил ее в аэропорту. Пока ее не было, у сына развилась ушная инфекция. Он выл до полуночи, и лишь потом Али уронила больную и усталую голову на подушку.

Телефон разбудил ее в половине второго: незадачливый новый руководитель был сам не свой от тревоги. Полиция на севере штата, в Райнлендере, обнаружила грузовик с дюжиной собак в клетках, простоявший несколько часов при минусовой температуре на парковке «Уолмарта». Полицейские отследили путь грузовика до огромного питомника-плодилки и закрыли его. Сотни собак хлынули в единственный переполненный приют округа Онейда. Местные жители обратились в неправительственную организацию Али, хотя проблема такого рода лежала далеко за пределами возможностей этой правозащитной структуры.

Ее преемник хотел знать, на кого свалить катастрофу. Али сказала: «О чем ты говоришь? Езжай туда и помоги им выпутаться». Мужчина ответил, что ему за такое не платят. Они проговорили двадцать минут, и моя жена, от изнеможения похожая на зомби, была безупречно рациональна. Мужчина упорствовал. Так и вышло, что на рассвете Алисса собрала рюкзак и села в машину, чтобы проехать три с половиной часа по обледенелым дорогам штата в одиночку. Я все время спрашивал: «Ты уверена?» Она, разумеется, заслуживала несколько иной поддержки…