Текст книги "Как не умереть в одиночестве"

Глава 9

Оглушенный известием, Эндрю вышел из офиса, отказавшись от предложений Кэмерона и Пегги проводить его домой. Ему нужно было побыть на свежем воздухе, одному. Собравшись с силами, он достал телефон и набрал номер Карла. Но ответил не муж Сэлли, теперь вдовец, а женщина, представившаяся «Рэйчел, лучшая подруга Карла». Довольно странная характеристика для взрослого человека, тем более в данных обстоятельствах.

– Это Эндрю, брат Сэлли, – сказал он.

– Конечно. Эндрю. Здравствуйте. – Прежде чем он успел сказать что-то еще, Рэйчел продолжила: – Карл говорит, что в доме для вас, к сожалению, места нет. Так что придется остановиться в мини-гостинице. Это рядом с церковью… удобно для похорон.

– О… Ладно. Все уже организовано? – спросил Эндрю.

В разговоре возникла пауза.

– Вы же знаете нашего Карла. Он очень организованный. Уверена, он не захочет беспокоить вас всякими мелкими деталями.

Потом, когда поезд на Ньюквей вышел из Лондона и бетон сменился рощицами, Эндрю поймал себя на том, что не испытывает ни скорби, ни печали, и лишь чувствует себя виноватым из-за того, что даже не прослезился. Виноватым из-за того, что боится похорон и даже подумывает о том, чтобы не пойти на них. Когда в вагон вошел кондуктор, Эндрю долго не мог найти билет, а когда все же нашел во внутреннем кармане пиджака, разразился такими многословными извинениями, что кондуктор, не дослушав, положил руку ему на плечо и посоветовал не беспокоиться.

В мини-гостинице Эндрю провел целую неделю, слушая крики птиц за окном и борясь с желанием бросить все и сесть на поезд до Лондона. Утром в день похорон он съел несвежие хлопья в «ресторане» – один и под пристальным взглядом хозяина, который стоял в углу со сложенными на груди руками, словно тюремный надзиратель, наблюдающий за последним завтраком приговоренного к смерти.

Входя в крематорий с гробом на плече, Эндрю подумал, что не знает остальных носильщиков, за исключением, конечно, Карла. Спрашивать показалось невежливым. Карл, разменявший шестой десяток и выглядевший отвратительно здоровым и стильным – тронутые сединой волосы и наручные часы стоимостью в небольшой городок, – простоял всю службу с высоко поднятой головой, с размеренной точностью метронома роняя слезы на щеки. Эндрю неуклюже стоял рядом, опустив сжатые в кулаки руки. В тот миг, когда гроб миновал занавески, Карл испустил низкий скорбный стон, сбросив бремя, которое придавило Эндрю.

Позднее, на поминках, в окружении людей, которых никогда не видел и тем более не встречал, Эндрю почувствовал себя таким одиноким, каким не чувствовал уже несколько лет. Они были в доме Карла, в комнате, посвященной расцветающему бизнесу йоги, «Синергии». Из комнаты временно убрали маты и мячи для упражнений, а освободившееся место заняли раздвижные столы, силившиеся удержать закуски и напитки. На память пришел один из тех редких моментов, когда мать рассмеялась, припомнив реплику Виктории Вуд по поводу типично британской реакции на известие о чьей-то смерти. «Семьдесят две булочки, Кони. Ты нарезаешь, я намазываю», – сказала мать, прекрасно пародируя, и, ущипнув Эндрю за ухо, отправила его ставить чайник.

Пережевывая сыроватую сосиску в тесте, Эндрю почувствовал на себе чей-то взгляд. И действительно, от противоположной стены на него смотрел Карл. Вдовец уже переоделся, сменив костюм на свободную белую рубашку и бежевые льняные брюки, и был бос. Не укрылся от Эндрю и тот факт, что на его руке по-прежнему красовались дорогие часы. Поняв, что Карл намерен подойти и вот-вот окажется рядом, Эндрю торопливо поставил на стол бумажную тарелку и едва ли не бегом поднялся наверх, где укрылся в незанятом, к счастью, туалете. Моя руки, он случайно заметил на подоконнике кисточку для бритья, стоящую на красивом белом кружочке. Эндрю взял кисточку, провел пальцем по щетине, и в воздух взлетели сухие белые пылинки. Он поднес кисточку к носу и уловил знакомый насыщенный кремовый запах. Кисточка принадлежала отцу, и после его смерти мать оставила ее в ванной. Говорила ли Сэлли что-то на этот счет? Должно быть, в детстве у нее сформировалось особое, сентиментальное отношение к этой вещице, которую потом ей захотелось сохранить.

В дверь постучали, и Эндрю быстро опустил кисточку в карман брюк.

– Минутку. – Эндрю выжал из себя извиняющуюся улыбку.

В коридоре его ждал Карл со скрещенными на груди руками; под рубашкой бугрились напрягшиеся мышцы. Вблизи Эндрю заметил, что глаза у зятя влажные от слез.

– Извини, – сказал Эндрю. От Карла пахло лосьоном после бритья.

– Без проблем, – отозвался Карл, но с места, чтобы дать Эндрю пройти, не сдвинулся.

– Я, наверно, скоро уеду. Дорога неблизкая. – Прозвучало это так, как будто он оправдывался за что-то.

– Конечно.

Эндрю оставил реплику без ответа.

– Тогда… пока. – Он обошел Карла и направился к лестнице.

– Теперь тебе будет легче, Сэлли-то больше нет.

Эндрю остановился и обернулся. Карл, не мигая, смотрел на него.

– Что, не согласен? Да перестань. Признайся, тебе же не было до нее никакого дела, как бы сильно ее это ни обижало.

«Неправда, – хотел сказать Эндрю. – Это она бросила меня».

– Все было не так просто.

– Слышал я это, ты уж поверь. Не проходило, должно быть, недели, чтобы Сэлли не заводила этот разговор снова, снова и снова. Все думала, как ей достучаться до тебя, чтобы ты хоть чуточку о ней позаботился или хотя бы перестал ненавидеть.

– Я ее ненавидел? Да нет же… это просто смешно.

– Вот как? Неужели? – В глазах Карла с новой силой полыхнула злость, и Эндрю поспешно спустился на две ступеньки. – То есть это не ты так на нее окрысился из-за Америки, что отказался даже видеться?

– Нет, все было не…

– И не ты, когда она хотела помочь тебе разобраться в собственной жизни, оказался так упрям, что даже в дом ее не впустил, хотя и знал, как больно этим ранишь? – Карл прижал к губам кулак и откашлялся.

«Господи, только не плачь», – подумал Эндрю.

– Карл, все не так прос…

– Не смей больше говорить это, – перебил Карл. – В том-то и дело, что все очень просто. Сэлли не была по-настоящему счастлива. Из-за тебя.

Эндрю спустился еще на ступеньку и едва не споткнулся, но успел повернуться и, используя энергию инерции, продолжил движение. Убраться отсюда как можно дальше, вот чего он хотел больше всего. Карл не понимает, что несет. Входная дверь захлопнулась за спиной, но сомнения не ушли и продолжали терзать Эндрю. В поезде, на обратном пути, они только усилились. А не было ли правды в словах Карла? Может быть, Сэлли и в самом деле так расстраивалась из-за их отношений, что это отразилось на ее здоровье и каким-то образом приблизило конец? Даже думать об этом было невыносимо больно.

В темноте, при выключенном свете, мерцающий экран слепил и резал глаза. Аватар TinkerAl – смеющийся танцующий помидор, один лишь вид которого вызывал обычно улыбку, казался сегодня злобным. Собравшись с духом, Эндрю заставил себя посмотреть на слова, напечатанные и стертые столько раз, что он уже сбился со счета.

«Я похоронил сегодня сестру».

На открытой странице вопросительно мигал курсор. Эндрю медленно перетащил его мышкой к кнопке «отправить», но отнял руку и потянулся к пластиковому стакану с шапкой пены. Он пил, пытаясь вернуть то приятное ощущение тепла, которое пришло в пабе с Пегги и сохранялось до обрушенного на него Кэмероном известия, но чувствовал только тупую пульсирующую боль за глазами.

Эндрю выпрямился. В ногу кольнули щетинки лежавшей в кармане кисточки для бритья. Часы показывали три ночи. В голове кружились слова Карла, перед глазами с ужасающей ясностью прокручивалась сцена их последней стычки. Чего бы только не отдал он сейчас за то, чтобы близкие, любимые люди были рядом. Добрые слова. Чашки с чаем. Те мгновения, когда семья была чем-то большим, чем сумма ее частей. Эндрю снова посмотрел на экран. Стоило только обновить страницу, и здесь появились бы десятки, даже, может быть, сотни сообщений от BamBam, TinkerAl и Джима. Что-нибудь об ограниченном выпуске нового подвижного состава или продаже пешеходного мостика. Они были почти друзьями, но все же довериться им Эндрю пока еще не мог. Это было слишком тяжело.

Палец переместился на кнопку «удалить».

«Я похоронил сегодня сестру».

«Я похоронил сегодня».

«Я похоронил».

«Я».

Глава 10

Хотя Кэмерон и настаивал, чтобы он взял столько времени, сколько нужно, Эндрю вернулся на работу через два дня после похорон. Он почти не спал в эти два дня, но сидеть в одиночестве, не зная, чем себя занять, оказалось куда хуже, чем заниматься покойниками, которых никогда не знал. Конечно, придется выдержать приступ сочувствия. Люди будут качать головами и печально улыбаться. Они даже представить не могут, как ему трудно. А он станет кивать и благодарить, ненавидя их доброжелательные слова и себя за то, что не заслуживает их жалости. Ожидания, однако, не оправдались. Едва ли не весь первый час Пегги говорила с ним исключительно о шотландских куропатках.

– Очень недооцененная птица, если хочешь знать мое мнение. Я видела бедняжку с одной лапой в слимбриджском заповеднике. Там у них небольшой пруд, и она плавала кругами по периметру, как будто совершала круг почета. Мэйзи – это моя дочка – просила спасти птичку, чтобы «придумать для нее новую лапку». Какие требования, да?

– Ммм. – Эндрю отмахнулся от надоедливой мухи. Учитывая, что для Пегги этот осмотр был всего лишь второй, акклиматизировалась она на удивление быстро, тем более что дом Джима Митчелла находился в еще более запущенном состоянии, чем квартира Эрика Уайта.

Джим, шестидесяти лет, умер в постели, задохнувшись собственной рвотой. Кухня, спальня и гостиная составляли одно помещение; отдельная от них душевая комната заросла плесенью, а пол был покрыт разнообразными пятнами, о возможном происхождении которых Эндрю старался не думать.

– Мой агент по недвижимости описал бы ее как «шикарную компактную туалетную комнату», – сказала Пегги, отдергивая грязную штору, и тут же отшатнулась. – Что за черт!

Эндрю поспешил к ней и увидел, что все окно в ванной покрыто маленькими красными жучками, напоминающими брызги крови от ружейного выстрела. Лишь когда один из них зашевелил крылышками, Эндрю понял, что это божьи коровки. Во всей квартире они были самым ярким пятном. Эндрю подумал, что если оставить открытым окно, возможно, это подвигнет насекомых к исходу.

На этот раз они были в полных защитных костюмах. Пегги настояла на том, чтобы надеть их на улице – прошлым вечером она посмотрела «Живешь только дважды», и теперь ей захотелось быть похожей на лаборантку из фильма о Джеймсе Бонде.

– Мой Стив, когда мы только начали встречаться, немножко смахивал на Пирса Броснана. Это было еще до того, как он открыл для себя пироги со свининой и прокрастинацию. – Она смерила Эндрю оценивающим взглядом. – А ты мог бы сойти за… как звали того парня, что снимался в «Золотом глазе»?

– Шон Бин? – Эндрю двинулся в направлении кухни.

– Да, он самый. По-моему, в тебе есть что-то от Шона Бина.

Поймав свое отражение в замызганной дверце духовки – наметившаяся лысина, клочковатая щетина, мешки под глазами, – Эндрю подумал, что Шон Бин может много чем заниматься в данный момент времени, но точно не ползать по комнатушке в южном Лондоне с прилипшим к колену меню из кулинарии.

Минут через двадцать они вышли на улицу освежиться. Эндрю так устал, что его чуть ли не качало. Над кварталом пролетел полицейский вертолет, и они, задрав головы, наблюдали за ним, пока он не развернулся и не улетел в том же направлении, откуда появился.

– Значит, не за мной, – сказала Пегги.

– Ммм, – пробормотал Эндрю.

– Знаешь, мне как-то даже не приходилось разговаривать с полицейскими. Чувствую себя так, словно что-то пропустила. Так хочется просто позвонить и сообщить о каком-то происшествии или чтобы меня вызвали для дачи показаний. А у тебя что-то такое было?

Эндрю на секунду отключился.

– Извини, что?

– Тебе приходилось иметь дело с полицейскими? С бобби. Или как их там… легавыми?

Эндрю вдруг перенесся в магазин грампластинок в Сохо. Та песня, что звучала в динамиках, была определенно «Голубая луна». От лица отхлынула кровь. Он метнулся к выходу, распахнул дверь. Сдавленный крик продавца: «Черт! Держите его, парень что-то стырил!» Эндрю столкнулся с кем-то уже на улице, отлетел, упал на землю, хватая ртом воздух. Над ним склонился какой-то мужчина. «Я – полицейский, не при исполнении». Искаженное злобой лицо продавца. Эндрю подняли. Схватили за руки. «Что ты взял?» От продавца дохнуло никотиновой жвачкой. «Ничего. Ничего. Честно. Можете обыскать». «Тогда какого черта побежал?» Что Эндрю мог сказать? Что та песня резанула болью? Что даже лежа на тротуаре, ему хотелось свернуться в комочек?

– Черт возьми, – рассмеялась Пегги, – ты как будто привидение увидел!

– Извини, – сказал Эндрю, но голос треснул, и слово сломалось посередине.

– Только не говори, что тебя задержали за пакетик конфет в «Вулворте».

У него задергалось веко. Мелодия лезла в голову, и Эндрю отчаянно пытался не пустить ее.

– Или пересек двойную желтую?

«Голубая луна, меня ты видела стоящим одиноко».

– Боже мой, мусорил в общественном месте?

Пегги подтолкнула его локтем, и Эндрю почувствовал, как откуда-то изнутри поднимается голос, резкий и непреклонный.

– Прекрати, ладно? – рявкнул он.

Лицо у Пегги вытянулось, а на Эндрю уже накатила волна стыда.

– Извини. Я не хотел… так. Просто последние две недели…

Они долго стояли молча, растерянные и смущенные, не зная, что сказать. Эндрю почти слышал, как крутятся шестеренки у Пегги в голове, как она пытается сосредоточиться и переменить тему. Значит, нужно приготовиться и быть внимательным.

– Эту игру моя дочка придумала.

– Игру?

– Да. Уж не знаю, как к этому относиться, беспокоиться за нее или нет, но игру она назвала «Апокалипсис».

– Понятно.

– Сценарий такой: взорвана сверхмощная бомба, и человечество сметено с лица земли. На всю страну один выживший – ты. Что будешь делать?

– Не знаю.

– Ну, куда ты пойдешь? Что предпримешь? Найдешь машину и рванешь по М1 в поисках людей? Или отправишься в местный бар и упьешься до потери пульса? Попытаешься переправиться через пролив или даже добраться до Америки? Если там тоже никого нет, вломишься ли в Белый дом?

– И это игра?

– В общем-то, да. – Пегги помолчала, потом добавила: – Сказать, что я бы сделала? Отправилась бы в Силверстон и погоняла бы по кругу на «Фиесте». Потом либо побросала бы мячи для гольфа с крыши здания парламента, либо приготовила бы себе что-нибудь в «Савое». Через какое-то время, возможно, махнула бы в Европу – посмотреть, что и как. Вот только, боюсь, попала бы в какую-нибудь группу сопротивления, занимающуюся переправкой людей через границу. Не уверена, что мне бы это понравилось, тем более что дома мои посты в Фейсбуке никто бы не увидел.

– Понятно. – Эндрю попытался представить, что сделал бы он, но в голову ничего не приходило. – Боюсь, сам я ничего придумать не могу. Извини.

– Что ж, это не для всех, – сказала Пегги. – Кстати, если хочешь уйти пораньше, я тут и одна справлюсь.

– Нет, все в порядке. Вдвоем в любом случае справимся быстрее.

– Тут ты прав. Да, совсем забыла, я сегодня кофе с собой прихватила. Если захочешь, дай знать. А еще я попыталась приготовить оладьи.

– Спасибо, но я в порядке.

– Если передумаешь, скажешь. – Пегги направилась к дому, и Эндрю последовал за ней. Сразу за порогом в нос ударила волна зловонного воздуха. К счастью, вскоре Пегги нашла кое-что.

– Это рождественское письмо, – сказала она напряженным голосом, стараясь дышать через рот, и протянула находку Эндрю. Бумага была хрупкая на ощупь, как будто ее неоднократно складывали и разворачивали. Между страницами с подробным описанием ничем не примечательных праздников и школьных спортивных состязаний лежала семейная фотография. – Я вот думаю, сколько раз он собирался выбросить фото, но так и не решился? Стоп, минутку. Здесь на обратной стороне номер телефона.

– Хорошо, что заметила. Прямо сейчас и позвоню, – сказал Эндрю и достал телефон.

– Справишься? Точно? – как бы невзначай спросила Пегги.

– Конечно, но все равно спасибо. – Эндрю набрал номер и, ожидая соединения, сказал: – Еще раз извини, что сорвался.

– Не глупи. И вот что, я выйду на секунду, ладно?

– Конечно. Я через минутку присоединюсь.

Трубку на другом конце сняли после первого же гудка.

– Извини, Брайан, связь прервалась, – сказал кто-то. – Как я уже говорил, мы объясним это…

– Извините, – вставил Эндрю, – вообще-то я…

– Нет, нет, Брайан, извиняться поздно. Давай покончим с этим раз и навсегда, договорились?

– Я не…

– «Я не»… «я не»… Брайан, не унижайся, ладно? Заканчиваю разговор и кладу трубку. Увидимся завтра в офисе. И больше я слышать об этом не желаю, понятно? Вот и хорошо. До встречи.

Трубку положили. Эндрю вздохнул. Сразу не получилось. Он повторно набрал номер и отошел к окну гостиной. Сначала ему показалось, что Пегги выполняет какое-то упражнение – она сидела на корточках, слегка раскачиваясь на пятках, словно готовилась вскочить и прыгнуть. Но потом он увидел ее лицо, совершенно бледное, с влажными от набухших слез глазами. Пегги сделала несколько глубоких вдохов, и Эндрю вдруг понял, как тяжело ей было оказаться в такой запущенной, грязной квартире. Кофе, оладьи, игры и разговоры – это все предназначалось ему. Пегги просто хотела подбодрить его и сделать это ненавязчиво, тактично, без сочувственных улыбок и похлопываний по плечу. Все это время ей было не по себе, но она держалась, не показывала виду, как ей плохо, а он так и не догадался. Тронутый до глубины души ее добротой и бескорыстием, Эндрю едва не расплакался.

Мужчина, снявший трубку в первый раз, теперь отвечать не спешил, вероятно решив дать бедняге Брайану возможность потомиться в собственном соку. Между тем Пегги выпрямилась, еще раз глубоко вдохнула и направилась к входной двери. Эндрю дал отбой и откашлялся, пытаясь избавиться от комка в горле.

– Не получилось? – спросила Пегги, взглядом указав на телефон у Эндрю в руке.

– Он принял меня за кого-то, с кем работает и с кем только что разговаривал, и не дал даже слова сказать.

– Вот как?

– Предложил покончить раз и навсегда.

– Наглец.

– Вот и я так подумал. Попробую попозже еще разок.

Некоторое время они стояли молча, оглядывая грязную комнату. Потом Эндрю почесал в затылке.

– Я… э… хотел тебя поблагодарить. За то, что была здесь со мной, за разговоры, оладьи и все прочее. Спасибо тебе.

Щеки у Пегги порозовели, а на губах появилась улыбка.

– Все в порядке, дружище. Ну что, возвращаемся в офис?

– Да, ты возвращайся. – Эндрю вовсе не хотел, чтобы Пегги оставалась здесь хоть на секунду дольше, чем необходимо. Он достал из рюкзака скатанные в рулон мешки для мусора.

– И больше здесь делать нечего? – спросила Пегги, глядя на мешки.

– Нет. Просто… В общем, когда квартира в таком состоянии, я обычно немного прибираюсь. Как-то неправильно оставлять ее в неприглядном виде. Но ты можешь вернуться в офис.

Она бросила на Эндрю взгляд, значение которого он не понял, но почувствовал, что, должно быть ляпнул что-то не то.

– Я, пожалуй, останусь. – Пегги протянула руки. – Открывай мешок.

Пока занимались уборкой, Эндрю напряг воображение и ценой немалых усилий получил наконец результат.

– Я бы, кстати, поехал в Эдинбург.

– В Эдинбург? – Пегги растерянно посмотрела на него.

– Да, после Апокалипсиса. Проверил бы, смогу ли управлять поездом, а потом попробовал бы прорваться в замок. Или забраться на Трон Артура.

– Ага, неплохой ход. – Пегги задумчиво постучала пальцем по подбородку. – И все-таки, думаю, я бы победила с моим планом насчет «Савоя» и здания парламента.

– Я и не думал, что в игре определяется победитель. – Эндрю сложил коробку из-под пиццы с приклеившимися к ней грязными кусочками моцареллы.

– Боюсь, что определяется. Это обязательное условие. А учитывая, что я постоянно проигрываю своим ребятам, ты не будешь против, если в этой победителем стану я? Знаешь, хочется же сохранить остатки гордости.

– По-моему, так будет справедливо, – согласился Эндрю. – Я бы поздравил тебя, пожал руку, но на мне слишком много плесневелого сыра.

В какой-то момент Пегги с ужасом воззрилась на его руку, и Эндрю подумал, что, наверно, сморозил какую-то очередную глупость, но потом Пегги расхохоталась:

– Господи, что же это за работа такая?

И Эндрю впервые за день вдохнул полной грудью.

Они уже убрали большую часть мусора, когда Пегги сказала:

– Хотела сказать, мне очень жаль, что у тебя так случилось… с сестрой. Просто не знала, когда будет уместно выразить соболезнования.

– Все в порядке. Я… Вообще-то, даже не знаю… – Эндрю не договорил, зависнув в неопределенности: рассказать ли Пегги о своих чувствах или отделаться тем, что вроде бы положено говорить в таких случаях.

– Мой папа умер девять лет назад, – сказала Пегги.

Эндрю как будто застрял на паузе – ни туда ни сюда.

– Сочувствую, – выдавил он в конце концов.

– Спасибо. Знаю, времени прошло немало, но я до сих пор помню те дни, особенно на работе, когда хотелось только одного: спрятаться, забиться в уголок. Вот тогда я и заметила, что люди избегают меня, стараются не встречаться со мной взглядом. Сейчас-то я знаю, что им просто было неудобно, они не знали, что сказать, но тогда я чувствовала себя так, словно совершила что-то нехорошее, что мне есть чего стыдиться, что я причинила всем какие-то неудобства. А что еще хуже, я вся была в растрепанных чувствах.

Пегги взглянула на Эндрю, словно решая, стоит ли ей продолжать.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Эндрю.

Она пожевала губу.

– Скажем так, в ДНК моего папаши доброта не присутствовала. Помню, еще в детстве, когда сидела в гостиной и вдруг слышала его шаги по дорожке, я всегда замирала и старалась не дышать. Даже научилась по звуку шагов определять, в каком он расположении духа. Он никогда нас не трогал, но часто впадал в такое настроение, когда что бы мы – я, сестра или мама – ни делали, все было недостаточно хорошо, и ясно давал нам понять, в чем именно и в какой степени мы его подвели. А потом, в один прекрасный день, он взял и сбежал с какой-то девчонкой с работы. Об этом через какое-то время узнала моя сестра. Мама так и не пожелала это принять. Говорила о нем так, словно он был даром божьим, героем войны, который ушел в море на плоту и пропал без вести, хотя на самом деле свалил к девице едва ли не на соседней улице.

– Да, нелегко, должно быть, вам пришлось, – заметил Эндрю.

Пегги пожала плечами.

– Все сложно. Я и потом его любила, хотя и видела после его ухода только несколько раз. Люди думают, что потеря одинакова для всех, но знаешь, это не так. Каждый случай особенный.

Эндрю завязал мешок с мусором.

– Верно. У нас с сестрой… тоже все было непросто. Как и у тебя с отцом. От одной мысли, что люди станут смотреть на меня… – Эндрю не договорил.

Пегги помогла собрать остатки мусора.

– Да, понимаю. Люди сочувствуют. Сердце у них там, где надо, но если человек не пережил такое сам, ему трудно понять другого. Так что мы с тобой вроде как в одном в клубе.

– В клубе, – пробормотал Эндрю и вдруг ощутил прилив адреналина. Чувство было странное, непривычное. Пегги посмотрела на него и улыбнулась. А Эндрю, вспомнив, как не смог произнести подходящий тост в пабе, вдруг поднял вверх щипцы для мусора с зажатым пакетом из-под хулахупа и торжественно провозгласил:

– За клуб!

Пегги взглянула на него удивленно, и у Эндрю дрогнула рука, но потом Пегги подняла свои щипцы.

– За клуб!

За этим последовала короткая неловкая пауза, после чего они опустили щипцы и продолжили уборку.

– А теперь, – сказала немного погодя Пегги, – давай-ка вернемся к делам более важным.

Эндрю вскинул брови.

– Случайно, не насчет Апокалипсиса?

Через час они почти закончили, и Эндрю с удивлением обнаружил, что с удовольствием провел время, убирая мусор и играя в игры.

– Если захочешь пройти чуть более структурированный ментальный тест, та барная викторина, о которой я говорила, как раз сегодня вечером. Так что, если пожелаешь…

Вообще-то он был даже не против. В конце концов, можно будет хоть немного отвлечься и загладить перед Пегги вину за то, что был резким с ней. По части общих знаний он, может, не особенно силен, но пинта «Гиннесса» лишней не будет.

– Да, почему бы и нет, – сказал Эндрю небрежно, как будто такого рода развлечения были для него обычным делом.

– Вот и отлично. – Пегги улыбнулась так тепло и искренне, что ему пришлось отвернуться. – И приводи Диану! Хочу с ней познакомиться.

Ах да. Это.

Может быть, Диана появится, как по волшебству, в зеркале ванной и найдет ему рубашку получше, чем это оранжевое уродство? Поддавшись панике, он купил ее по пути домой и вдруг вспомнил, что, когда в последний раз покупал одежду на выход, в мире были озабочены «проблемой 2000 года». Эндрю понятия не имел, что нынче в моде. Время от времени он задумывался о том, чтобы заменить кое-что из своего старья, но потом на глаза попадался модный юнец в рубашке, ничем не отличающейся от той, которую он сам носил с начала девяностых, а раз так, то какой смысл что-то менять?

Эндрю придвинулся к зеркалу. Может, купить какой-нибудь крем и попробовать избавиться от темных кругов под глазами? Но с другой стороны, он привык к ним, сроднился с ними, потому что они были, пожалуй, самой отличительной его чертой. Все остальное соответствовало определению «нормальный». Отчасти ему и хотелось чем-то выделиться, как те люди, которые компенсируют свои пять футов и пять дюймов многочасовыми занятиями в спортзале, в результате чего становятся невероятно мускулистыми, но при этом все равно вынуждены делать больше шагов, чтобы поспевать за более высокими друзьями. Может быть, он предпочел бы внушительный нос или торчащие уши, которые, в случае если ими обладает знаменитость, описываются журналистами как «необыкновенно привлекательные». Женщин заурядной внешности называют дурнушками, но для мужчин подобного эквивалента не существует. Может быть, думал Эндрю, он мог бы примерить на себя какую-нибудь мантию? «Образцовый Эндрю»? Эталон для светло-русых мужчин с обыкновенными ровными зубами. Тогда после него хоть что-то останется.

Эндрю отступил от зеркала и разгладил складку на рукаве рубашки.

– Знаешь, на кого ты сейчас похож? На апельсин с нарисованной физиономией. – Эндрю надул щеки. Зачем согласился? О чем только думал? По рельсам неспешно катил «Сентинел 4Ди-Эйч», выписывая выложенную рельсами восьмерку. Эндрю нарочно выбрал «Но не для меня», вещь плавную, неторопливую и прекрасную, чтобы попытаться успокоиться, однако сегодня даже Элла не помогала. Он потому и не стремился к общению, что при одной мысли об этом живот сводило спазмами. Соблазн остаться и продолжить этот разговор на форуме определенно брал верх. Но в конце концов Эндрю все же заставил себя выйти из дома, решив в последний момент, что Диане пришлось задержаться на работе, а ему в последнюю минуту удалось найти няню для детей.

Прежде чем идти, Эндрю погуглил паб в интернете и заволновался: не окажется ли заведение опасно «крутым», на что намекали грозные фотографии меловых досок у двери с агрессивными обещаниями – при 50-процентной точности – «пива и хорошего времяпрепровождения». Однако, оказавшись на месте, Эндрю с облегчением обнаружил, что все вполне нормально, по крайней мере, снаружи. Тем не менее Эндрю трижды прошелся мимо паба, делая вид, что разговаривает по телефону. Так что, если бы Пегги или ее друзья заметили его изнутри, они подумали бы, что он просто заканчивает разговор. Фактор времени имел важнейшее значение. Если прийти слишком рано, придется волей-неволей заводить разговор. Если прийти слишком поздно, будешь чувствовать себя чужаком. Идеальный вариант – появиться так, чтобы успеть поздороваться и сразу же вступить в игру; тогда общее внимание переключится на вопросы и никто не будет чувствовать себя обязанным втягивать его в разговор.

Проходя в очередной раз мимо окна, Эндрю заметил группу людей в дальнем углу. Это были они. Пегги сидела рядом с мужчиной в кожаной куртке, с длинными каштановыми волосами и бородкой-эспаньолкой. Предположительно, Стив. Он, похоже, рассказывал анекдот, и, по мере приближения к кульминационному моменту, жесты его становились все шире и выразительнее. Стив ударил кулаком по столу, и остальные рассмеялись. Несколько человек, стоявших у бара, оглянулись посмотреть, в чем причина шума. Эндрю отметил, что Пегги присоединилась к общему веселью без особого энтузиазма.

Эндрю уже протянул руку к двери, но в последний момент остановился.

Это все не его. Он никогда этим не занимался. Что, если он не сможет дать ни одного правильного ответа? А если его втянут в жаркие дебаты и поставят перед выбором – принять ту или иную сторону? Что, если до победы останется один шаг и он все испортит? К тому же игра вряд ли будет идти без перерыва, в ней возникнут паузы, и его станут расспрашивать о личной жизни. Эндрю знал, как и что отвечать своим коллегам на вопросы о семье. Мог предсказать, о чем они спросят, и знал, как уклониться, уйти в сторону еще до того, как разговор пойдет в нежелательном направлении. Но здесь его ждала незнакомая территория, на которой легко попасть в ловушку.

За спиной остановилась машина. Кто-то вышел, прозвучало знакомое «доброй ночи», означавшее только одно. Эндрю повернулся и увидел желтый огонек такси, желанный, обещающий убежище маяк. Эндрю метнулся к машине, выпалил на одном дыхании свой адрес, рванул дверцу, бросился в салон и бухнулся на сиденье. Сердце колотилось, как будто он удирал после ограбления банка. Через четверть часа Эндрю стоял у дома – вечер закончился с убытком в двадцать фунтов, и он даже выпивки себе не купил.

В коридоре, на коврике под дверью, лежал конверт. Обычный почтовый мусор, подумал Эндрю, поднимая его, но, перевернув, увидел, что его имя и адрес написаны шариковой ручкой. Он торопливо сунул письмо в карман и быстро поднялся по лестнице в квартиру, подгоняемый настоятельной потребностью поставить как можно скорее музыку и запустить по рельсам поезд.

Опустив на пластинку иглу и прибавив звук, Эндрю встал на колени и переложил рельсы так, чтобы из двух петель получилась одна. Потом, запустив поезд, он сел внутри построенного заново кольца и подтянул к груди колени. Теперь Эндрю успокоился. Теперь все было под контролем. Завывала труба, звенели, сшибаясь, цимбалы, и поезд, посвистывая, катился вокруг него по рельсам, защищая и оберегая.