Текст книги "Соло на одной клавише"

«По-моему, я прекрасна», – отразились её мысли в зеркале. Иногда ей помогал этот дешёвый аутотренинг. Она ещё раз проверила своё ушко, коснувшись пальцами. «Странно, что никто до сих пор не звонит, не приглашает прокатиться по Европе, или на худой конец – сходить в кино». Ведь я свободна. «А что толку», – осознавала она, что у этого четверга не было будущего.

Зазвонил телефон. Это была подруга, с которой они ходили на фитнесс:

– Проснулась, будто четвертовали. А всё из-за кубиков, в которые я вчера играла в зале. Их уже четыре, а надо восемь, и тогда можно будет спокойно вздохнуть: я стройная.

Марина гоняла в голове своё «Его ещё не было. Его больше не будет» и не слушала, между тем в трубке трещало: «Ты даже понятия не имеешь, что жизнь – это тебе не поле перейти и даже не лечь там, чтобы заниматься любовью. Жизнь – это ещё бытовуха, самая беспощадная, самая рутинная, самая скучная. Когда только чуткое слово мужское может помочь почувствовать себя женщиной. Разве этого когда-нибудь добьёшься от тебя? Тебе же всё время некогда, ты занят, у тебя бизнес, у тебя спортзал, у тебя новости. Так ему и сказала. Ты слушаешь меня, Марина?»

– Да, конечно! – Некоторое время она грустью выклеивала стены, потом кинула в трубку пару ничего не значащих фраз и попрощалась… Они договорились встретиться как-нибудь, чтобы обменяться новостями – перевести личное в безличное.

Выключила свет, скинула с головы люстру и, наспех накинув на ноги туфли, сбежала из квартиры влиться в толпу редких прохожих, ей необходимо было общество. Она зашла в ближайший продуктовый магазин, взяла по инерции корзинку и, семеня продуктовыми аллеями, начала сбрасывать по цвету в корзину трофеи чрева, измеряя любовь не днями, а сутками, пытаясь заложить эту брешь его отсутсвия упаковками, какой-то грустной мелодией из сплошных припевов. В голове грустно пел Джо Дассен. Скука одолела индивидуальность, скука по одному человеку, по одной жизни, внутри завьюжила зима, и близорукая точка зрения потеряла все ориентиры, горизонт неразличим, ответственность давно уже на везении и с вечера не целован рот.

* * *

Время вышло… Вместе со мной оно было настоящее. Я с ним чувствовал себя гораздо лучше.

Мы развелись через полгода, уже без истерик, без слёз, без претензий. Я оставил Марине квартиру в центре и сына на окраине его подросткового максимализма.

* * *

– Зачем люди ловят бабочек? – смотрел я на парочку с сачком, которая пыталась поймать крылатую.

– Иногда хочется бабочек внутри.

– Может, подсказать им способ менее кровожадный и более эффективный?

– А может, лучше покажем? – обняла меня сзади Алиса.

– Уже чувствую бабочек внутри, и много, – развернулся я и начал любить шею Алису.

– И у меня стая.

– Летим? – подхватил я её под руку.

– Подожди, куда мы можем лететь, я ведь тебя совсем не знаю. Расскажи мне сначала о себе.

– Мы долго сидели на ветке и чирикали от радости, потом свили на ней гнездо, я таскал пищу в клюв ей и птенцу. Всё было замечательно тривиально, пока не дунул тот самый зюйд-вест перемен и меня не снесло на другую ветку. Ветка, на которой мы сидели, треснула, рухнула вместе с гнездом.

– А как же крылья?

– А крыльев уже давно не было, были только щупальца.

– Что ты успел ими нащупать? – пыталась Алиса проникнуть в ту его старую жизнь, хотя понимала, что ей это абсолютно не нужно, что позже эти знания будут только мешать им строить новую.

– Пустоты, – обнаружил Максим, как мало получало его тело от последних встреч с женой. Видимо и она, в свою очередь, тоже недополучала.

– Что ты чувствуешь, когда ты во мне? – погасила усилием воли своей любопытство Алиса и вернулась к своим тараканам.

– Что я и есть та самая крайняя плоть, которая выворачивается наружу в каком-то влажном космосе наслаждений. И так безумно приятно, до противного. Я весь чувствительный до противного, что хочется скулить от счастья. И у этого щенка течет слюна.

* * *

Янь: Я взял молодую Луну словно трубку, прижал к щеке холодный осколок неба, набрал твой номери начал слушать гудки, а там только твой сонный голос.

Инь: Алло, Янь? Это ты?

Янь: Нет.

Инь: А кто это?

Янь: Пьянь.

Инь: А где ты?

Янь: Я уже уехал к тебе.

Инь: Безумец.

Янь: У тебя есть доказательства?

Инь: Да. Мне кажется, ты без ума от меня.

Янь: Мне кажется, это не доказательство, это гипотеза.

Инь: Хорошо, я уверена, что ты без ума от меня.

Янь: Да, да, потерял, как только тебя увидел. Ты что, нашла его?

Инь: Нет. Там было что-то важное?

Янь: Нет, только два высших и одна бывшая.

«Дура, – снова подумала о себе Марина. – Откуда у женщин эта привычка гнать пьяного любимого мужчину? Современные девочки умнее, они понимают, пьяный он или трезвый, он же твой, он же пришёл к тебе».

– Как ты относишься к пьяному мужчине в три часа ночи? – оторвалась от планшета Марина.

– К любимому? – сразу же ограничила круг отношений Тома.

– Допустим. Будешь ругать?

– Я же не стерва, ну, то есть бываю, но это не тот случай.

– Не стерва. А кем ты можешь быть для него в этот момент?

– Закуской. Конечно, я говорю не о хронике, я об исключениях. Знаешь, пусть лучше пьяный, но твой, чем трезвый, но черт знает чей. Есть люди, которые приходят, когда не ждёшь, в самый неподходящий момент. Приходят, топчутся на пороге словами, тянут за лямки время, потом долго пьют чай из твоих глаз, наконец, предлагают руку и сердце, а тебе уже жаль своего потраченного времени, тебе хочется чем-то возместить ущерб и ты, как последняя дура, берёшь.

* * *

На день рождения Алиса готовила мне торт. Она стояла ко мне спиной в одном халатике, я наслаждался её движениями. Никто не делал тортов ранее для меня. Момент был торжественный, белой мукой присыпан дубовый стол, на нём бутылка вина, ананас и красной ковровой дорожкой клубника. Миксер гонял рейв. Я взял ягоду и поднес к губам Алисы. Она стояла с миксером в одной руке, который взбивал яйца, сгущёнку и сметану в один нежный крем, во второй искрился бокал белого. Её губы приватизировали плод. Она запрокинула голову в знак удовольствия.

– Оргазм налицо, – подлил я себе в бокал вина.

– Как ты можешь видеть моё лицо? Ты же стоишь за спиной.

– Она-то тебя и выдала.

– Не люблю готовить одна. И ещё один важный атрибут, – сделала она глоток и подняла бокал. – Моё любимое австралийское шардоне.

– Ты уверена?

– Да, в горле прыгают кенгурята.

– У меня нет.

– Ты бесчувственный. Вино не хочет с тобой играть.

– Не может быть, – сделал я глоток и отрицательно покачал головой.

– Подожди, я с тобой поделюсь, – повторила она за мной глоток и прижалась своими к моим губам. В меня начали мигрировать её кенгуру.

– Ну как? – лизнула она мои губы напоследок.

– Вы не простая.

– А зачем вам простая? Она же на ночь, не больше. А мне ещё торт печь.

– Будто за вином сходил в Австралию.

– В астрал, – глотнула ещё вина Алиса. – Может, музыку включишь?

– Поставь ещё раз миксер.

– Ах, ты зараза. Я, между прочим, тебе делаю торт.

– Да? А я-то думаю, что за бардак на кухне, – привёл я одним движением руки на кухню Армстронга и Эллу Фитцджеральд. – Жди, сейчас тебе споют.

– Ожидание праздника мне всегда приносило больше удовольствий, чем сам праздник. Хочешь попробовать начинку?

– Очень.

– Вот, – протянула она мне средний палец, предварительно обмакнув его в крем.

– Чувствую, меня здесь недолюбливают? – обнял я её пальчик своими губами, потом притянул Алису к себе и начал целовать шею.

– Ну и как? – обрадовались мелодии её бёдра и начали двигаться в такт.

– Ты вкуснее.

– Я ещё не надела белое платье.

– А цвет, цвет платья имеет значение?

– Конечно! Красное – чтобы женщину заметили, белое – чтобы ценили, халатик – чтобы не отпускали.

* * *

Тома тщательно расчесывала длинные волосы, собирая потом с расчески то, что там осталось. Для любой женщины это был своего рода аутотренинг, расчесывать волосы. Если она была ими довольна, то это её успокаивало и придавало внутренней уверенности, в противном случае, когда волосы были противными и непослушными, она начинала нервничать, торопиться, даже материться. Расчесав их, как следует, она заплела себе две косички. Это было забавно, только если для неё плюсом, то для других с минусом (переживаешь заморозки в душе и ведёшь себя как отмороженный). Годы всё равно остались на лице. Временами на Тому накатывала подобная детскость. Она ни с того ни с сего вдруг начинала рьяно играть в неё, она делала из себя куклу и играла с ней в слова. У Марины на работе была одна такая девочка, лет сорока, она не осуждала, просто слушала бред взрослой женщины:

– Я как молодая республика, хочу быть независимой от всего мира, посредством одного любимого мужчины. Кстати, про любимого мужчину. Рассказать тебе самую короткую сказку о любви? – встала она с полки и заглянула в зеркало на двери купе.

– Слушаю.

– Уснула с мужчиной, проснулась с любимым. Сегодня какой день недели?

– Суббота, – не находила связи Марина.

– Жаль. Я люблю пятницы. В пятницу вечером я ничего не планирую, я потягиваю мартини и жду кого-то, кто смог бы сделать меня счастливой, – поправляла она свои косички, пытаясь привлечь к ним внимание Марины.

– А времени тебе не жалко? – улыбнулась Марина.

– Мартини – единственная субстанция, потягивая которую можно тянуть и время и удовольствия, – достала из сумки розовый лоскут Тома и вышла из купе со словами: – Сейчас вернусь другая. Другая Тома была похожа на сумасшедшую бабенку затянутую в розовые треники с точащими антеннами волос на голове.

– Ну как?

– Вполне, – не нашла ничего лучше Марина.

– Надо бы сбросить пару килограммов, – осмотрев себя в зеркало, поделилась Тома. – Надо бы, но как? – взяла она со стола печенье и откусила.

– Тебе не надо.

– Надо, надо, стройным легче не только найти мужчин, но и уходить, – улыбнулась она. – Да, так. Куда бы ни уходила женщина, мужчина плетётся за ней, даже если она уходит к другому, он всё равно будет преследовать её, чтобы постараться понять, за что его можно так не любить. Как говорит моя подруга: создай себе нового пользователя.

– Создала?

– Как и всякая капризная женщина, я сначала хочу одного. Потом другого. Потом обоих. Потом обоих ненавижу.

– Так трудно быть счастливой, – вздохнула Марина.

– Совсем нет, надо просто захотеть.

– Чёрта с два: вот я захотела, а он нет, – посмотрела на планшет Марина, будто там и жил этот он.

– Я знаю, как она непристойно себя ведёт!

– Кто?

– Тоска по одному человеку, – снова закусила печенье Тома, сделав это нарочито небрежно, чтобы накрошить.

– И куда ведёт?

– Ясно куда, к другому, – стряхнула она крошки на пол. – Каждой женщине в жизни важно найти своего человека.

– И какой из них является своим?

– Который может жить и по-твоему, – закинула в себя остаток печенья Тома.

– Может или хочет?

– Правильный вопрос, очень правильный, – рассказала мне про свою очередную подругу Тома, хотя мне показалось, что история была её личная. Муж изменял ей с секретаршей, обычный служебный роман.

– До сих пор счастливы? – спросила Марина.

– Счастливы, только живут раздельно уже давно.

– Значит, ты отомстила?

– Откуда ты узнала, что история эта моя?

– Глаза блестели.

– Предатели, – сделала она лёгкий щелбан одному, закрыв веко, потом другому. – Иногда мне хотелось сказать ему в лицо всю правду. И я сказала: «Извини, но мне скучно с тобой» Это жёстко, для мужчины это больнее всякой измены. Потому что непонятно как реагировать: что пить, куда бить, кого винить.

* * *

Инь: Странно сложился этот субботний вечер: позвонил один – отказала, позвонил другой – отказала, потом как отрезало, наступила тоскливая тишина.

Янь: Самое грустное для женщины, когда некому отказать.

Инь: Хорошо, что ты объявился.

Янь: Что хорошего?

Инь: Хорошо, что ты объявился ещё вчера. Чувствую себя богаче на целое утро, когда просыпаюсь с тобой.

Янь: Всякая мысль материализуется, если навязать её себе.

Инь: В противном случае она начинает материться. Главное, обещай оставаться со мной откровенным.

Янь: А ты обещай оставаться со мной после этого!

Инь: За меня не волнуйся, я верная как всякая надежда, я надёжная как всякая любовь.

Янь: Я бы добавил, что ты любимая как не всякая.

Инь: Первый в мире оргазм от смс-ки.

Янь: Ты уверена?

Инь: Нет, мне кажется, чего-то здесь не хватает.

Янь: Ты хотела сказать – кого-то?

Инь: Себя. Мне очень не хватает себя: молодой, красивой, влюблённой.

Янь: Ты успела постареть?

Инь: Он достал меня уже!

Янь: Я даже знаю откуда.

Инь: Счастье было недолгим. Я-то думала, это любовь пришла. А она только хвостом махнула и прощай.

Янь: Ну ещё бы. Она пришла, а ты развратная, голая, с каким-то мужиком лежишь. Ясно дело – испугалась. Ты письмо моё получила?

Инь: Да.

Янь: Что скажешь?

Инь: Ничего. Ты сам как письмо, ей-богу.

Янь: В смысле?

Инь: Не доходит, пока не пошлешь.

Янь: А как же счастливые отношения?

Инь: Счастливые отношения – это когда каждое утро не хватает вчерашнего вечера.

Янь: Ты намекаешь на сегодняшний?

Инь: Да, приедешь?

Янь: Это может стать похожим на семью.

Инь: Если бы не холод собачий, сегодня шла по городу и думала, почему я живу именно здесь, а не где-нибудь ещё, где лето даже в октябре. Потом представила себе жителя Гренландии, который тоже шёл куда-то и думал: «Почему я живу здесь, а не там, где в октябре ещё осень?»

Янь: Замёрзла сегодня что ли?

Инь: Да, такая холодрыга! Хочется всех убить.

Янь: Осень навязывает странные чувства.

Инь: Да, лучше бы вязала шерстяные носки.

* * *

Марина часто обрывала своё чтение, пытаясь как можно сильнее вникнуть в суть разговора, примерить его кружева на себя. Она отводила глаза от книги, пытаясь найти другую точку зрения для опоры, на которую, кроме того, можно было бы повесить свои личные впечатления или просто-напросто перезагрузиться, чтобы продолжить вникать в чужую переписку. Та, словно синусоида, то окрыляла и поднимала наверх, то опускала вниз, сажая на самое дно. Она отмечала про себя, где могла бы обидеться и пить чай одна, где закрыться и не выходить из ванной, где выйти из себя и бежать. А эти двое, нет, они куражились, то обнимая друг друга, то отталкивая, то облизывая, то отплёвываясь. Может, это и есть страсть?

– О какой высоте отношений может быть речь? Мне вот кажется, что я до сих пор живу на первом, потому что лифт, который должен был понять нашу пару на седьмое небо, сломался, а пешком тебе туда идти лень. А ведь хочется, чтобы кто-то спросил: «Девушка, что с вами? Чем я могу вам помочь?» А я бы ответила: «Выслушать. Ведь не будет такого, потому что принципы», – передёрнула её слух Тома.

«Как она достала уже, – цыкнула про себя Марина. – Нельзя же так. Видит же, что я не хочу её больше слушать, нет, снова и снова, несёт какую-то чушь. Можно же помолчать немного».

– Нужен такой, чтобы сказал: «Хватить уныния. Скажи мне, по каким принципам ты живёшь?» А я ему скажу: «Всё относительно». А он мне: «Вот откуда твоя грусть». – «А по каким нужно?» – «Всё относительно меня». А я ему: «Нет, всё относительно тебя. Когда ты приходишь, в моей квартире наступает весна».

– А лето? – надоело слушать этот бред Марине.

– Когда он остаётся. А на поверку что сижу дома одна.

– Ты не пробовала завести любовника?

– Нет. Боюсь потом будет не заглушить. А ты?

– Нет.

– В итоге я завела кошку, – опять слышала только себя Тома. – У тебя есть кошка?

– Нет, – соврала Марина. На самом деле у неё был кот, раньше был.

– Тогда тебе не понять одиночества. Только с кошкой можно его ощутить в полной мере. Кошка для меня – это непременный атрибут одиночества впрочем, как и я для неё.

– Любишь животных? – посмотрела Марина на шерстяные носки, которые Тома купила в поезде у торговки. Та ещё предлагала пуховики, платки, варежки, шапки и другое тепло.

– Нет.

– А как же твоя кошка?

– Моя не животное, она человечнее многих, – добавила нежно Тома. Марина не могла с ней не согласиться.

– Могу спорить ты с ней разговариваешь, – усмехнулась Марина. «Сейчас она, наверное, отдыхает от твоей болтовни».

– А как же. Вчера спросила у неё, когда она растянула свою шкурку на подоконнике, греясь на солнце:

– Как жизнь?

– Так себе, – достала она лениво из пасти несколько слов, чистая, сонная, лишённая весенней тревоги.

– А с первого взгляда не скажешь, – чешу я её бухарский ковер на животике.

– Что, совсем уже не приносит тебе удовольствий?

– Приносит, но мало, видишь лежу и растягиваю.

– Удовольствий много, любви не хватает, – отвечаю я ей.

– Нельзя же сидеть сложа руки, тупо чесать брюхо кошке и ждать любви, – стала убирать невидимые кошачьи волосы с одежды Марина. Она вспомнила, как в последний раз, когда она в коллективе бухгалтерского отдела распивала шампанское в честь своего д.р., её спросили про сына, она начала рассказывать, что он простыл и сейчас лежит дома с соплями, как только речь зашла о болезни, кто-то вставил в разговор свою кошку и пошло, поехало. Одна рассказала, как она ставит кошке клизмы, другая – подробности кишечной инфекции у своей собачки. Понятное дело, когда речь заходит о тех кого приручили, где уж место тем, кого родили. На праздничный стол посыпались такие подробности, что даже есть расхотелось. С некоторых пор кошки и собаки стали важнее детей, – в голове Марины вновь зазвонил будильник. На этот раз она достала телефон и начала, продолжая разговор, искать имя Розы.

– А что ты предлагаешь делать? – спросила Тома.

– Идти навстречу.

– Вот уж точно чего не хотелось бы делать. Только в одном случае я могу сделать то, что не хочу, даже с тем, кого не хочу.

– В каком?

– Назло.

– Извини, – приложила к уху Марина трубку, – совсем забыла, мне надо узнать, как там мой сын? Пока есть связь, – прерывая разговор с Томой, она перебирала гудки и скоро услышала в трубке голос сестры.

– Привет, дорогая. Как ты там? Справляешься с моим оболтусом?

– Да, мы ладим.

– В школу ходит?

– А как же.

– Что, и уроки делает?

– Делает. Умный мальчик.

– Чем сейчас занимается?

– Играет.

Марина слышала, фоном голос сына:

– Меч в ножнах, а топор на спине. Ну вот. Как так? Ноги ты наденешь, руки я тебе дам. Это же Паладин, что ты от него хотел. Да, забей, это я бью монаха. На 30.000 хп она должна призвать своего духа. Если успеет. Успела. Это вся суть дд, ты видишь только всех ноги. Какая вещь, нужен пояс! Мы на коне, встань под нас, и мы будем на сове. Офигенная. Даже купить захотелось. Та же самая фигня, ушёл куда-то. Что происходит? Что с этим воином? Он включил ВК. Взрыв вурдалака. О нет.

– А ты говоришь, занимается? Значит, всё как обычно, – спало озарение с лица Марины.

– Вообще изи. Потому что я танчу. Кто-то читер. Где моя триня? Не выпала, забирай себе, станешь танком. У вора-танка дофига скилов. Садись ко мне. Да, ты что-то завис, садись ещё раз. И полетели. У меня классные плечи. Зацени. О, альянс. ДК. Пофиг на него вообще. Что ты несёшь? Просто ждёшь, пока у кого-то хп мало, подходишь и валишь. Бензин кончился. Да ладно. Максимум реализма. Вот видишь яйцо, бери его. Садись ко мне. Вот видишь ещё яйцо, я тебе покажу всё, потом под тележкой и под этой штукой. Здесь где-то у кактусов должно быть.

Марине почему-то представились мужские гениталии, и стало смешно, в то время как Роза освещала что-то своё.

– Что в этом смешного, Дима? – расстроилась в трубку Роза.

– Извини, я о своём. Как был бездельником, так и остался. А раньше он тебя побаивался. Уроки-то хоть делает?

– Да, он смышлёный, всё схватывает на лету. Ты же знаешь современных детей. У них чипы в башке, скорость их нейронов в сто быстрее наших. Я читала об этом. Игры вообще-то развивают.

– Ты что, тоже подсела?

– Ну, он мне дал как-то поиграть, интересно.

– Стой, превратись в Друида. Я ещё хочу за эликсиром гоголь-моголь сгонять, поедешь со мной. Да, мне тоже не нравится, – фонило Дмитрием в трубке.

Марина живо представила, как Роза сидит за игрой. Иногда Дима брался объяснять матери тоже природу всех его нежностей и гоблинов, пытаясь затянуть в свою виртуальную секту компьютерной игры, но ей было некогда, да и незачем, хотя она и пыталась сосредоточить внимание на его науке, понимая что на сегодня путь был единственным путём к его душе.

– Хочешь поговорить?

– Да, я слышу его. Потом позвоню ещё. А то с ним как с роботом говоришь, когда он играет. Отец его заходил?

– Твой бывший?

– Видел когда-нибудь одноместного мамонта? Это за репутацию. О, шаман-попрошайка. Мне он тоже нравится.

– Ну, а кто ещё, Роза? – начала закипать Марина. Ей не понравилось, что сын играет, будто он мог измениться за эти два дня, будто Роза должна была «снять его с него чары» за эти два дня. «О, боже, я уже думаю на их языке», – поймала Марина себя на чарах.

– Был вчера. Милый такой, всё комплиментами сорил.

Всё это время, пока в купе пахло Розой, Тома сидела молча. Казалось, что она не слушает, но после этих слов она шмыгнула носом, посмотрела мельком на Марину и снова уставилась в окно, создалось впечатление, что даже слова для неё имели запах. Каждое слово – свой неповторимый запах, а предложения – букет. И как только в букет попадал неподходящий цветок, нюх её тотчас же реагировал.

– Да? На него не похоже. Похоже, у него проблемы.

– У него отец тяжело болен.

– Да? Я не знала. Мы же с ним не общаемся. Если бы не сын, вообще бы знать не знали друг друга.

– Товар – деньги – сын.

– Роза, кончай умничать. Я в его новую жизнь не лезу, он не лезет в мою старую.

– Тебе не жалко, что ты осталась в старой.

– Мне так привычнее.

– Я бы позвонила на твоём месте.

– Хорошо, наверное, так и сделаю, – уже было решено в голове Марины, сразу после того, как Роза сказала, что её бывший муж был с ней мил.

* * *

Теперь у неё в проёме стоял я, открытый как дверь, весь из лохмотьев желаний и золота похоти. Трудно не хотеть женщину, если она настоящая, и я хотел эти шелка, окна самоцветов, устный пурпур, грудь из упругого голоса, кожу из запахов фруктов и специй, ноги, врастающие в одно мясистое сердце, и само сердце. Я стоял в дверях необъяснимой стервы, моей секреции. Она обняла меня всей своей женщиной. Будто я вернулся не из командировки, а с войны, не к себе домой, а в её квартиру. Дверь в спальню была открыта. Пройдя несколько шагов в обнимку, мы рухнули на кровать, я в пальто, она в халате. Два чувства, это была другая любовь: без голодных гениталий, без срываемых фантиков одежды, разве что губы целовали друг друга, лишённые всякого ума. Мы проснулись через полчаса, уже абсолютно местными. Сосед что-то усиленно колотил за стенкой, настенные часы вздрагивали при каждом ударе, на мгновение мне показалось, что стена вот-вот рухнет и я увижу, как живут соседи, как они едят, и сколько, и как друг друга. Как любят, как ненавидят, даже когда на улице солнце, как звонят другим, но тоже любимым и договариваются о встрече, предприимчиво предупредив вторую половину, что задержатся на работе. Как приходит любовница и они это потом скрывают, как молчат часами, как реставрируют себя утром и убегают на работу с понедельника по пятницу, оставив любовь в постели не застеленной, а по выходным ищут её там. Вдруг шум прекратился, стена осталась на месте, я подумал: «Хорошо, что они меня не видят, точнее того, что я живу точно так же». Улыбаясь друг другу сонно, мы с Алисой вернулись в наши бытовые будни:

– Что это шумит там за стеной? Ты слышала, неужели опять соседи ремонт затеяли?

– Вроде бы уже сделали.

– Ремонт закончился, шум остался.

– Лучше бы это был шум моря, – услышали мы в этот раз дрель. Пронзительное соло на дрели в симфоническом концерте, конца которого все с нетерпением ждали.

– Можешь сделать мне одолжение?

– Сколько тебе надо?

– Мне приятны ваши изысканные манеры.

– Это не манеры, это руки, – обнял я её за талию и прижал к себе. – Так сколько вам надо, сударыня?

– Если про руки, то двух достаточно.

– Я в целом.

– Убей соседа.

– Это мигом, – согнул я пальцы в пистолет, прицелился и выстрелил в воображаемого соседа за стеной. Там что-то упало, но шум всё ещё сверлил наши уши.

– По-моему, мимо.

– Мне кажется, я его ранил.

– Это всё?

– Нет.

– Сейчас угадаю. Ты тоже проголодалась.

– Да. И состояние такое.

– Какое?

– Человекообразное.

– А мне что делать? Чувствую себя приматом рядом с такой красотой.

– Ты люби меня… Этого достаточно, чтобы женщина была красива.

– То есть омлет ты сделаешь сама? – смотрел я на пальто, которое легло на полу. Оно спало и косило под человека.

– Ты же не был ещё на кухне. Там есть вещи покруче яиц с молоком, – стала Алиса выбираться из моих объятий на волю.

– Какие ножки, – давился я её красотой.

– Какие?

– Точеные. Зачем же ты их в тапочки?

– Либо ты мне даришь туфли на высоком каблуке, либо я из тебя делаю подкаблучника.

– Я хотел подарить тебе машину.

– Туфлей будет достаточно. Ну, ты встаешь или нет? – пыталась стянуть она меня за штаны с кровати.

* * *

– Привет. Узнал?

– Марина? Какими судьбами?

– Извини что звоню, – улыбнулась она кротко не пойми чему. – Мне Роза сказала, что у тебя отец болен, – говорила Марина, стоя у окна, где океан горизонта волновался зелёными равнинами и переливался торчащими гребнями высоких холмов и колючими клочками перелесков. Бакенбарды ждали бурной весны.

– Да. Лечу.

– А что с ним?

– Уже лучше.

– Ладно, если не хочешь говорить. Как твоя семейная жизнь? – неожиданно в равнинах появилось озеро. Там ещё стоял лед, и видны были стайки рыбаков на белой эмалированной поверхности водоема.

– Руины.

– Что так? – билась об лед свежепойманной рыбой Марина.

– Так.

– Судя по вашему роману, такая любовь была, – не смогла обуздать свою ехидну Марина.

– Ты что, за литературу взялась? – не понравился Максиму её тон.

– Да, вашу читала. Всю дорогу читала. Я же говорила тебе, что скопировала всю вашу переписку.

– Ты сумасшедшая, – «баба», добавил про себя Максим.

– Ещё бы, представляешь, что ты потерял, – никак не могла прогнать ехидну Марина.

– Тебя это развлекло, я надеюсь? – почувствовал пустоту и никчёмность разговора Макс.

– Так ты развёлся?

– Да, живу теперь с отцом.

– Как он? – снова коснулась она этого вопроса.

– Лучше, чем в клинике. Он борец.

– Чем лечишь его?

– Народными средствами, – пытался отмахнуться Макс, но потом смягчился. – Взяли на вооружение одну методику. Голодание хорошо помогает.

– Тяжело, наверное? – начало отпускать былое Марину.

– Справляемся. Много гуляем, много говорим.

– Ты тоже молодец.

– Не знаю. С переменным успехом. Поначалу было тяжко. Страшно.

– За него переживал, наверное. Я понимаю.

– Да. Но больше всего я боялся, я всё время боялся, что не успею с ним наговориться. Живёшь с человеком рядом, а знаешь о нём так мало.

– Что не позвонил мне.

– Ты была вне зоны, – вспомнил Максим кошмары одной ночи. – Ждал, пока ты позвонишь, – пошутил Макс.

– Ну, привет ему и здоровья. Мне кажется, я поняла, почему мы разошлись.

– Почему?

– Потому что я была дурой. И никак не хотела бороться с этим комплексом, – встретилась взглядом с проводницей Марина, та затеяла уборку вагона.

– А может, я – дурак.

– Нет, ты всегда был умный, а я самой большой глупостью твоей жизни.

– Откуда вдруг взялся такой самокретинизм? – выдумал я новое слово в надежде на понимание.

– Критиковать больше некого. Разве что сына.

– Не надо, этим ты его оттолкнёшь от себя.

– Надеюсь, в твою сторону, – перешла к другому окну Марина, чтобы не мешать уборке. Там было тоже самое: бесконечное тело Родины.

– Как у тебя сейчас?

– Одна. К матери еду.

– Ну, привет ей, – вспомнил я почему-то Катю с мухобойкой и усмехнулся.

– Хорошо, передам.

– Однолюбка?

– Одномаринка.

– Зря, ты же красивая. Надо было. Хотя бы назло. Надо было попробовать. Кого-нибудь.

– Нет, я подожду.

– Кого?

– А ты не догадываешься? – связь вновь оборвалась неожиданно, будто поезду надоело и он вышел из зоны влияния старого, унося к новому, которого, возможно, и нет вовсе.

Я зашла в купе, закрыла дверь и посмотрела на себя в зеркало на двери. Иногда я ненавидела сама себя, но редко, только когда лицемерила, обманывала или курила от нечего делать. Сигарет с собой не было. Тома спала. Я смотрела на телефон. Мне захотелось услышать ответ. На экране снова появилась горка делений, Марина поторопилась набрать номер, пока та не растаяла. Она взобралась на неё. Ей было не страшно, пусть даже она неслась в самую пропасть.

* * *

Дождь тёрся влажной щекой о стекло. Настроение свернулось, пытаясь сохранить тепло. Оно боялось отсыреть и испортиться вслед за погодой. Будто сигнализация, среагировав на это безобразие, запел телефон. Он бодрился, но голос у Максима был грустным. Когда Марина его услышала, ей вдруг сразу же захотелось стать той телефонной трубкой, которую он сейчас прижимал к щетинистой своей щеке.

Окно посмотрело на неё заплаканным лицом. Длинные мокрые строчки тянулись по его стеклянным зрачкам, те были затянуты серой осенью. Читать чьи-то слёзы – значит, копить свои. Она не знала, чем его утешить, разве что сварить ему суп.

Марина вспомнила, как она просыпалась посреди ночи и чувствовала себя ещё более одинокой, глядя на сбежавшее на пол одеяло.

– Этот день отдавал свечами, тортом и гостями, он отдавал, а я не хотела брать, я не хотела брать, потому что взять у него означало выйти за границы сорокалетия.

– Какой странный вечер, ни одного мужчины. Так непривычно быть разведённой.

– У меня ипохондрия.

– А что это такое? Ипохондрия?

– Когда очень хочется начать новую жизнь, хочется уехать в другую страну и ты срываешься туда или хотя бы в Тулу, через несколько дней тебе хочется там остаться, через две недели ты вспоминаешь про свой самовар, начинаешь скучать по нему, писать нечаянные нежные письма, после третьего письма, не получив ответа, ты проклинаешь его, тебе не хватает сахара в крови, и ты уже места себе не находишь, того самого места, чтобы дотянуться до него и надрать ему задницу за такое поведение.

– Когда мне грустно, я не звоню тебе, – отвечала она Максу, с трудом выползая из воспоминани. Спроси у неё, о чём они говорили две минуты до этого, она и не вспомнит. Ей нужен был просто его голос.

– А когда весело?

– Набираю и сбрасываю.

– Я так много времени думал о тебе, что когда собирался позвонить с ужасом обнаружил на часах «уже поздно».

– Знаешь, где-то я недавно прочла, что влюблённым можно звонить в любое время.

– Влюблённым можно, – осёк её намёки мужской голос. Так одно слово запросто может увеличить дистанцию и стать вдруг чужим.

– Ты вроде перебирался в столицу? Почему вернулся?

– Если Москва – это прекрасная женщина, которую хочется покорить, то Питер – это мужик, интеллигентный мужик, с тёмным прошлым. Они без ума друг от друга, но в силу их гордыни никогда не смогли бы жить вместе, поэтому вынуждены писать длинные письма, летящие стальными строчками «Сапсанов». Наверное, мне нравится моё тёмное прошлое.