Текст книги "Как не умереть в одиночестве"

– Подожди-ка, – сказала Пегги, когда они вышли из лифта. – Напомни: Кит, Кэмерон… Мелинда?

– Мередит, – поправил Эндрю. – Та самая, которая, как мне кажется, запала на Кита.

– Ах да, как я могла забыть? Так что, свадьба к осени?

– Хмм, думаю, весной. – Неожиданно для себя Эндрю с полупоклоном открыл дверь и кивком предложил Пегги войти первой. Мало того, этот полутеатральный жест показался ему совершенно естественным.

Кэмерон, Кит и Мередит сидели на диванчике в уголке отдыха, и, когда Эндрю и Пегги вошли, все трое, словно по команде, встали. Лицо у Кэмерона было пепельно-бледным. «Вот же дерьмо, – мелькнуло в голове у Эндрю. – Нас обсуждали. Они знают про бар». Может быть, Пегги была всего лишь осведомительницей, нанятой для расследования случаев неподобающего поведения, а поход в бар – мерзкой уловкой? Что ж, хороший урок тому, кто посмел притвориться счастливым. Эндрю бросил быстрый взгляд на Пегги – вид у нее был такой же растерянный.

– Эндрю, мы пытались с тобой связаться, – сказал Кэмерон. – Кому-нибудь удалось до тебя дозвониться?

Эндрю достал из кармана телефон. Он совершенно забыл включить его после того, как они вышли из квартиры Эрика Уайта.

– Все в порядке?

Кит и Мередит беспокойно переглянулись.

– Кто-то звонил утром, есть новости, – сказал Кэмерон.

– Какие?

– Насчет твоей сестры.

Глава 8

Эндрю было три, Сэлли восемь, когда их отец умер от сердечного приступа. Смерть родителя отнюдь не сблизила брата и сестру, чего можно было бы ожидать в такой ситуации. В детских воспоминаниях Эндрю Сэлли захлопывала дверь перед его носом, кричала, чтобы он оставил ее в покое, а когда ему доставало смелости возразить, их споры перерастали в злобные стычки. Какими могли бы быть отношения между ними, если бы отец не умер так рано, об этом оставалось только гадать. Сложилась бы между ними крепкая связь или отцу пришлось бы постоянно вмешиваться, разнимать их, злиться? А может быть, он попробовал бы более мягкий подход, сказал бы, что они расстраивают маму. Что же касается мамы, то ее никогда не было рядом. «Слегла» – так выразился однажды сосед, не знавший, что Эндрю лежит у разделяющего два участка забора, приходя в себя после очередных колотушек от Сэлли. Тогда Эндрю не понимал, что маму сломило горе. Ему никто ничего не объяснил. Он знал только, что если она подняла жалюзи в своей спальне, то день будет хороший – в хорошие дни ему давали на обед колбасу и пюре. Время от времени мать разрешала Эндрю забираться к ней в постель. Она лежала, отвернувшись, подтянув к груди колени, и иногда тихонько пела, а он утыкался носом ей в спину, ощущая вибрацию голоса.

К тринадцати годам Сэлли была на добрых шесть дюймов выше самого высокого мальчишки в школе. У нее были широкие плечи и толстые ноги. Казалось, ей даже нравилось быть не такой, как все, носиться с топотом по коридорам, выискивать жертв, которых можно было бы запугать.

Оглядываясь назад, Эндрю понимал, что то был, очевидно, защитный механизм, способ нанести упреждающий удар по возможным задирам, а заодно и дать выход горю. И наверно, он понимал бы сестру лучше, если бы не служил ей так часто боксерской грушей.

Вернувшись после летних каникул окрепшими и подросшими, некоторые смельчаки задирали и провоцировали Сэлли, пока она не набрасывалась на них и не гнала через спортплощадки с маниакальным блеском в глазах, колотя каждого, кто попадал под руку. Однажды, вскоре после того, как ему исполнилось одиннадцать, Эндрю выбрал момент, когда сестра спустилась вниз, пробрался к ней в комнату и какое-то время просто стоял там, вдыхая ее запах и изо всех пытаясь совершить некое магическое действо, которое изменило бы ее и заставило бы заботиться о нем. Эндрю стоял, закрыв глаза, чувствуя, как слезы собираются под веками, когда с лестницы донеслись торопливые шаги сестры. Может быть, заклинание сработало и она ощутила неодолимый позыв найти его и сказать, что отныне все будет хорошо? Секундой позже Эндрю понял, что встреча с Сэлли сулит не теплое объятье, а тычок в живот. К концу дня он получил от нее выраженное в грубоватой форме извинение, но так и не понял, двигало ли ею чувство вины или то был один из редких случаев материнского вмешательства. Так или иначе, передышка продлилась несколько дней и завершилась очередной стычкой.

Но потом, откуда ни возьмись, появился Сэм Моррис по прозвищу Спайк, и все изменилось. Спайк пришел в школу только в шестом классе, но, обладая таким качеством, как спокойная уверенность в себе, скоро стал своим. Высокий, с длинными, до плеч, черными волосами и полной, как у фолксингеров, бородкой, он вызывал зависть даже у старшеклассников, хваставших редкой порослью на подбородке. Почти сразу же по школе прошел слушок, что новичок каким-то образом навлек на себя гнев Сэлли и теперь, если скажет ей хоть слово поперек, попадет в ее жернова.

Признаки надвигающейся битвы были слишком очевидны, чтобы их не заметить: как с приближением цунами ведомые врожденным инстинктом звери устремляются на возвышенности, так и подростки спешили к месту битвы. Эндрю успел вовремя: приняв боевую стойку, Спайк и его сестра настороженно двигались по кругу. На груди у Спайка красовался значок с символом мира.

– Сэлли, – неожиданно мягко произнес Спайк, – не знаю, с чего ты взъелась на меня, но драться с тобой я не собираюсь, понятно? Я пацифист.

Еще до того, как он успел выговорить последнее слово, Сэлли сбила его с ног подножкой. В тот же миг вокруг Эндрю началась свалка, и он тоже оказался на земле, так что некоторое время слышал только одобрительные возгласы и шум продолжившейся вне поля его зрения стычки. Но потом, так же внезапно, крики сменились глумливыми возгласами и свистом. Поднявшись наконец на ноги, Эндрю стал свидетелем того, как Сэлли и Спайк заключили друг друга в страстные объятия и соединились в почти горячем поцелуе. Потом они отстранились на мгновение, и Спайк ухмыльнулся. Сэлли ответила милой улыбкой и, не тратя времени даром, с силой двинула ему коленом между ног. Отступив, она вскинула руки в победном жесте и, оглянувшись, увидела корчащегося от боли Спайка. От Эндрю не укрылось, что триумф в ее глазах умерила промелькнувшая озабоченность.

Как выяснилось позже, чувства Сэлли к Спайку Моррису были глубже простой озабоченности его состоянием. Вопреки всем трудностям эти двое сошлись. Если такой поворот и стал сюрпризом для Эндрю, то к переменам в поведении сестры он оказался абсолютно не готов. Перемены эти случились мгновенно. Как будто Спайк повозился с каким-то нагнетательным клапаном и вся злость Сэлли, обнаружив выход, покинула ее. В школе они были неразлучны, носились туда-сюда, взявшись за руки, и их длинные волосы струились на ветру. Словно сошедшие с гор великодушные великаны, они раздавали «косячки» мельтешащим у них под ногами тинейджерам. У Сэлли начал меняться голос, трансформировавшийся в конце концов в неторопливую, монотонную тянучку. Она не только стала разговаривать с Эндрю, но и приглашала его прогуляться вечером с ней и Спайком. Признавать предшествовавшую жестокую практику террора Сэлли не желала, но, позволяя брату проводить с ними время, смотреть фильмы и слушать пластинки, как бы старалась загладить вину.

Поначалу Эндрю, как и почти все мальчишки в школе, думал, что все это – некий изощренный маневр, психотическая, с дальним прицелом, тактика, что Сэлли нарочно заманивает Спайка в пабы и приглашает смотреть ужастики на битых кассетах, чтобы неминуемое побивание получилось неожиданным и еще более брутальным. Но ничего такого не случилось. Спайк смягчил ее сердце любовью. И еще «травкой». Вспышки злости случались, только доставалось обычно матери, чью апатию и безразличие Сэлли принимала за леность. Но теперь за невыдержанностью всегда следовали извинения, причем добровольные.

Самым же удивительным было то, что вскоре после того, как Эндрю исполнилось тринадцать, Сэлли задалась целью обеспечить его подружкой. Однажды, когда он, никому не мешая, читал «Властелина колец» на своем обычном месте возле бойцовой зоны, сестра появилась на другой стороне площадки с двумя девочками – одна ровесница Сэлли, вторая примерно его возраста, – которых Эндрю никогда прежде не видел. Оставив девочек, сестра подошла к нему.

– Привет, Гэндальф.

– Привет… Сэлли.

– Видишь вон ту девочку? Кэти Адамс?

Ах да, теперь он ее узнал. Кэти училась классом младше.

– Да.

– Ты ей нравишься.

– Что?

– Она хочет гулять с тобой. А ты хочешь с ней встречаться?

– Ну, вообще-то не знаю. Может быть.

Сэлли вздохнула.

– Конечно, хочешь. Подойди и поговори с ее сестрой, Мэри. Она хочет посмотреть на тебя. И не беспокойся, я тоже поговорю с Кэти.

Сэлли просигнализировала Мэри и довольно бесцеремонно толкнула Эндрю в спину. Он споткнулся и шагнул вперед. В свою очередь, Мэри толкнула сестру в направлении Эндрю. Встретившись посередине площадки, они нервно улыбнулись друг другу, как два захваченных и подлежащих обмену шпиона на нейтральной полосе.

Мэри устроила Эндрю небольшой допрос, причем в какой-то момент даже наклонилась и осторожно принюхалась. Составив, должно быть, благоприятное мнение, она взяла Эндрю за плечи, развернула и толчком отправила в обратном направлении. Сходную процедуру в отношении Кэти провела Сэлли, и в результате несколько последующих недель Эндрю только и делал, что, с молчаливого согласия Кэти, держал ее за руку, когда она, гордо подняв голову, водила его на переменах по школьным коридорам, стойко снося ухмылки и язвительные комментарии. В какой-то момент он стал задаваться вопросом, какой во всем этом смысл, но однажды вечером, после школьной пьесы и двух с половиной бутылок сидра «Вудпекер», Кэти прижала Эндрю к стене и успела поцеловать, прежде чем его вырвало на пол. Лучший вечер за всю жизнь.

Но таковы жестокие повороты судьбы, и всего лишь через два дня Сэлли усадила брата перед собой, чтобы донести до него ужасную новость, переданную ей Мэри: Кэти решила положить всему конец. Прежде чем Эндрю успел переварить услышанное, Сэлли крепко обняла его и принялась объяснять, что у всего случившегося есть своя причина и что время – лучший целитель. Еще не разобравшись толком в своих чувствах и в отношении к решению Кэти, Эндрю опустил голову на плечо сестры, принимая боль ее свирепых объятий, и подумал, что в любом случае все случившееся было, наверно, не зря.

В следующую субботу, отправленный наверх приготовить попкорн, Эндрю заглянул в приоткрытую дверь и увидел Сэлли и Спайка, стоящих на коленях друг перед другом и негромко о чем-то шепчущихся. Потом Сэлли открыла глаза и нежно поцеловала Спайка в лоб. Эндрю и в голову бы никогда не пришло, что сестра способна на такие нежности. Ради такого чуда он и сам мог бы поцеловать Спайка Морриса. В конце концов у Эндрю появилась старшая сестра. Тогда он еще не знал, что пройдут годы, прежде чем они увидятся снова.

Он понятия не имел, как Сэлли и Спайку удалось добраться до аэропорта и, более того, купить билеты на рейс в Сан-Франциско, но позднее выяснилось, что Спайку по достижении восемнадцати полагалась крупная сумма, оставленная бабушкой и дедушкой. В ящике комода нашлась записка от Сэлли с объяснением, что они «улетели пока в Штаты. Не хочу, чтобы из-за меня поднимали шум, – писала сестра, – так что, пожалуйста, расскажи обо всем нашей дорогой мамуле, но только подожди до завтра, ладно?»

Эндрю так и сделал. Мать отреагировала на новость, добавив панические нотки к страдальческому тону.

– О боже, о боже. Невероятно. Поверить не могу.

Потом была немного сюрреалистическая встреча с родителями Спайка, которые приехали в фургоне, окруженные дымкой марихуаны. Мать все утро переживала только из-за того, какое поставить печенье, а Эндрю, в ужасе от того, что она совсем спятила, так скреб прыщики, что в кровь расцарапал щеки.

Он подслушал разговор, лежа на лестничной площадке и глядя вниз между балясинами. У отца Спайка, Рика, и матери, Шоны, были длинные волосы и пивные животики. Как оказалось, возраст хиппи не красит.

– Дело в том, Кассандра, – сказал Рик, – что они оба достигли возраста согласия, и мы не вправе препятствовать им в следовании зову сердец. К тому же у нас тоже все началось в этом возрасте, и ничего плохого это нам не принесло.

Судя по тому, что Шона вцепилась в Рика так, словно они неслись по американским горкам, это заявление вызывало некоторые сомнения. Рик был американцем, и привычные слова в его произношении звучали так экзотично, что Эндрю даже подумал, а не смотать ли ему сейчас удочки, не запрыгнуть ли в самолет и тоже не махнуть ли через океан. Но потом он вспомнил о матери. У Сэлли совести могло и не быть, но у Эндрю-то она имелась.

Некоторое время никаких вестей от Сэлли не было. Потом, примерно через месяц, пришла открытка с почтовым штемпелем Нового Орлеана и изображением джазового тромбониста, выполненного дымчатой сепией.

«Большой Кайф![11]11
  Большой Кайф (англ. Big Easy) – прозвище Нового Орлеана, имеющего славу беспечного, развлекающегося в свое удовольствие города.


[Закрыть] Надеюсь, ты в порядке, братан».

Эндрю так разозлился, что швырнул открытку на пол в спальне. Но на следующий день, уступив соблазну, изучил ее получше и неожиданно для себя самого прикрепил к стене над подушкой. Позже к Новому Орлеану добавились Оклахома-Сити, Санта-Фе, Большой Каньон, Лас-Вегас и Голливуд. Собрав карманные деньги, Эндрю купил карту Соединенных Штатов, на которой отмечал маркером передвижения сестры, стараясь угадать, где она окажется в следующий раз.

Все это время мать то разражалась сердитыми тирадами в адрес дочери – как она посмела вот так вот взять и смыться, – то слезливо причитала, называя Эндрю своим единственным ребенком, сжимая его лицо ладонями и заставляя снова и снова обещать, что он никогда-никогда ее не покинет.

Склонная к мрачной иронии, судьба распорядилась так, что пять лет спустя Эндрю сидел рядом с тем, что мать, не понимая, как расстраивает его, называла своим смертным ложем. Рак перешел в агрессивную стадию, и доктор давал матери несколько недель. Предполагалось, что Эндрю отправится в сентябре в университет – Бристольский политехнический – изучать философию, но он отложил этот план, чтобы присматривать за матерью. О том, что его приняли в университет, Эндрю матери не сказал. Так было легче. Проблема заключалась в том, что он не мог связаться с Сэлли и сообщить о состоянии матери. Открытки больше не приходили, последняя была из Торонто с коротким сообщением:

«Привет, дружок, замерзаю здесь. Обнимашки от обоих!»

А потом был еще телефонный звонок. Эндрю как раз набил рот рыбными палочками и едва не подавился, когда из трубки донесся сопровождаемый эхом голос Сэлли. Связь была ужасная, и они плохо слышали друг друга, но Эндрю все же разобрал, что Сэлли перезвонит двадцатого августа, когда они будут в Нью-Йорке.

В назначенный день он ждал у телефона – с нетерпением и в то же время с надеждой, что никто не позвонит. Когда телефон все же зазвонил, Эндрю снял трубку не сразу.

– Привет! Это Сэлли. Как слышно? Хорошо?

– Да. Послушай. Мама больна. То есть серьезно больна.

– Что такое? Больна? Насколько?

– Настолько, что лучше не становится. Тебе надо срочно прилететь, пока еще не поздно. Доктора дают не больше месяца.

– Дело дрянь. Ты серьезно?

– Конечно, серьезно. Пожалуйста, приезжай домой как можно скорее.

– Господи. Это… с ума сойти.

Сэлли вернулась в том же стиле, как и уехала. Эндрю, как обычно, спускался вниз на завтрак, когда услышал шум воды в кухне. Мать не вставала с постели уже несколько недель, и в какой-то момент в Эндрю всколыхнулась надежда: а может быть, врачи ошиблись? Но нет – у раковины стояла Сэлли, и по ее спине тянулся во всю длину хвост волос всех цветов радуги. Одета она была во что-то напоминающее халат.

– Братик, надо ж! – Сэлли стиснула Эндрю в медвежьих объятьях. От нее пахло чем-то заплесневелым и цветочным. – Ты как, черт бы тебя побрал?

– Я в порядке.

– Господи, вырос на все двадцать футов!

– Ага.

– Как школа?

– Хорошо.

– Экзамены хорошо идут?

– Да.

– Как с девушками? Новой чикой обзавелся? Бьюсь об заклад, что нет. Слишком занят – гуляешь, пока молодой. Эй, как тебе мой свитер? Нравится? Это Байя. Хочешь, и тебе такой достану.

«Не хочу. Лучше бы ты пошла да поговорила с умирающей мамой».

– А где Спайк? – спросил Эндрю.

– Остался в Штатах. Собираюсь вернуться, когда здесь все… ну, сам знаешь… кончится.

– Ладно. Поднимешься к маме?

– Э… ну… да. Если она поднялась. Не хочу ее беспокоить.

– Она теперь уже не встает. – Эндрю направился к лестнице и в какой-то момент подумал, что Сэлли не пойдет за ним, но, когда оглянулся, увидел, что она снимает обувь.

Сестра смущенно улыбнулась.

– Сила привычки.

Эндрю постучал в дверь – раз, другой. Ничего. Они переглянулись.

Мать как будто нарочно так спланировала, чтобы умереть ровно перед тем, как все трое соберутся вместе. Если ей хотелось сделать кому-то больно, то цели она достигла.

– Мама в своем репертуаре, – сказала Сэлли, когда они сидели вечером в пабе. «Мама» она произнесла как «мом», поэтому Эндрю захотелось вылить пиво на голову сестре, и прежнее восхищение ее акцентом вдруг начисто пропало.

На похороны приехали две двоюродные бабушки и с полдесятка бывших коллег. В ту ночь Эндрю не спал. Сидя в постели и безуспешно пытаясь читать «О страданиях» Ницше, он вдруг услышал в гнезде у веранды крики скворцов, принявших охранное освещение за утреннюю зарю. Выглянув в просвет между шторами, Эндрю увидел уходящую Сэлли с рюкзаком на спине. Не навсегда ли?

Как выяснилось вскоре, даже не надолго. Через три недели – большую часть времени Эндрю пролежал на диване, завернувшись в покрывало с маминой кровати и уставившись в телевизор, – когда он спустился утром вниз, Сэлли снова стояла у раковины. Сестра вернулась к брату. Что-то наконец пробилось в эту тупую черепушку. Сэлли обернулась, и Эндрю увидел, что глаза у нее опухли и покраснели, и теперь уже он прошел через комнату и обнял ее. Прижавшись к его плечу, Сэлли пробормотала что-то неразборчивое.

– Что? – спросил Эндрю.

– Он меня бросил, – шмыгая носом, ответила Сэлли.

– Кто?

– Спайк, конечно. Оставил записку в квартире. Ушел с какой-то девицей. Все кончено.

Эндрю встряхнул ее за плечи и отступил на шаг.

– Что? – Она утерла нос рукавом и, не дождавшись ответа, громко высморкалась.

Как когда-то, ее глаза полыхнули знакомой старой злостью. Но теперь Эндрю уже не испугался – его душил гнев.

– Ты об этом думаешь? – бросил он, и тут Сэлли подступила к нему, толкнула на холодильник, прижала к дверце и схватила за горло.

– А ты и рад, да? Доволен, что он меня бросил?

– Да плевать мне на него, – прохрипел Эндрю. – А как же мама? – Он попытался оттолкнуть ее руку.

– А что мама? – сквозь стиснутые зубы прошипела Сэлли. – Ее уже нет, так ведь? Померла так померла. С чего тебе расстраиваться? Она и матерью-то не была никогда. Как папа умер, так для нее все и кончилось. Сломалась. По-твоему, мы для нее что-то значили?

– Она болела! Посмотри на себя! Тебя бросили, и ты уже расклеилась. Так что не тебе кого-то судить.

Злость полыхнула снова, и Сэлли ударила его свободной рукой. Эндрю отшатнулся, закрыв ладонью глаз, и напрягся в ожидании еще одного удара, но вместо этого сестра обняла его нежно и зашептала в ухо:

– Прости, прости, прости…

Они вместе сползли на пол и долго сидели, ничего не говоря и понемногу успокаиваясь. Потом Сэлли открыла холодильник и передала брату немного замороженного горошка, а он, тронутый простотой и добротой этого жеста, растрогался до слез, которые и скатились из непострадавшего глаза.

Следующие несколько недель прошли размеренно и однообразно. Вернувшись домой – Эндрю работал в аптеке на центральной улице, – он готовил пасту с томатным соусом или картофельное пюре с колбасой, а Сэлли курила «травку» и смотрела мультики. Глядя, как она всасывает спагетти и слизывает текущий по подбородку соус, Эндрю снова и снова спрашивал себя, кем же она выросла. Скорая на расправу задира и хиппи уживались в ней, как Джекил и Хайд. Сколько она продержится, прежде чем снова уйдет? Ждать долго не пришлось, но на этот раз смыться незамеченной у нее не получилось.

– Только, пожалуйста, не говори, что собираешься искать Спайка, – сказал Эндрю, дрожа у двери от утреннего ветерка.

Сэлли грустно улыбнулась и покачала головой.

– Нет. Мой приятель, Бинси, нашел мне работу. По крайней мере, он так думает. Это около Манчестера.

– Хорошо.

– Мне нужно становиться на ноги. Пора взрослеть. Здесь у меня ничего не получается. Слишком все мрачно. Сначала папа, потом мама. Я собиралась зайти посмотреть на тебя. Попрощаться. Но не хотела будить.

– Угу. – Эндрю отвернулся, почесал в затылке, а когда снова посмотрел на сестру, то увидел, что и она делает то же самое. Зеркальное отражение неловкости. Оба улыбнулись. – Ладно. Дай знать, когда определишься.

– Хорошо. – Сэлли шагнула к двери, но остановилась и обернулась. – Знаешь, я горжусь тобой. Правда.

Прозвучало это так, словно она заранее отрепетировала прощальную фразу. Может, все-таки надеялась его разбудить? Эндрю так и не понял, что почувствовал в этот момент.

– Позвоню, как только устроюсь. Обещаю.

И конечно, слово не сдержала.

Сэлли позвонила лишь через несколько месяцев. К тому времени Эндрю уже учился в Бристольском политехническом, и между ними, казалось, пролегла непреодолимая пропасть.

Тем не менее Рождество они провели вместе. Эндрю спал на диване в тесной квартирке, которую Сэлли снимала с Бинси (по-настоящему его звали Тристан). Они пили домашнее пиво Бинси, оказавшееся таким крепким, что в какой-то момент Эндрю даже ненадолго ослеп. По крайней мере, так ему показалось. Сэлли встречалась с каким-то Карлом, жилистым, медлительным парнем, помешавшимся на воркауте и последующем восстановлении. Он постоянно что-то ел: то бананы – гроздьями, то курицу – здоровенными кусками, а потом сидел в трениках и облизывал жирные пальцы, как какой-нибудь закованный в «адидас» Генрих VIII. В конце концов Сэлли съехалась с Карлом, и вот тогда они с Эндрю перестали видеться совсем. Потом заработала система регулярных звонков – никто ни о чем не договаривался, просто так все сложилось. Раз в три месяца все последние двадцать лет. Звонила всегда Сэлли. Поначалу иногда говорили о матери – по прошествии времени некоторые ее странности представали в розовом свете. Но время шло, воспоминания превращались в натужные попытки поддержать слабеющую от раза к разу связь. В последние месяцы разговоры давались с трудом, требовали усилий, и иногда Эндрю недоумевал, почему Сэлли вообще берет на себя труд звонить ему. И вместе с тем случались моменты – часто в тишине, нарушаемой лишь шорохом их дыхания, – когда Эндрю ощущал эту неоспоримую связь.