Электронная библиотека » Рихард Дюбель » » онлайн чтение - страница 6

Текст книги "Кодекс Люцифера"


  • Текст добавлен: 14 ноября 2013, 05:46


Автор книги: Рихард Дюбель


Жанр: Зарубежные приключения, Приключения


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 6 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Шрифт:
- 100% +
2

Агнесс пришла в себя только тогда, когда ноги отказались ей повиноваться, и свалилась на землю, как тряпичная кукла. Она так отчаянно хватала ртом воздух, что перед глазами у нее поплыли красные круги и возникло ощущение, что еще мгновение – и она задохнется. Снова и снова она вспоминала, почему сбежала. Шум в ушах сходил на нет, и она снова услышала голоса: «…что ваша дочь Агнесс на самом деле вовсе не ваша дочь. – В прямом смысле не моя. – И вы никогда ей об этом не говорили? – Из отвращения к ребенку и его происхождению…» Ее снова охватил ужас, но сил на бегство уже не осталось. Она понимала, что слова эти не могли оказаться ни злой шуткой, поскольку ее отец никогда так не шутил, ни ложью, так как не было никакой причины для того, чтобы выдумывать эту историю. Значит, это правда, значит, ее отец вовсе не ее отец, а ее мать вовсе не ее мать и вся ее жизнь – просто глупая комедия, в которой она, сама того не зная, играла ведущую роль. Агнесс не могла сказать, что во всей этой ситуации причиняло самую сильную боль: рассказ сам по себе; быстрота, с которой она поверила ему; то обстоятельство, что история полностью объясняла не всегда обычное поведение, редкие косые взгляды и не договоренные до конца фразы ее матери; осознание того, что правду узнал абсолютно чужой человек, в то время как саму Агнесс постоянно кормили сказками, или просто тот факт, что слова эти были произнесены человеком, к которому она испытывала абсолютную, чистую, невинную любовь и за чью нравственную чистоту она готова была поручиться, даже стоя на костре, – ее отцом. Целых восемнадцать лет он лгал ей.

Агнесс начала плакать и никак не могла остановиться. Она съежилась и закрыла лицо ладонями. В то время как мозг горел от воспоминаний о незнакомце, стоявшем в комнате, как невидимый горящий факел презрения и злобы, а в душе поднималась смесь разочарования, гнева и скорби, ее боль изливалась слезами в пыль на мостовой.

Агнесс Вигант только что убили, и все же она оставалась живой. Агнесс Вигант только что потеряла семью, и все же у нее были отец и мать. Агнесс Вигант только что обнаружила, что она ничто и даже меньше, чем ничто, меньше ничтожнейшего из ничтожных прислужников в ее доме, которые, даже не обладая ничем, обладали знанием о собственном происхождении.

Плечи ее тряслись от рыданий, и от этого содрогалось все ее тело. Она неожиданно ощутила себя одиноким листком, опадающим на землю с дерева. Она была им и еще многим другим, разрывающим сердце и сжимающим душу, заставляющим ее выть, как волчонок. Но одновременно она была лишь ребенком, неожиданно понявшим, что он один-одинешенек в целом лесу, и не решающимся хоть раз позвать на помощь, осознавая, что никто его не услышит.


Через некоторое время, полностью опустошенная, девушка затихла. Она подняла голову, провела по лицу рукой, липкой от песка и сырости, вздрогнула, отряхнула рукава и наконец села. Тело болело так сильно, как будто по нему хорошенько потоптались. Когда ей пришло в голову это сравнение, она фыркнула. Разве все было не так?

Она почувствовала, что слезы снова подкатывают к глазам, но сдержалась. Внутри у нее была пустота, все ее существование казалось хрупкой яичной скорлупой. Озноб пробрал ее до костей; мостовая была сухой, но сохраняла холод долгой зимы, который теперь полз по телу девушки. Агнесс уставилась на свои посиневшие руки и тяжело вздохнула.

– Агнесс Вигант, – прошептала она. Слова падали тяжело и хрипло. Глаза снова наполнились влагой. – Рифмуется со словами «в пропасть мигом».

– Данте бы в гробу перевернулся, – произнес рядом чей-то голос.

Девушка чуть не подпрыгнула от неожиданности, только сейчас осознав, где находится. Улица на последнем коротком Участке поднималась вверх и упиралась в деревянный мост. В бледном свете мартовского солнца дерево казалось черным, неровная земля внизу – серой и истощенной; горы приобрели цвет индиго, придававший им изрезанный вид, поскольку снег на их склонах сливался с небом. Она не видела реку, несущую свои воды под мостом, однако по правую руку в хаотической куче жались друг к другу дома, хижины и обветшавшие лачуги; глубокое ущелье, прорезавшее себе путь прямо между ними, наверное, и было рекой. Рядом с Агнесс, так близко, что она могла бы дотянуться до него, на корточках сидел какой-то человек. Волосы его были острижены очень коротко, как у крестьянина, мощные плечи растягивали камзол, сильные руки, да и все тело были литыми. Он смотрел на запад и щурился от неяркого солнца. Она разглядела пробивающуюся бородку на его скулах, делавшую его похожим на мошенника и значительно старившую его. Наконец он повернул голову и посмотрел на нее; от света, падавшего сбоку, резкие контуры исчезли, а лицо сделалось моложе. В его глазах прыгали блики. Он улыбнулся.

– Опять неприятности? – спросил он.

Агнесс смахнула с лица новую порцию слез.

– Как ты здесь очутился? – пробормотала она.

Не меняя положения, он посмотрел через плечо, и девушка невольно проследила за его взглядом. Это была одна из его способностей – заставлять ее смотреть в ту же сторону, что и он, как если бы то, что он рассматривает в данный момент, гораздо интереснее остального мира. Крыши и башни Вены матово поблескивали на фоне серо-зеленого леса; передовые городские укрепления бросали тени на покрытые гравием или травой ровные территории, окружавшие город.

– Оттуда, – ответил он и снова перевел взгляд на нее.

Улыбка на его губах отражалась в его глазах, однако полностью изгнать из них беспокойство ему не удалось.

Агнесс вздохнула.

– И куда ты идешь?

Он показал на нее.

– Сюда.

Она смущенно осознала, что отвечает на его улыбку. Изумление снова вызвало влагу в глазах.

– Зачем? – сдавленно прошептала она.

Он наблюдал за ней спокойно и не шевелясь.

– Зачем я здесь? В вашем доме случился небольшой переполох. Мастер Вигант кричал: «Отпустите меня, я должен догнать свою дочь!» А похожий на рыбу монах-доминиканец крепко держал его и говорил: «Вы только все усложните, друг мой!» Там была еще куча людей, которые глазели на происходящее и отпускали глуповатые замечания. Они запрудили улицу, поэтому мне ничего не оставалось, кроме как пойти проверить, что стряслось.

Агнесс сложила ладони перед лицом и беззвучно заплакала.

– Этот дьявол! – прошептала она. – Этот дьявол!

Она с трудом различила голос Киприана, говоривший:

– Этот доминиканец… я думаю, дядя Мельхиор вполне мог бы им заинтересоваться.

От его слов у нее снова по спине побежали мурашки. Мельхиор Хлесль, епископ Нового города Вены, дядя Киприана, был человеком, о котором ходило множество слухов. Его епископством, расположенным к юго-западу от Вены, руководили одновременно помощник архиепископа, официал[17]17
  Церковный судья; чиновничий ранг в Австрии.


[Закрыть]
и канцлер, в то время как сам епископ пребывал в Вене и занимался своими личными делами. Многие считали, что у него Достаточно влияния при дворе для того, чтобы поддержать или ниспровергнуть самого кайзера. Люди перешептывались и надеялись, что епископ сейчас склоняется ко второму варианту с целью спасения государства от бездеятельности императора Рудольфа. Что же касалось Киприана, то люди подозревали, что его связь с дядей основывалась на всем известных вещах, а именно: епископ был единственным членом семейства Хлеслей, к которому Киприан испытывал безоговорочное доверие. Их отношения начались в тот день, когда различия во взглядах Киприана и его отца достигли драматической кульминации и епископ оказался единственным, кто встал на сторону Киприана. Для Агнесс епископ Хлесль был серой тенью, которую она не могла оценить и по отношению к которой у нее иногда возникало ощущение, что стоит ей обернуться – и она увидит епископа прямо у себя за спиной. Слова Киприана внушили ей страх, как будто интерес епископа к зловещему монаху-доминиканцу мог открыть дверь, за которой клубится хаос, и хаос этот первым делом поглотит ее, Агнесс.

– Что было нужно этому типу от твоего отца?

«И вот как случилось, что ваша дочь Агнесс на самом деле вовсе не ваша дочь…»

– Воскресить прошлое, – прошептала она, чувствуя во рту вкус желчи.

– Ты очень далеко ушла, нам надо бы вернуться.

– Вернуться? – с горечью произнесла она. – Куда?

Он ничего не ответил. Агнесс подняла голову и уставилась на него.

– Домой? – прошипела она. – Ты действительно хотел сказать: домой?

– У тебя есть возражения?

Она сглотнула. Горло болело, и ощущение было такое, будто она наелась осколков.

– Пару минут назад я не хотела знать, откуда тебе стало известно, что я убежала.

Агнесс чувствовала взгляд юноши. По его лицу нельзя было понять, о чем он думает, лишь в глазах она прочла тревогу, которую увидела и почувствовала еще во время их первой встречи: может ли он хоть чем-то помочь ей и хватит ли у него на это сил? Она лучше его самого знала, что сил у него непременно хватит.

– Я хотела понять, почему ты считаешь, что за мной стоит следовать.

Жалость к самой себе, которую она уловила в своих словах, вызвала у нее отвращение и еще один поток слез.

Он пожал плечами и помолчал, прежде чем ответить.

– Так заведено среди друзей, – наконец сказал он.

– Я того не стою.

Он промолчал. И хотя она знала, что ее последняя фраза кажется ему совершенно абсурдной и не заслуживающей ответа, она на долю мгновения возненавидела его за то, что он не сказал: «Нет таких усилий, которых бы ты не стоила».

– А знаешь, что я сегодня выяснила? – начала она, решившись нанести себе смертельный удар.

– Я знаю, что нам лучше бы вернуться домой, – ответил он.

Его тон заставил ее оторвать взгляд от мостовой. Он снова щурился. Только сейчас она заметила, что по улице, идущей от моста и вьющейся между домами, прямо между тускло отсвечивающими лужами разбросаны вещи. Она присмотрелась повнимательнее: осколки керамики, ботинок, сверкающие золотом обломки, похожие на разломанный балдахин, лоскуты одежды, очень много камней, большинство размером с кулак, – как будто на коротком отрезке улицы прошел удивительный град. Она испытала шок, осознав, что лужи были вовсе не из воды, а из крови; вдруг, как по волшебству, пара камней неожиданно оказалась прямо у нее перед глазами, и она увидела, что они в крови и к ним прилипли волосы…

На другой стороне улицы стояла группа людей. Они сжимали в руках камни. Холод ранней весны неожиданно сменился совершенно иным холодом, охватившим ее, а жалость к себе – сильным страхом.

– Киприан, – тоненьким голоском позвала она.

Киприан Хлесль выпрямился во весь рост.

– Просто встань и иди ко мне, – сказал он. – Мы отправляемся обратно в Вену.

– А где мы вообще находимся?

– Это деревня на сваях возле Вены, – ответил он, глядя, как она неловко поднимается на ноги. – Вон там старое кладбище перед воротами на Каринтию. Дорога, идущая через мост, ведет к старому месту казни и к Пряхе у креста.[18]18
  Часовня в Вене на горе Винерберг (архитектор Г. Пуксбаум) – один из немногих сохранившихся памятников церковной готики. Колонна на крестообразном постаменте увенчана шпилем, вокруг нее под небольшими сквозными арками установлены скульптурные фигуры святых (название связано с легендой о верной жене крестоносца, которая целый год пряла, поджидая мужа у придорожного креста на этом месте).


[Закрыть]
– Он бросил взгляд на фигуры на той стороне улицы, все еще державшие камни и выстроившиеся вдоль всей колеи. Она посмотрела туда же и застонала. От страха у нее подкосились ноги, и Киприан взял ее за локоть и держал так, пока она не зашагала увереннее. – Далековато ты ушла от дома.

– Эти люди вон там… Что им нужно и что здесь произошло?

– Тебе известна история пряхи у креста? Она была невестой одного рыцаря, возглавившего Крестовый поход в Иерусалим, чтобы освободить его от неверных. Она ждала его месяц за месяцем и, когда сообщения из Святой земли стали совсем тревожными, дала такой обет: она будет каждый день сидеть на перекрестке двух трактов возле старого деревянного креста, прясть шерсть и ткать из нее покровы для всех, кто будет возвращаться из Крестового похода, до тех пор пока не приедет ее возлюбленный. Однако после долгого ожидания вместо возлюбленного приехал один из его оруженосцев и сообщил, что ее возлюбленный попал в плен к врагу и, скорее всего, к тому времени уже был казнен. Тогда она перестала ткать покровы, приготовила себе вместо них прочную одежду, приказала своему старому слуге купить ей кольчугу, шлем и меч и отправилась в путь, чтобы освободить своего возлюбленного. Она поклялась под старым деревянным крестом, под которым просидела столько времени, что не вернется домой раньше, чем освободит своего возлюбленного, или последует вслед за ним в могилу. С тех пор ни о нем, ни о ней никто ничего не слышал. Возможно, его все же казнили, а судно, на котором она плыла, перевернулось и она утонула; а возможно, она все еще ищет его. Лично я предпочитаю верить, что она нашла его и осталась вместе с ним в Святой земле, нарожала ему детей и они состарились вместе.

Агнесс искоса посмотрела на него. Он снова улыбался своей еле заметной улыбкой, и у нее появилось острое ощущение, что ей не удалось понять послание, зашифрованное в этой улыбке. Однако другое ощущение оказалось сильнее.

– Не нужно рассказывать мне всякие сказки, чтобы отвлечь, – грубовато заявила она. – У нас неприятности? Что это такое – остатки побоища?

Она подозревала, что ее слова не могли заглушить стук отчаянно колотящегося сердца. Мужчины на той стороне дороги отбрасывали длинные тени, нацелившиеся на них, как острые пики.

– Ангел-хранитель беглых дочерей простер над тобой свои крылья, – вздохнул Киприан. – Сегодня утром кучка упрямых прядильщиков-католиков пыталась провести здесь запрещенную процессию в честь Сретенья. Их к этому призвал священник деревушки Гумпендорф. Другая кучка, на этот раз упрямых прядильщиков-протестантов, Досрочно остановила движение процессии. – Он отбросил ногой камень, и тот лениво откатился, показывая то липко-красную, то светлую сторону. – В результате гарнизон красных мундиров из Верхнего Парадайсбастая[19]19
  Район Вены.


[Закрыть]
покончил со всем сразу: и с процессией, и с контрпроцессией, и с побиванием камнями, и с уличными боями. Ты прибежала сюда сразу после того, как все закончилось.

– А кто те люди, вон там?

– Это волки, которые всегда бродят по развалинам после таких вот историй…

– Но ведь мы им ничего плохого не сделали!

– На это обстоятельство, – нарочито спокойно сказал Киприан, – они великодушно закроют глаза.

Агнесс заставила себя идти дальше, пытаясь копировать расслабленную походку Киприана.

– А что мы теперь предпримем? – спросила она и почувствовала презрение к самой себе, уловив страх в своем голосе.

Они уже могли различить лица мужчин впереди. Те успели скроить преувеличенно изумленные мины, как если бы плохой комедиант пытался придать себе вид оскорбленной невинности. Агнесс понимала, что это лишь прелюдия к танцу, началом которого послужит возмущенный вопрос: «А что это вы тут делаете?» Уличным волкам доставляло удовольствие выдумывать предлоги для избиения, особенно в тех случаях, когда у них было явное преимущество в силе и они могли напасть без всякого предупреждения.

– Не волнуйся, – сказал Киприан. – У меня все под контролем.

В следующее мгновение он споткнулся, согнулся пополам, упал на колени, прижал руки к груди и начал отчаянно кашлять и отплевываться.

3

Андрей фон Лангенфель пристально смотрел через окно на сток для нечистот, впадающий позади дома во Влтаву. Он сначала должен был хорошенько протереть толстое стекло рукавом, чтобы увидеть хоть что-то. Он сделал это не задумываясь, поскольку в последние месяцы оно стало одной из его многих обязанностей в постоянно расширяющемся списке.

– Слушать, Андреа, сделать окна чисто, наука нуждаться в свете! Сделать камин чисто, наука нуждаться в свежий огонь! Сделать постель чисто, донна Лобкович снова хотеть получить пророчество! – Последняя фраза сопровождается лукавым подергиванием тяжелых век и дополнением: – А потом сделать так, чтобы тебя нет, пока донна Лобкович не уйти: мне не нужен публика в то время, когда я иметь женщина!

Зловонный, покрытый сажей осадок, лежавший на каждой поверхности в задней комнате маленького домика в безымянном проходе пронизанного каналами, грязного и сырого квартала к востоку от костела Девы Марии под цепью, было трудно удалить. Над этой местностью витал дух крушения; Андрей был достаточно чувствителен, чтобы уловить его. Здесь когда-то рыцари мальтийского ордена заложили первое здание будущего монастыря, охранявшее, как крепость, Карлов мост; благодаря ему выросли городские дома, чьи обитатели жили согласно законам мальтийских рыцарей; костел Девы Марии под цепью планировался как одно из грандиознейших зданий в Праге. Однако постоянная борьба с турками в Средиземноморье и большой оборонный флот, поддерживаемые центральным органом ордена, уже более полувека назад переселившимся на Мальту, истощили средства рыцарей. Битва под Лепанто, конечно, была победной, но она досталась ордену дорогой ценой – как в переносном, так и в прямом смысле и не дала сколько-нибудь Длительного эффекта. Церковь сейчас находилась в центре участка, окруженного потихоньку разваливающейся, крошащейся кирпичной кладкой и не оправдавшимися надеждами. К ее неоконченному фасаду и торчащим пенькам башен прилепились гниющие леса с развевающейся на ветру мешковиной, похожей на изношенный саван.

Андрей снова зажал в кулаке рукав своей рубашки и принялся протирать стекло. Неяркий свет мартовских сумерек попытался просочиться в помещение, однако вскоре оставил эти попытки. Здесь, в этом Богом забытом уголке Праги, все утопало в тени стен ветхих домов или увязало в мусоре; иногда, как казалось Андрею, все в этой маленькой части тонуло в безумии человека наверху, в Городе, – кайзера Рудольфа фон Габсбурга.

Андрей уже четвертый день сидел в одиночестве в маленьком домике. Он подозревал, что его господин и мастер больше не вернется, и чувствовал смесь странного сожаления и жалости к самому себе. Похоже, такая уж у него судьба – быть брошенным теми, на кого он полагался, и именно тогда, когда он осмеливался подумать, что самое плохое уже позади. Впрочем, похоже, ему на роду также было написано каждый раз складывать свою жизнь из осколков заново. Во всяком случае, Джованни Ското на той неделе как-то обронил, что кайзеру Рудольфу весьма понравилось его волшебство и в скором времени они закажут себе новый роскошный дом в переулке алхимиков в самом Городе. Теперь же единственным, что еще напоминало о существовании Джованни Ското, был жирный налет на стенах после его алхимических опытов. Где бы он сейчас ни находился, здесь его точно не было, а с ним ушли и все деньги, все платье и даже заплесневелый хлеб, которым они питались несколько дней и который так зачерствел, что его вполне можно было использовать в качестве краеугольного камня какого-нибудь оборонительного сооружения.

Мысли Андрея, однако, были не о сбежавшем господине и собственном неясном будущем – он глубоко погрузился в прошлое. К нему снова вернулся ночной кошмар, о котором он успел позабыть. Первые несколько лет жуткое сновидение посещало его нерегулярно, подобно посетителю, возникающему примерно раз в месяц и смущающему его иногда больше, иногда меньше. Бывали случаи, когда Андрей, прямо как в детстве, писался от всепоглощающего смертельного ужаса. Но ведь этот сон был не просто сном, а живым воспоминанием, каким-то образом получившим собственную жизнь и терроризирующим его. И лишь в последние пару лет он стал являться все реже, и Андрею почти удалось преодолеть страх перед возвращением кошмара. Однако вчера ночью сон снова напомнил о себе, обрушив на него звуки и картины, которые он так хотел забыть, что был готов отдать за это свою правую руку.

Снова и снова ему являлось искаженное лицо монаха, то, как он приближался к нему через монастырский двор, чтобы зарубить его топором, подобно тому как он проделал это с женщинами и детьми перед входом в монастырь, так же как он убил мать Андрея. Внезапно из разверстой орущей пасти убийцы показывалось блестящее острие арбалетного болта, и монах оседал, как пустая ряса, и падал на землю, прямо Андрею под ноги. Из его рясы выкатывалось что-то наподобие большой монеты, подскакивало на кочке и ударялось о ногу Андрея. Удар был несильным, но его хватило, чтобы вырвать мальчика из оцепенения.

Тогда Андрей развернулся и стал бросаться на прогнившие ворота монастыря, до тех пор пока они не соскочили наполовину с петель, переполз через развалины, пролез в щель между створками и перекладиной и вырвался на волю. Когда он мчался между хижинами крестьян, наблюдавших за монастырем и стоявших в почтительном отдалении у подножия невысокого холма, снег с градом уже перестали идти, а когда у него резко закололо в боку, солнце уже снова ярко светило. Андрей бежал и бежал, пока не упал на землю. Его вырвало вчерашним ужином – а вместе с ним и каждым жадно поглощенным словом из рассказа отца о сгоревших монахах, ужасных наказаниях и книгах, предназначенных аду и несущих гибель. Пока его рвало, монета из рясы монаха матово поблескивала у него перед глазами, хотя он и не помнил, как поднял ее с земли. Он сжал ее, уставился на нее пустыми глазами, смахнул с нее грязь и сунул за пазуху. Потом встал и снова побежал куда глаза глядят. Никто его не преследовал. Возможно, его и не видел никто, кроме убийцы, но тот был мертв.

Он бежал и бежал, пока его не подобрал купец, шедший с караваном, наверняка принявший его за юродивого и пожелавший сделать доброе дело – взять с собой слабоумного ребенка и отдать его в своем родном городе на попечение сострадательному брату. Когда несколько недель спустя к Андрею вернулся рассудок, он обнаружил, что находится среди сумасшедших разных возрастов, снова в руках монахов, и этого открытия вполне могло хватить, чтобы навсегда повергнуть его разум в пучину безумия. Но после первого приступа паники он взял себя в руки, и не прошло и нескольких ночей, как он сумел сбежать, воспользовавшись недопустимым нарушением – незапертыми воротами монастыря. Его поглотил водоворот большого города, в котором он очутился. Прошло какое-то время, прежде чем он узнал, что город зовется Прагой.

Он никогда больше не видел ни отца, ни мать; не было никакого сомнения в том, что оба погибли. Как назывался или где находился тот монастырь, в котором поиски его отца пришли к такому неожиданному концу, Андрей не знал. Впрочем, он и не пытался это выяснить.

Судьба решила, что будет справедливым привести его окольной дорогой через жизнь на улице, попрошайничество и кражу кошельков у богатых господ в руки человека, превратившего надувательство в искусство, – алхимика Джованни Ското.

Ското скупо выдавал информацию о собственной персоне; иногда Андрею приходило в голову, что итальянец возник ниоткуда и что он, Андрей, куда больше услышал о своем хозяине в переулках и пивных, чем от него самого: об откровенных демонстрациях волшебства, об изменении внешности и способности стать невидимкой, о могуществе, безжалостно использованном против князей и королей, и о предположении, что Ското – демон, выгнанный из ада, поскольку его боялся сам дьявол. Услышав это, мальчик твердо решил расспросить самого Ското, но у него почему-то ничего не вышло. Каждый раз после долгого взгляда в черные камешки, служившие алхимику глазами и, казалось, сверкавшие под всегда высоко поднятыми бровями, Андрей забывал, о чем хотел спросить. Возможно, таков был талант Джованни Ското: заставлять людей полностью забывать о том, что они собирались задать ему парочку неприятных вопросов.

Сам Андрей тоже не реагировал на всевозможные слухи. Он видел, как его господин ест, пьет и ходит в уборную; подслушивал, как он тяжело дышит, когда спаривается с очередной женщиной, которые гроздьями падали ему под ноги; был свидетелем припадков бешенства, когда ему не удавались его алхимические опыты, из чего заключил, что он, пожалуй, по сути своей нормальный человек. И этот человек снова сделался невидимым, после чего тихонько, как кошка в туманную ночь, улизнул из дому.

Андрей отвернулся от печального зрелища и выскользнул из комнаты. Войдя в другую (и последнюю) комнату дома, он уставился в темноту. Возможно, ему лучше всего было бы вот так же исчезнуть. Рано или поздно в дверь постучат, и хорошо, если это будет всего лишь владелец дома, вынужденный выбивать из постояльца каждый пфенниг. Андрей предполагал, что есть и другие кредиторы помимо мужей-рогоносцев, одураченных братьев и обведенных вокруг пальца отцов любовниц Ското, все еще не рассчитавшихся с алхимиком. Он знал, что у Ското среди других пражских алхимиков одни только враги, главные из которых – оба англичанина, приближенных к кайзеру. Никто так не ненавидит шарлатана, как его коллеги по ремеслу. В Праге было много людей, которые могли войти в дом в любой момент, найти вместо Ското Андрея и сорвать на нем свою злость. Последние восемнадцать лет Андрею как-то удавалось держаться подальше от опасности, и ему совсем не улыбалось снова столкнуться с ней вместо приютившего его пройдохи, а еще меньше – быть избитым вместо него. И все-таки он медлил. Его потрясло то, что сон так неожиданно вернулся. Невольно он ощупал свою рубашку и вытащил монету – единственное, что осталось у него с того времени помимо ужасных сновидений. Даже во времена жесточайшей нужды ему удавалось раздобыть еду и питье, не закладывая монеты. В какой-то момент он обнаружил, что она на самом деле представляет собой плоский медальон, открывавшийся с помощью потайной пружины. В медальоне хранились клочок грубого материала размером с ноготь, кусок посеревшего и растрепавшегося пера и щепотка пепла, запылившего остальные предметы. Значение этих символов ему разгадать не удалось. И сейчас он держал медальон в руке, спрашивая себя, не пришло ли теперь, после всех этих лет, время превратить медальон в деньги, как вдруг дверь вылетела из петель и упала на пол, а в помещение ворвалась группа вооруженных мужчин.

Один из них схватил Андрея, когда тот уже наполовину вылез из окна в задней комнате. Инстинкт крысы, обострившийся у Андрея за время жизни на улице и не успевший притупиться за два месяца спокойного существования, развернул его вокруг своей оси и приказал пуститься в бегство, когда солдаты еще только отчаянно моргали, пытаясь привыкнуть к тусклому освещению в комнате. Солдат втащил Андрея внутрь, схватил его за волосы, поднял голову и врезал кулаком прямо в лицо, наполовину оглушив его, после чего поволок свою добычу обратно в переднюю комнату.

Андрей почувствовал, как его поставили на ноги, и попытался стоять без посторонней помощи. Его ослабевшему взору предстал маленький седовласый человечек, чья дорогая одежда, казалось, осветила помещение.

– У него кровь на лице, – заметил он.

– Он напал на меня, ваша честь, – ответил солдат.

– Так, значит, вам повезло, что вы вообще в живых остались, верно, капитан?

– Ваша честь!

Андрей почувствовал, как напрягся державший его за локоть солдат. Он понимал, что именно на нем солдат сорвет свою злость, вызванную саркастическим замечанием старика, и надеялся, что тот не отправит его одного с солдатами. Его онемевшая челюсть начала пульсировать и отдаваться в голове резкой болью. Он оглушенно моргал и пробовал языком, не шатается ли зуб.

Старик обошел вокруг Андрея.

– Красивый парень, – отметил он. – Если вспомнить, каким успехом мастер Ското пользовался у женщин, можно было бы решить, что это он и есть. Но ведь это не он, верно?

Андрей засопел; не понимая, какого ответа от него ожидают, и руководствуясь многолетним опытом, говорившим, что от таких, как он, в большинстве случаев ответа не требуется, он промолчал.

– Где мастер Ското? – спросил старик.

Андрей открыл было рот, но снова закрыл его.

– Наверное, я недостаточно точно выразился, – предположил старик. – Итак: где этот гад ползучий, который задолжал кайзерской казне двенадцать тысяч гран[20]20
  Гран – мера веса, равная 64 миллиграммам или 0,3 карата.


[Закрыть]
золотом и тысячу лот[21]21
  Лот – мера веса, равная 12,8 грамма.


[Закрыть]
серебром и которого мы по приказу его величества кайзера должны подвесить за яйца в клетке в Оленьем прикопе – не из-за пропавшего золота, а из-за экзотического орешка, который он украл из кунсткамеры его величества?

Старик скривился, как от зубной боли, но взгляда от Андрея не отвел. Юноша тоже не опускал глаз. Он снова открыл рот; на этот раз хотел что-то сказать, но не смог. В голове у него пронеслось: «Вот дерьмо!»

– Ну ладно, – проговорил старик. – Уберите его отсюда. Пусть четверо солдат осмотрят дом. Каждый уголок, каждый камешек. Если дом после этого не рассыплется, я решу, что вы не очень-то старательно искали.

– Ваша честь, этот дом принадлежит купцу Войтеху… – начал было капитан.

– Так что, по-вашему, он стоит больше, чем двенадцать тысяч гран золота, тысяча лот серебра и чертов орешек из Нового Света?

– Никак нет, ваша честь!

– Тогда прикажите своим людям начать поиски. А этот пойдет со мной.


Андрей, за все эти годы никогда не подходивший к Градчанам ближе, чем в последние месяцы, хотя и жил в лачуге под городской стеной, поразился бы пышности зданий, открывшихся перед ним за вторым внутренним двором крепости, если бы его не ослепили страх и паника. Вся левая сторона его лица горела от удара кулаком, а голова, казалось, раскололась надвое. Старичок ни слова не произнес за весь недолгий путь к сердцу Священной Римской империи, и солдаты скорее несли Андрея, чем подталкивали его.

К спутнику Андрея подбежал еще один старик. Он заламывал руки и тряс внушительным животом.

– Это не Джованни Ското, господин верховный судья Лобкович, – задыхаясь, заявил вновь прибывший.

– Мне это тоже известно, господин имперский барон Розмберка, – ответил верховный судья. В мозгу Андрея возникло смутное подозрение, что имя верховного судьи ему не так уж и незнакомо и что двух стариков нельзя назвать большими друзьями. – Похоже, птичка улетела.

– Боже мой, боже мой, – застонал Розмберка.

– А вы считаете, мы могли бы вытащить золото из этого мерзавца, даже если бы нам посчастливилось его увидеть? – Казалось, что верховный судья над чем-то размышляет. – Или чертов орешек?

– Кайзер совершенно раскис!

– Господи, да неужели в его кунсткамере нельзя найти какой-нибудь другой дерьмовый орех, которому он станет поклоняться? Да каждую неделю из его коллекции что-нибудь да пропадает, а тут ему непременно захотелось вернуть именно этот орех! Как будто он сам не отдал его посмотреть известному нам итальянцу!

– Нет, речь идет не об орехе.

– Но я специально…

– Речь теперь уже идет не об орехе. Теперь ему нужен Джованни Ското собственной персоной.

– Если это его устроит, он может вместо Ското подвесить за яйца его помощника. – Верховный судья ткнул пальцем в сторону Андрея, и у того сжалось сердце. – Ското удрал, и, бьюсь об заклад, не раньше, чем вчера. Если бы вы не требовали у него денег, он, возможно, не стал бы сбегать, не правда ли, мой милый Розмберка?


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации