Текст книги "Монстролог. Дневники смерти (сборник)"

– О, конечно, нет, – согласился Кернс.

Он пересек комнату и встал перед сморщенным, тяжело дышащим стариком. Очень нежно он сказал:

– Наоборот, вы – гуманист, доктор Старр. И пусть никто не скажет обратного! Антропологический алхимик, превращающий свинец в золото! Цепи, сковывающие большинство людей, не сковывают вас, и в этом мы с вами – братья, дорогой Джереми. Мы – новые люди нового славного века, свободные ото лжи и нелепой нравственности.

Он низко склонился над стариком, взял его голову двумя ладонями и притянул к себе, шепча в большое ухо:

– Единственная правда – правда данного момента. Нет ни «хорошо», ни «плохо», если не думать об этом. Нет никакой морали, не так ли, Джереми, кроме морали одного момента.

С этими словами Джон Кернс, доктор анатомии и охотник на монстров, голыми руками крутанул голову Старра в сторону, мгновенно сломав ему шею, порвав позвоночник, убив.

И, быстро проходя мимо застывшего, онемевшего Уортропа, он сказал уже без тени иронии:

– Никто не будет скучать по нему.

И покинул комнату.

Доктор едва мог сдерживать ярость, хотя по всем внешним признакам он казался идеально собранным. Но я-то слишком хорошо его знал. Он молчал, пока мы не свернулся с узкой тропинки, ведущей к «Мотли Хилл», а потом он повернулся к Кернсу:

– Это убийство, Кернс, явное и очевидное.

– Это было актом милосердия, Уортроп, простым и ясным.

– Ты не оставил мне выбора.

– Выбор есть всегда, Пеллинор. Могу я тебя кое о чем спросить? Что, если бы сердце твоего старика вдруг забилось и он признался бы на смертном одре во всех своих преступлениях? Разве ты не захотел бы продолжить свою работу – дело всей твоей жизни?

– У меня есть вопрос получше, – резко ответил Уортроп, – какой у меня есть выбор, если, сохраняя молчание, я позволю тебе продолжать твою работу и дело твоей жизни?

– Зачем, Пеллинор? Ты ранишь мои чувства. Кто может сказать, чья работа представляет собой бо́льшую ценность и достойна большей похвалы? «Не судите, да не судимы будете».

– Говорят, никто не знает Библию лучше Нечистого.

Кернс весело рассмеялся, натянул вожжи, разворачиваясь, и поскакал в направлении города.

– Эй, куда ты направляешься? – требовательно крикнул Уортроп.

– Ждите меня с восходом луны, я вернусь!

Он пришпорил лошадь и поскакал галопом. Мы с Уортропом смотрели ему вслед. Доктор беспокойно покусывал нижнюю губу.

– Вы знаете, куда он отправился, сэр? – спросил я.

Он кивнул:

– Думаю, что знаю.

Он вздохнул, а потом рассмеялся. Он смеялся долго, негромко – каким-то горьким смехом.

– Джон Дж. Дж. Шмидт! Слушай, Уилл Генри, а я думаю, что Кернс – это тоже его ненастоящее имя.

Несмотря ни на что, Кернс сдержал слово, как бы там ни звали его на самом деле. Он вернулся вечером, когда взошла луна. Он вернулся – и тут же поднялся к себе в комнату, откуда спустился полностью переодетым в дорожный костюм, с чемоданами в руках.

– Что ж, Пеллинор, я уезжаю, – объявил он. – Не хочу злоупотреблять твоим гостеприимством.

– Что ты сделал с Джонатаном Петерсоном? – спросил Уортроп.

– С кем? – Кернс казался совершенно сбитым с толку. – А! Тот слуга старика-психолога? Да, точно… А почему ты спрашиваешь?

– Где он?

Кернс покачал головой:

– Печальный случай, Пеллинор. Его вряд ли когда-нибудь найдут.

Уортроп помолчал с минуту, а потом сказал серьезно:

– И все же я обязан известить полицию.

– Давай, я не виню тебя в этом. Знаешь, чем ты мне так нравишься, Утороп? Ты всегда такой важный и серьезный!

Он повернулся ко мне:

– А ты, Уилл Генри? Никаких обид, надеюсь? Там, в пещерах, у меня не было другого выбора. Но ты проявил такую храбрость в сражениях! Расскажи я кому об том – и все решат, что я – лжец. Со временем ты станешь прекрасным монстрологом, если выживешь под опекунством Уортропа. Прощай, Уилл.

Он пожал мне руку и взъерошил волосы. Доктор спросил:

– Куда отправишься теперь, Кернс?

– Ну же, Уортроп! Ты говоришь, что заявишь на меня в полицию – и тут же спрашиваешь, где я буду. Я же не законченный идиот, не Бобби Морган, в конце концов. Кстати, как тебе удалось убедить его не бросить тебя за решетку?

Уортроп напрягся, но сказал:

– Мы с Робертом – давние друзья. Он понимает и осознает важность моей работы.

– Ему кажется безопаснее жить в Новом Иерусалиме, когда под рукой есть охотник? Расскажи об этом преподобному Стиннету и его семье.

– Мне показалось, – сказал Доктор без тени эмоций, – что ты уезжаешь.

– Так и есть! Серьезно, мне абсолютно необходим отпуск. Неспешная охота, легкая добыча с простой наживкой – особенно с учетом того, что я буду лишен незаменимых услуг мастера Уилла Генри.

– Этого я тоже не забыл, – мрачно сказал Доктор. – Тебе лучше уйти, Кернс, пока я не вспомнил все как следует.

И Кернс последовал совету Доктора, тут же покинув дом.

На следующее утро Доктор сдержал слово и сообщил в полицию об убийстве, хотя из этого, насколько я знаю, ничего не вышло. В газетах появилась одна заметка о таинственном исчезновении Джонатана Петерсона, а больше – ничего. Его тело так и не нашли.

После той весны 1888-го мы нечасто говорили о Кернсе. Воспоминания о нем неизбежно приводили Доктора к необходимости решать моральные дилеммы, к решению которых он не был готов. Но вот поздней осенью того же года вопрос всплыл сам собой.

Я был в гостиной и чистил семейное столовое серебро, как вдруг услышал громкий крик из библиотеки и звук от падения чего-то тяжелого. Встревоженный, я бросился туда, думая застать Доктора свалившимся с приставной лестницы (последнее время он работал день и ночь). Вместо этого я застал его шагающим из угла в угол. Он проводил рукой по волосам и покусывал нижнюю губу и что-то гневно шептал себе под нос. Увидев меня, он остановился и молча смотрел, как я поднимаю журнальный столик, который он уронил, даже не заметив. Рядом с упавшим столиком лежала газета с броским заголовком: «Потрошитель снова нападает. Возбуждено дело о четвертой жертве Уайтчепелского убийцы».

Уайтчепел. Где-то я уже это слышал. Да, в гостиной «Мотли Хилл» в тот вечер, когда Кернс свернул шею психиатру. Он представился тогда Доктором Дж. Дж. Шмидтом из Уайтчепела.

Доктор ничего не сказал, и я прочел отвратительную и страшную статью в молчании. Наконец, я заговорил первым:

– Вы думаете?..

Не было смысла заканчивать вопрос.

– Что я думаю? – сказал он задумчиво. – Я думаю, нам надо было послушаться Малакки и сделать так, как он предлагал.

После того как он оделся и нехотя съел картофельные оладьи, не притронувшись к колбасе, Доктор отправил меня в подвал. Пришло время ежемесячного медосмотра.

Я сел на высокий металлический табурет. Доктор посветил мне в глаза ярким светом, измерил температуру, пульс, посмотрел горло. Затем он набрал пузырек крови из моей руки. Я наблюдал за его действиями. К этому времени я уже был знаком с ритуалом. Доктор капнул в пузырек немного раствора йода и взболтал содержимое. Я выпил несколько глотков сока, затем присоединился к нему у рабочего стола.

– Тебе нужно знать, как это делается, Уилл Генри, – сказал он мне. – Мы не всегда будем вместе. Подай пипетку.

Я вложил пипетку в его протянутую руку. Он набрал в нее немного моей крови из пузырька и капнул на предметное стекло микроскопа, сверху положил еще одно и подставил стекло под микроскоп. Я затаил дыхание, пока он изучал, что там. Он что-то промычал и отодвинулся в сторону, пропуская меня посмотреть.

– Видишь эти продолговатые крапинки? – спросил он.

– Да, сэр, кажется, вижу.

– Кажется или видишь? Выражайся точнее, Уилл Генри!

– Я вижу их. Да, сэр.

– Это – личинки.

Я сглотнул. Они были похожи на крошечные стеклянные шарики, тысячи мертвых черных глазок, плавающие в одной лишь капле моей крови.

Доктор снял перчатки и сказал так, словно речь шла о пустяке:

– Что ж, их количество остается более-менее постоянным.

Он открыл папку, лежащую рядом с микроскопом, на которой было написано: «У. Дж. Генри. Диагноз: заражение паразитами Б. Аравакус». Он поставил дату и сделал небрежную пометку.

– Это хорошо? – спросил я.

– Ну… Да, это хорошо. Никто не знает, почему в некоторых случаях Аравакус составляет симбиоз с организмом, в котором поселяется, продлевая ему жизнь на необычайно долгий срок, а в других случаях – размножается в нем в невообразимых количествах, убивая. Твой случай очень любопытен, Уилл Генри, потому что ты определенно попадаешь под первую категорию, в то время как твой несчастный отец был, к сожалению, из второй. Существует сложная теория, из которой следует, если изложить кратко, что произошедшее с твоим отцом было для паразитов средством найти себе новое пристанище.

– Новое пристанище, – эхом повторил я, – это я.

Он пожал плечами:

– Не думаю, что это произошло в ночь пожара. Ты был недостаточно близко от него, чтобы они могли перекинуться на тебя. Все это только теория. Каким образом они проникают в организм человека, неизвестно.

– Но это ведь была случайность, правда?

– Ну, не думаю, чтобы твой отец заразил тебя специально!

– Нет, я не о том… Я хотел сказать, сэр: то, что случилось с моим отцом, – это была случайность? Он заразился случайно?

Доктор нахмурился:

– О чем ты спрашиваешь меня сейчас, Уилл Генри? О том, не был ли твой отец инфицирован намеренно?

Я не ответил, потому что ответ был не нужен. Доктор положил руку мне на плечо и сказал:

– Посмотри на меня, Уилл Генри. Ты знаешь, я никогда не лгу. Ты знаешь это точно, да?

– Да, сэр.

– Я не способствовал твоему недугу, если это вообще недуг, а не дар. Я не знаю, где и как заразился твой отец, хотя, вне всякого сомнения, это было результатом работы со мной. В этом смысле, я думаю, то, что произошло с ним, – не случайность, как и то, что произошло с тобой. Ты – его сын, Уилл Генри, и, как любой сын, ты продолжаешь нести его ношу. – Он посмотрел в сторону: – Так же, как любой сын.

В тот же день – возможно, из-за того, что наш разговор напомнил ему кое-что, – Доктор отправил меня в подвал принести сундук его отца. На этот раз задача была значительно проще, чем в предыдущий. Не потому, что сундук был легче (он был все таким же тяжеленным), но потому, что в подвале больше не висела на крюку туша Антропофага. Он был давно упакован, обложен сухим льдом и отправлен в Общество Монстрологов в Нью-Йорк.

Когда я втащил сундук в комнату, Доктор разжигал камин. Я сел рядом, Уортроп откинул крышку сундука и один за другим стал бросать в огонь все предметы, что были в нем. Пламя вспыхивало и потрескивало (особенно едко воняла, сгорая, сморщенная голова). Наши лица раскраснелись от тепла камина. Последним, что оставалось на дне сундука, были нераспечатанные (за исключением одного) письма. Но если Доктор что-то и заметил, он не подал виду. Его лицо вообще ничего не выражало – ни сожаления, ни злобы, ни печали, ни смирения. Его больше занимали проблемы космического масштаба, нежели последние вещи, оставшиеся от отца. Когда сундук опустел, он откинулся назад и несколько минут просто смотрел на огонь. Пламя осветило его лицо так, что видимое осталось в тени, а скрытое проступило в заостренном профиле. Отец назвал его Пеллинором в честь мифического короля. Тот охотился за зверем, которого никто не мог изловить. Что за бездумный, жестокий выбор имени! Предзнаменование судьбы, клеймо наследия веков, семейное проклятье.

– Кто знает, Уилл Генри, – сказал он. – Возможно, эта тяжкая ноша окажется благословением.

– Благословением, сэр?

– Мой коллега прозвал паразита Аравакуса «Инфекция молодости».

– Это значит, я никогда не вырасту?

– Или будешь жить вечно – чтобы продолжить мое дело. Это к вопросу о превращении проклятия в благословение.

И монстролог рассмеялся.

Эпилог

Май, 2008

Через сто двадцать лет после окончании Дела об Антропофагах я позвонил в контору Директору, чтобы сказать ему, что я закончил чтение первых трех томов необыкновенных воспоминаний Уильяма Генри.

– И что вы думаете? – спросил Директор.

– Определенно, это беллетристика.

– Ну, разумеется. – В его голосе слышались досада и раздражение. – Вы нашли что-нибудь, что помогло бы нам установить его личность?

– Ничего существенного.

– Город, откуда он родом…?

– Он называет его Новый Иерусалим, но такого города нет, по крайней мере в Новой Англии.

– Он изменил название. Но должен же он быть откуда-то родом.

– Ну, – сказал я, – он упоминает еще два города, Дедхем и Суомпскотт. Города с такими названиями есть в Массачусетсе.

– А семья? Братья, сестры, двоюродные братья… хоть кто-нибудь?

– Я прочел только три первые тетради, – ответил я. – Но там он говорит, что его единственной родней были его родители. – Я прокашлялся. – Полагаю, полиция взяла его отпечатки, когда его нашли?

– Да, разумеется. Никаких соответствий.

– Его осматривали врачи, когда его доставили, не так ли?

– Да, это стандартная процедура.

– И они… обычно берут какой-нибудь анализ крови?

– В каком смысле? Типа на ДНК?

– Ну, и этот, возможно, тоже, но как часть осмотра, вы там разве не делаете полный анализ крови?

– Разумеется. Почему вы спрашиваете?

– И в его анализах не было… чего-нибудь необычного?

– Мне нужно будет найти папку, но я бы запомнил, если бы доктор сказал о чем-то таком. А к чему вы ведете?

– А как насчет вскрытия? Это – стандартный порядок действий?

– Только в случаях, когда есть подозрения, что человек умер неестественной смертью, или по запросу семьи.

– И ни то, ни другое не имеет отношения к Уиллу Генри, – сказал я. – А какова была причина смерти?

– Остановка сердца.

– Хотя он не болел перед смертью, так? Температура или, может быть, какая-нибудь сыпь?

– Он мирно умер во сне. А что?

– Он, так сказать, намекает на причину своего долголетия. Должно быть, выдумал это, как и все другое.

Директор согласился.

– Что ж, спасибо, что изучили его записи.

– Я еще не закончил, – сказал я. – И я хотел бы дочитать до конца, если это возможно. Вы не возражаете, если я подержу у себя его тетради еще какое-то время? Может, и наткнусь на что-то полезное.

Он сказал, что не возражает. Никто не откликнулся на объявление в газете и все запросы и поиски, как и мои личные, ни к чему не привели. Я обещал перезвонить, если найду что-то, и с облегчением повесил трубку. Я боялся, что он может потребовать вернуть дневники Уилла Генри прежде, чем я закончу читать оставшиеся тетради.

На протяжении нескольких последующих месяцев все свое свободное время я посвящал поискам в Интернете информации, которая могла бы подтвердить достоверность событий, излагаемых в дневниках. Конечно, я нашел много ссылок на мифических существ, описанных ранее многими авторами, от Геродота до Шекспира, но ничего – об их проникновении в Америку в конце девятнадцатого века. Ничего не нашел я и об Обществе Монстрологов (или о монстрологии; этот термин явно был изобретен Уиллом Генри), и ничего, что указывало бы на то, что человек по имени Пеллинор Уортроп когда-либо существовал. Я нашел упоминание в Сети клиники для душевнобольных, которая действительно была в Дедхеме в конце девятнадцатого – начале двадцатого века, но она называлась не «Мотли Хилл» и владельцем ее был не доктор Старр. Я не нашел никаких упоминаний о корабле «Ферония», выброшенном на мель неподалеку от Суомпскотта в 1865 году. Там вообще в тот год не было кораблекрушений.

Я внимательно прочел все материалы о более чем реальном персонаже Джеке-потрошителе, но не нашел ни одного упоминания о вымышленном имени Джон Кернс или о теории, подтверждающей поразительное утверждение Уилла Генри, что Кернс охотился на монстров тогда, когда был свободен от охоты на людей.

Очень любезная сотрудница Британского музея в конце концов ответила на мои запросы о личных бумагах сэра Френсиса Гальтона, отца евгеники, которого Уортроп упоминал как близкого друга своего отца. Как я и подозревал, ни упоминания об Алистере Уортропе, ни о ком-либо, кто хоть отдаленно напоминал бы его, в письмах Гальтона не было.

Также я не нашел никакой информации о Биминиусе Аравакусе. Не существует ни мифа, ни тем более упоминания в научной литературе о паразитическом организме, который каким-то образом продлевает жизнь человека, в которого вселяется.

Временами, погруженный в эти бесплодные поиски, я смеялся над самим собой. Для чего я стараюсь найти хоть тень правдоподобия в том, что столь очевидно было лишь воображением больного? Я сочувствовал ему. Может, отчасти дело в этом. Не думаю, что Уилл Генри считал, что он выдумал события, о которых повествует. Полагаю, он действительно верил в то, что все это – правда. Это было вымыслом, да, но не сознательной выдумкой.

Примерно через четыре месяца после нашего разговора я позвонил Директору снова и спросил, где похоронен Уильям Джеймс Генри. Муниципальное кладбище оказалось всего в десяти минутах от моего дома. Я нашел его могилу: одинокий камень с выгравированным именем – и только. Если это было его настоящее имя, а не очередная выдумка. Может, сделать вскрытие? Интересно, какие процедуры требуются для того, чтобы назначили эксгумацию? Стоя у его могилы, я не переставал себе удивляться – ну, зачем мне это? Почему я так хочу, чтобы его странный рассказ оказался правдой?

Подчиняясь внезапному порыву, я присел на корточки и выкопал палкой небольшую ямку в песчаной почве – на четыре-пять дюймов в глубину. После недавней грозы земля была влажная, и вода тут же начала заполнять ямку.

Я увидел его только через пару минут – крошечного червячка. Не толстую гусеницу или надутого дождевого червя. Нет, это было что-то тонюсенькое, извивающееся на поверхности темной воды. Не толще человеческого волоса, как писал Уилл Генри о червяках, пожиравших его отца.

Концом палки я выудил неопознанное беспозвоночное из ямки и приподнял, разглядывая в неярком свете сгущающихся летних сумерек. Я вспомнил слова из дневника Уортропа – неизвестно, как они попадают в организм жертвы, – и мигом отбросил палку в слепой панике.

«Да ладно, спустись на землю, ты живешь в реальности», – сказал я себе и тут же вспомнил еще кое-что из дневника Уилла Генри. Эти слова преследовали меня, когда я быстрым шагом устремился к машине и вообще к своей жизни в современном мире, где места для монстров с каждым часом становится все меньше. А слова все звучали у меня в ушах:

«Да, дитя мое, на самом деле монстры существуют. И один из них как раз висит сейчас у меня в подвале».

Монстролог. Проклятье Вендиго

Посвящается Сэнди, моему лучику света в темноте

Ужасное индейское убийство

ВИННИПЕГ, 14 декабря. – Индейский агент Шорт прибыл сюда из Беренс Ривер с подробностями ужасного убийства, случившегося в восьми милях к западу от резервации Беренс Ривер. Индеанка, страдавшая от брюшного тифа, впала в бредовое состояние. Ее муж подумал, что она превратилась в «вендиго», и решил, что ее надо убить, чтобы не позволить ей пожрать других членов племени. Он выкручивал ей голову, пока не сломал шею. Индейца арестовали по обвинению в убийстве.

Нью-Йорк таймс. 15 декабря 1897 года

Застрелил вождя по его приказу

ВИННИПЕГ, Манитоба, 27 октября. – Р. Дж. Чемберлен из канадской полиции, Оттава, и Б. Ж. Банналатин, индейский агент из Лаксеула, прибыли сегодня с тремя арестованными индейцами. Двое индейцев обвиняются в том, что прошлой зимой они застрелили своего вождя у Кошачьего озера, в 350 милях к северо-востоку от Динордвика. Оба арестованных рассказывают примерно следующее.

Вождь индейцев Кошачьего озера по имени Аваса Кемиг стал «вендиго», или безумным, и приказал арестованным пристрелить его. Был созван совет племени, который обсуждал вопрос в течение двух дней и пришел к заключению, что приказу вождя надо подчиниться. «Вендиго» лег в своем вигваме и рукой указал, куда в него надо стрелять.

Когда он умер, на его тело насыпали дрова, и костер горел два дня, чтобы, по верованиям индейцев, полностью уничтожить злой дух вождя. Дело было доложено г-ну Банналатину, но, поскольку племя Кошачьего озера не имеет договора с канадскими властями, это дело будет рассмотрено по специальной процедуре.

Констебль Чемберлен поехал в Лаксеул. Там к нему присоединились г-н Банналатин и двое проводников. Они за двадцать дней проделали путешествие в семьсот миль. Двое индейцев были арестованы и сегодня доставлены сюда для суда.

Пролог. «Вырезки»

Сентябрь, 2009

Чтица была бывшей учительницей английского в средней школе, а ее мать жила в приюте с 2001 года. С тех пор чтица в течение пяти лет раз в неделю полчаса ехала из Алачуа в Гейнсвилль, чтобы навестить свою мать. В хорошую погоду они сидели в том же мощеном дворе между двумя жилыми зданиями, где теперь она сидела со мной. Посередине двора журчал фонтан, с трех сторон окруженный столиками в стиле бистро – крашенными и перекрашенными, чтобы устоять в тропическом климате Флориды. Даже сейчас, в конце сентября, воздух казался густым от влажности, и температура была под сорок – и это в тени.

Ее мать скончалась в 2006 году, но чтица все равно по доброй воле каждую неделю приезжала, чтобы читать обитателям приюта, у которых не было семьи или которых редко – если вообще – навещали. Директор приюта назвал мне ее имя и дал номер ее телефона. Нет, сказал он мне, насколько ему известно, человек, который называл себя Уильям Джеймс Генри, не общался близко ни с кем из других постояльцев. Единственным его посетителем была эта самая волонтерка, которая сейчас сидела напротив меня, потягивая из высокого стакана чай со льдом, в котором не оставалось никакого льда. Возможно, она мне поможет, сказал директор.

– Ничем не могу вам помочь, – сказала мне сейчас чтица.

– Он никогда ничего не говорил? – спросил я.

– Он называл только свое имя и год рождения.

– Тысяча восемьсот семьдесят шестой.

Она кивнула.

– Я подшучивала над ним. Я говорила, да ладно вам, Уильям, вы не могли родиться в этом году. Он кивал, а потом снова это повторял.

– Что он делал, когда вы ему читали?

– Смотрел в никуда. Иногда засыпал.

– У вас когда-нибудь создавалось впечатление, что он слушал?

– Не в этом было дело, – сказала мне она.

– А в чем же?

– Общение. У него никого не было. Только по вторникам в два часа у него была я.

Она потягивала чай. Фонтан журчал. С одного края бассейна вода вытекала и выплескивалась на булыжник. Фонтан был установлен на мягком песчаном грунте, и его немного перекосило. На другой стороне двора за столиком сидели двое постояльцев, мужчина и женщина. Они держались за руки и смотрели – или казалось, что смотрели, – как играл свет в струях фонтана. Она кивнула в их сторону.

– Одно время у него была и она.

– Была она? А кто она?

– Ее зовут Лиллиан. Она была подругой Уильяма.

– Его подругой?

– Не только его. С тех пор как я здесь бываю, она поменяла примерно двенадцать друзей. – Чтица коротко рассмеялась. – У нее, бедняжки, болезнь Альцгеймера. Она ходит от мужика к мужику, липнет к ним по несколько недель, а потом теряет интерес и подбирает кого-то другого. Персонал называет ее сердцеедкой. Некоторые постояльцы очень переживают, когда она их бросает и уходит к другому.

– А Уильям переживал?

Она покачала головой.

– Трудно сказать. Уильям был… – Она подыскивала слова. – Иногда казалось, что он был аутистом. Не полное помешательство, но что-то такое, от чего он страдал всю жизнь.

– Он не был аутистом.

Она отвела взгляд от Лиллиан и ее компаньона и изучающе посмотрела на меня, подняв брови.

– Да?

– Когда он умер, у него под кроватью нашли старые блокноты. Что-то вроде дневников или мемуаров, которые он написал еще до того, как попал сюда.

– Правда? Тогда вы знаете о нем больше, чем я.

– Я знаю, что он написал о себе, но я не знаю ничего о нем, – осторожно сказал я. – Я прочитал только первые три дневника, и это… очень отвлеченные вещи.

Я чувствовал себя неуютно под ее взглядом. Я повернулся в кресле и посмотрел через двор на Лиллиан.

– Она бы его вспомнила? – поинтересовался я вслух.

– Сомневаюсь.

– Думаю, стоит спросить, – сказал я без большого энтузиазма.

– Они сидели часами, – заметила чтица. – Не разговаривали. Просто держались за руки и смотрели в никуда. Это было мило, если только не думать о неизбежном.

– О неизбежном? – Я решил, что она говорит о смерти.

– О том, что она уже положила глаз на следующего. Видите того, с кем она сейчас сидит? Его зовут Кеннет, и она с ним уже около месяца. По-моему, их хватит еще на неделю, и бедняга Кеннет снова окажется в одиночестве.

– Как Уилл это воспринял – то, что она его бросила?

Чтица пожала плечами.

– Я не заметила, чтобы он как-то переживал.

Я еще с минуту наблюдал за Лиллиан и ее кавалером.

– Но это еще не значит, что он не переживал, – сказал я.

– Нет, – согласилась она, – не значит.

В тот же день я повидался с лечащим врачом Уилла Генри, человеком, который объявил о его смерти ночью 14 июня 2007 года. Он наблюдал Уилла все время, пока тот находился в приюте.

– Знаете, – сказал он с игривой искоркой в глазах, – он уверял, что родился в тысяча восемьсот семьдесят шестом году.

– Я слышал об этом, – сказал я. – Как, по-вашему, сколько лет ему было на самом деле?

– Трудно сказать. За девяносто, может, ближе к ста. И для своего возраста он был в прекрасной форме.

– Если не считать слабоумия.

– Ну, если вы живете достаточно долго, то слабоумие неизбежно.

– От чего он умер?

– От старости.

– Инфаркт? Инсульт?

– Скорее всего, одно из двух. Без вскрытия трудно определить. Но результаты его последнего обследования были просто замечательными.

– Вы когда-нибудь находили… Было ли какое-то проявление… Может, что-то странное с его… Скажите, вы когда-нибудь брали у него анализ крови?

– Конечно. Это была часть регулярных обследований.

– А вы когда-нибудь находили что-то… необычное?

Доктор вопросительно повел головой, и мне показалось, что он сдерживается, чтобы не улыбнуться.

– В чем, например?

Я кашлянул, прочищая горло. Высказанная вслух, эта мысль казалась еще более смехотворной.

– В своих дневниках Уилл Генри говорит, что в одиннадцать-двенадцать лет он был… э-э… инфицирован каким-то паразитом. Беспозвоночным, вроде солитера, только гораздо меньшего размера. И что этот паразит позволяет людям неестественно долго жить.

Доктор кивал. На долю секунды я ошибочно принял это за знак согласия, за признание того, что он слышал о таком симбиозном существе. И если эта часть фантастической истории жизни Уилла Генри была правдой, то что еще в ней могло быть правдой? Могла ли существовать такая наука, как монстрология, которую в конце XIX века практиковали люди вроде его опекуна, блестящего и загадочного Пеллинора Уортропа? Возможно ли, что в моих руках оказалась не фантастика, а мемуары о действительно экстраординарной жизни, растянувшейся больше чем на столетие? И главный вопрос, от которого я просыпался глубокими ночами с дрожью и в холодном поту и который потом долго не давал мне уснуть… Могли ли чудовища существовать в реальности?

Моя надежда – если мое ощущение можно было так назвать – прожила недолго. Кивание доктора не означало согласия. Он так демонстрировал свою вежливость.

– А ведь было бы здорово? – спросил он риторически. – Но нет, у него была совершенно нормальная кровь. Немного повышенное содержание плохого холестерина. А в остальном… – Он пожал плечами.

– А как насчет компьютерной или магнитно-резонансной томографии?

– А что насчет них?

– Ему их делали?

– В таких случаях, как с господином Генри, власти штата не финансируют обследования, в которых нет необходимости. Моя задача заключалась в том, чтобы в свои последние дни он чувствовал себя как можно комфортнее. Что я и делал. Вы не против, если я задам вам один вопрос? К чему вам все это?

– Вы имеете в виду, почему это важно?

– Да. Почему?

– Я не уверен. Наверное, отчасти из-за таинственности. Кто был этот человек? Откуда он родом и почему окончил свои дни в сточной канаве? И почему он написал эти дневники или роман, назовите, как хотите? Но, пожалуй, главная причина – это обещание, которое я дал.

– Уиллу Генри?

Я задумался.

– Я имел в виду директора. Он передал мне блокноты и попросил их прочесть на предмет того, не помогут ли они навести на его родственников. Где-то должны быть люди, которые знали его до того, как он попал сюда. У всех кто-то есть.

Доктор улыбался. Он понял.

– А пока у него есть только вы.

Я положил записи своих интервью с чтицей и доктором в постоянно разбухающую папку, заведенную на Уилла Генри, и затолкнул ее в ящик стола, в очередной раз пообещав себе не зацикливаться на этом: я буду работать над этой папкой, когда позволит мое расписание. У меня приближался срок сдачи книги, были разные семейные обязательства и собственные проблемы. Старые книжки в кожаном переплете с потрескавшимися корешками и желтеющими страницами мирно лежали стопкой рядом с моим письменным столом. В следующем году я готовился опубликовать три из них под названием «Ученик монстролога» в надежде, что где-нибудь какой-нибудь читатель найдет в них что-то знакомое.

Это был расчет на удачу. По юридическим причинам дневники должны быть опубликованы как художественное произведение. Даже если бы кто-нибудь опознал имя Уильяма Джеймса Генри, это было бы воспринято как совпадение. Но что-то в его рассказах могло бы пробудить воспоминания. Может, он пугал своих детей или внуков историями о странных и ужасных существах, именуемых Антропофагами. Очевидно, что он был образованным человеком. Возможно, в далеком прошлом он даже что-то опубликовал, пусть и не под собственным именем – если, конечно, его на самом деле звали Уильям Джеймс Генри. После того как он был найден в сточной канаве, полиция проверила его отпечатки пальцев. Человек, называвшийся Уильямом Джеймсом Генри, никогда не подвергался аресту, никогда не служил в армии и никогда не работал там, где по закону у сотрудников снимают отпечатки пальцев.

Я думал так: если эти первые три тетради были плодом фантазии – а, судя по содержанию, так оно и было, – то автор, в его слабоумном состоянии, мог так тесно идентифицировать себя с главным действующим лицом, что стал Уиллом Генри. С сумасшедшими писателями случается и не такое.

Я провел все лето, обшаривая Интернет, делая звонки, опрашивая всех, кто только мог бы обладать драгоценной информацией, которая стала бы ключом от замка, под которым прошлое упорно скрывало правду.

В конце сентября, когда я сидел за столом, страдая от очередного жестокого писательского ступора, мой взгляд упал на тетради. Я импульсивно достал четвертую из них и развернул на случайной странице. К моему изумлению, на стол выпала газетная вырезка. С сильно бьющимся от волнения сердцем я пролистал насквозь всю тетрадь и нашел между страницами и другие листки, словно Уилл Генри использовал тетрадь с двойной целью: как дневник и как альбом для вырезок.