Текст книги "Пятое время года. Избранное"

Клим

– Hola amigos! Que tal? – начал я по обыкновению пару на следующее утро. Зрители вяло улыбнулись и молчаливо поздоровались в ответ. Рабочий день запомнился свежими булочками с корицей и хорошо сваренным кофе. Удивительное сочетание, настоящий секс для тех, у кого его не было этой ночью. У меня не было. После пар я позвонил своему другу-художнику, который творил в мастерской неподалёку от университета.

– Привет, Клим. Как ты?

– Работаю.

– На чай можно зайти?

– Заходи, если не будешь отвлекать меня от работы.

– Не буду. Купить что-нибудь к чаю?

– Возьми водки, всё остальное есть.

Хорошо, когда у человека всё есть. Я любил самодостаточных людей, да и сам старался быть таким. Но быть и стараться – понятия очень далёкие друг от друга. Я ещё не был.

– С натуры рисуешь?

– Я в натуре… рисую. Один я, сам себе натура. Хорошо, что позвонил, мне как раз нужно твоё участие или сочувствие, даже не знаю, как назвать.

– Хорошо, буду минут через сорок.

– Давай, жду.

Мастерская располагалась на седьмом этаже дома-колодца. Дом был старый и без лифта. Я поднимался медленно и заглянул в колодец уже в самом конце пути. Высота опьяняла. Плюнул в глубину, назло народной мудрости. Слюна плюхнулась в тёмной бездне первого этажа. В этот же момент открылась дверь, и меня встретило большое доброе тело моего друга. Мы обнялись, я вошёл первый. В мастерской было накурено, радио играло «Дым над водой». Клим к моему приходу уже заварил чай. На маленьком столике перед диваном стояли мокрые, но чистые чашки.

– Алекс, на тебе лица нет, – повернул он меня к свету. – Признавайся: чем ты болен?

– Ею, хочешь, познакомлю?

– А если это заразно? – громко засмеялся он.

– Ты знаешь… – начал я.

– Нет, – он меня перебил.

– Да, лучше тебе этого не знать. Могу только добавить, что она идеальна.

– Трудно любить идеальных: не за что зацепиться.

Я скинул куртку на стул и отдался дивану, а мой взгляд – картине, над которой работал Клим.

– Ничего не говори, – пригрозил он мне лезвием для заточки карандашей и начал им резать хлеб. Потом принялся за колбасу. Он не любил обсуждать свои картины вслух.

– Про себя можно?

– Про себя можно, так что там про тебя? Кроме того что ты влюбился.

– Разве этого мало?

– Я же хочу про тебя, а не про неё.

– Работаю.

– А ночами в Интернете?

– Да ты сам всё знаешь!

– Интернет словно женщина, стоит только войти – и уже в сетях. Необходимо определиться, какая тебе ближе.

– А если обе? Одну ты любишь, а с другой просто легко, и ты любишь её, когда хочешь.

– С женщиной просто только в одном случае: если она тебе не принадлежит. Мне лично достаточно одной, но идеальной.

– Ну и что такое, по-твоему, идеальная женщина?

– Женщина, с которой я живу, – не задумываясь, ответил Клим. – Чёрт, голова сегодня трещит, а может, это душа сохнет?

– У всякой души свой насморк, своя слезливость, своя температура, своя ломота, – подтвердил я.

– И переохлаждение всему виной, – добавил Клим.

– Лучше вином, это тебе, – достал я бутылку водки и поставил в середину стола.

– Ты с ума сошёл? С каких пор ты перестал понимать мои шутки? Мне ещё целый вечер работать. Хотя для головы это может быть приятным откровением, – он уже откручивал сосуду башку.

– Я пас, – налил я себе чаю.

Он достал одну рюмку и, наполнив её, сразу же выпил. Закусил скучавшим в вазочке мармеладом.

– Вчера на презентации одной книги был в издательстве.

– Ну и как?

– Книга – дерьмо, зато коньяк был хороший.

– Теперь понятно, откуда головная печаль, – пригубил я чашку с чаем.

– Вечером заливаем грусть, утром – сушняк, так и переливаем из пустого в порожнее, – Клим налил себе ещё одну. Махнул и снова закусил мармеладом. – Что-то не клеится сегодня, может быть, встал не с той ноги?

– А может, не с теми лёг?

– С теми, с теми. Цвет мне нужен. Никак не могу поймать нужный тон. Темпера имеет такую особенность, что, когда подсыхает, меняет оттенок, – уже мешал краски на палитре Клим.

– То же самое можно и про людей сказать. С утра у каждого свой оттенок. Сразу видно, с кем спал, где и сколько, – вытянул я свежий журнал из кипы, чтобы не мешать творцу, и начал просматривать заголовки.

Минут пять прошло в тишине, только еле заметный скрип кисти по холсту: Клим усиленно что-то затирал в поисках тона.

– Я еду в Париж, – невозмутимо продолжал выводить цвет Клим.

– Серьёзно?

– Вполне.

– Надолго?

– Надеюсь. Мне на следующей неделе должны привезти готовые подрамники с холстами. Тебе придётся их встретить и рассчитаться. Оставлю деньги и ключи, мастерская тоже будет в твоём распоряжении. Я дам твой номер мастеру, он сам позвонит. Его зовут Прохор.

Клим достал сигарету из пачки и закурил. Он походил немного, затем сел на стул и стал вдумчиво изучать своё произведение. Табачный дым окутал его лицо, которое и без того было достаточно одухотворённым: лысый череп, мощный лоб, большие глаза с длинными ресницами, красивый правильный нос, полные вдохновенные губы. Ниже – подбородок, который изящно подчёркивал профиль. Настоящий художник.

– Я тоже буду тебе позванивать, – стряхнул пепел Клим. В этот момент позвонили в домофон.

– Это Марк, музыкант, я тебе рассказывал о нём. Мы спектакль вместе ставили, гений современной музыки. Если бы я так умел рисовать, – пошёл он открывать дверь.

Я попытался навести порядок на столе: смахнул крошки на пол и налил себе ещё чаю.

Через несколько минут они появились вдвоём, Клим познакомил нас, достал ещё одну рюмку и наполнил обе. Музыкант был худой и высокий, прямые чёрные волосы поблескивали сединой, в его очках спокойно сидели умные глаза. Они смотрели, словно в окна, и думали о своём. Сильные пальцы правой руки подхватили рюмку, предложенную художником.

– Ты когда уезжаешь? – закусил собственным вопросом Марк.

– Через пять дней, надо успеть закончить эту, – указал на полотно пустой стопкой Клим и проглотил ещё одну мармеладину. Творцы закурили.

– Хорошо весной в Париже, – рассуждал Марк.

– В Париже всегда хорошо, если есть деньги, – наполнил повторно стекло Клим.

– Когда есть деньги, хорошо везде. Деньги и женщины. Иначе не на что будет тратить.

– Ты по-прежнему всё спускаешь на женщин?

– Иначе как размножаться?

– Пошляк. Я не об этом, – ухмыльнулся Клим.

– Я тоже. Путь к сердцу женщины лежит через её капризы, – музыкант внимательно рассматривал картину, над которой бился художник.

– Ну зачем тебе к сердцу? На мазохиста ты не похож, – улыбнулся Клим и воткнул остаток сигареты в пепельницу.

– В других местах у всех всё одинаково.

– А тебе обязательно нужна любовь?

– Любимых никогда не хватает, их по определению меньше, чем остальных. Хотя мне всё чаще кажется, что я уже никого не смогу полюбить.

– Умнеешь на глазах.

– Это и мешает.

– А как же жена, Марк?

– Даже в жену не удалось. Мы всё больше воюем.

– Разве стоит спорить с девушкой только из-за того, что она твоя жена?

– Да я и не спорю. Я всё время пытаюсь заключить с женой перемирие, в результате разжигаю войну внутри себя. Ты даже не представляешь, как трудно с теми, кого мы не любим.

– А ты с ними не спи.

– Я бы не спал, если бы не спалось, но ведь спится. Я знаю, как это грязно – изменять самому себе. И самое гнетущее, что некого в этом обвинить.

– Обычно всё от нехватки внимания. Когда в последний раз дарил ей цветы?

– Она не любит цветы.

– Нет женщин, которые не любят цветов, есть мужчины, которые так считают.

– Я считаю, что это пустая трата денег.

– То есть ты считаешь деньги? В таком случае считай их громче, женщины любят ушами.

– Вот и я говорю, что подарки должны быть стоящие, как и слова любви. Женщина должна быть счастливой, – подытожил Марк.

– Никому она ничего не должна, если любима, – ответил Клим.

– А если нет?

– В таком случае должны ей. А ты что думаешь, учитель? – включил меня, словно радио, Клим. – Поделись опытом.

– Говорить о любви так же бесперспективно, как и заниматься дружбой. Для того чтобы сделать женщине приятное без интима, достаточно сказать, как она похудела.

– Ты с этого и начинаешь свои лекции? – засмеялся Клим.

– Да, однако не со всеми проходит.

– Но сердца-то покоряешь?

– Влюбляются, а чем им ещё заниматься. Легче всего любить тех, кто игнорирует.

– Неужели ты можешь пройти мимо хорошенькой студентки, которая тебе строит глазки? – заинтересовался Марк.

– Мог, но недавно вот споткнулся, теперь заново учусь ходить.

– Тебе как преподу это должно легко даваться: учиться, учиться и учиться! Заниматься, заниматься, заниматься! Любовью, любовью, любовью! – развеселился Марк. – Если уж от любви поехала крыша – не тормози.

– Тормозится только развитие. Ведь стоит человеку позаниматься любовью, как все остальные занятия уже кажутся рутиной.

– Учти, Алекс, потом обязательно примутся за твои мозги, – посмотрел на меня художник.

– Это знак. Если люди тебе начинают еб… мозги, значит остальное их уже не возбуждает. Значит, пора уходить, – погладил себя по голове музыкант.

– Да как уходить, если не к кому, незачем да и неохота? – крутил в руках кисточку Клим.

– Тогда научись получать от этого удовольствие, – вновь засмеялся Марк. – Вот ты, по-моему, уже научился.

– Я от всего получаю, даже глядя на тебя, – отыгрался Клим.

– А мне для полного удовольствия необходим экстрим. Я не могу скучно бродить по паркам, высматривать скульптуры и щебетать о вечном. Вчера, например, был в гостях. Её ноги гладили мои под столом, хотя рядом с ней сидел муж.

– Хорошие ножки? – вяло поинтересовался Клим.

– Понятное дело, раз я волновался.

– А она?

– Несмотря ни на что она рисковала.

– У женщин это в крови, – искал нужный тюбик краски живописец.

– Вместе с шампанским. А муж всё подливает и подливает, как масло в огонь.

– Марк, знаешь ты кто? Ты неугомонный гормон, – заулыбался Клим. – Оргазм, ещё оргазм, а что дальше? – выдавил он из тюбика на палитру белую краску, добавил немного чёрной, помешал кистью, бросил это занятие и подошёл к столу.

– Дальше мы пытаемся себя убедить, что не в этом счастье. Что счастье наше в любви, допуская, что даже настоящая любовь способна имитировать оргазмы, – достал ещё одну сигарету музыкант. – Ты что, против удовольствий, Клим?

– Все удовольствия временны. Мы ищем их ненасытно в других, получаем и сваливаем. Для того чтобы получать постоянно, надо искать их в себе, – налил ещё по одной Клим.

– Правильно, другие тоже люди, но искать в себе долго и скучно. Пока там доберёшься до истины, что же тебе действительно нравится. Потому что у себя не видно, а вот у других сразу замечаешь. Особенно недостатки, – взял Марк рюмку.

– Неправда, я вот в тебе ни черта не замечаю, – улыбнулся Клим.

– Ты исключение, поскольку друг. А настоящий друг – это человек, который прощает не только твои недостатки, но даже достоинства.

Они чокнулись и выпили.

Майя

Мы вошли в тёмный прохладный подъезд, и она застучала каблучками по ступеням. Я шаркал сзади, ведомый игрой её тёплых бёдер. Пока поднимались, у меня затвердел. Подъём спровоцировал подъём. Вот и знакомая дверь. Запихнул ключ в скважину и открыл. Внутри пахло казеином и табаком. В коридоре было темно, я включил свет.

– Обувь снимать не надо, – прошёл дальше в студию.

– А что снимать? – улыбнулась Майя, следуя за мной.

– Можно отбросить комплексы, – распахнул я небо, отдёрнув занавеску из старого холста.

– Как лихо ты его раздел, я имею в виду окно.

Балкон был открыт, словно художник только что вышел через него. Ветер начал жадно жевать занавески. Будто хозяин вот-вот может вернуться и отобрать лакомство.

Периметр комнаты заставлен холстами, стоявшими некрасиво – задом к обществу. Чтобы не упасть, они облокотились на стены. В одном углу расположился старый диван с небольшим столиком, на котором, словно осколок натюрморта: два немытых стакана, пустая бутылка из-под коньяка и укуренная пепельница с останками долгой беседы.

– Настоящая мастерская, – бросила куртку на диван Майя, а сама, побродив немного по комнате и выскочив ненадолго на балкон, припарковала свою чудесную попку на стул.

– Удобно, – поправила она густую прядь чёрных волос, ещё больше открыв перспективы.

Такая задница для любого стула будет удобной. «Сногсшибательная куколка», – устоял я на ногах, подумав так, и достал Мартини, сыр, ветчину, хлеб из сумки.

– Трофейное, – глянула Майя на бутылку. – Кража века!

– Просто Бони и Клайд, – усмехнулся я сам себе. Сгрёб со стола остатки беседы, отмыл тарелку и пару чашек. Сделал несколько бутербродов, откупорил истину. Я налил вина ей и себе. Солнце сразу же плюнуло в фарфор, и по стенам запрыгали зайцы.

– А что рисует твой друг-художник, можно посмотреть? – сделав небольшой глоток, поднялась со стула Майя и направилась к стеснительным холстам. Любопытство требовало закуски.

– Так, всякую бесподобную ерунду, – набрал я с жаждой полный рот красного.

– Ерунду писать сложнее всего. – Майя развернула один из холстов.

– Сложнее всего продавать, хотя его писанина всегда будет в цене. И чем непонятнее, тем дороже. Поэтому он перебрался в Париж, – рассуждал я с чашкой вина в руке.

– А по-моему, неплохо, много красного. Я люблю красный.

– Похоже на искушённую самку, – выдал я, не задумываясь.

– Это танец, и секса в нём хватает, – развернула она другой холст, но работа была ещё не закончена. Напоминала забытую кинематографом афишу под дождём, на которой боролись двое.

Последнюю Майя поставила на место, продолжая любоваться танцем. Она вернулась за стол и села уже рядом со мной на диван. Отхлебнула ещё красного, угостила меня голубым салом своих глаз. Я поцеловал её. Губы пахли вином, такие же красные и прохладные. «Вино и женщина – нет сочетания идеальнее», – подумал я про себя, и она подтвердила это, прижавшись ещё сильнее. Мы пили и целовались, пока вино не иссякло. И в этом было что-то первобытное и важное для такого романтика, как я. Что-то живописное для такого циника, как она. Я любил циников, они бескомпромиссны и честны. Что в сексе, что в мытье посуды. С ними легко в том случае, если ты сам честен.

Пока мы сливали друг другу губы, я расстегнул её блузку и проник туда рукой, она нашла там небольшую тёплую, но упругую грудь и начала играться с её соском, он немедленно вскочил, как будто собирался закричать. Затем дал поиграться с ним своему языку. Шершавый настолько вошёл в роль, что Майя испустила что-то вроде стона. Тем временем рука моя проскользнула между ног Майи под трусики и нашла там лоскут шёлка, а под ним влажное лоно.

– Давай скинем доспехи? – прошептал я ей на ушко. Оно действительно было ушком, а не раковиной, миниатюрное.

– О’кей, – встала она с дивана и начала расстёгивать юбку.

Я быстро сломал диван надвое, разложил его и набросил простыню. Скинул с себя штаны, рубашку и упал в его объятия. Майя упала вслед за мной в мои. Как она была хороша.

– У меня есть презервативы, если нужно, – ляпнул я вслух.

– Я тебе доверяю.

– Нельзя никому доверять, это дорогого стоит.

– Ну, ты же мне доверяешь.

– Я не доверяю, я рискую.

– Хорошо, тогда я тоже рискну.

Мне не хотелось затягивать прелюдию, и я сразу же взобрался на неё, подбираясь к влажной лагуне. Приятно приходить туда, где тебя ждут. Вошёл внутрь и начал качать. Сначала в глубину, потом вправо и влево и потом снова в бездну. Она орала как ненормальная, а я всё качал и качал, как добытчик в ожидании нефти. Качал не останавливаясь, пока не кончил.

– Ты чего кричала-то, – спросил я, чуть отдышавшись, всё ещё оставаясь сверху.

– Я всегда кричу, когда мне хорошо, – глянула она на меня мило.

– В каждом крике своя открытая рана, я вот не умею, – скатился и лёг на спину рядом с ней.

– Тебе не хватает искренности, – потянулась она к своей одежде, занявшей её место на стуле, достала пачку сигарет и зажигалку.

– Мне не хватает кислорода, – пошутил я, жадно поедая воздух.

– Здесь можно курить? – спросила она, уже прикурив.

– Сегодня можно, – я расслабился окончательно, пытаясь разобрать словоформы дыма. И не заметил, как заснул.

* * *

Когда меня открыли глаза, я увидел Майю в одних трусиках за мольбертом. Она что-то увлечённо рисовала, временами поглядывая в мою сторону.

– Что рисуешь? – приподнялся я, чтобы дотянуться до вина.

– Догадайся.

– Меня, – вылил я себе в полость остатки сухого.

– Угадал, – закрылась она от меня мольбертом.

– Можно посмотреть? – снова зачехлил веками глаза.

– Пока нет, я скажу, когда будет можно.

– Хорошо, тогда я подожду, – погрузился в тёплую дремоту и отлетел.

– Вот, полюбуйся, – разбудила меня Майя, жестом приглашая к холсту.

– Чувствую страшно похож, такой же страшный.

– Подожди. Будь объективен.

– Мне уже нравится. Я про твою маечку.

– А ножки мои тебе не нравятся?

– Нет… они всё время куда-то уходят.

– Давай, на счёт три я разверну холст.

– Лучше я сам подойду.

Я вскочил с дивана и забежал за спину Майи, приобнял сзади, разглядывая детали своего наличного, ощущая её кожу пальцами, проникшими под маечку, которая вкупе с трусиками делала женское тело ещё более желанным.

– Ну, как?

– Всё мне здесь нравится!

– Постаралась быть реалистичной.

– Сразу видно, ты любишь мужчин, – поцеловал её в шею.

– В смысле?

– Делаешь такими, какими они должны быть. Сильными, мужественными и верными.

– Ты разве не такой?

– Нет, я хуже. Я люблю женщин.

– Ты уверен? За что?

– Хотя бы за то, что на их фоне я могу чувствовать себя мужчиной. У меня для тебя тоже есть подарок, – указал я рукой на свёрток возле стены.

– Картина?

– Только обещай мне, что развернёшь её дома.

– Интересно, – поцеловала она меня в щёку.

Лера

В баре было тихо и сумрачно. За стойкой сидела девушка и разглядывала меня.

– Привет, – бросил я ей как милостыню. Она кивнула, так как губы её в этот момент держались за трубочку. В каждом коктейле – своя спасительная соломинка. Я забрался на высокий стул рядом с ней и заказал бармену виски со льдом.

На девушке было тонкое облегающее платье, оно подчёркивало её изящную фигуру. Бежевая грация, что она тут забыла? Среди случайных анонимных алкоголиков. Больше всего меня поразили её глаза: два изумруда, сверкавших в огранке тенистых век всякий раз, когда она смотрела на меня. Я выпил и сразу пошёл в атаку:

– У вас потрясающе зелёные глаза. Такие встречал только у кошек.

– К чёрту мои зелёные глаза, – глотнула она ещё из стакана. – Давайте поговорим о любви.

– К чёрту разговоры, давайте займёмся!

Девушка рассмеялась, и на её щеках появились тёплые ямочки, будто созданные для поцелуев.

– А мы с вами чем занимаемся?

– В таком случае я ваш навеки.

– Навеки не надо. У меня не так много времени. Рада была познакомиться.

– А мы разве успели познакомиться?

– Лера.

– Очень приятно, Алекс. Что так рано?

– Меня дома ждёт кот.

– Тоже неплохо. А где остальные?

– Остальные не дождались.

– Так я вам позвоню?

– Позвони, – она продиктовала свой номер.

– Обязательно, – вдавил я в телефон её номер.

На прощание она легонько коснулась моей щеки своей и вышла. Я вылил остатки из стакана себе вовнутрь и заказал ещё. Последние капли влюблённости, что же дальше? Звонки, встречи, разговоры, когда случайная постель переходит в постоянную, а разговоры в отношения. Планы, они-то и уничтожают любовь, потому что не всегда им суждено сбыться. Вот откуда потом опустошённые души, разрушенные мечты и обозлённые на мужчин матери-одиночки. Я знал, что такие отношения ни к чему не приведут, так как мы их должны вести, если хотим и куда хотим, а не они нас.

Что вы делаете, когда заканчивается выпивка? Заказываете ещё. Что вы делаете, когда исчезает женщина? Заказываете ещё. Пока бармен наливал мне третью стопку, рядом положила сумочку на стойку молодая женщина, потом села, окунула меня в свои глаза и уткнулась в меню. Когда человеку хорошо, его тянет на общение и знакомства. Мне было хорошо:

– Девушка, хотите выпить?

– Я не пью.

– А покурить?

– Нет.

– Я вам не нравлюсь?

– Я же сказала. Не надо меня трогать, неужели вы не видите, что я растрогана совсем другим человеком.

– Пусть кто-то тащится с тебя, а я – домой, – буркнул я вполголоса.

– Простите, я не расслышала?

– Я говорю, дома всегда лучше, чем в баре.

Разговор оказался короче, чем предполагал. Не найдя больше слов, полез в карман и достал свой телефон. На экране высвечивался номер Леры и надпись: «Позвонить». «Рановато», – подумал я. Видимо, подсознательно схватился за ту удачу, чтобы не получить травму от этого фиаско. Когда человек не решается позвонить, он пишет. Я отправил ей короткое предложение: «Замуж пойдёте?» – «А это далеко?» – получил молниеносный ответ. Острая штучка, подумал про себя, оставив вопрос открытым. Рассчитался с барменом и вышел.

Когда я выплыл из бара, почувствовал, что жизнь – это река, в которую не только дважды не войти, но и не выйти, можно лишь плыть, пока не прибьёт к какому-нибудь островку, где есть вероятность поправить запасы эмоций или бросить кости.

* * *

По экрану бежали люди и громко кричали. Мы поднимались по ступенькам на ощупь, пока не добрались до самой середины. Там и утонули в мягких креслах. Народу в кино оказалось немного. Я достал бутылку шампанского, стал осторожно открывать, но в самый решающий момент рука соскользнула и пробка под взрывы на экране вылетела в первые ряды. Леру разорвало смехом.

– Что ты ржёшь?

– Извини, я так плачу.

– Я вижу, слёзы счастья. Есть повод? – стряхнул с себя пролитое вино, отхлебнул и передал ей сосуд.

– Слезам повод не нужен, слезам нужны глаза, – она сделала два небольших глотка.

Пузырьки приятно щекотали внутренний мир. Кино было паршивое, зато её поцелуи восхитительны. Я всегда был уверен в том, что кино – лучшее из искусств, потому что в его темноте можно исчезнуть, заблудиться, заплакать, заняться ещё чёрт знает чем. Оторвав руку от её спелой груди, поднял с пола бутылку, сделал очередные пару глотков, протянул Лере. Она тоже набрала полный рот вина и неожиданно прилипла своими губами к моим. Я почувствовал, как её вино потекло по моим дёснам. Мы выпили половину и уже не пытались вникнуть в суть картины.

– Где ты так научилась целоваться?

– В кружок ходила.

– Я тоже хочу в этот кружок.

– Тебя не возьмут.

– Почему?

– Потому что ты мне нравишься, – повернулась она ко мне.

– Ты серьёзно? – спросил я её в самое ушко.

– А разве не видно?

– Нет, темно.

– Тогда потрогай.