Текст книги "Соло на одной клавише"

– К сахарнице. Она же даёт. Чай берёт посластить свою и без того байховую жизнь. Это пошло брать кого-то из корысти, из прихоти, из похоти.

– А как же конфеты?

– Это другое дело, там всё же есть элемент флирта, тебе надо с ней познакомиться, то есть прочесть название, потом раздеть, распробовать и проглотить.

– Всё как в жизни, только не все способны видеть очевидные вещи так, как ты, – поменял я деревню на городской ландшафт, где дома так и норовили оторваться от земли. Акселирация вытянула их стройные железобетонные тела, пытаясь приблизить горожан к небу.

– Да, по-разному, мало того, что все люди разные, так у них же ещё и настроение скачет вместе с давлением. Сегодня они бегут от одиночества, и им хочется кого-то любить, завтра убить, чтобы оставили в покое.

– Это точно, – всплыл в голове Максима завтрак с женой:

«– Как тебе кофе?

– А что такой крепкий?

– Два чувства кипели во мне, пока я варила: любить тебя или отравить».

– Хочешь послушать письмо от одной читательницы? Правда, оно длинное, – потянуло Томаса к эпистолярному жанру.

– Ну давай, давно не получал писем от женщин. Ты-то этим избалован, я знаю.

– Ну, тогда слушай:

Привет. Была на твоей презентации с подругой, ранее не читала. Прочла. Заварила кофе. В кастрюльке. Потом доширак. Обожглась. Мимо пробежали берёзы, одетые в золото. Не знала, что жизнь дальнобойщиков наполнена романтикой. Если послушать их общение – мозг взорвётся, у меня не взорвался, опыт работы в Сбербанке. Очень хотелось секса с мужем, но он отказал. Подруга из мск написала «сволочь… зачем про него рассказала. Прочитала в инете 20 мин и до утра не спала… муж спал… стыдно было будить… бл…». Это я про твоё творчество. А сегодня 9-летний сын у подруги сказал «черт, игрушка в инете накрылась, до 10-го уровня дошёл и всё… всё умерло. Надо снова проходить…» слёзы. Рассказала и успокоился… рассказала, что у взрослых так же… У меня так сейчас… 10 лет проработала в крупнейшем банке, стала начальником управления и свалила в никуда. Неделю назад. Тяжело? Да и нет… да, боюсь потерять себя, как твои герои… нет, мне хорошо как твоим героям))))) в общем, взорвала тебе мозг, как твои шедевры. Не знаю, от чего все пищат. Пишешь всё правильно. Ох… правильно и пипец как красиво, это талант. Зачитаться можно, тока мужики это слышать не хотят. А вообще у меня ещё на встрече был вопрос: как твои близкие относятся к твоему творчеству? Ведь всяко в некоторых моментах они видят себя… без этого наверно никак. Нельзя писать про отношения и про секс и не вкладывать в это частичку своего…

В общем, на отзыв это не очень тянет, ну уж как вышло. Дождь. 18-й этаж. Под окном машины смешались с людьми. Муравьи. Мечтают о сексе, но ждёт разочарование… в основном женщины, у них дома только бутылка и ТВ… могу много рассказать об одиночестве. Особенно в Питере… прожила в нём полгода, отымела его, а он меня.

– Оно тебя вдохновляет?

– Отчасти.

– Нашёл, что ответить? – начало уставать моё ухо, даже запотело, и я поменял его.

– Раньше я думал, что любовь не имеет души. Оказалось, ещё как имеет… по крайней мере, мою поимела.

– Цитата. Одиночество – это твой козырь. Я давно подозревал, что женщины глубоко одиноки, они хотят секса, они ждут большой любви, они вечно в сомнениях балансируют на грани: любят или используют?

– Это у тебя из личного?

– Все мы из личного, – я набрёл на портрет женщины в красном. Она напомнила мне кого-то. Все женщины напоминают кого-то, когда долго на них смотришь. А может, дело было в красном платье. Впервые мне не захотелось его снять. Либо сыт, либо старею, либо платье было пронзительней женщины.

– Поэтому они много читают, гораздо больше мужчин. Ты много уже прочёл из книги?

– Половину! Как только закончу, отправлю книгу в корректуру.

– Хорошо, зайду к тебе на чашку чая завтра, – начал прощаться со мной Томас.

– Ок, до завтра, амиго, – открыл я файл со сборником рассказов и положил трубку на стол. Всех друзей я называл амиго, мне нравилось это незатейливое испанское словцо. На очереди был «Депутат»:

«Размеры квартиры её не смутили, часа на три работы, она решила сначала протереть всю мелочь, всегда с этого начинала уборку: полки, фотографии в рамках (на этой, видимо, счастливое упитанное семейство хозяина (мама говорила что он местный районный депутат), вялые улыбки жены и ребёнка, на другой сам хозяин в резиновых сапогах и бушлате в обнимку с огромной рыбой), вазы, как много ваз, фарфоровые, металлические, хрустальные, все без цветов (единственным цветком в этом доме сегодня была она), подоконники, журналы: чисто мужские и чисто женские, мягкие игрушки, очки от солнца, она не удержалась их примерить, подошла к зеркалу, покривлялась всласть, натянула соломенную шляпку, лежавшую на диване, в общем не плохо, даже очень не плохо, даже без шляпки. Её красивые глаза и без очков могли смутить не только солнце, но и зеркало, она скинула шляпку, поправила сеновал густых волос и продолжила убираться.

Сегодня заменяла мать, у которой неожиданно появилась другая халтура, от которой та не могла отказаться. Это случалось периодически, и девочка уже привыкла её подменять в трудную минуту, деньги дома водились, но всё же нужда доминировала, поэтому матери пришлось стать профессиональной уборщицей. Все её клиенты были людьми не бедными и платили. Платили щедро.

Она уже собиралась начать мыть полы, как услышала ворчание замков входной двери. Это был мужчина, его лицо растрескалось складками не то недовольства не то улыбки, большие толстые ноги сразу нашли тапочки или тапочки их, а руки уже снимали с безразмерного тела безразмерное пальто.

– Привет, ты дочь Марии?

– Да.

– Понятно. Когда закончишь?

– Через час.

Она продолжила работу, рыжей перчаткой поправив упавшую на лицо прядь. Паркет был довольно чистым. Швабра легко забиралась в самые сокровенные уголки дома в поисках пыли. Гостиная, самая большая из всех комнат, надо бы побыстрее здесь закончить и всё, что-то её забеспокоило, но что? Не могла понять, как будто погода неожиданно начала портиться. Когда она, нагнувшись, разводила чистоту под диваном, краем глаза заметила, как вошёл мужчина со стеклом в руках, в прозрачных берегах которого плескалось янтарное озеро виски, на котором уже тронулся лед после долгой зимы. Он медленно сел в кресло, поцеловал стакан и тоже стал для неё предметом. «Пыль с него стереть, что ли?»

«Ничего себе девочка, – пытался он взглядом прощупать её грудь. – А как нагнулась отлично, белые трусики, не зря я ушёл пораньше с работы», – гоняли туда-сюда мысли его извилины. Он чувствовал, как начал твердеть, там где-то в глубине, в складках тюленьего жира. Он не спускал взгляда с белого флажка, радуясь всякий раз, когда девочка им сверкала, пытаясь как можно быстрее закончить с уборкой и уйти с глаз долой».

– Можешь так замереть?» – оборвал рассказ на этой реплике ветер, ворвавшийся в комнату, выдавив окно, сбросил со стола несколько чистых листов. Те некоторое время парили в воздухе, затем их остановил пол. Максим замер на мгновение, потом встал, чтобы выгнать ветер, но того уже и след простыл. Он не стал закрывать окно.

* * *

Время не жалело людей. Воскресенье прошло. Понедельник наступил. Самолётик не попал в цель, в мусорное ведро. Я встал и со второй попытки отправил бумажный корабль по имени А4 в утиль. Старая накладная с дебетом и кредитом, с налогами и подписями. Жизнь проходит за оформлением бумажек с цифрами прибыли и расходов, ни чувств, ни эмоций. Накладная, наложи и расхлебывай. Открыл окно, где духоту моего кабинета уже ждал свежий воздух. Он знал, как соблазнять девушек. В руках у него трепыхался букет белых цветов яблони, что росла под окном. Окно выходило во дворик университета. Там стоял студенческий щебет, было время перерыва между парами, если не сказать обрыв, в который с радостью проваливались все: и студенты, и преподаватели, пробел между слов, пробел во мгле тяжёлого бремени знаний, луч света, глоток кислорода, улыбка кофе. Окна мне не хватило, и я спустился вниз, в объятия весны. К тюльпанам, астрам, гладиолусам и другим цветам, среди которых доминировали нарциссы. В цветнике приятно было оказаться в любую погоду, в окружении юных женщин настроение поднималось до солнечного. Я устроился на скамейке, спрятавшись за солнцезащитными очками, и бродил в своих кулуарах мыслей, всё ещё переваривая утренний кофе, который я оставил на столе, не притронувшись. Потому что кухня сегодня не баловала хорошей погодой. Что-то нашло на жену ещё вечером:

– Где же ты был?

– На совещании. Голодный, как собака.

– Макароны будешь?

– Ты же знаешь, как я не люблю их.

– Вот и я с некоторых пор разлюбила лапшу, – нашло и не сходило до самого утра.

Я не стал с ней спорить и доказывать, что совещание действительно было, точнее, день рождения Кати и мы коллективно её поздравили. Мне казалось, что к утру жену отпустит, что в ней проснётся здравый смысл или хотя бы безумная любовь, но нет. Жену ко мне не отпустили:

– Кофе сваришь?

– У меня нет никакого настроения варить тебе кофе.

– Разве это так сложно?

– Сложно. Ты же видишь, какие мы разные… сегодня, – надавила она на мои перепонки.

– Может, тогда нам стоит развестись… на один день?

– А если мне понравится?

– Чёрт, дай сюда кофеварку.

Отобрав у неё посуду, я зажёг огонь, тем самым пытаясь погасить себя. Огонь действительно успокаивал.

– Долго так будешь на него смотреть? – поняла, что перегнула палку жена.

– Пока не погаснет.

– Огонь?

– Злость. Я прихожу к выводу, что вредно быть человеком.

– Понятно, если ты собрался философствовать, то мне некогда, на работу опаздываю, – оставила меня на кухне одного она и вышла в спальню.

– Куда ты? Я кому кофе варю? – бросил я ей вдогонку, но слова мои вонзились в закрывшуюся за женою дверь и остались на кухне.

Женщина села на кровать, которая была ею тщательно заправлена. В комнате прохладно, не то что бы отопление отобрали, просто поссорилась с мужем. Вроде как из-за пустяка, а пустота не только на утро, но и на целый вечер. Пытаешься её заделать потом словами или прикосновения, да куда там. Проваливаешься, как в пропасть. Она услышала, что муж звал её на кофе. Но сказано было в такой форме, что пить его сразу расхотелось.

Кот знал, что если я его беру на руки, то состояние моё не очень, иногда человеку необходимо погладить кого-то руками, чтобы не наложить их на себя. Я гладила его мех и успокаивалась, он был не против, он чувствовал свою значимость. Его миссия – спасать моё настроение.

– Хочется гардероб обновить, – заглянула она снова, всё ещё сомневаясь «простить или помиловать» и снова исчезла, так и оставив утро неглаженым.

– В чём проблема? Купи себе новенькое платье, – буркнул я ей и налил себе полную чашку. Мне уже не хотелось мириться.

– И так полный шкаф одежды.

– Тогда новый шкаф, – безразлично пошутил Максим. Лишь бы отделаться от капризов жены. Теперь его трогали капризы другой женщины. Он чувствовал, как руки Марины дрожали от волнения, верхняя пуговица пальто не застегивалась, затем упала ложка для обуви, будто невидимый сквозняк волнения не давал сосредоточиться. Звуки застегнутых молний на сапогах сработали последним аргументом, словно будильник, означая, что надо выйти и поцеловать на прощание жену. Выходить не хотелось, тем более целовать. Скоро он услышал, как матюгнулся замок входной двери.

– Нас сплачивает секс, а развращает быт, но это ненадолго, приходит время и обе прихоти становятся невыносимо общим, вечным, скучным долгом и хочется что-то поменять, разнообразить, но менять органы дорого, поэтому меняем дома, гражданство, партнёров, губы, нет не те, дайте другие, эти я уже пробовал, дайте более матерные, на хрен эту дыру! Повесьте её на другой, мне дайте другую, менее развращённую одиночеством. Переползая из щёлки в щёлку, человек, как маленький ребёнок, будет просить до последнего: денег, счастья, любви, перед смертью – прощения. Дадут ли? Вот в чём вопрос. Иногда и этого жалко. Я же говорю, что вредно быть человеком.

Разговаривать с собой вслух я научился давно, но раньше не обращал на это внимание. Сумасшествие можно замечать только у других, своё вроде как и не сумасшествие вовсе, а так, безобидная привычка.

Я знал, что спорить с женщиной бесполезно, но если я всё же отчаивался на это, то в голове моей всегда была памятка: спорить словами дело бесперспективное, всё равно каждый останется при своём или при своей, делай это медленно, чувственно, устами через мочки ушей, шею, грудь, ниже, спорь по всему её прекрасному телу, если необходимо, разверни на нём нежную битву полов. Но целовать жену почему-то расхотелось, желание пропало, словно любовь сдёрнула с вешалки скучавшее пальто, накинула и смылась.

Стратегия и тактика, вот они пути к успеху в семье – это то, чем ты должен владеть в совершенстве, а она совершенна, это нужно признать, даже если сокровища, что так долго томились, сдаются досрочно в плен, стой всегда на своём, то есть не останавливайся. В споре таком может родиться Истина (всякая женщина мечтает о дочке), этого будет достаточно, чтобы после этого устного спора любимая подобрела, растаяла и утром сварила кофе. Я бы, наверное, так и сделал, но с ужасом обнаружил, что не хочу. Не хочу её больше успокаивать. Я просто вышел на улицу, где стояла совсем другая погода, будто давно меня ждала.

* * *

Инь: Откуда берутся слёзы?

Янь: Это эмоции.

Инь: А жилетки?

Янь: Обычно они идут в комплекте.

Инь: Некоторые люди как будто без чувств.

Янь: У них жилеты пуленепробиваемые. По какому был экзамен?

Инь: По теорграмматике.

Янь: Мужчина?

Инь: Женщина.

Янь: Вы непредсказуемы, я про женщин.

Инь: Она ненавидит меня.

Янь: За что?

Инь: Откуда мне знать.

Янь: Забей. Может, она не выспалась.

Инь: Это я не выспалась, готовилась всю ночь.

Янь: Ну, вот видишь, а ей не спать не с кем.

Инь: У каждого свой секс.

Янь: У каждого под своим углом. Плохой день?

Инь: Ага, дождь. По всему лицу дождь.

Янь: Не вешай носа, даже если на другом конце повесили трубку.

Инь: Экзамен сдала на 4, а знала на 5.

Янь: Это горько, хотела пить шампанское, а налили текилы.

Инь: Может я преувеличиваю?

Янь: Не иначе.

Инь: Послезавтра ещё один. Чувствую, завалю. Чёрт, все мне говорят, что я пессимистка, я даже сама начинаю в это верить. Ты, как мужчина, можешь объяснить что это такое? Только не надо рассказывать мне историю про полупустой стакан. Лучше скажи как с этим бороться?

Янь: Скоро приеду, налью до краев!

Инь: Я не люблю текилу, особенно, когда в ней замаринованы твои утренние губы.

Перегар ударил Марине воспоминаниями, когда утром, лёжа рядом со спящим мужем, она была вынуждена перекладывать свою голову, чтобы её нос находился как можно дальше от выдоха, или, точнее сказать, выхлопа мужа. Она ненавидела запах перегара. Правда, сейчас в её жизни и такого не было.

Янь: Ты на какой вопрос не ответила?

Инь: Какая у тебя цель в жизни?

Янь: Объясниться ей в любви.

Инь: Сначала мне.

* * *

– Природа в городе была как уныние уродлива, все всё время ждали суицида солнца, оно никак не вешалось, никто не знал, чем это исправить. У человечества на это не хватало чувства юмора и чувства собственного достоинства. Все лучшие достоинства вложены в собственность. Но тут появилась она и вытолкнула из себя красоту наружу, через все формы своего сосуда, из которого каждый хотел отхлебнуть. Она молчала, тем самым привлекая к себе ещё больше внимания, мужчины, те приходили и уходили со словами, женщины завистливо фыркали, красивые слова лежали кучами у её ног и гнили, молчание было бессмертно, – вещал заговорщицки мужской голос за кадром. Пока главные герои застыли в тревожном ожидании.

Максим сидя на кровати, надевал носки. «Если начать анализировать женские поступки, всякая логика, какой бы она ни была железной, тут же подвергается коррозии капризов», – хотел поспорить его мозг.

Тем временем голос всё продолжал.

– Она жила между бывшим мужем и настоящим, один звал вернуться, другой не отпускал. Чем дольше это продолжалось, тем отчётливее она понимала, что не любит ни того, ни другого. Она стояла, как регулировщик посреди перекрёстка со сломанным светофором, и пыталась урегулировать движение своей души.

Когда подключились остальные герои, Максим тщетно пытался найти второй носок.

– Неужели есть что-то сильнее надежды?

– Есть: ожидание. Я способна ждать, даже когда нет никаких надежд.

– А интеллект тебе не будет мешать?

– Нет. Интеллект имеет только один недостаток: чем умнее становишься, тем сложнее получать удовольствие.

– Что ты ищешь? – недовольно зашевелилась в постели жена. Марина внимательно следила за фильмом.

– Ты не видела поцелуй?

– Какой поцелуй?

– Ну какой-какой? Как обычно, глубокий, жадный.

– Может, лучше кофе сваришь, хватит ерундой заниматься.

– Я на кухне тоже смотрел.

– У-у-у-у-у-у-у-у, – застонала она. – Вот ты зануда. Мне кажется, ты отлично обходишься без них.

– Ты так красиво лежала.

– Хватит льстить, я уже про носок, который ты потерял, – смотрела она на его голую ступню.

– Включи голову! Не будь такой дурой!

– Ты не боишься, что тогда я перестану любить тебя?

– Это лишнее.

– Ты давно уже ни черта не видишь, кроме своей прекрасной работы.

– Что я не вижу?

– Меня не видишь, – выключила звук телевизору жена, так как пошла реклама.

– Ты про новые штаны? Я их ещё вчера увидел прекрасный цветок, он расцвёл в вазе джинсов, просто промолчал. Тебе, кстати, идёт, – подошёл я к любимой и, положив свою ладонь чуть ниже бёдра, подхватил словно стройную ножку бокала рукой и начал медленно поднимать: – Я хочу выпить за неувядающую красоту, океаны ласки твоей до дна, – нагнулся и поцеловал её в колено, – пью тебя звёздами, небом и космосом, в угоду твоему тщеславию, влюблённости, запоночки расстегиваю и разбрасываю, – вырвалась из меня рифма.

– Это чьи стихи?

– Это не стихи, это я.

– Когда я видела знак вопроса, я думала, ты работаешь, а ты стихи, оказывается, пишешь.

– Не пойму, при чём здесь знак вопроса, – заглянул я под диван.

– Видел бы ты себя в профиль, когда сидишь за компьютером.

– Ну так ты ответь, я, может, и выпрямлюсь, – разогнулось моё тело, а глаза пошли шарить на следующий уровень.

– Иногда мне кажется, что твой вгляд хуже скотча, липнет ко всем, кроме меня, собирает букеты на чужих полянах, отклеить его нет никаких сил.

– Разве? – наконец, нашёл я беглеца на книжной полке.

– Я даже зависть читаю по твоим бегущим глазам.

– Да, да, да. Какому счастливчику гулять в этом саду? – опустил я её ногу. – Почему люди остывают так быстро к тому, что рядом, к тому, кто предан. А тебе тем временем нужна постоянно твёрдость мужской силы, а не бессилие законопослушного гражданина. Я знаю.

– Хватит паясничать. Не надо строить из себя женатого человека дома, чтобы потом разрушать его за пределами. Надо быть честнее. И почему законопослушного?

– Потому что кроме дурацких гражданских законов ты ни черта не слышишь, – начал нервничать я, – видишь, ты меня не слышишь, – переключала программы бездумно она.

– Ты сегодня ни разу меня ещё не поцеловал, не говоря уже об износиловании. Ты не любишь меня.

– Я знаю.

– Я без внимания так продрогла, – приняла она мой ответ за шутку.

– Остыл, лоботряс? Или для романтизма завёл другую? – Марина бросила пульт не глядя. Было заметно, что женское тело расстроено, душа, чёрт знает где. – Что за чушь? Возьми себя в руки, Марина.

– Раньше это было твоей миссией, – встала с кровати и включила беговую дорожку, будто хотела убежать от меня, но не так, что бы очень далеко.

– Девушка на беговой дорожке в спортклубе выглядит символично: вроде бы убегает, но так, чтобы всегда можно было подойти и познакомиться, – озвучил я ей другую версию. Мне хотелось язвить.

Марина не ответила, только прибавила скорость асфальту на своём стадионе. Она вспомнила мне смс-ку, которую нашла в моём в телефоне, с чего, в общем, и начался весь сыр-бор, текст которой въелся в её память, и она его незатейливо напевала, пока бежала:

– Я съем на завтрак твой взгляд, на обед твой запах, после ужина из прикосновений пропаду в твоём Бермудском треугольнике, ненасытный, бесчувственный, внутривенный.

Голова моя покачала себя и вышла на кухню, остудить нервы чашкой кофе. Хотя был глубоко уверен, лучший завтрак – это ещё поваляться в постели.

* * *

Кухня – мой дом родной, спальня – моя заграница. В моих словах так мало меня, возможно, поэтому ты ищешь меня в других… Пусть даже книгах, фильмах, в другом молчании. Иногда тебе это удаётся, ты проводишь там время, час, два, пока я не уйду. Ты всё чаще задумываешься, возможно, не поменять ли мне женщину, вот с этой я зажил бы. Ни подозрения на скуку, но пообщавшись немного, ты понимаешь: чёрт, опять то же самое, потом новые поиски, новые люди, старые люди. В старых общих знакомых меня особенно много, я арендую там добрую часть памяти и злопамятства. Я живу там практически даром, я там живу с тобой: хорошо живу, аморально, ужасно, сплю, работаю, даже занимаюсь любовью.

– Иногда люди думают о нас больше чем мы сами о себе. Так же и мы о них, вот в чём проблема, – зашла она на кухню с ведром в руке, выдавив моё одиночество из последнего укрепления, где я мешал ложкой чай и мысли, что пытались сотрудничать в голове.

– Интересная мысль. Ты слишком умна, чтобы я тебя так просто оставил, – всё ещё продолжал я лукавить.

– Я бы многое могла тебе сказать, но я не скажу, буду просто стирать с вещей пыль, – ловко управлялась она тряпкой. Тёмная чёлка упрямо падала ей на лоб, а рука профессионально поправляла, будто это было делом всей её жизни. – То есть буду говорить только то, что слышать приятно. Думаешь, я сейчас занимаюсь уборкой?

– Нет, ты выращиваешь свою поэзию прямо на подоконнике, в идеальных условиях, и каждая строчка лицемерно твердит сама за себя: если в окне тухлая осень – ты кричишь золотая, если семья – то непременно счастливая, та, с которой нам нужно взять пример. Нет не нам, а мне…

– А если я смотрю эротику? Что бы это значило? Правильно, значит у меня давно никого не было.

– И похоть тебя пожирает.

– А теперь ещё и ревность.

– Да, кто тебя просил лезть в мою личную жизнь?

– В твою личную? А я в какой, интересно? – начала размахивать тряпкой Марина. – А если я затеяла уборку, это значит, что меня всё достало.

Жена наводила порядок. Меня это раздражало: «В каждой женщине есть какая-то лажа, особенно по утру, которая способна вывести из себя. В каждом мужчине видимо, тоже», – заметил я её недружелюбный взгляд, когда она тёрла шваброй пол, словно всё детство её было окружено порядком и кёрлингом. Что-то нас всех раздражает. Любовь», – снова посмотрел я на её выдающиеся бёдра, – «она разогревается только к вечеру. Целый день одеваемся в какие-то отношения, чтобы ночью наконец-то раздеться и принять достойный обнажённый вид. Вид тех самых приматов, которые могут доставить друг другу удовольствие».

– Сколько можно? – посмотрела на меня Марина.

– Столько же, сколько нельзя, – ответил я ей сонно. – Ты о чём вообще-то?

– Твои вещи по всей квартире.

– Да, я так раздеваюсь, сейчас соберу. Ты хотела, чтобы я спал в одежде?

– Только не в моей постели. Джинсы валяются на кухне, носки под столом, рубашка вообще на полу в гостиной. Хорошо, хоть бабы твои ещё здесь на развелись, а то тоже пришлось бы их мыть.

– Они помогли бы тебе убраться, – огрызнулся я.

– Убраться? – застыла с тряпкой в руках жена.

– В смысле навести порядок. Назови это творческим безобразием, считай, что я поэт, а по углам разбросаны мои нетленные музы, – сошёл с катушек и начал утрировать её бесполезные чувства и свои в одну образцовую кучу.

– Значит, твоё творчество – это разбрасывать, а моё – убирать? – женщина наводила порядок в квартире.

– Я бы сказал, делать этот мир более организованным. Какие же они одинаковые, – сдал я себе собственные анализы, для точного диагноза. – Женщины все на одно лицо, разная у них только нужда в мужчинах.

Я попытался набросить на неё свои сети рук, чтобы как-то приобнять, приласкать, но она отшатнулась, настолько зло фыркнув на меня глазами, что вторая попытка не имела никакого смысла.

– Ты только другим можешь красиво так выводить, а на меня только руки свои накидывать.

– Скажи ещё, наложить руки. Дура, как ты не можешь понять, если им я просто красивым языком просто пишу, то настоящим своим языком я делаю тебе кунилингус.

Только этот аргумент, словно единственный из миллионов сперматозоидов, достигший яйцеклетки, чудом проник в её мозг, и та оплодотворилась милостью.

– Посмотри, какие подушечки я вчера купила для дивана.

– Ох…ть, – смотрел я в экран ноутбука.

– Даже не посмотришь?

– Правда, классные. Сегодня испытаем.

– Особенно олени. Там были ещё слоны, но я взяла с оленями. Ты посмотри, какие у них рога.

– Главное, чтобы их рога не переехали на мою голову.

– Дурак, – угомонилась её ревность и ушла в осадок, чтобы подняться в любой момент при новом шторме.

* * *

В парке не было ни души, кроме одиноких спортсменов, матерей с колясками и деревьев, те молчали, они умели молчать, в отличие от людей, даже когда собирались целой компанией в один небольшой лес, лес стройных ног. Лишь изредка ветер давал им повод для сплетен, выйдя на пробежку. Он то ускорялся, обгоняя других участников здорового образа жизни, то вовсе замирал, при виде одинокой приятной девушки, готовый сдувать с неё пылинки всю жизнь.

Весна высунула язык и показала мне его, зелёный и нежный, я принял игру и поцеловал её. Она сначала несмело прикоснулась только, потом всё уверенней сливалась с моими губами, пока не впилась в меня и не начала прорастать одним сильным деревом. Я чувствовал берёзовые соки, забурлившие в моей крови и в её животе, что это было? Влюблённость? Может быть. Весна оседлала и уже крутила педали, приведённые в действие цепью причин и следствий. Ход её был лёгкий. Мы мчались вместе с ней, я держал руль.

Когда я хотел было притормозить, чтобы заехать домой и предупредить жену, что я задерживаюсь, но обнаружил, что тормозов нет. Алиса сидела передо мной на рамке, я вдыхал её волосы, трепавшиеся с ветром, на багажнике только шампанское и фрукты и ещё «Зловарь». Именно эта чёртова книга, прекрасная и опасная, навязала нам свою увлекательную игру в слова, а позже и в чувства, которые словно «Лего» стыковались со всех сторон, а не только слева направо, как это было принято азбукой. Этот мир нового слова открывал чудовищные возможности. Слово в объёме. Часто слова безвозвратно теряли веками нажитое значение, и им вдруг становилось от этого легко и свободно, у них, как и у счастливых людей, вырастали вдруг крылья, появлялись новые перспективы роста не только карьерного, но и творческого. Бедные становились богатыми, богатые – щедрыми. Вся эта беспечная весёлая пьянящая болтовня была хороша знакома филологам в пору цветения влюблённости.

Иногда по дороге мы менялись местами, и тогда за руль садилась Алиса, она всё время норовила съехать в лес, на просёлочную дорогу, чтобы срезать напрямую. Так мы проскочили через джунгли лета, вымокнув до нитки в поцелуях осени, преодолели вместе бесконечную продрогшую равнину зимы. Вновь весна крутила две педали. Она крутила нами как хотела, совершая остановки в самых непредсказуемых местах, чтобы материализовать матерное в сказуемые, выражающие чувства и желания.

Окно приблизилось ко мне, потом подошла Алиса. Окно стеклил дождь. Сквозь расплавленный разведённый водой стеклянный раствор мы наблюдали за акварелью городской суеты. Там было чем поживиться. Люди струились с работы, вода смывала с них пыль деловитости. И как бы мы не смешивали краски, картина выходила серой, мраморной, питерской.

* * *

Как только я вышел из машины, меня расстрелял байкер из глушителя своего железного коня. Раненый в ухо, я смотрел как мне будто платочком издевательски машет лоскут красной банданы мотоциклиста, продолжая трепыхаться пламенем на его голове. Город был пыльный, словно весна пыталась неумело припудрить своё лицо, чтобы скрыть морщинки, оставшиеся от зимы. Я оставил машину на обочине и зашёл в универ. Сегодня не было настроения работать. Настроение было для чего угодно, для поцелуев, для любовных смс-ок («Ты знаешь, я скучаю». – «Я помню».), для праздного шатания или скамеечного недомогания, для чего угодно, только не для работы. Свидание спасло ни одну жизнь. Мы договорились встретиться с Алисой.

В то время как свежий ветерок вытягивает молодые листочки из почек, поцелуи и объятия мирно пасутся на зелёных лужайках парков, особо долгие забираются на скамейки, они готовы идти дальше, захватывать новые территории бренного тела, они готовы там ночевать, однако губы, которые только что подчинялись сердцу, вдруг получают от сознания другую команду и тихо против воли произносят:

– Пора идти на пару, – обнималась напротив меня парочка.

– Чёрт, покурить не успели.

– Курить теперь во дворике нельзя, – произнесла девушка.

– А, точно, забыл, хорошо хоть целоваться ещё не запретили.

– Это как вчера по телеку:

– А что в бутылке у вас? – спрашивает мент у мужика в парке.

– Сухое.

– Распивать здесь спиртные напитки запрещено, вы здоровье нации калечите, курить кстати – тоже. Что вы так испугались?

– Как бы не запретили женщин.

– Забавно, – тупо улыбнулась девушка, проявляя толерантность к парню и к своему чувству юмора.

– Как-то ты без энтузиазма.

– Посмотришь вокруг, все люди как люди.

– А ты?

– А я не выспалась. Весна кончается. Очень хочется влюбиться.

– Тебе-то просто необходимо.

– Но где взять столько силы воли? Я даже курить бросить не могу, не говоря уже об отношениях, как о процессе, в котором всем хочется, чтобы к ним относились лучше. Хотя можно попробовать в тебя?

– В меня не надо, я слишком неблагонадёжный.

– Что это значит?

– Надёжный, но благ никаких.

– Как тебе такая татушка? – отвлеклась на экран своего телефона девушка.

– Ты к себе примеряешь?

– Ага.

– Не понимаю, зачем тебе эти картинки на коже? Ты и так красива.

– Каприз. Давно хочу себе бабочку.

– Почему бабочку?

– Крыльев не хватает.

– Короче, бабочка, надо уже лететь, а то опоздаем.

На скамье напротив сидел молодой человек в пуховом жилете пускал в глаза пух молодой девушке. Никуда не торопились, они обсуждали какую-то книжку.

– Вот послушай, как здесь забавно написано о любви. «В постели любовь – это физика, в лифте – ядерная физика, на кухне – химия, в письмах – ботаника, в пути – география, на расстоянии – математика, в памяти – высшая математика, в Иинтернете – информатика, в одиночестве – аутотренинг, в телевизоре – программирование, в телефоне – диагностика, во сне – мистика, в мечтах – уфология, в душе… всё зависит от ударения». Ну и что ты скажешь?