Текст книги "Как не умереть в одиночестве"

Глава 3

Пятью годами ранее

Эндрю опаздывал. Наверно, в этом не было бы ничего страшного, если бы в резюме, отправленном утром, перед поездкой на собеседование, он не отметил свою «крайнюю пунктуальность». Не просто пунктуальность, а крайнюю пунктуальность. Что это такое? Возможна ли крайность в пунктуальности? Как можно измерить такое?

Глупая ошибка. Эндрю переходил дорогу, когда странный гогочущий звук отвлек и заставил повернуться. Чуть в стороне летел гусь, чье белое подбрюшье казалось оранжевым в лучах утреннего солнца, а пугающие крики и неуверенное, с креном набок, движение придавали ему сходство с подбитым истребителем, пытающимся дотянуть до базы. В тот самый момент, когда птица выровнялась и продолжила полет по курсу, Эндрю поскользнулся на льду. На одно короткое мгновение он стал похож на спрыгнувшего с обрыва мультяшного героя, руками и ногами колотящего в пустоту, а потом с глухим чмякающим звуком хлопнулся на землю.

– Вы в порядке?

Вместо ответа женщине, помогшей ему подняться, Эндрю лишь хрипло выдохнул. Чувствовал он себя так, словно паровой молот только что врезал ему пониже спины. Но не это помешало Эндрю поблагодарить женщину. В том, как она смотрела на него, в ее полуулыбке и прическе было что-то столь поразительно знакомое, что у него перехватило дух. Женщина всматривалась в его лицо так пристально, словно ее тоже пронзило это чувство узнавания и боли. И только когда она сказала «Ладно, тогда пока», Эндрю понял, что женщина и в самом деле ждала, когда же он поблагодарит ее. Поспешить за ней? Догнать, извиниться? Но тут в голове зазвучала знакомая мелодия. «Голубая луна, меня ты видела стоящим одиноко». Лишь полностью сосредоточившись, крепко зажмурившись и помассировав виски, Эндрю смог прогнать ее прочь. Но когда он снова открыл глаза, незнакомка уже ушла.

Эндрю отряхнулся и лишь тогда сообразил, что люди видели, как он упал, и получили свою дозу злорадства. Ни на кого не глядя, он опустил голову, сунул руки в карманы и зашагал дальше. Ощущение неловкости и смущения постепенно сменилось чем-то еще. Именно после таких вот происшествий оно пробуждалось в самой его глубине и растекалось, густое и холодное, вызывая ощущение движения через зыбучий песок. Поделиться случившимся было не с кем. Не с кем поговорить, посмеяться и забыть. Зато одиночество всегда было поблизости, всегда начеку, всегда готовое издевательскими аплодисментами отметить каждую его заминку, каждый неверный шаг. Пережив потрясение, Эндрю тем не менее ничуть не пострадал, если не считать небольшой царапины на руке. Теперь, приближаясь к сорока, Эндрю слишком хорошо понимал, что не за горами уже тот день, когда такой вот заурядный плюх перейдет в категорию «небольшого падения». (Втайне он даже представлял, как сочувственно настроенная незнакомка укроет его своим пальто в ожидании «Скорой помощи» и будет поддерживать голову и сжимать ему руку.) Если сам он нисколько не пострадал, то его рубашке, к сожалению, повезло куда меньше. Еще недавно чистая и белая, она оказалась забрызганной грязной бурой водой. В какой-то момент Эндрю даже подумал, что, может быть, стоит попытаться обратить царапину себе на пользу и произвести впечатление на собеседовании. «Что, это? О, по пути сюда мне пришлось на секунду отвлечься, чтобы спасти ребенка/щенка/важное лицо от автобуса/пули/тигра. В общем… я – человек инициативный, одинаково хорошо работаю как самостоятельно, так и в команде». Остановившись на более реалистичном варианте, он завернул в ближайший «Дебнемз» за новой рубашкой. В результате отклонения от маршрута перед секретарем-регистратором в храме из бетона, где располагались офисы муниципалитета, Эндрю предстал потным и запыхавшимся. Опустившись на стул, он постарался успокоить дыхание. Ему была нужна эта работа. Очень нужна. В двадцать с небольшим Эндрю поступил на службу в совет ближайшего боро[3]3
  Боро (англ. borough) – название административно-территориальных единиц в некоторых, в основном англоязычных, странах.


[Закрыть], где, сменив несколько административных должностей, застрял на одном месте и откуда через восемь лет был бесцеремонно уволен в связи с сокращением. Жизненный принцип его тогдашнего босса, добродушной розовощекой уроженки Ланкастера по имени Джилл, выражался формулой «сначала обними, спрашивай потом». Переживая за Эндрю, она обзвонила все лондонские советы в поисках вакансии. Сегодняшнее собеседование было единственным результатом ее стараний, а описание работы в присланном по электронной почте письме не внушало оптимизма. Насколько он смог понять, заниматься пришлось бы примерно тем же, что и раньше, но еще его обязанности предполагали что-то связанное с проверкой имущества. Что еще важнее, зарплата на новом месте полагалась точно такая же, что и на прежнем, а выйти он мог уже в следующем месяце. Лет десять назад Эндрю еще мог бы колебаться, подумывать, не стоит ли начать с чистого листа. Поискать что-нибудь связанное с разъездами или, может быть, нечто совершенно новое. Но теперь, когда даже необходимость выйти из дома вызывала невнятное чувство беспокойства, вариант с подъемом на Мачу-Пикчу и переквалификацией в укротителя львов уже не представлялся заманчивым. Дрожали поджилки; Эндрю сорвал зубами заусеницу на пальце и попытался взять себя в руки. Когда в комнату наконец вошел Кэмерон Йейтс, Эндрю почему-то решил, что они встречались, и даже собрался спросить, действительно ли это так, – а вдруг удастся вырвать какую-то милость, – но потом вдруг понял, что узнал Кэмерона потому только, что тот как две капли воды похож на юного Громита из «Уоллес и Громит». Такие же близко посаженные, выпученные глаза и здоровенные передние зубы, напоминающие неровно торчащие сталактиты. Единственные отличия – хохолок черных косматых волос и характерный акцент уроженца «ближних графств».

В крошечном, чуть больше гроба, лифте перекинулись парой вымученных реплик, причем Эндрю никак не удавалось оторвать взгляд от выпирающих сталактитов. «Прекрати пялиться на чертовы зубы», – приказал он себе, таращась на эти самые чертовы зубы. Потом ждали, пока принесут воды – два голубеньких пластиковых стаканчика с тепловатой жидкостью, – и лишь затем собеседование началось по-настоящему. Кэмерон начал с общей характеристики работы, потом, не переводя дыхания, расписал, как Эндрю, если получит место, будет разбираться со смертями, подпадающими под действие Закона об общественном здравоохранении.

– Это значит – держать связь с организаторами похорон, писать извещения о смерти в местные газеты, регистрировать смерти, отыскивать родственников, взыскивать похоронные расходы через распоряжение имуществом умерших. В общем, можете себе представить, какая это куча бумажной ерунды.

Слушая и пытаясь вникнуть в услышанное, Эндрю понимающе кивал, мысленно проклиная Джилл, позабывшую упомянуть о главном. А потом – он даже не понял, как это произошло, – Кэмерон переключился на него самого. Нервничая, похоже, не меньше, чем претендент на должность, он переключился с простых, дружелюбных вопросов на двусмысленные, неоднозначные, и даже в голосе его зазвучала резкая нотка, как будто он сам с собой играл в плохого и хорошего полицейского. Получив наконец возможность ответить на ту чушь, что нес Кэмерон, Эндрю обнаружил, что и сам запинается и не может подобрать нужные слова. Когда же ему все-таки удалось составить цельное предложение, энтузиазм больше походил на отчаяние, а попытки оживить ответ юмором смутили уже Кэмерона, который на протяжении речи Эндрю не раз и не два поглядывал за спину соискателю, отвлекаясь на кого-то в коридоре. В какой-то момент дошло до того, что Эндрю уже подумывал сдаться, бросить все и просто выйти из комнаты. Ко всему прочему, его по-прежнему отвлекали зубы Кэмерона. На первое место вышел новый вопрос: сталактиты или сталагмиты? Была ведь какая-то фраза, помогавшая отличить одни от других? Размышляя об этом, Эндрю в какой-то момент понял, что Кэмерон спросил о чем-то – но о чем? – и ждет ответа. Запаниковав, Эндрю подался вперед.

– Э… ммм… – произнес он тоном, который должен был показать, что столь глубокий вопрос требует столь же глубокого осмысления. Расчет не оправдался – Кэмерон нахмурился, и Эндрю понял, что вопрос, должно быть, предполагал простой ответ.

– Да, – выпалил он, сделав ставку на краткость, и с облегчением отметил, как лицо Кэмерона осветила угасшая было улыбка Громита.

– Чудесно. И сколько? – спросил он.

Это было уже потруднее, хотя Эндрю и почувствовал по добродушно-легкому тону Кэмерона, что может отделаться шуткой и не вдаваться в детали.

– Ну, я и сам иногда путаюсь, – сказал он, добавив на пробу печальную улыбку.

Кэмерон натянуто рассмеялся, как будто не поняв, шутит Эндрю или говорит серьезно.

– Позвольте задать вам тот же вопрос? – в свою очередь спросил Эндрю, надеясь получить больше информации и прояснить ситуацию.

– Конечно. У меня в единственном числе. – Кэмерон потянулся к карману брюк, и у Эндрю мелькнула дикая мысль, что вот сейчас собеседник покажет ему свое единственное яйцо, как будто он задает этот вопрос каждому встречному, отчаянно надеясь встретить такого же бедолагу, обделенного судьбой товарища по несчастью.

Кэмерон, однако, извлек из кармана всего лишь бумажник, а из бумажника – фотографию ребенка в зимнем костюме и с лыжами. Лишь тогда Эндрю понял, какой вопрос ему задали, и быстро воспроизвел разговор уже с точки зрения Кэмерона.

«У вас есть дети?»

«Э… ммм… Да».

«Чудесно. И сколько?»

«Ну, я и сам иногда путаюсь».

Господи, что же подумал о нем потенциальный босс? Разве Эндрю не выставил себя ловеласом, гигантом секса, городским осеменителем, оставляющим после себя беременных женщин и разбитые семьи?

Он поймал себя на том, что все еще смотрит на фотографию сына Кэмерона.

«Скажи что-нибудь!»

– Милый… милый мальчик.

«Господи, тебя послушать – любитель детишек. Все будет хорошо. Приступайте с понедельника, Мистер Педофил!»

Эндрю схватил пластиковый стаканчик – давно уже пустой – и почувствовал, как тот хрустит в его руке. Полный облом. Как можно было так все испортить? Судя по выражению на лице Кэмерона, точка невозврата уже пройдена. Признаться, что случайно соврал насчет детей? И что скажет на это Кэмерон? Впрочем, как бы он ни отреагировал, повернуть ситуацию в свою пользу уже не получится. Вариант только один: продержаться до конца собеседования, попытавшись спасти хотя бы то, что осталось от лица – так делает испытуемый на экзамене по вождению после того, как переехал «даму с леденцом»[4]4
  Дама с леденцом (англ. lollipop lady) – женщина с круглым знаком «СТОП», которая стоит возле школы на дороге и помогает детям перейти ее.


[Закрыть].

Выпустив из пальцев пластиковый стаканчик, Эндрю заметил царапину на ладони и подумал о женщине, которая помогла ему подняться на дороге. Волнистые каштановые волосы, загадочная улыбка. В ушах запульсировала кровь. Как бы ему хотелось просто притвориться. Немного пофантазировать. Что в этом плохого? Что плохого в том, чтобы на минуту представить благополучный исход всего?

«Почему бы не сейчас?»

– Сколько ему? – спросил Эндрю, возвращая Кэмерону фотографию.

– Только что исполнилось семь. А вашим?

– Э… Стеф – восемь, а Дэвиду – шесть.

«Похоже, получается».

– Чудесно, чудесно. Моему Крису исполнилось четыре, когда я стал понимать, каким он вырастет человеком. Хотя Клара, моя жена, всегда считала, что знала это еще до его рождения.

Эндрю улыбнулся.

– Моя Диана тоже.

Вот так у него и появилась семья.

Они поговорили еще немного о женах и детях, но потом Кэмерон снова повернул собеседование в сторону работы, и Эндрю почувствовал, что выдумка ускользает, как вода между пальцами. Время истекло. Вместо того чтобы спросить, как обычно, есть ли у него вопросы, Кэмерон предоставил Эндрю «последнее слово». Как осужденному, которого вот сейчас же и отведут на виселицу. Эндрю пробормотал что-то невнятное в том смысле, какая это интересная работа и с каким удовольствием он воспользовался бы возможностью поработать в команде Кэмерона.

– Мы с вами свяжемся, – пообещал Кэмерон с искренностью полицейского, дающего радиоинтервью и выражающего симпатию к уличной инди-группе.

Эндрю выжал из себя улыбку и даже посмотрел Кэмерону в глаза, пожимая холодную и влажную руку. Ощущение было такое, будто ласкаешь черепаху.

– Спасибо за предоставленную возможность, – сказал Эндрю.

После интервью он зашел в кафе и решил, воспользовавшись бесплатным WI-FI, поискать объявления о работе, но не смог должным образом сосредоточиться. Благодаря Кэмерона за «предоставленную возможность», Эндрю имел в виду вовсе не работу, а шанс пусть ненадолго представить себя в роли семейного человека. Непривычное ощущение нормальности оказалось странно волнующим и пугающим. Эндрю попытался забыть его, собраться. Если не удастся получить другую офисную работу, придется расширить поиски, что грозило невероятным риском. Ничего такого, что соответствовало его квалификации, не подворачивалось. Сами описания предлагаемых работ вызывали оторопь и ставили в тупик. Загнанный в капкан безнадежности, Эндрю уставился на здоровенный маффин, который не съел, но общипал так, что тот походил на кротовью нору. А если сделать из продуктов норы каких-то других зверьков и побороться за Премию Тернера?[5]5
  Премия Тернера (англ. The Turner Prize) – премия в области современного искусства, одна из самых престижных в мире. Названа в честь английского художника XIX века Уильяма Тернера.


[Закрыть]

Эндрю провел в кафе всю вторую половину дня, наблюдая за важными бизнесменами, проводящими здесь свои важные деловые встречи, и туристами, взволнованно листающими путеводители. Все ушли, а он еще долго сидел, прижавшись к батарее отопления, стараясь остаться невидимым для молодого итальянца, составлявшего стулья и подметавшего пол. В конце концов официант вежливо, с извиняющейся улыбкой, попросил Эндрю уйти. Улыбка, впрочем, сползла с лица итальянца, когда он увидел рассыпанные по столу крошки от маффина.

Едва Эндрю вышел, как зазвонил телефон. Номер был незнакомый.

– Эндрю? – спросил голос с другого конца линии. – Слышите меня?.

– Да. – Его голос почти потерялся в шуме ветра и завывании сирены пронесшейся мимо машины «Скорой помощи».

– Это Кэмерон Йейтс. Хотел сказать, мне было приятно познакомиться с вами сегодня. По-моему, вы соответствуете тому стилю, который я стараюсь насадить здесь. Это стиль уверенности и успеха. Короче говоря, буду рад принять вас на борт.

– Извините? – Эндрю прижал палец к свободному уху.

– Мы предлагаем вам работу! Нужно будет, конечно, выполнить некоторые формальности, но проблем возникнуть не должно.

Эндрю остановился под ударом ветра.

– Эндрю? Вы меня поняли?

– Господи. Да, понял. Вау. Отлично. Я… в полном восторге.

Он и впрямь был в восторге. В таком восторге, что даже улыбнулся официанту за оконным стеклом. Тот ответил слегка растерянной гримасой.

– Эндрю, послушайте. Я уезжаю на семинар и попрошу кое-кого забросить вам письмо со всеми деталями. Мы еще обговорим кое-какие мелочи, но не беспокойтесь. Отправляйтесь домой и обрадуйте Диану и детей.

Глава 4

В это даже верилось с трудом. Неужели всего пять лет? Всего пять лет прошло с того дня, когда он стоял на продуваемой ветром улице, пытаясь вникнуть в сказанное только что Кэмероном. А казалось, так давно, будто целая жизнь пролетела.

Эндрю рассеянно помешал печеные бобы в стоящей на конфорке кастрюле, после чего выложил их на хрусткий кусочек цельнозернового хлеба, отрезанный самозатачивающимся ножом с обгорелой и погнувшейся пластиковой рукояткой. Пристально глядя на треснувшую за плитой плитку, Эндрю представил, что говорит на камеру:

– Итак, я только что соединил бобы с хлебом и сейчас добавлю капельку кетчупа – лично мне больше нравится «Капитан Томато», но подойдет и любой другой бренд, – в результате чего образуется вот такое лакомое трио. Заморозить остатки невозможно, но, к счастью, уже через девять секунд вы проглотите все без остатка и проникнетесь такой ненавистью к себе самому, что до всего прочего вам уже не будет никакого дела.

В квартире этажом ниже негромко напевала соседка. Появилась она относительно недавно, несколько месяцев назад, после того как съехали предыдущие жильцы. Это была молодая пара, обоим по двадцать с небольшим, оба привлекательные – с четко вылепленными скулами и загорелыми красивыми руками. Весь их внешний вид, сам по себе доставлявший эстетическое удовольствие, подразумевал, что никогда в жизни им не приходилось ни за что и ни перед кем извиняться. Пересекаясь с ними в вестибюле, Эндрю усилием воли заставлял себя поднимать глаза и бросать короткое приветствие, но соседи так ни разу и не потрудились ответить. Факт появления новой соседки зарегистрировался у него в голове только после того, как он услышал отчетливое гудение. Увидеть саму соседку Эндрю пока не довелось, но ее запах он каким-то странным образом уловил. По крайней мере, уловил запах парфюма, настолько сильный, что он долго висел в вестибюле. Эндрю пытался создать ее воображаемый портрет, но результатом его попыток стал лишь гладкий, лишенный характерных черт овал на месте лица.

На столешнице замигал телефон. Эндрю увидел высветившееся на экране имя сестры, и настроение тут же упало. Дата в уголке свидетельствовала о том, что сегодня 31 марта. Он должен был это предвидеть. Разумеется, Сэлли заглянула в календарь, обнаружила красный кружок вокруг числа «31» и тихонько выругалась, вспомнив про обязательный квартальный звонок.

Подкрепившись глотком воды, Эндрю снял трубку.

– Алло.

– Привет, – сказала Сэлли.

Пауза.

– Ну. Ты как, братишка? Все клево?

«Господи, почему она разговаривает так, будто мы все еще подростки?»

– Да, как обычно. А ты?

– Не жалуюсь, чувак. Мы с Карлом отчаливаем в йога-ретрит на ближайший уик-энд. Ему это на пользу – узнает методику преподавания.

Карл. Муж Сэлли. Обычное занятие – поглощение протеиновых шейков и добровольное поднятие и опускание тяжестей.

– Звучит… интересно, – отозвался Эндрю и затем, после короткого молчания, ясно дающего понять, что пора переходить к делам более насущным, добавил: – Как твои тесты?

Сэлли вздохнула.

– Сдала еще кучу в прошлом месяце. Результаты неокончательные, а это значит, что, по существу, ни хрена не знают. Но чувствую я себя лучше. А еще они думают, что дело, может быть, не в сердце, так что по папиным стопам я, наверно, не пойду и без предупреждения не откинусь. В общем, несут обычную чушь. Да ты и сам знаешь. Побольше упражнений, поменьше жидкости и все в том же духе.

– Это хорошо, что они не проявляют ненужной озабоченности. – Эндрю подумал, что если бы Сэлли не разговаривала с ним как подросток, то и он не разговаривал бы с ней как Оксфордский дон. Столько лет прошло, а они до сих пор словно чужие. И список обсуждаемых тем – проще некуда. Работа. Здоровье. Семья (точнее, Карл, единственный, кто подходил под определение «член семьи»). Вот только в этот раз Сэлли решила прибегнуть к уловке.

– В общем, я тут подумала… может, встретимся как-нибудь в ближайшее время? Как-никак, пять лет уже.

Семь, мысленно поправил ее Эндрю. Последний раз они виделись на похоронах дяди Дэйва, в крематории напротив «СнэппиСнэпс» в Банбери. «И ты была под кайфом». С другой стороны, надо признать, Эндрю ведь тоже не забрасывал Сэлли приглашениями встретиться.

– Это… было бы неплохо. Если, конечно, ты сможешь найти время. Может, встретились бы где-нибудь… чтобы и тебе удобно…

– Да, братишка. Было бы клево. Только мы ведь переехали, не забыл? Мы теперь в Ньюквее. У Карла тут бизнес, помнишь? Так что надо подумать, где теперь удобно. Хотя… я собираюсь в Лондон в мае, хочу проведать подругу. Может, там?

– Да. Хоршо. Дай знать, когда соберешься.

Эндрю огляделся и прикусил губу. За те двадцать лет, что прошли после его переезда сюда, здесь ничего не изменилось. Соответственно, и жилое пространство выглядело не столько запущенным, сколько убитым. В замаскированном под кухню уголке, там, где потолок встречается со стеной, темнело непонятное пятно. Интерьер составляли изрядно разбитая серая софа, потертый ковер на полу и желтовато-коричневые обои, которым полагалось навевать осенние мотивы, но которые наводили на мысли о диетическом печенье. Чем сильнее блекли обои, тем меньше оставалось шансов на то, что Эндрю предпримет какие-то меры. Со стыдом за состояние жилища мог сравниться только ужас перед заменой обоев на новые или необходимостью жить где-то еще. Одинокое существование имело, по крайней мере, одно преимущество: никто не осуждал Эндрю за образ жизни.

Вспомнив кое-что, о чем упоминала Сэлли, когда они встречались в последний раз, Эндрю решил сменить тему.

– Как у тебя дела с той… твоей?..

До него донесся легкий, звонкий смех, а потом вдох – Сэлли затянулась сигаретой.

– С моей?..

– Ну, с которой ты собиралась встретиться. Поговорить. Обсудить.

– Ты про моего терапевта?

– Да.

– Бортанула ее, когда мы переехали. Сказать по правде, чувак, я даже обрадовалась, что нашелся повод. Она постоянно пыталась меня загипнотизировать, да только у нее ничего не получалось. Я ей говорила, что на меня это не действует, но она и слушать не хотела. В Ньюквее терапевт другая. Я бы даже назвала ее не терапевтом, а скорее психотерапевтом. Мы столкнулись, когда она вешала объявление возле класса, где Карл занимается йогой. Надо же, да?

Ну… подумал Эндрю.

– Так вот, послушай, – продолжала Сэлли, – я еще кое о чем хотела с тобой поговорить.

– Так… – Эндрю мгновенно заподозрил неладное. Сначала какая-то встреча, теперь вот это. Боже, что, если она попросит его побыть какое-то время с Карлом?

– Будь все нормально, я бы не… в общем, обычно мы с тобой о таком не говорим. Но… Ладно. Помнишь моего старого приятеля, Спарки?

– Нет.

– Помнишь. Должен помнить. У него еще табачная лавка на Брайтон-Лейнс.

Ясно.

– Ладно, пусть так.

– У него есть подруга. Джулия. Живет в Лондоне. На Кристалл-Пэлас-уэй. Это совсем недалеко от тебя. Ей тридцать пять. Года два назад она развелась с мужем. Паршиво развелась.

Эндрю отвел телефон от уха. «Если это то, что я и предполагаю…»

– Но теперь все позади, она на другом берегу и, судя по тому, что говорит Спарки, пытается снова вскочить в седло. Вот я и подумала, что, может быть… может быть… ты…

– Нет, – перебил ее Эндрю. – Нет и нет. Забудь.

– Но, Эндрю, она – супер. Я видела фотки – прехорошенькая. Вот увидишь, она тебе понравится.

– Это все не важно. Потому что я… не хочу. Это не для меня.

– Не для меня. Бог ты мой, мы же о любви говорим, а не об ананасах на пицце. Нельзя так вот просто взять и отказаться.

– Почему? Почему нельзя? Кому плохо, что я так решил? Скорее наоборот, это своего рода гарантия, что никто не пострадает.

– Но так не живут, чувак. Тебе же сорок два. Мужчина в расцвете сил. Подумай как следует, иначе получается, что ты сам, добровольно отказываешься от потенциального счастья. Знаю, это трудно, но надо же смотреть в будущее.

Сердце уже бежало чуточку быстрее, и Эндрю вдруг овладело ужасное предчувствие, что вот сейчас сестра наберется смелости и попросит его о чем-то, что они никогда не обсуждали, несмотря на ее неоднократные попытки. И это будет уже не слон в комнате, а бронтозавр в сушильном шкафу. И Эндрю решил подавить опасность в зародыше.

– Я признателен тебе за беспокойство, но нужды в этом нет. Правда. Мне хорошо и ничего не нужно.

– Понимаю, но серьезно, рано или поздно нам придется обсудить… ну, ты знаешь.

– Нет, не придется, – сказал Эндрю, злясь на себя за то, что говорит едва ли не шепотом. Проявление любых эмоций могло быть воспринято Сэлли как приглашение продолжить расспросы, словно втайне он действительно хотел обсудить это.

– Надо, братишка. Так или иначе. Это же вредно для здоровья!

– Ну да. Вот ты сама всю жизнь куришь «травку», и я вовсе не уверен, что у тебя есть право кого-то судить.

Он вздрогнул, услышав, как она выдохнула дым.

– Извини. Сорвалось.

– Я лишь пытаюсь сказать, – продолжила Сэлли уже сдержаннее, – что тебе полезно поговорить о некоторых вещах.

– А я пытаюсь сказать, – возразил Эндрю, – что не испытываю ни малейшего желания что-либо обсуждать. Моя личная жизнь – или отсутствие таковой – не тот предмет, в обсуждении которого я хотел бы участвовать. Так что, когда речь заходит о некоторых вещах, мне сказать нечего.

Пауза.

– Ладно, пусть так. Решать, в конце концов, тебе. Я к тому, что Карл постоянно советует мне перестать волноваться из-за тебя, но знаешь, не получается. Ты ведь мой брат.

Эндрю ощутил знакомый укол злости на самого себя. Не в первый уже раз сестра протягивала ему руку, предлагая помощь и сочувствие, а он в ответ практически посылал ее куда подальше. Надо было бы извиниться по-настоящему, сказать, что ее забота важна для него, но слова застряли в горле.

– Послушай, – сказала Сэлли, – мы тут садимся за стол. Я к тому… может, поговорим потом еще?

– Да. – Эндрю даже зажмурился. – Конечно. Обязательно. Спасибо тебе за звонок.

– Не за что, братишка. Береги себя.

– Да, конечно. И ты себя тоже.

По пути от кухни к компьютеру Эндрю едва не столкнулся с «Летучим шотландцем», беспечно пропыхтевшим мимо. Из всех локомотивов именно «Шотландец» всегда носился с жизнерадостной беззаботностью (в сравнении, например, с «Бритиш рейл интерсити», который всегда капризничал, когда его отправляли в путешествие). Он был самым первым паровозом во всей принадлежавшей Эндрю коллекции моделей. «Шотландца» ему подарили, когда он был подростком, и чувства вспыхнули мгновенно. Возможно, поначалу дело было не столько в самом подарке, сколько в дарителе, но со временем Эндрю научился ценить совершенство самой вещи. Прошли годы, прежде чем он смог позволить себе купить еще один локомотив. Потом еще один. И четвертый. Затем последовали железнодорожные пути, боковые ветки, платформы, буфера, сигнальные посты. В конце концов все пространство пола в квартире оказалось занято сложной системой пересекающихся рельсов и всевозможных дополнительных декораций: туннелей, выглядящих так, словно их прорубили в горе; пасущихся у ручья коров; пшеничных полей; капустных грядок и склонившихся над ними мужчин в широкополых шляпах. Прошло еще немного времени, и декораций стало столько, что Эндрю мог воссоздать любое время года. Ощущение перемен в воздухе отзывалось радостным трепетом в груди. Однажды, во время похорон, на которых присутствовали исключительно пьянчуги-приятели умершего, викарий употребил в своем панегирике неуклюжую метафору – идущие назад часы, – и Эндрю едва не вскинул руки от радости, представив, как посвятит все выходные замене зеленого весеннего пейзажа на что-то более осеннее.

Строительство миров. Оно было сродни наркотикам. Но и средств требовало немалых. Скромные сбережения давно ушли на создание коллекции, и теперь почти весь заработок, за исключением платы за квартиру, уходил на модернизацию и техобслуживание. Эндрю больше не переживал из-за того, что проводит часы, а порой и целые дни в интернете – в поисках чего-то лучшего, нового для своей коллекции. Теперь он уже не помнил, как обнаружил форум «ModelTrainNuts», зарегистрировался на нем и с тех пор заглядывал туда каждый день. В сравнении с большинством участников Эндрю выглядел скромным любителем и искренне восхищался достижениями каждого из них. Каждый, кто на доске объявлений форума в 2.38 ночи оставлял объявление типа «ПОЖАЛУЙСТА ПОМОГИТЕ ЧАЙНИКУ: «Станьер» 2-6-4T треснуло шасси. ПОМОГИТЕ?», был для него таким же героем, как и те тридцать три человека, которые, откликнувшись в течение нескольких минут, предлагали подсказки, советы, решения и общие слова ободрения и поддержки. Сказать по правде, Эндрю понимал не более десяти процентов технических разговоров, но всегда читал пост за постом и радовался как ребенок, когда вопросы, месяцами лежавшие иногда в спячке, вдруг находили решение. Время от времени Эндрю оставлял на главном форуме сообщения общего характера, но коренным образом все изменилось после того, как он начал регулярно общаться с тремя другими юзерами и получил приглашение – посредством личного сообщения, никак не меньше! – присоединиться к эксклюзивному чату. Руководил этим райским уголком BamBam67, один из ветеранов сайта, наделенный правами модератора. Два других сообщения пришли от TinkerAl, молодого, страстного энтузиаста, и BroadGaugeJim, разместившего однажды фотографию акведука, построенного над бегущим ручейком и столь прекрасного, что Эндрю был вынужден прилечь и отдохнуть.

Чат был детищем BamBam67, организовавшим его, чтобы похвастать своими новыми привилегиями модератора. Он и пользовался ими, часто сопровождая свои посты фотографиями коллекции и, похоже, имея целью показать свой большой и красивый дом. Еще раньше они узнали, что живут в Лондоне, все, кроме BroadGauge, добродушного энтузиаста, уже тридцать лет «обитающего в Лезерхеде», но идея встретиться в реальной жизни никем не предлагалась. Эндрю, проходившего на форуме под ником Tracker, это устраивало как нельзя лучше. Отчасти потому, что позволяло создавать онлайновый имидж и таким образом маскировать свои недостатки в реальной жизни – в этом, как он понял еще раньше, и заключался весь смысл интернета, – но также и потому, что эти люди были его единственными и, следовательно, лучшими друзьями, и встретить их в реальной жизни и узнать, что они говнюки, было бы очень досадно.

Отличие происходившего на главном форуме от происходившего в чате было заметно невооруженным глазом. В мире первого существовала хрупкая, тонкая экосистема. Разговоры строго соответствовали теме, и каждый нарушитель правил незамедлительно подвергался наказанию, иногда суровому. В этом отношении показательным примером стал случай, когда TunnelBotherer6, упрямо помещавший плинтуса в теме про оборудование, получил от модератора выговор за «нецелевое использование пространства». После этого других постов от TB6 уже не появлялось. Но в чате, куда не проникал придирчивый взгляд модератора главного форума, перемена, пусть и медленно, все же случилась. Довольно быстро он стал местом, где обсуждались личные вопросы. Поначалу это пугало. Они чувствовали себя бойцами Сопротивления, сидящими над картами под одной-единственной лампочкой в пыльном подвале под баром, где пьют вражеские солдаты. Первым вопрос, не имеющий прямого отношения к поездам, поднял BroadGaugeJim.

«Послушайте, парни, – написал он, – я бы не хотел беспокоить вас по такому поводу, но, честно говоря, не представляю, к кому обратиться. Если коротко, дело вот какое. Моя дочь, Эмили, попалась на кибербуллинге[6]6
  Кибербуллинг (англ. Cyberbullying) – интернет-травля или кибертравля, намеренные оскорбления, угрозы, диффамации и сообщение другим компрометирующих данных с помощью современных средств коммуникации, как правило, в течение продолжительного периода времени.


[Закрыть]. Сообщения с угрозами. Фотки с фотошопом. Судя по тому, что я видел, мерзость и дрянь. Она утверждает, что не была вожаком этой шайки и чувствует себя гадко (я ей верю), но мне хотелось бы убедиться, что она понимает: нельзя больше участвовать в чем-то подобном, даже если неучастие означает потерю друзей. Может, кто-то из вас даст совет такому тупице, как я?! Только не напрягайтесь!!!»