Текст книги "Пятое время года. Избранное"

Оладьи из кабачков

Утро разбило все окна. Птицы гнездятся в ушах. Жирное солнце можно мазать на хлеб вместо сливочного масла. Весна тёрлась о стекло капелью.

– Я тебя люблю, – прокралось мне в правое ухо.

– Что ты такое говоришь? Тебе что, помолчать не о чем?

Чувство вины, видимо, мы оба его испытывали тем утром, оно как теннисный мячик, прыгает от одного к другому. Сначала внушаешь его человеку, когда тот ошибся, потом испытываешь – за то, что внушал слишком грубо.

– Я тоже тебя люблю, – поцеловал я жену сонными губами.

– Хочешь, сделаю тебе оладьи из кабачков.

– Может, лучше массаж?

– Давай вечером, – она ловко оставила постель и ушла в ванную. Услышав звуки душа, я откинул одеяло ладонью и стал размешивать ингредиенты своего лица. Наконец сон был сброшен, но вставать не хотелось. Вскоре вернулась жена в длинной белой рубашке и с мокрыми волосами. Она забралась на меня верхом, нагнулась и попыталась поцеловать в губы.

– Неужели ты будешь есть этот суп?

– Я люблю твою щетину, – прикоснулась Фортуна к моей щеке. От неё пахло свежими цитрусами. – Любовь проверяется утренними поцелуями, – подтвердила она свои намерения.

– А что проверяется вечерними?

– Вечерними она усугубляется.

– Может, ещё поваляемся? – испытывал я её чувство долга своими объятиями.

– Нет. Не могу. У меня сегодня семинар, потом заседание кафедры в университете, – выдержала она их ласку.

– Какая тема заседания?

– «Что вы думаете о сексе?».

– И что вы думаете о сексе?

– Я думаю, с этим надо кончать, – подняла она со своей груди мою руку и вернула хозяину.

– Пожалуй, вы правы, кончать без него – удел одиноких.

– Вчера ко мне на работу заезжала Тереза. Она наконец рассталась со своим, ну и, как всякой одинокой женщине, спится ей паршиво. Я попыталась отогнать её дурные мысли, но где там. Она же не слышит. Рыдает. Сегодня хочу заскочить к ней, так что задержусь, – освободилась она от моей второй руки.

– Думаешь, это окончательно? Они же сходятся по первому зову инстинктов.

– Не знаю. Она была без кольца, без серёжек. Хотя я тоже так делаю. Даже удаляю номер из телефона после ссор с тобой.

– Помогает?

– Как ни странно, очень.

– В подарках, видимо, собраны все обиды.

– Подарками они гасятся.

– Ты на что намекаешь?

– Давно их не было. Женщина без подарков вянет.

– Я знаю, что шопинг – лучшее средство от депрессий, но у тебя же всё нормально вроде.

– Для профилактики.

– Хорошо, я выберу день. Так ты надолго?

– Как пойдёт.

– Нет ничего печальней одиноких женщин.

– Думаешь, мужчины легче переживают одиночество?

– У них хватает ума понять, что если ты одинок, то ты не один – таких много.

– Что бы ты понимал в женском одиночестве. У женщин всё иначе: когда им некому высказаться, плач их прячется внутри, скулит, как щенок. Видно, что он потерялся, тёплый, преданный, напуган, тыкаясь в углы, он ищет ласки.

– Все ищут ласки, не только одинокие. Купи ей шоколадку. Это помогает.

– Шоколад у неё есть, она завела его сразу, после мужа, собачки и ребёнка. Только сладкого в её жизни от этого не прибавилось.

– Ох уж эти женщины! Вместо того чтобы быть сладкими самим, они почему-то ищут эту сладость на стороне. Они сами себя ни черта не знают и не понимают. Вот что ты про себя и про них знаешь?

– Знаю, что они любят.

– Кого любят?

– Да не кого, а что.

– Вот именно что все эти чувства к предметам любви в один прекрасный момент становятся беспредметными. Они не могут понять, что их счастье не может зависеть от других.

– Значит, мы не можем понять своего счастья?

– Да, выходит, не можете. Если вам кажется, что счастье может зависеть от других, то вам показалось, это не счастье.

– Не счастье или несчастье? Я имею в виду слитно или раздельно? – проснулся в ней филологический инстинкт.

– Да какая разница! Кому-то надо раздельно, чтобы быть счастливым, кому-то вместе – чтобы несчастным.

– Какая жестокая у тебя формула любви.

– Дикая.

– Надеюсь, ты до вечера не одичаешь. Я пошла, – выскочило из кровати её стройное тело и скрылось за дверью.

Кофе

Я смотрю на котлету. Она лежит голая, загорает под солнцем кухни:

– Это говядина? – спросил я Фортуну, пережёвывая второй кусок мяса.

– Да, ты хотел свинину? – переживала по-своему Фортуна.

– Нет, я просто представил, как корова заходит ко мне в голову, в темноту, в рот, как в незнакомый сарай. Она боится этих оральных лабиринтов, идёт на ощупь, а кругом только мясорубки челюстей, готовые в любой момент оттяпать её плоть. В страхе одна её нога проваливается между зубов, корова тянет её изо всех сил и отрывает, уже без неё дальше движется медленно по пищеводу, как по пещере, ищет выход. Того гляди замычит.

– Может, тебе действительно надо стихи писать или сказки? Я смотрю, ты сегодня совсем без аппетита? Завари тогда кофе. У тебя хорошо получается.

Я любил варить кофе, его терпкий и ароматный запах успокаивает и настраивает мысли, как камертон. Кофе создаёт вокруг тебя маленький уютный Париж, по которому ты можешь бродить с сигаретой, с девушкой, с женой и, глядя в небо, штопать душевные раны Эйфелевой иголкой.

Холодная вода, кофе, немного корицы, половина чайной ложки сахара, щепотка соли. Краем глаза я замечаю, как пенка весело устремляется вверх. Главное – не упустить момент.

– Хочется завернуться в этот аромат, – убрала со стола тарелки Фортуна. Я разлил кофе в чашки.

– Может, ты тоже сядешь? – взяла в руки фарфор жена.

– Сейчас, только закурю!

– Это её прибьёт окончательно.

– Кого?

– Твою корову. Кстати, курить после еды вредно, – вот так маленькими глотками жена убивает кофе и меня. Женщины убивают глоточками.

– Я всё ещё ощущаю её ногу меж зубов, плотно засела, и это начинает их беспокоить, а меня нервировать, – затягиваюсь снова и пытаюсь вызволить мясо кончиком языка. Однако тщетно, нужны подручные инструменты.

– Только не надо пальцами, ты же не стоматолог.

– А где у нас ниточка для зубов?

– Нитка в ванной перед зеркалом на полочке, – целуясь со своей чашкой, отпустила меня жена.

Салат «Цезарь»

– Снова в моей рубашке.

– Хоть чем-то покрыть недостаток твоего отсутствия.

– Неужели так нравится?

– В ней ты ближе. Будто укрываюсь объятиями.

– Я всегда говорил, ты женщина необыкновенная, не только ушами, любишь, ещё и кожей.

– И глазами, и грудью, этот список можно продолжить, но надо бы поужинать. Кстати, и еда из твоей тарелки тоже вкуснее.

– Ты серьёзно? – продолжал я из туалета, под шум своей струи. – А что на ужин?

– Ничего, я только что пришла.

Я смыл и перебрался в ванную.

– Тогда что бы ты хотела?

– Хорошо бы сидеть в баре, потягивать Мартини, сводить с ума своей красотой мужчин, зная, что есть ты и никто не нужен кроме.

– Что же тебе помешало?

– Как ни странно, ты.

– Я кому-то мешаю – значит существую, – вытер руки полотенцем и вышел из ванной. – Сын-то дома? – спросил я, зная что у того сейчас тренировка.

– На тренировке.

– Может, сходим где-нибудь поужинаем?

– Опять ты меня читаешь?

– Просто я люблю читать про себя.

– В моей голове действительно пятьдесят процентов мыслей о тебе. Даже больше.

– Ты можешь быстро собраться?

– Буду готова через десять минут.

* * *

– Что же так долго, – листал я журнал в прихожей. – Уже вспотел тебя ждать. Полчаса прошло.

– Подумаешь, тридцать минут, ничего, что я тебя прождала всю жизнь? – выдала она мне из-за двери спальни.

* * *

Я уже поглядывал на часы, наконец она вышла:

– Ну как тебе это?

– Слишком красное, страсти и так хватает, – размышлял я вслух, любуясь на свою красивую женщину. Она вновь исчезала за шторой примерочной. В нетерпении я заглянул.

– А это? – скинула она то, что было, и осталась в белом ажурном белье.

– Слишком изящное, ты в нём ослепишь толпу. Это моё любимое, – поцеловал я её сзади в ушко. Мы оба посмотрели друг на друга в отражении зеркала.

– Да ты просто маньяк.

– Я не маньяк, я влюбился.

– Не вижу разницы, – улыбнулась она и нырнула в другое платье.

– Слишком блестящее, остановит движение в городе, будет мозолить чью-то немую ревность!

– Значит, тоже берём!

В этот момент подошла девушка, работавшая в отделе, поинтересоваться, не нужна ли какая-нибудь помощь. Я, высунув голову за занавеску, сказал ей, что у нас всё в порядке.

– Как тебе продавщица! Правда, хорошенькая? – спросила жена, натягивая юбку на упругие бёдра.

– Очаровашка! – ответил я, не придавая этому значения.

– Вот и катись к ней, – вытолкнула меня Фортуна из примерочной и задёрнула занавеску.

– Больная что ли? – зашёл я снова к ней.

– Никогда не восхищайся другими в моём присутствии, я способна ревновать даже к звёздам.

– Посмотри на себя, кто здесь звезда? – развернул я её к зеркалу. – Опять ты себя не любишь.

– Мне просто некогда, я же люблю тебя, – пронзила она меня глазами сквозь зеркало.

– Ревность плохое чувство.

– Разве я виновата, что сейчас у меня других нет.

Я снова поймал её взгляд в отражении. В отражении он другой, будто из подсознания. В этот момент она действительно любила меня больше, чем себя.

– Тебе самой не надоели твои капризы?

– Как же они могут надоесть, если ты их исполняешь. У нас денег хватит на них? – указала она глазами на платья.

– Хватит, только не забывай, что я по-прежнему не люблю магазины. Подожду тебя у кассы.

– Хорошо. Я быстро.

Скоро мы вышли из магазина с пакетами, полными её хорошего настроения.

– Как много надо женщине, чтобы быть счастливой.

– Мне много не надо, мне надо с чувством.

Драники

Я проснулся разбитым. Кровать пуста. В тишине комнаты кружила звенящая муха. Это был голос моей жены, она разговаривала с кем-то по телефону. Скорее всего, с Терезой, кто ещё мог позвонить в такую рань. Видимо, та не спала всю ночь, накопилось. Она любила излить душу. У меня тоже накопилось к утру и тоже хотелось выплеснуть из себя, но вставать было лень. Чтобы как-то отвлечься от этого желания, я стал слушать их разговор:

«Настоящая любовь не прощает, у неё просто нет на это времени, она уходит. … Я понимаю, тебе жалко стало: бросать всегда жалко, вдруг кто-нибудь подберёт… Значит, пожалела себя… Ну тогда не надо путать жалость с любовью».

Я перевернулся на другой бок

«А его реплика “не уходи” означала только то, что это надо было сделать гораздо раньше… Каждая преданность ищет своё предательство… Ну как же ты не поймёшь, что из прошлого нелепо лепить будущее, разве что заляпать брешь в настоящем».

Мне вдруг стало скучно от этой женской болтовни о любви, которой, видимо, здесь и не пахло. Как часто женщины не замечают, что их используют самым отвратительным способом. А может, им это просто нравится? Я нащупал под кроватью пульт и включил. Передавали новости спорта, единственные позитивные из всех существующих, если, конечно, кто-нибудь не поимел вашу любимую команду.

– Что смотришь? – тихо вошла жена.

– Новости.

– Твои новости – это я, – скинула она халат. Я привлёк её к себе, не поднимаясь с постели, обнял за голые бёдра и поцеловал в шёлковую маковку. Кожа пахла клубникой.

– Ты потрясающе выглядишь!

– Женщина выглядит настолько – насколько её хотят, – медленно падала Фортуна в мою сторону, пока я не подхватил и не прижал к себе. По телевизору в этот момент начали передавать бои без правил.

– У меня мурашки.

– Это чувства идут на работу.

– Когда ты ко мне прикасаешься, моя точка G становится многоточием. Ты всё ещё меня любишь? – прижалась она ко мне ещё сильнее. – Сердце, перестаньте подсказывать. Он сам должен знать.

Я опустил голову на её грудь и тоже услышал, как прибавило ходу женское сердце. Вдохнул губами нежную кожу и начал баловать её языком.

– Так ты меня любишь?

– Ты хочешь это знать?

– Я хочу это чувствовать.

Сохраняя молчание, язык уже подобрался к соску, который немедленно вырос. Я поигрался немного с ним, потом с другим.

– Не буди во мне суку!

– А то что? – оторвал голову от её груди.

– Загрызу тебя нежностью и опоздаю на работу.

– Давай, я хочу умереть от нежности.

– А мне что с этого?

– Развлечение. Ты могла бы убить? – посмотрел я Фортуне в глаза.

– Нет, некоторые не заслуживают и этого.

– А я?

– Ты – другое дело, – затянула Фортуна мои губы в долгий поцелуй и закрыла глаза.

– Знаешь, мне страшно, – неожиданно ледышкой вонзилось мне в самое ухо.

– Со мной?

Она продолжала:

– Мне страшно, что я постарею когда-нибудь. Морщины… ты веришь? Я их считаю, – протянула она руку, взяла со столика зеркало и стала всматриваться в своё отражение.

Я прижал её к себе, как удав – кролика:

– Дура!! Выкинь это из головы, старость к тебе не придёт, пока ты её не пустишь.

– Ты знаешь, что может случиться с женщиной, если её не любили давно, давно не ласкали хотя бы словами, давно не трогали её кожи, к чувствам не прикасались. Без любви все женщины вянут, она может с ума сойти от одной этой мысли: старость.

Так и бывает: стоит только промедлить, расслабиться, не сожрать вовремя женщину в любовном порыве, как она тут же начнёт выедать твой мозг своими недомоганиями.

– Не надо бояться морщин! – хотел я отнять у Фортуны зеркало, как оно соскользнуло и упало. На его отражении замерла трещина. – Вот тебе подтверждение! Если даже зеркало способно треснуть от красоты, что же тогда говорить о коже на лице.

– Это было моё любимое, – с улыбкой вздохнула она.

– А моё любимое зеркало – это ты: чем дольше любуюсь, тем больше нахожу в себе изъянов.

Судак по-польски

Я проснулся от звонка телефона. Фортуна давно уже ушла на работу, в окне медленно светило солнце. Встал, подошёл к креслу, на котором отдыхали штаны, и вытащил телефон. Звонил мой старинный друг Оскар.

– Привет!

– Разбудил?

– Да нет, я уже чай пью.

– Как со временем? Хотел к тебе заехать.

– Да, конечно! А ты далеко?

– Нет, рядом. Буду минут через сорок.

Утро приехало другом. Оскар был говорлив, как Амазонка ночного унитаза. С утра не то что говорить, но даже слушать трудно. Я-то знаю, что нельзя приезжать так рано по субботам, можно сломать чью-то жизнь.

Моё тело прошло по коридору в поисках своего отражения. На этот раз я решил его не пачкать. Прошёл мимо зеркала дальше, пока не уткнулся в окно на кухне. Посмотрел в него. Там деревья стряхивали с зелёных пальцев холодную воду. На детской площадке никого. Посередине, в сухом фонтане, резвились каменные дельфины, будто обрадовались долгожданной воде. Дождь вёдрами выплёскивал свою божью слезу, однако без видимого сожаления. Я поставил чайник и пошёл в ванную, где, не включая света, помыл лицо и почистил зубы.

В зале взял пульт, однако рука так и не поднялась включить телевизор, я поднял её на кота, стряхнув с дивана. Недовольный, он отвалил на кухню.

– Чайник выключи, как засвистит, – бросил ему вслед. Сам сел в нагретое место и взял газету, помял глазами. Новости устарели, где-то я их уже видел: не колышут, не трогают, мёртвые.

Вскоре засвистел чайник. Всё громче и громче.

«Обиделся», – подумал я про кота и тоже двинулся на кухню.

Если бы там был кто-то кроме него, я бы скорее всего улыбнулся, но некому, незачем. В одиночестве люди честнее и меньше морщатся. Все морщины – от искусственных улыбок. Человек стареет от компромиссов. То, что сегодня некому было сказать «доброе утро», означало только одно: что не придётся начинать день с лицемерия. Я выключил чайник, но заваривать не стал, решил подождать Оскара.

Дождь всё ещё не ушёл, выказывая равнодушие ко многому, ко мне в частности. Я достал из холодильника масло, сыр и колбасу. Поковырялся в носу, почесал причинное. Продолжая хрустеть кормом, Том посмотрел на меня понимающе, воспринимая как должное мою раскованность. Животных мы не стесняемся, нет вокруг никого и нас вроде бы тоже.

Скоро появился Оскар. Мокрый и худой. Мы поздоровались и обнялись.

– Стареешь, чувак, – предложил я ему тапочки.

– Сам такой, – стянул он с себя влажный плащ и натянул на вешалку.

– Проходи, можно сразу на кухню. Пить будешь?

– Нет, я же бросил.

– Жалеешь себя. И сигарета, небось, электронная? Фитнес, йога, здоровое питание? Я же говорю, стареешь, – улыбнулся ему, заваривая чай.

– Откуда ты знаешь про йогу?

– Я просто так сказал.

– Да, хожу два раза в неделю. Ты не представляешь, как это заряжает…

Потом он рассказал мне о своей работе, медленно съехал на политику, прошёлся по психологии, подчеркнул важную роль эзотерики. Большую часть его мыслей занимали воспоминания. В конце концов, он всё свёл к тому, что очень хочет написать книгу, только не знает пока, с чего можно начать. В этот момент я подумал, что книги, которые никто не будет читать, можно начинать с чего угодно, и лучше их даже не заканчивать, иначе потом захочется выпустить.

Как бы старательно я его ни слушал, слух мой периодически отключался, понимая, что старому другу нужны были уши, мои уши. И он их получил. С этими мыслями я встал из-за стола, набрал воды в стакан и стал поливать цветок на подоконнике.

– А как ты? – неожиданно вспомнил про меня Оскар.

– Весна, – ответил я на автомате.

Не солнце, не голубое небо, не бегущие на жидких ногах ручьи привлекали перед окном моё внимание. Я не смотрел на улицу, видел только, как, скользя по стеклу на шерстяных лапках, две мухи пытались спариваться.

– Скользко там.

– Да, ужасно скользко, – подтвердил Оскар.

Мухи продолжали фигурное катание на стекле. Своими большими глазами они молча и преданно смотрели друг на друга. Когда занимаешься, говорить о любви нет никакой необходимости. Они занимались.

– Дружная весна в этом году, не то что в прошлом.

– Разве в прошлом году была весна?

– Несомненно.

– Повезло тебе, а я так и не влюбился ни разу, можно считать, что её и не было. Снаружи действительно кипела весна, а внутри – будто бы осень. Прогулки по палой листве. Дружба – какое тяжёлое занятие. А старая дружба ещё хуже старой любви. Ни заняться, ни бросить.

– Как твоя жена? – устав от психологии, решил я переключить тему и поставил на огонь очередной чайник.

– Мы уже разошлись.

– Ты с ума сошёл, Оскар! Мария – эта аппетитная булочка… с корицей. Таких женщин не бросают. Да и вообще, женщин нельзя бросать. Ты не знаешь, каково им потом подниматься.

– Да, нельзя, впрочем, они могут себе это позволить.

– Но почему?

– Она не разделяла моих взглядов.

– Чушь. Разногласия между мужчиной и женщиной возникают от того, что одним хочется любить, а другим просто хочется. И где-то после тридцати пяти они меняются ролями. Спать надо было больше с ней. Скучно ей стало с тобой, с правильным?

– В общем, ушла.

– И как ты?

– Тяжко одному.

– Ты ей звонил?

– Когда грустно, все звонят бывшим. Знаешь, как временами накатывает.

– Я знаю, что такое депрессия, когда очень хочется отвести душу, но, куда бы ты её ни отводил, ей всё не нравится.

«Даже одинокому человеку необходимо побыть одному. Одному из тех, кого могут любить», – подумал я, закурив и предложив сигарету Оскару.

Он махнул головой и достал свою, электронную.

– Бывает, – увидел я росу на его глазах. – Только не надо драматизировать. Соберись!

– Я пытаюсь, но как? Очень трудно собрать человека из того, что она оставила.

– Женщину тебе надо, большую тёплую женщину, она тебя вылечит. Хочешь, познакомлю, у меня много в универе.

– Ради бога, не надо меня лечить, у тебя не хватит лекарства! Ладно, извини, Макс, загрузил я тебя с утра пораньше, мне уже пора на йогу, – положил он в карман рубашки свою сигарету, допил остатки чая и встал.

Я с радостью оторвал задницу от подоконника, выключил плиту и пошёл его провожать, размышляя о том, что сегодня надеть.

Утка с яблоками

Город выглядел серой грудой камней, которые легли так витиевато, что люди, прогуливаясь по нему, невольно ощущали свою убогость. По их тусклым лицам было видно, что им чего-то не хватало. Одним времени, другим любви, третьим денег, остальным просто не хватало, поэтому они были счастливы. Однако последних встречались единицы.

Я встретился с Фортуной у выхода из метро в центре города. Небо тосковало.

– Почему в нашем городе так мало солнца и так много угрюмых людей? – спросила она меня.

– Почему? Есть и счастливые, те, что умеют пить это солнце сквозь облака.

– А те, что не умеют?

– Просто пьют, или того хуже – микстуру.

– Надеюсь, ты не про нас?

– Нет, конечно. Но выпить хочется.

Мы решили зайти в кафе, чтобы залить погоду кофе или ещё чем-нибудь.

Заняли столик в самом углу. Приглушённый свет создавал полумрак, тихо скрипел саксофон, пахло свежемолотым кофе.

– Ты позволишь, сегодня я угощу, – улыбнулась Фортуна.

– Если только любовью, – подозвал я гарсона.

– Тебе какую: со страстью, изменой, капризами, со скандалами?

– Что желаете? – вмешался в разговор официант.

– Мне покрепче, я люблю неразбавленную, – закрыл я сразу две мишени.

– Мне тоже покрепче, – засмеялась Фортуна.

– Текилу или виски! – обратился я к ней.

– Два виски со льдом, – отпустила она официанта. – Знаешь, иногда мне хочется быть вульгарной, развратной, даже пошлой. Ты изменился бы, стань я такой? – тепло сжала Фортуна мою ладонь.

– Нет, но начал бы изменять.

– Я подозревала, что слишком честна, чтобы быть твоей женой.

Нам принесли выпивку.

– Видишь два стеклянных глаза в моём бокале? – поднял я его.

– И в моём – тоже холодный взгляд.

– Больше всего я не хочу, чтобы ты на меня когда-нибудь так смотрела.

– Тогда не изменяй.

– Тогда не становись пошлой и вульгарной.

– У нас для этого слишком мало солнца, – она сделала небольшой глоток. – И тёплое море тоже не помешало бы, – положила мне голову на плечо.

– Чем займётся дама у моря?

– Буду лежать на пляже, чтобы волны целовали мне ноги спокойно, ветер листал книге бумажные губы.

– Ты что, читать туда поедешь?

– Нет, я хочу, чтобы меня читали.

– Там солнце слишком назойливо.

– Не назойливей, чем мужчины.

– Рассчитываешь на роман?

– Какое море без романов? Представляешь, красное сухое заката. Беседы. Ладони. Колени.

– Чужие губы на завтрак.

– На завтрак, обед, ужин. И дивные рыбы, тёплые, влажные, волнующие, малосолёные. И каждое их касание усиливает сердцебиение.

– Думаешь, я тебя отпущу? Никуда ты теперь не поедешь с такой буйной фантазией, – кончился в моём стакане виски.

– В том-то и дело, что я даже сама себя не могу отпустить.

– Почему?

– Неужели ты до сих пор не понял. Ни жёлтая таблетка солнца, ни море витаминов, ни компрессы времени, ни примочки старых друзей, ни микстура новых знакомств уже не лечат, мне постоянно нужна инъекция тебя.