Текст книги "Кодекс Люцифера"

– Ладно-ладно, – ответил отец Ксавье. – Поднимите-ка мешок.

Он наклонился над отцом Стефано и похлопал его по щекам. Иезуит пришел в себя, застонал и попытался сфокусировать взгляд на отце Ксавье. Его руки и ноги слабо шевелились.

– За что? – запинаясь, прошептал он. – Я же помог тебе. Брат Ксавье?

Отец Ксавье перекрестил ему лоб.

– Ego te absolve [30]30
  Ныне отпускаю тебе (лат.).


[Закрыть], – невнятно пробормотал он. – Omnia ad maiorem Dei gloriam [31]31
  Все ради вящей славы Божией! (лат.)


[Закрыть]. Утешься тем, что это произошло ради вящей славы Господа нашего. – Он порылся в рясе иезуита и сорвал с его шеи деревянный крестик вместе с кожаным шнурком. Отец Стефано стонал и все еще шевелил непослушным языком, пытаясь сказать что-то. Лицо его уже запало, а кожа напоминала кожу мертвеца. – Уберите его, – приказал отец Ксавье.

Мешок снова надели на слабеющего отца Стефано. До слуха отца Ксавье долетел резкий стон – на громкий крик о помощи наполовину оглушенный монах уже не был способен:

– Брат Ксавье! Брат Ксавье, ради Христа!

Трое мужчин схватили лепечущего отца Стефано и потащили его, как тюк, через поля с убранным урожаем.

– Брат Ксавье?

Отец Ксавье вытащил свой кошель и отсчитал пять монет в ладонь мужчины с цепочкой. Тот успел снять свою шапку и стоял, прижимая ее к груди.

– Я чего давеча заговорил о деньгах – остальные очень уж беспокоились, – буркнул он. – Так что не думайте, что я совсем уж вас не уважаю, святой отец.

– Что касается меня, друг мой, то вчера вечером я дал тебе три пфеннига, а сейчас даю еще три. Больше мне ничего не известно, – заявил отец Ксавье.

Мужчина с цепочкой ухмыльнулся и рассовал монеты по разным карманам.

– Позвольте поцеловать руку, святой отец, – сказал он и опустился на колено.

Отец Ксавье отмахнулся от него. Разбойник поспешно натянул на голову шапку и побежал догонять своих товарищей. Отец Стефано, очевидно, был почти без сознания, так как совершенно не сопротивлялся. Члены шайки быстро тащили его вперед. Отцу Ксавье послышалось последнее «Брат Ксавье!», но он решил, что это просто чирикнула ночная птица.

Если он правильно понял расположение Праги, труп отца Стефано, скорее всего, выбросит на берег за излучиной реки недалеко от Градчан. Если же Влтава вынесет его за пределы Праги или вообще отнесет в Эльбу, то отец Ксавье ничего не будет иметь против. Первый вариант его тоже устраивал, поскольку отец Стефано выглядел именно так, как должна выглядеть жертва несчастного случая. А если разбойник с цепочкой и его шайка ослабеют и отвесят ему по пути к реке парочку «подарков» на прощание, то отцу Ксавье пригодится сообщение, которое он собирался оставить страже у ворот Аугустертор, а именно – что, когда он в последний раз отдыхал, перед тем как войти в Прагу, мимо него прошел один иезуит, потом бесследно исчезнувший.

«Мы с ним побеседовали, – объяснит он стражникам. – Он сказал, что долгое время жил в Испании, а я как раз оттуда, так что нам было о чем поговорить. У него в кошеле были испанские дублоны. А вот это, – и он покажет им деревянный крестик, – я случайно нашел возле дороги, вон там, у кромки леса».

Пройдет немного времени, прежде чем кому-нибудь на глаза попадутся шестеро оборванцев, пытающихся расплатиться испанскими дублонами, которые отец Ксавье отдал их предводителю. Их уверения в том, что этими деньгами некий доминиканский монах расплатился за убийство, будут расценены как смехотворные, а мера наказания в крайнем случае усилится – повешение на цепи, например, вместо сравнительно щадящей веревки.

Отец Ксавье отправился в путь. Его охватило умиротворяющее ощущение, что он сделал все в лучшем виде. Человек на своем месте. Идеально.

10

– Ты не сможешь его переубедить, – сказала Агнесс.

– Я не хочу прожить оставшуюся жизнь, мучая себя вопросом, мог я все уладить или нет, – возразил ей Киприан.

– На этот раз мои отец и мать даже сошлись во мнениях. Если бы у них были разные взгляды на этот счет… но сейчас…

– Я бы и пытаться не стал натравливать твоих родителей друг на друга в этом вопросе.

Агнесс бросила на Киприана быстрый взгляд.

– Что, даже ради меня?

Киприан догадался, что ее слова должны были прозвучать шутливо, но в них сквозило отчаяние. Он принужденно улыбнулся.

– Нет ничего такого, что я не сделал бы ради тебя, – заявил он. – За одним исключением: поставить на место твоего отца.

Шутка не удалась. Киприан мысленно выругал себя. Агнесс так же хорошо, как и все остальные, поняла, что тогда произошло.

– У нас нет ни единого шанса, Киприан, – грустно сказала девушка. – Через неделю-две они объявят о моей помолвке с Себастьяном Вилфингом, и тогда уже ничего не поделаешь.

– Одна-две недели – это большой срок, можно что-нибудь придумать.

Киприан понял, что ему очень тяжело казаться оптимистом, но решил не обращать на это внимания. За последние несколько недель он много раз пытался поговорить с Никласом Вигантом, но тот постоянно ссылался на занятость. Казалось, обычно такой приветливый торговец боится, что если он согласится на разговор, то ему сумеют объяснить, что он обрекает свою единственную дочь на несчастье. Из сообщений Агнесс Киприан понял, что за отказом породнить семьи Хлеслей и Вигантов скрывается больше, чем простая договоренность между деловыми партнерами или raison d'être [32]32
  Разумное основание, смысл существования (фр.).


[Закрыть] двух фирм, отчаянно борющихся за существование. Агнесс рассмотрела неприкрытый страх в глазах своего отца. Киприан представить себе не мог, что двигало Никласом Вигантом, хотя и догадывался, что установление даты разговора с отцом Агнесс по крайней мере даст ему хоть какой-то намек. Возможно, именно это и объясняло отказ Никласа Виганта; из предыдущих встреч с отцом Агнесс Киприан знал, что он очень доверял ему. И тем непонятнее было, почему он так уперся в своем решении обвенчать свою дочь с Себастьяном Вилфингом.

– Себастьян рыхлый, как комок теста, – с ненавистью пробурчала Агнесс. Киприана уже давно не удивляло, что их мысли зачастую шли параллельно. – Он три недели назад вернулся из поездки, опередив отца, очевидно, чтобы подготовиться к торжеству по случаю помолвки. Правда, я слышала, он так испугался поездки морем из Лиссабона на Мадейру, что старый Вилфинг был вынужден отправить его домой.

Себастьян Вилфинг и Киприан были ровесниками. Детьми они вместе играли на улице – коренастый, тяжелый Киприан, про которого говорили, что он никогда не будет быстрым, жилистым или ловким, и Себастьян Вилфинг, примерно такого же телосложения, однако про него даже самый глупый наблюдатель сразу бы сказал, что внешность Себастьяна не обманчива. Когда оба выросли, то потеряли детскую пухлость; у Киприана ей на смену пришла мускулистость, а у Себастьяна – одутловатость взрослого человека.

– Чего он от тебя хотел? – спросила Агнесс. Киприан удивленно посмотрел на нее.

– Откуда ты знаешь, что он приходил ко мне?

– Я иногда смотрю в окно на улицу.

Они услышали приближающиеся шаги. Один из городских стражей прошел мимо них, совершая обход. В светлое время суток и в мирное время никто не возражал, если венские бюргеры прогуливались по внутренней стороне городской стены; никогда не помешает, если как можно больше людей будут свободно ориентироваться на стенах, – пригодится в том случае, если постоянно угрожающая опасность турецкого нашествия вновь возникнет у ворот Вены. Ворота Кэрнтнертор в последний раз подверглись особо сильному удару – их чуть не подорвали. С тех пор с полдесятка охраняемых входов минных галерей шли под землей с этой стороны ворот наружу, чтобы в случае чего быстрее доставлять контрмины; и едва ли нашелся, бы обитатель Кэрнтнерштрассе и прилегающих к ней улиц, который бы не знал, где лежат лопаты и к какому отряду он должен присоединиться, если появится необходимость копать. Городской страж бросил взгляд на краснеющую западную часть неба.

– Солнце ложится спать, и людям тоже пора честь знать, – фальшиво пропел он.

– Далеко мы забрались, – тихо произнесла Агнесс. – Здесь, наверху так хорошо…

Городской страж заметил, как в руке у Киприана что-то блеснуло. Юноша щелкнул пальцами, и страж без труда поймал монету. Он окинул Агнесс взглядом с головы до ног, подмигнул Киприану и, прежде чем уйти, скорчил одобрительную гримасу.

– Вот и еще один претендент на твою руку, если ты не сможешь выбрать между мной и Себастьяном Вилфингом, – пошутил Киприан.

Агнесс даже не улыбнулась.

– Он сказал тебе, что ты должен оставить меня в покое, – заявила она. – Напыщенный ублюдок.

Киприан подумал, что возражать не стоит.

– Он тебе угрожал?

– Да какая разница, Агнесс? Просто не думай о нем.

– Как это я могу о нем не думать, когда после Пасхи я должна выйти за него замуж?

– Я еще раз поговорю с твоим отцом.

Агнесс воздела руки к небу и бессильно уронила их. Из груди ее вырвался протяжный стон отчаяния. Когда она отвернулась и посмотрела по ту сторону стены, свет садящегося солнца наполнил ее бледное лицо теплотой и жизнью. Киприан протянул руку и нежно провел пальцем по ее щеке.

– Давай уедем отсюда, – прошептала она.

– Куда?

Она схватила его руку.

– В Виргинию, – выкрикнула она. – Поедем со мной в Виргинию! Я слышала, как отец недавно говорил о ней. Один англичанин, капитан каперского судна, основал в Новом Свете колонию. Сначала это было тайное укрытие для морских разбойников, но теперь он хочет, чтобы там жили переселенцы. Отец уже подумывает, как бы обеспечить себе эксклюзивное право на ведение торговли с этой колонией.

– Сэр Вальтер Рейли, – уточнил Киприан. – Он назвал колонию Виргинией в честь королевы Елизаветы. Я тоже слышал об этом поселении. Присвоение ему этого имени вызвало несколько шуток. Там живут одни протестанты, Агнесс.

– Для меня это так же не важно, как и для тебя, Киприан!

– Но, возможно, они смотрят на такие вещи иначе и, когда узнают, что мы католики…

– Значит, перейдем в другую веру! Я верю в любовь, Киприан, а не в какую-то там конфессию!

– Агнесс! – Киприан освободил свою руку от ее хватки и посмотрел на те места, где ее ногти отпечатались на коже багровыми полумесяцами. – Один раз я уже менял веру. И снова делать это не хочу. Мой дядя вовсе не уговорил нашу семью – он нас переубедил.

– Но ради меня!

– Ради тебя я отправлюсь на край света, но вместе с тобой. Виргиния? – Он взял ее руки в свои. – И если их не устроит то, что мы католики, то пусть идут к черту.

– Ты действительно хочешь туда поехать?

– В качестве твоего мужа.

Она уставилась на него. Киприан почувствовал тревогу, когда увидел, как исчезает блеск из ее глаз.

– Но ведь, – простонала она, – ты же знаешь…

– Я не стану убегать, – прервал он. – Вся» наша жизнь пройдет в бегах, и понимание того, что здесь мы поступили неправильно, станет между нами. Через год ты с трудом сможешь вспомнить, как ненавидела своих родителей; через два станешь обвинять меня в том, что покинула их, даже не попрощавшись; через три перестанешь ненавидеть их и начнешь ненавидеть меня.

– Нет! – отчаянно закричала она и вырвала свои руки из его ладоней. – Нет, я никогда не смогла бы поступить так!

Она искала взглядом его взгляд – и Киприан не отвернулся. Он осознал, что в первый раз пошел наперекор ее желанию, и смотрел ей в глаза, не мигая. Он никогда по-настоящему не понимал, каким она видела его или что в нем влекло ее, если не брать в расчет многочисленные случаи, когда он спасал ее, поскольку спасти ее мог кто угодно, появись Киприан чуть позже. Однако он прекрасно осознавал, кого она увидит в нем, если он сейчас уступит: человека, разбившего ее семью.

Агнесс опустила голову. Он почувствовал, как из ее рук уходит тепло. Когда он отпустил их, они упали и бессильно повисли.

– У нас ничего не получится, – тихо проговорила она и снова стала смотреть, как заходит солнце. – У нас ничего не получится.

Он подошел и обнял ее сзади. Он почувствовал запах ее волос и теплоту ее тела, когда она прислонилась к нему спиной. Она была почти с него ростом; ее нельзя было назвать хрупкой птичкой – такой она никогда не была. Она была молодой дамой, способной выстоять в перипетиях судьбы, даже если они и заставляли ее плакать. С изумлением он понял, что эта близость, это объятие в первый раз не были шутливыми и что в последний раз они боролись несколько лет назад. Невинность осталась где-то в прошлом, на смену ей пришло нечто другое, почти опасное, поскольку говорило о чувствах, намного больших, чем веселая дружба предыдущих лет. Его изумление возросло, когда ему стало ясно, что эти чувства проснулись в нем вопреки безвыходной ситуации, в которой они оказались. Он хотел еще крепче прижать ее к себе, чтобы она повернулась к нему лицом и ответила на его объятие. Он взволнованно представил себе, как ее рука гладит его по щеке, как ее губы ищут его губы, как они сливаются в поцелуе. Киприан ощутил, что желание опускается вниз, к его чреслам, и разжал объятия. Агнесс не пошевелилась даже тогда, когда он сделал шаг назад, и он обрадовался, что она не обернулась, потому что не знал, что она могла прочесть на его лице.

– Все будет хорошо, – сказал Киприан и почувствовал смутное подозрение, что большей бессмыслицы он еще никогда не произносил.

– Перед тем как в последний раз попытаться переубедить отца, я ходила в церковь в Хайлигенштадте, – призналась Агнесс.

Киприан почувствовал, как его возбуждение превращается в пепел. Он посмотрел на ее спину и высоко поднятые плечи. Солнечный свет плел золотую паутину вокруг ее черных волос, и ветер, как всегда дувший с востока, а у стен ворот Кэрнтнертор поднимавшийся вверх и уносившийся прочь, трепал ей волосы и заставлял их вуалью накрывать ее лицо.

– Я бывала там уже несколько раз, с тех пор как ты нашел меня в катакомбах, – продолжила Агнесс. – Ты и не знал, верно? Я тебе не говорила.

– Конечно, ты можешь ходить туда, куда хочешь, – заявил Киприан с легкостью, которой не чувствовал.

– Не хочешь узнать, зачем я туда ходила?

– И зачем ты туда ходила?

Она бросила взгляд через плечо. Ветер метнул ей в глаза прядь волос. Когда Агнесс смахнула ее, Киприан снова мог любоваться ее лицом.

– Я шла туда каждый раз, когда мне нужно было поразмышлять о чем-то, когда мне казалось, что из ситуации нет выхода. Я всегда считала, что с тех самых пор между мной и церковью установилась некая связь, а порой даже думала, что связь эта была всегда. – Она нервно рассмеялась. – Когда я находилась там и размышляла о своих печалях, мне нужно было просто вспомнить, что в тот раз я тоже думала, что выхода нет, но ведь ты пришел и вывел меня обратно на свет. – Она внимательно посмотрела на него и улыбнулась. – У тебя такой вид, будто тебе неприятно вспоминать о том случае.

– Да нет, – возразил он. – Нет, вовсе нет. – Он облегченно вздохнул, когда она опять отвернулась.

– Иногда я спрашиваю себя, что бы произошло, если бы дверь в подвал все-таки оказалась открыта, как и та, за алтарем. В какую тьму я бы забрела? И был бы оттуда выход? Упала бы я в озеро и утонула бы? Или умерла бы от голода в том лабиринте, о котором говорил старый священник?

– Нет там никакого озера, – хрипло заявил Киприан. – И кто знает, что это за сказки про лабиринт?!

– Возможно, было бы лучше, если бы мне все же удалось войти в ту дверь. Тогда я была бы готова к тому, что существует тьма, худшая, чем та, в которой я оказалась. – И она расплакалась. Киприану было так плохо, что его желудок сжался в комок. – Тьма любви, которая не может осуществиться! Он положил руки ей на плечи и почувствовал пот, выступивший у него по всему телу. Она крепко прижалась к нему. Тело ее сотрясалось от рыданий.

– Мы и отсюда найдем путь к свету, – прошептал Киприан.

Агнесс покачала головой.

– Я хотела увидеть его еще раз, – всхлипнула она. – Я умолила священника открыть мне эту дверь, желая удостовериться, что он действительно существует – этот путь назад, к свету.

Киприан задержал дыхание.

– Но его нет! – закричала она. – Последнее наводнение забило помещение илом, который сковал все, как камнем!

Киприан уловил ее жажду и возненавидел себя за то облегчение, которое испытал.

– Это был просто символ, – услышал он собственный голос. – И то, что он исчез, ничего не означает.

Новый приступ рыданий сказал, что она не поверила ему. Она все крепче прижималась к нему, и он не отпускал ее. Ветер набрасывался на них, и закат окутывал их теплым светом, не достигавшим, однако, ни его души, ни ее. Страж снова прошел мимо, увидел их, ухмыльнулся Киприану и во второй раз подмигнул ему.

– Держи девчонку покрепче, приятель, – пробормотал страж, пожилой мужчина с седой бородой. – Ничто не проходит так быстро, как любовь.

Киприан улыбнулся в ответ, но лицо его оставалось неподвижным, как посмертная маска. Удары сердца гулко отдавались в его теле, как в глиняном сосуде со множеством трещин.

11

Придворный капеллан и почтенный епископ Нового города Вены, доктор Мельхиор Хлесль, изменился, и не все изменения были к лучшему: лицо его стало таким худым, что нос торчал оттуда, как некий инородный орган, а подбородок так заострился, что бородка, украшавшая его, оттопыривалась, как у козла. Глаза его сильно запали – их темные камушки теперь отбрасывали такие глубокие тени, что озорные огоньки больше не показывались в них. Черный бархатный камзол в испанском стиле, на котором все украшения, кисти и шитье тоже были выполнены из материала черного цвета, висел на нем, как на вешалке. Простуда, приведшая к лихорадке, еще больше истощила его; шкура, наброшенная на плечи, была так же бледна, как и его лицо. Он совершенно не походил на своего племянника Киприана – если не считать этого долгого, спокойного и пристального взгляда. Глаза Киприана были голубыми, а его дяди – черными, и все же посторонний наблюдатель мог бы поклясться, что цвет глаз у них совпадает. Агнесс Вигант не признала бы в мужчине за тяжелым рабочим столом того священника, который тогда так поспешно попрощался с ними в церкви Хайлигенштадта и который казался чужим тому дому Божьему.

– Ты велел заделать пещеры под церковью Хайлигенштадта, – заявил Киприан вместо приветствия.

Ему было легко попасть к епископу Нового города Вены: тот приказал пускать к себе племянника в любое время дня и ночи, и единственным препятствием на пути Киприана к Мельхиору Хлеслю были слуги, которые не могли достаточно быстро открыть двери и впустить молодого человека внутрь.

Мельхиор Хлесль оторвался от бумаг и посмотрел на племянника.

– Вот так однажды ты ворвешься ко мне в кабинет, я доверчиво взгляну на тебя, а ты вонзишь мне кинжал в сердце, и все, что я смогу сказать, будет «Tu quoque, filib» [33]33
  Ты тоже, сын? (лат.)


[Закрыть].

– Если Цезарь и говорил что-то Бруту, то скорее «Kai su, teknonh», – возразил Киприан. – Римские патриции говорили друг с другом по-гречески. Ты мне сам это рассказал, дядя.

– Ученик делает честь учителю.

– По-моему, ты говорил, что Книга должна находиться где-то там, внизу?

– Я говорил, что не знаю, идет ли речь о книге. Мы бы, конечно, сделали это в виде книги, но язычники могли использовать все что угодно, чтобы сохранить знания, включая знаки на стенах пещер. – Мельхиор Хлесль замолчал на мгновение. – Изначально это и были знаки на стенах пещер, в этом я уверен, – сказал он наконец. – Зло находится среди нас с тех пор, как Адам и Ева были изгнаны из рая и люди жили, как звери.

– А сейчас ты решил отказаться от поисков?

– Если там, внизу и есть что-то, оно так хорошо запрятано, что мне его в жизни не найти. И поскольку я не могу забрать его и уничтожить, я предпочел позаботиться о том, чтобы оно там и осталось. Свободное место приходского священника после смерти предыдущего дало мне достаточно времени для этого, а разрушения, вызванные последним наводнением, только помогли мне.

– Хорошо, – ответил Киприан. – Хорошо, что все закончилось. Значит, тебе больше не нужна моя помощь и я могу идти своей дорогой.

Однако епископ, казалось, не расслышал Киприана. Правда, когда дело касалось Мельхиора Хлесля, ни в чем нельзя было быть уверенным. Епископ уставился на гору документов на своем столе.

– По правде говоря, я боюсь, что мы все равно опоздали, – тихо сказал он.

– Опоздали? Но ты же искал там, внизу, с тех пор как большое наводнение открыло старое святилище. Почти двадцать лет искал!

– Киприан, когда я говорю, что мы опоздали, я имею в виду, что опоздали мы на века. Людское суеверие всегда знало, что там, внизу есть что-то зловещее – вплоть до того, что пещеры выходили к реке и там действительно было небольшое озеро, уровень воды в котором колебался в зависимости от времени года. Окаменевшая женщина и черные рыбы со светящимися глазами – всего лишь символ зла, существовавшего внизу, которое люди не могли объяснить. Как ты считаешь, почему старое святилище с самого начала было разрушено и запечатано? Люди приписали это миссионерским действиям святого Северина, но я уверен, что это сделали сами люди, жившие здесь в те времена и пытавшиеся поглубже закопать дьявольское могущество.

Киприан сдвинул пергаменты и формуляры и присел на край огромного стола. Его дядя откинулся на спинку кресла и посмотрел на него снизу вверх. Юноша ответил ему прямым взглядом.

– Дядя, – заговорил он, – поиски закончены. И я этому рад. Все эти годы ничто не доставляло мне большего удовольствия, чем помогать тебе. Однако сейчас я хочу провести собственные поиски. Ты полжизни охотился за книгой, которая, как ты считал, находится прямо у тебя под носом – в катакомбах под церковью в Хайлигенштадте. И точно так же долго у меня под носом была единственная любовь, которой я всегда хотел, и теперь ее у меня никто не отнимет. Я благодарен тебе, дядя, что ты вытащил меня из дерьма, но теперь позволь мне уйти.

– Я нашел кое-что, говорящее о том, что меня кто-то опередил, – вздохнул Мельхиор Хлесль.

– Что?

– Одно распятие, нарисованное копотью в нише, прикрытой камнем. Если бы тонкий слой ила не забился в щель, указывая на отверстие в стене, я бы в жизни не нашел эту нишу. Я расшатал камень и вытащил его. Ниша оказалась пустой – и в конце ее был нарисован крест.

Киприан не хотел снова попасть под влияние своего дяди; тем не менее он как бы со стороны услышал свой голос:

– Сколько ему лет?

Мельхиор Хлесль пожал плечами.

– Вплоть до последнего наводнения это место находилось под поверхностью воды подземного озера. Должно быть, потом уровень воды упал, возможно, из-за того, что собравшийся осадок заблокировал что-то. Не знаю.

– Значит, кресту может быть пара сотен лет – или пара десятков.

Епископ не ответил.

– Очевидно, в нише находились не наскальные рисунки, – продолжил Киприан, – а что-то, что можно было забрать и унести с собой.

– Восковые или глиняные таблички, покрытое воском полотно…

– И что нам с этим делать?

– Возможно, кто-то их перевел, – проговорил Мельхиор Хлесль и уставился в пустоту. – У святилища было римское происхождение, значит, записи были сделаны на латыни или древнегреческом…

– Каждый полуграмотный священник или монах…

Мельхиор Хлесль невесело засмеялся.

– …если они уже были пару сотен лет тому назад… – продолжил Киприан.

– Образование здесь ни при чем, – возразил дядя. – Все, что мы можем, – это проклинать ересь или поддаваться ей, иногда именно в такой последовательности. И создавать смертельные заговоры.

– Что, опять?

Мельхиор Хлесль поднялся со стула и подошел к окну. Киприан стал рядом с ним. Двумя этажами ниже, на вымощенном дворе епископского дворца виднелось светлое красно-коричневое пятно; Киприан решил, что это, должно быть, каменная пыль и крошка, забившиеся в щели между камнями мостовой.

– Позавчера как раз на то место, где я стоял, совершенно случайно упали две черепицы, расшатавшиеся, должно быть, уже несколько лет назад.

– Ужасная случайность, – заметил Киприан и посмотрел на дядю.

– Я услышал скрежет и успел отскочить в сторону. – Мельхиор Хлесль постучал пальцем по скуле там, где в свете, падающем из окна, можно было разглядеть небольшую царапину. – В меня попал осколок, только и всего.

– Преступник?

– Не найден. Разумеется, мне абсолютно ясно, что это сделал кто-то из прислуги, точно так же как ясно и то, кто заплатил ему.

Киприан снова посмотрел на дядю.

– Ты снова написал жалобу Папе? – спросил он наконец с легкой улыбкой. – Тебе ведь известно, что все твои сообщения перехватывают.

– Иногда нужно дать себе возможность отвести душу, – глухо ответил епископ и угрюмо уставился в окно.

– Ты снова обвинил всех надворных советников кайзера в том, что они являются источником всех бед, защищают безбожных прелатов и подстрекают народ к мятежу, чтобы лишить тебя сана епископа, и назвал их паразитами, а двор кучей дерьма?

– Хуже, – мрачно заявил Мельхиор Хлесль, не вдаваясь в объяснения, что же может быть хуже этого.

Киприан отошел от окна и стал рассматривать заваленный бумагами рабочий стол дяди.

– Восковые таблички и полотна из холста… Как ты считаешь, где теперь находятся записи?

– Киприан, как я тебе уже, без сомнения, сто раз объяснял…

– …восковые таблички и полотна из холста пропали точно так же, как пропали древнегреческие скрижали, с которых римляне сделали копии на восковых табличках; так же, как пропали древнеегипетские письмена, скопированные древними греками…

– …и так далее, и так далее, и так далее, – закончил Мельхиор Хлесль. – И так до самого Содома и Гоморры, до Всемирного потопа, до убийства Авеля Каином…

– И ты считаешь себя в состоянии перерезать такую длинную цепь, уничтожив последний вариант завещания Зла.

– Лично я считаю, что возможность провала очень велика, – ответил епископ и бросил на Киприана нетерпеливый взгляд. – Однако вместе с тем я считаю, что мы просто обязаны попробовать, поскольку зло становится непобедимым именно тогда, когда никто не решается даже попытаться выступить против него.

Киприан улыбнулся. Мельхиор Хлесль закашлялся, схватился за свою меховую накидку и задрожал. Киприан подскочил к нему и поправил накидку на худых плечах дяди. Их взгляды встретились. В этот момент они казались, несмотря на многочисленные различия – один стареющий худой епископ с усталым лицом, другой более молодой крупный юноша, любивший коротко стричь волосы, хотя подобная стрижка делала его похожим на бедняка крестьянина, всегда готового пустить в ход кулаки, – отцом и сыном. Киприан с самого начала был протеже своего дяди, хотя этот факт не принимался во внимание его старшим братом и всеми младшими сестрами. Молодой человек принял, познал, впитал и, как и надеялся Мельхиор Хлесль, приумножил все подарки поднимающегося по карьерной лестнице клирика: уроки, поездки и приглашения отобедать с докторами, профессорами и другими высокообразованными служителями Церкви. В том возрасте, в котором первородные сыновья князей поступали ко двору других правителей, чтобы получить там должное образование и облегчить участь заложников, а первородные сыновья торговцев шли в ученики к деловым партнерам своих отцов, Мельхиор Хлесль задействовал своего племянника в поисках, которым сам посвятил всю свою жизнь.

– Твой дегустатор еще жив? – иронически поинтересовался Киприан.

Епископ скривился.

– Я лишь начертил примерный план действий, вот и все. Если бы меня попытались отравить, в этом дворце сейчас лежала бы пара трупов.

– Дегустатора тоже можно подкупить.

– Я говорю о своих собаках. Именно они пробуют подаваемые мне кушанья. Я уже давно перестал доверять своему дегустатору. Но все же даю ему первому мою пищу – только для того, чтобы и ему досталось, если кто-то вдруг решит лишить меня жизни. – Мельхиор Хлесль вздернул бровь. Улыбка исчезла с его лица. – Киприан, однажды я не успею отскочить в сторону, и тогда черепица все-таки упадет мне на голову. Я хочу сделать тебя своим наследником. Совершенно официально. Хочу, чтобы ты был мне вместо сына, чтобы ты сделал карьеру в Церкви. Я хочу представить тебя ко двору и передать тебе все связи, которые у меня появились за эти годы в Риме и в коллегии кардиналов. Хочу, чтобы ты продолжил мою работу, когда я умру, а это тебе удастся только в том случае, если у тебя будет положение, дающее власть в этой волчьей стае, называющей себя Священной Римской империей. Я оплачу твою подготовку, твое образование, дам деньги на все необходимые взятки и позабочусь о том, чтобы ты получил посох епископа раньше, чем это удается другим. Ты принимаешь мое предложение?

Киприан внимательно смотрел на дядю. Каковы бы ни были его чувства по отношению к этому человеку, они недалеко ушли от большой любви.

– От всего сердца я отвечаю тебе: нет, – сказал он.

Епископ покачал головой.

– Именно поэтому ты тот, кто мне нужен. – Старик вздохнул. – Любой другой человек в твоем возрасте и в твоей ситуации продал бы душу дьяволу, если бы ему сделали такое предложение. Твой брат унаследует булочную; твоим сестрам нужны деньги для приданого. И что же остается тебе? Ничего. Я не для того сделал тебе это предложение, чтобы купить твою преданность; мы оба знаем, что значим друг для друга. Я делаю тебе предложение с одной целью: чтобы ты мог продолжить мои поиски, если мне не удастся завершить их, пока я жив. Если завещание дьявола попадет в руки людей, это приведет к такой катастрофе, какую и представить себе трудно. Вспомни о наказании Господнем, обрушившемся на Содом, о Великом потопе, о том, как рухнула Римская империя. Весь наш мир будет охвачен огнем.

– Возможно, я недостаточно четко выразился: я пришел сюда, потому что хочу попрощаться с тобой, – сказал Киприан, немного помолчав.

– Ты выразился очень четко.

Киприан смотрел в окно на чернеющее вечернее небо.

– Я знаю, что мне нет нужды просить тебя. Ты не мой сюзерен, а я не твой вассал. Но я в долгу перед тобой. Отпусти меня, дядя, меня ждет один человек.

– Самое плохое во всем этом то, – сказал епископ, как будто не расслышав последних слов Киприана, – что об этом знает все больше людей. Такое впечатление, будто завещание дьявола решило для себя, что оно слишком долго покоилось с миром. И большинство тех, кому становится о нем известно, хотят использовать его в благих целях – покончить с Реформацией, объединить мир под господством Иисуса Христа, выгнать дьявола из самого ада… ну и так далее. Они не понимают, что нельзя пользоваться злом во имя добра, из этого получится только зло. Все те, кто из недобрых побуждений охотится за трактатом, легкие противники, ибо их видно издалека. А вот другие, убежденные в том, что вершат правое дело, – вот их-то и стоит остерегаться. – Он повернулся к племяннику. Киприан был поражен, увидев красные пятна, покрывшие его щеки. – Одному мне в этой битве не выстоять. Я слишком слаб.

– Ты не дашь сбить себя с пути истинного.