Текст книги "Меч Тенгри (сборник)"

4

Старинный, покосившийся дом напротив отделения милиции почему-то напоминал Аблаеву приседшего на корточки старика. Дом должны были снести, жильцы уже переехали в новые квартиры. Старый дом запустел.

Аблаев снова посмотрел через окно на ветхий дом и подумал: «А ведь там, по-моему, кто-то есть. В запустевшие дома обычно забираются разные подростки, шпана, бомжи. Надо будет проверить эту лачугу – как бы кто-нибудь пожар не устроил».

– Чего задумался, как поп, у которого крест в воду упал? – поддел его сержант Мидхат. – Я уже давно чай заварил, неси стакан, почаёвничаем.

Аблаев вытер пожелтевший стакан грязной тряпкой.

– Настроения нет, дома – одни скандалы, жена проходу не даёт.

– Я вот не женат, – осклабился Мидхат. – Каждый день, стало быть, праздник у меня. Надоело, по правде говоря.

Он вздохнул:

– Скоро тридцать стукнет, а у меня ни кола ни двора. В деревне дети моих сверстников уже в школу ходят. У тебя хотя бы жена, двое детей есть.

– Хе! Попробуй поживи с ними в тесной общаговской комнате, по-другому запоёшь. Радуйся пока тому, что не женат, брат.

Аблаев отхлебнул чая, заварка которого, кажется, наполовину состояла из пыли грузинских дорог, и продолжил:

– Все скандалы происходят из-за нищеты. Жена пилит: «Когда квартиру получишь, когда?» Как я получу то, чего не дают? А ведь я здесь уже десять лет работаю. Сразу после армии… Сволочи…

– Теперь уже и не думай, чтобы получить квартиру, – сказал Мидхат. – Уйду, наверное, с этой работы. В деревне меня мама ждёт. Да и работёнка в колхозе найдётся.

Аблаев лишь махнул рукой: об уходе с работы Мидхат твердил уже пятый год.

– Мы ведь, если подумать, ничего не можем, кроме того как собирать по улицам пьяных, – зло усмехнулся он. – И потом: тут какая-никакая, а власть. Человеку, привыкшему к власти, трудно работать в другом месте. Власть – это как наркотик. Возьми государственных чиновников… Еле ходят, песок из штанов сыплется, а за кресла свои мёртвой хваткой держатся. А как выйдут, наконец, на пенсию – больше месяца, бедолаги, не живут, коньки откидывают.

– Какая же у нас власть? – разочарованно протянул Мидхат, слегка удивлённый своеобразной «философией» коллеги. – Какая власть может быть у человека, днём и ночью рыскающего по улицам, словно пёс бездомный?

– Дурак ты, – снова принялся философствовать Аблаев, считавший Мидхата простачком. – Если сумеем воспользоваться хотя бы небольшой властью, то… Эта власть возрастёт троекратно. Эх ты, дитя природы… Вот, к примеру, привозят к нам немного поддатого, хорошо одетого человека. Словом, интеллигента. И тут ты начинаешь на него рычать, наскакивать, пугать, до утра суёшь его в каталажку, а если он будет упрямиться, пинком под зад наподдашь. А? Разве может быть власть слаще такой? Вот где смысл власти, браток.

– Так они ведь нас внутри души за людей не считают… – попробовал возразить Мидхат.

Аблаев ухмыльнулся, вспоминая какое-то событие, очевидно, важное для него. Потом гордо произнёс:

– Я вот этой ногой самого Тагира Якупова под зад пинул, понял? Знаешь такого артиста?

И он торжественно поднял правую ногу в тяжёлом солдатском ботинке, демонстрируя своё превосходство над «вшивой интеллигенцией».

– Вот этой самой ногой пнул его в зад! А? Эту ногу можно в музей ставить, браток.

Когда они, случалось, задерживали хмельного Тагира Якупова, то непременно заставляли певца исполнить знаменитую татарскую песню «Олы юлның тузаны» («Пыль большой дороги»).

Аблаев, держа в руке стакан, снова подошёл к окну, взглянул на дом, предназначенный к сносу, и сказал напарнику:

– Мидхат, в этой развалюхе, что напротив, кажется, кто-то есть. Может, шантрапа какая бардачит. Надо бы проверить. Зайдём туда по пути на обед, ладно?

– Да, кто-то там есть, конечно, – подтвердил Мидхат. – Недавно встретил я старого приятеля. Ему негде жить. Вот я и подсказал ему обосноваться пока в этом доме. Когда ещё дом снесут? А парень хороший, порядок не нарушает, университет закончил, так что не беспокойся.

– Хе, – осклабился Аблаев. – Студенты… Да они даже представления не имеют, что такое порядок. Как они могут нарушать то, о чём представления не имеют? А, Мидхат?

– Пусть живёт, пока дом не снесут, – неожиданно твёрдо сказал Мидхат.

– Ну пусть живёт, – решил согласиться Аблаев. – Да я и сам устроился бы туда с семьёй в какую-нибудь большую комнату. Если дом подремонтировать, он ещё сто лет простоит. Видел, какие там высокие потолки? А на полах – дубовый паркет. Раньше умели строить, брат. Раньше богатеи такие домины отгрохивали…

– После работы я зайду туда, – сказал Мидхат, невольно облизывая губы. – Надо обмыть «новоселье» друга.

– А где он работает?

– Не работает, а рассказы пишет.

– Значит, бездельник, у которого ветер в карманах гуляет, – подытожил Аблаев и смачно сплюнул в угол комнаты. Он терпеть не мог людей безденежных.

– Деньги у меня есть, – ответил Мидхат. – Просто с ним поболтать по душам приятно.

– Если пить за чужой счёт, то и я могу соловьём заливаться, – хмыкнул Аблаев. – Если у тебя деньги в кармане чешутся, лучше после работы вдвоём «беленькую» уговорим.

В это время появился следователь Кафаров.

– Как дела, ребята? – он колобком покатился к столу. – Чай пьёте? Если можно, и мне плесните.

Пальцы «следака» чуть-чуть дрожали.

– О-о, да ты, дядя Кафель, кажись, что-то праздновал вчера? – шутливо спросил Аблаев, заметив покрасневшие глаза и дрожь в пальцах у следователя. Что касается имени, то это была не кликуха – Кафелем следователя назвали ещё при рождении.

– Было немного, – признался Кафель, – дочь с зятем в гости приезжали.

– Что-то зачастили к вам гости, – ухмыльнулся Аблаев и снова повернулся к окну.

– Что поделаешь? Как зятю поллитру не поставишь?

Кафель поставил пустой стакан на стол и вдруг хлопнул себя рукой по лбу, вспомнив что-то.

– Да-а!.. Чуть не забыл сказать. Помнишь, повязали вы того рецидивиста, что квартиру обокрал? Как бишь его… Э-э… Шаман…

Аблаев встревоженно повернулся к нему.

– Так вот, – продолжал «следак», – этот Шаман сбежал из лагеря. Надо послать его фото во все отделения милиции.

– Вот тебе на… – растерянно протянул Мидхат. – Вот дурак. Теперь он вообще из тюряги не выйдет. Пропал парень, зря это он…

Кафаров отвёл взгляд в сторону.

– Да-а… Теперь он точно сюда приедет… Может, он уже у той девки обитает?

– Там его не должно быть, – не очень решительно сказал Аблаев.

– Он же не круглый идиот, чтобы притащиться на засвеченную хату, – поддержал напарника Мидхат.

– Не говори наверняка. Кто его знает… чтобы «залечь на дно», беглец обычно отыскивает знакомых ему прежде женщин. Аблаев, ты возьми эту квартиру под наблюдение. И потом… Он может быть вооружён. Будь осторожен.

– Пусть только попробует туда сунуться, – потемнел лицом Аблаев.

– А чего ты так волнуешься? Или у тебя с этой девкой до сих пор шухер-мухер? – засмеялся Кафаров.

5

В тот вечер Аблаев пошёл в университетскую общагу к одному своему односельчанину. Подойдя к двери, он понял, что в комнате уже началась обычная для общаги пьянка. В полутёмной комнате сидели, развалясь, четверо-пятеро парней и одна девушка – все, естественно, хмельные. Магнитофон орал на полную мощность, так что невозможно было слушать собутыльников. Увидев Аблаева, один из парней помахал ему рукой в знак приветствия, приглашая таким образом в компанию. Аблаев выключил магнитофон.

– Салют, товарищи студенты! – Во внезапно наступившей тишине громкий голос Аблаева заставил вздрогнуть бражников. – Откройте окно, а то дышать нечем!

Действительно, сигаретный дым стоял в комнате коромыслом.

– Иди бабушку свою поучи! – огрызнулся один из парней. Он лежал на подушке, и мокрые волосы его прилипли ко лбу.

– Не обращай на них внимания, – сказал односельчанин Аблаева. – Проходи…

Он протянул Аблаеву стакан с водкой.

– На, выпей сначала.

Аблаев не заставил себя упрашивать, опрокинул в рот водку, поискал глазами закуску. Но ничего не нашёл, кроме засохших кусочков хлеба. На середине стола красовалась дочиста вылизанная сковородка. Пришлось Аблаеву занюхать рукавом.

– Эй, гонец! – крикнул кому-то односельчанин Аблаева. Прикорнувший в углу гонец мгновенно навострил уши. – На деньги, возьми у корейцев две бутылки водки.

Аблаеву он пояснил: «Эти корейские студенты у нас водочным бизнесом занимаются».

– Хочу слушать музыку! – завопила пьяная девушка.

Аблаев вопросительно посмотрел на своего приятеля. Тот подал знак, стукнув ладонью правой руки по левому своему кулаку. Кто-то включил ритмичную музыку. Девка вскочила с криком: «Хочу танцевать! Танцуем! Танцуем все!»

Обитатели студенческой ночлежки поднялись со своих мест и стали дрыгаться в такт музыке. Только Аблаев сидел на кровати. Он, как говорится, ещё не дошёл до кондиции. «Теперь сколько ни выпей, а этих не догнать», – подумал он.

Гонец вернулся быстро, вынул из карманов две бутылки водки. Кто-то залез под кровать и вытащил оттуда целое сокровище – четыре или пять луковиц.

– Давайте выпьем за нашу красавицу, – предложил Аблаев и залпом осушил стакан. Поморщившись, сказал: «Фу! Что за отрава? Самопальная, что ли?»

– Да вроде нормально, – сидевший рядом парень с комической гримасой нюхал лук.

– Тост был за тебя, так что пей до дна, – подтолкнул девицу приятель Аблаева.

В руке у него – о, чудо! – появился даже кусочек настоящего шоколада.

Уступая просьбам джентльменов, девица не стала жеманиться и допила водку из своего давно немытого стакана, стенки которого утолщились, наверное, вдвое не только по причине немытия, но и из-за частого употребления разных напитков.

– Вот и молодец! – похвалил её заводила компании и сунул ей в мокрый рот обломок шоколада.

Взгляд Аблаева остановился на портрете Сталина, висевшем на стене. Казалось, «отец народов» ласково подмигивает ему. Увидев, что его земляк сержант заинтересовался портретом вождя, заводила воскликнул:

– За Сталина! Наши деды шли в атаку с его именем на устах и задали фашистам всемирную трёпку! За Сталина!

– Я за него пить не буду, – заупрямился его сосед. – Скинь со стены этого палача. Он моего деда ни за что расстрелял в тридцать седьмом году.

– Умереть невинно казнённым – это даже почётно, – усмехнулся один из студентов. – Когда Сократа осудили на смерть, один из его учеников спросил: «Уважаемый учитель! Неужели ты так и умрёшь, осуждённым без вины?» «Глупец, – ответил ему Сократ, – неужели ты хочешь, чтобы я умер, казнённый за действительную вину?»

– Вы ведь в Бога верите, – заметил другой студент. – Считаете, что души невинно загубленных попадают прямиком в рай. А один только Сталин истребил миллионы ни в чём не повинных людей. Значит, он был озабочен лишь тем, чтобы души этих миллионов попали в рай. Ленин, Сталин, Гитлер – самые святые люди двадцатого века! А если человек умрёт своей смертью, прожив долго и, возможно, наделав кучу грехов – кто даст гарантию, что он попадёт в рай? Шариат, Коран, Библия, Церковные установления – это вам не советские законы. Божьи каноны нужно выполнять неукоснительно. Одной голой верой в Бога не достигнешь райских кущ…

Сталин на стене подмигнул Аблаеву другим глазом.

– А раз так, давайте выпьем за Иосифа Виссарионовича. Сегодняшние так называемые лидеры – жалкие пацаны по сравнению с ним.

– Сволочь! – крикнул вдруг соседний парень и, вскочив, сорвал со стены портрет Сталина. – Он деда моего расстрелял!

Аблаевский земляк засмеялся:

– Дурак! Выкинув его портрет, ты не выкинешь его самого. Ты глупец! Вспомни теорию Мальтуса: если не будет войн и репрессий, население планеты увеличится в опасных размерах. Земля просто не сможет прокормить столько ртов! Поэтому на определённых отрезках истории Бог сам шлёт на Землю новых Сталиных, Гитлеров. Такие люди бывали в каждом столетии, если их посчитать, то со счёта сбиться можно. Нерон, Калигула, Александр, Чингиз, Тамерлан, Торквемада, Иван, Пётр, Наполеон… И ещё целый сонм тиранов. Когда нас расплодится на Земле, как саранчи в Китае, появится новый Чингиз, чтобы истребить, раздавить часть человечества. На всё воля Божья…

Лицо говорившего было неестественно бледным, а кривая ухмылка дёргалась на его лице, словно птичка, попавшая в силки.

– Ладно, выпьем, – закончил он свою странную речь.

– Больной он, – шепнул Аблаеву сидевший рядом парень.

Аблаев пожал плечами и сказал:

– А ведь он правду говорит. Человеческая жизнь теперь ничего не стоит. Может, и никогда ничего не стоила. «Человек – это звучит гордо» – придумано для дураков.

– Да бросьте вы, наконец, свою политику! – взвизгнула пьяная девка. – Давайте потанцуем!

– Потанцуют сейчас на тебе, – снова шепнул Аблаеву сосед и с ненавистью сплюнул смачную слюну. – Ничего нет хуже, чем пить натощак.

– А что это за девка? – поинтересовался Аблаев. – Откуда она? Красивая, стерва. – И он плотоядно облизал пересохшие губы.

– Да так… Потаскуха одна, – ответил парень.

– А зовут как?

– А кто её знает… Кажется, Сылу…

– Ты отдохни немного, милочка, – сказал аблаевский земляк, – а мы освежимся.

Все задвигали стульями, поднимаясь и направляясь к выходу. Аблаев не двинулся с места. Когда все вышли, он подсел к девке.

– Как дела, Сылу?

– А тебе-то что? – грубо ответила она. – Ты доктор, что ли?

Аблаев обнял её. Она не противилась.

– Пошли со мной, я провожу тебя. Не оставайся с этими шакалами.

– Ты чё тут мне проповедь читаешь? – девушка оттолкнула его. – Делай своё дело и дуй отсюда! Или не в состоянии?

Аблаев не выдержал и закатил девке затрещину. Та упала на кровать, словно кукла со сломанной шейкой, и затихла.

«Кажется, сознание потеряла, – подумал Аблаев. – Что же, может, это ей на пользу пойдёт». Он закурил и вышел в коридор.

– Ну как, хороша? – спросил его земляк.

Аблаев не ответил.

– Теперь моя очередь, – сказал парень, сидевший рядом с Аблаевым, и шагнул к двери. Аблаев рванул его за плечо:

– Погоди!

Парни удивлённо посмотрели на него.

– Никто из вас в комнату не зайдёт! – зло объявил Аблаев. – Её я с собой уведу!

– Ай-яй-яй, ну и ментяра! – обиженно произнёс земляк и осуждающе покачал головой. – Брезгуешь кайфовать вместе с нами? Идёшь против коммуны? Нельзя так, нельзя. В тебе берут верх мелкобуржуазные взгляды. А классовый враг не дремлет, точит исподтишка нож по наши души. Лучше быть осторожным, мент…

– Брось! – сказал Аблаев. – Надоел ты мне со своей философией доморощенной. Тошнит меня от тебя.

– Козёл! – молчавший до этого патлатый парень кинулся на Аблаева. – Нашу девку красть! Да я тебя…

Не успел он досказать угрозу, как сильный удар откинул его аж до кухни. Он упал, ударившись головой о стену, и затих.

– Уведу? – требовательно спросил Аблаев у главаря компании.

– Ну если уж тебе так приспичило… – косо усмехнулся тот. – Но почему ты не хочешь покайфовать вместе? Не пойму. Кроме того, у тебя одного на неё силёнки не хватит.

– Ничего, я из колхоза в город сбежал. Как-нибудь сам попашу, плуг мой ещё не заржавел.

И он уверенной походкой двинулся к двери.

– Ну-ну, дерзай, – снова ухмыльнулся главарь.

– Пошли со мной!

Строгий милицейский голос, кажется, подействовал на девку. Она нехотя пошла за ним. Студенты с усмешкой смотрели на удалявшуюся парочку. Кто-то нарочито громко, чтобы услышал Аблаев, стал рассказывать анекдот:

– Сидит мент на берегу реки. Мимо проплывает кучка говна. «Здорово, коллега!» – говорит менту дерьмо. Тот обижается: «Какой я тебе коллега?» «Коллега, коллега! – отвечает смрадная кучка. – И ты во внутренних органах, и я!»

На улице Аблаев ломал голову, с чего начать разговор с девушкой. Ни одна дельная мысль не пришла в его голову. Если сказать, что она понравилась ему с первого взгляда, что нет девушки красивей её? Такая туфта не пройдёт. Не тот контингент. Шлюха. Аблаев решительно обхватил девушку за талию.

– Убери лапу! – вяло огрызнулась она. – Зачем увёл меня, мент? Меня хочешь? А пошёл ты!..

На голову Аблаева словно ушат воды вылили. Справившись с волнением, он процедил:

– Молчать! Сейчас в отделение тебя поведу, в вытрезвитель запру.

Девушка сразу поникла, сжалась.

– Да шучу я, – испуганно сказала она. – Пошли ко мне. Там недопитая бутылка водки есть.

– Так-то лучше, – удовлетворился её ответом Аблаев. – Умная девочка.

А сам подумал: «И не таких обламывал».

…Среди ночи Аблаев собрался домой, думая о предстоящей очередной истерике жены.

– До свидания, Сылу.

– Больше не приходи.

– Почему? Ты мне очень понравилась.

– У меня парень есть. Через неделю вернуться должен.

– Откуда?

– Из тюрьмы. Узнает – убьёт и тебя, и меня.

Аблаев засмеялся.

– Не убьёт, не бойся. И нам нисколько не помешает. – И уже на пороге добавил со значением: «Вот увидишь».

* * *

Колючий взгляд Аблаева скользнул по дряблой физиономии Кафарова.

– Вечером мы с Мидхатом обыщем квартиру той девки. Мы поймаем его, долго ему на воле не ходить.

Мидхат нахмурился. Вечером он собирался бражничать со своим другом-писателем в доме напротив. А тут…

– Охотиться за беглецами из тюрьмы – не наше дело, – недовольно пробурчал он. – Тем более, если он вооружён. Как-то не хочется покидать этот мир зазря. Я ведь единственный сын у матери.

– Если так дорожишь своей шкурой, оставался бы в деревне.

«Этот Мидхат – случайный человек в милиции, – подумал Аблаев. – Слишком мягкий. А милиционер в каждом должен вызывать страх. Основа порядка – страх. В душе человека затаился хищный зверь, и в клетке удержать его сможет не мораль, а животный страх». Аблаев знал, что Мидхат заходил в камеру Шамана, чтобы ослабить ему путы, дать воды. Знал, но не подал виду. Потому что согласен был в том, что после кнута обязательно положен хотя бы маленький пряник. Этот пряник может выбить человека из колеи уже фактом своего присутствия. Зэк, приготовивший себя к самым страшным пыткам, вдруг расслабляется, вкусив «пряника». И тут не надо зевать, а вить из него верёвки. Мидхат, конечно, слюнтяй. Жалеет какую-то шпану. Но именно этой жалостью, сам того не сознавая, он и выполняет обязанность милиционера в общепринятом смысле. Да, жизнь соткана из парадоксов.

Аблаев посмотрел на часы: скоро двенадцать.

– Я пошёл на обед, – объявил он, направляясь к двери.

– Погоди, и я с тобой, – отозвался Мидхат. – Пойдём вместе.

В коридоре Аблаев свернул в сторону туалета.

– Я только быстро, – сказал он.

Не успел Аблаев закрыть дверь сортира, как с улицы донёсся приглушённый звук выстрела.

6

Из тюрьмы они бежали с корешом по кличке Артист.

– У меня в городе знакомых много, – хвастался Артист. – Выправим документы, ксивы в ажуре будут, изменим внешность и махнём в Среднюю Азию. Сейчас нам нужно лечь на дно.

– Мне сначала одного фараона на тот свет нужно отправить.

– Зачем? – удивился Артист. – Если хочешь отомстить, всегда это сделать успеешь. Не думаю, что мента ты хочешь грохнуть из-за денег. Этих легавых хоть вверх ногами тряси, ни копейки не выпадет – голь перекатная. Нам сначала нужно о самих себе позаботиться. А ты на «мокруху» собрался. В своём уме?

– Я слово ему дал.

– Кому?

– Менту этому. Что убью его, как только выйду из тюряги.

Артист задумался.

– Не держать слово, конечно, западло…

– Я и сбежал только потому, чтобы выполнить свою клятву.

– Тогда нужно как следует подготовиться, – сказал Артист.

Сказано – сделано. Артист оказался настоящим профессионалом в своём деле. Это он первым обратил внимание на заброшенный дом напротив отделения милиции.

– С этого чердака и хлопнешь его, – посоветовал Артист.

Вскоре выяснилось, что намеченная жертва оказался человеком весьма аккуратным, пунктуальным. Ровно в двенадцать он выходил из отделения на обед.

– И у нас, оказывается, остались ещё такие аккуратные люди – чисто немчура! – обрадовался Артист. – По нему время сверять можно. – Он посерьёзнел: – Значит, так: запомни – на соседней улице тебя будет ждать наш человек с машиной. Как застрелишь мента, спокойно, без паники топай на соседнюю улицу. За пять минут тебя довезут до вокзала. Наш поезд отправляется в 12 часов 12 минут. Билеты взяты. Всё рассчитано. У нас в запасе ещё пять минут останется. Всё будет хорошо, старик!

– Здорово организовал! – похвалил друга Шаман.

– Каждая операция должна быть доведена до совершенства, как хорошо поставленный спектакль, – сказал Артист. – Искусство – это великое дело, друган!

«Действительно, всё хорошо продумано, до мелочей», – размышлял Шаман. Он посмотрел на часы. Скоро, очень скоро занавес откроется и начнётся спектакль. Занавесом в данном случае послужит дверь ментовского отделения.

По обочинам улицы клёны тихо сыпали свои жёлтые листья. Небо заволокло тучами. В деревне, наверное, вовсю убирают свёклу. Вечером затопят баньку. Тоска сдавила грудь Шамана. Вспомнился давний-давний семейный спор.

– Хватит и того, что мы с тобой всю жизнь горбатились в селе, – кипятилась в разговоре с отцом мать. – Я не пожелаю такой участи единственному сыну. Город – он и есть город. Тепло проведено, вода течёт. Сено для скота всё лето заготавливать не надо.

И она упрямо положила на стол свои потрескавшиеся, натруженные руки.

– Ты всё-таки подумай ещё раз, – спокойно говорил отец, который до этого совсем не умел перечить жене. – Мы уже стареем. Если уедет Шамиль, очаг наш захиреет. Кто будет заботиться о нас на старости лет?

У Шамиля были ещё четыре старшие сестры, все замужем, и все разъехались кто куда.

– Когда Шамиль получит в городе квартиру, то и нас к себе позовёт, – упорствовала мать.

Отец, что-то ворча, побрёл к двери, где стояли чёсанки и висела засаленная фуфайка, и стал одеваться.

– Куда опять собрался? – вскинулась мать.

– Как куда? На ферму, – спокойно ответил отец. Он работал скотником в колхозе.

– Убери навоз в коровнике, – сказал Шамилю отец и ушёл.

Эх, прибраться бы сейчас в коровнике, покидать навоз до седьмого пота! Господи, Шамиль уже забыл, как хорошо пахнет навоз, как он щекочет ноздри! Интересно, что делает сейчас мама? Теперь осталась она одна-одинёшенька в пустом деревенском доме. Уже в тюрьме узнал Шамиль, что отца насмерть придавило в лесу упавшим бревном. Сжав скорбное письмо в руке, Шамиль отвернулся в угол. Сквозь туман времени проявлялся образ отца, то приближаясь, то удаляясь. Шаман пытался вспомнить голос отца, но не мог, и мучился от этого.

…Даже теперь на чердаке Шаман будто увидел грустные глаза отца. И казалось ему, что в этих глазах умещается весь необъятный мир, всё мироздание.

Провожая сына на автобусной остановке, отец сказал:

– Будет трудно – возвращайся, сынок.

И обнял его за плечи. Сын стеснительно подался в сторону – не маленький же он, в конце концов!

– Куда бы ты ни поехал, ничего тебе не принесут за просто так, за красивые глазки. Всюду придётся вкалывать, чтобы заработать на мало-мальски человеческую жизнь. Древние говорили: «Куда бы ты ни поехал, всюду за тобой будет следовать твоя чёрная борода». Ну а здесь, сынок… – голос отца дрогнул. – Здесь, сынок, наш дом, наш очаг, могилы наших предков, наша родимая земля.

Как большинство детей, выросших в семье, где царила власть матери, Шаман с некоторой снисходительностью относился к отцу, поэтому не обратил особого внимания на его прощальные слова. Парня манила шумная городская жизнь, самостоятельность. И когда автобус отъехал, Шамиль лишь облегчённо вздохнул.

Шамана поселили в общежитии неподалёку от Центрального парка культуры и отдыха. Дверь комнаты была настежь открыта, а в самой комнате стояли только четыре кровати и стол со сломанной ножкой.

На кухне жарил картошку плешивый, бородатый мужик. Борода у него уже начала серебриться. Оказалось, это один из соседей Шамана.

– Петрович, – представился он, протягивая парню дрожащую руку. – Вот тут и живём, ха-ха! Картоха скоро поспеет. – Глаза мужичка как-то странно забегали. – Так что твоё вселение нужно отметить. Таков порядок, – сказал он.

Шаман хорошо знал этот порядок, поэтому с готовностью вынул из сумки бутылку водки, присел за стол, придав себе вид бывалого рубахи-парня.

Морщинистое лицо Петровича будто сразу разгладилось, засветилось.

– Молодец, паря! – похвалил он Шамана. – Сразу видно: свой человек. Ну, наливай быстрей, а то думал, что умру с похмелья. И денег нема, как назло.

Потом, уже как «своему» человеку, он пожаловался: «Даже одеколона нет». Он притащил ещё не совсем дожаренную картошку.

– Недоваренная картоха даже полезнее для организма, – заверил он Шамана.

– Давай!

– Поехали!

Шаману понравился Петрович. Был он уже в годах, но принял Шамана – совсем ещё пацана – как равного себе. «Простые люди живут здесь», – подумал он.

Выпили пол-литра. Покрасневшие глаза Петровича покрылись какой-то мутной пеленой.

– Ты не думай, что я конченый человек, – начал хвастаться он. – В своё время я прорабом работал. Вот эту руку, – он протянул свою длань с тонкими полупрозрачными пальцами, – сам Табеев жал. Да! «Молодец, – говорит, – Петрович! Оправдываешь доверие партии». Потому что… Потому что…

Старик на какое-то время потерял нить мысли.

– Потому что, – продолжил он, – в мире наблюдается напряжённая международная обстановка. Потому что наймиты империализма вторглись в Анголу. Но с нашей помощью товарищ Аугустино Нето намнёт им холку…

Он пробормотал ещё что-то, доплёлся до кровати и уснул как убитый. Разве что храпел, как пять живых хряков.

Шаман вышел на балкон покурить. Он был рад, что так легко вошёл в новый мир. В общаге действительно жили люди простецкие. Каждый день они что-нибудь да «отмечали». Причина всегда находилась чрезвычайно уважительная: кто получил зарплату, кто – премию…

Однажды Витя – один из жильцов комнаты – заявился, победоносно размахивая ботиночными шнурками.

– Вот! – объявил он. – Шнурки купил!

– Хорошо сделал, – беспечно откликнулся Шаман. – Ботинки крепче будут.

– Обмыть надо! – воскликнул Витя, вынимая из кармана бутылку «Вермута».

Шаман поморщился: «Этой бормотухой только заборы красить».

Витя уселся на кровать уже в удручённом состоянии.

– Откуда же я деньги на водку возьму? – плаксиво протянул он. – Ты же сам, Шаман, должен мне деньги. Али забыл? Знаешь, сколько ты мне должен?

– Знаю. Пятьсот рублей, – мрачно ответил Шаман, уже жалея, что ввязался в этот разговор.

– Когда отдашь?

– С каждой зарплаты по частям буду отдавать, – ответил Шаман.

– Ха-ха! Поглядите на этого умника! – Витя повернулся к Петровичу. Тот выпучил глаза, словно видел Шамана впервые.

– Так нельзя, сынок, – сказал, наконец, Петрович. – долги надо отдавать вовремя.

…Дело в том, что в комнате каждый вечер резались в карты. Рано или поздно Шаман должен был присоединиться к картёжникам, и тогда… Тогда произошло то, что произошло.

– Из твоих восьмидесяти рублей зарплаты долг ты будешь отдавать мне до самой пенсии.

Страшно было смотреть на зловеще искривлённое лицо Вити. Шаман лежал на кровати, уставившись в потолок.

– Ну? Жду ответа! – рявкнул Витя.

– Что же мне делать?

– С этого вопроса и надо было начинать. Для лихого парня есть разные способы, чтобы найти деньги. Салим из соседней комнаты должен мне триста рублей. Почему бы вам с ним не пройтись ночью по улицам города? Уразумел философию? Снял с лоха одну шапку – уже двести рублей. А шуба, или там дубленка, – ещё дороже. У Салима опыт уже имеется, не первый раз на дело выходит.

– Как? Грабить людей? – Шаман вскочил с места. – Нет, у меня не получится.

– Дело твоё. – Витя выпил бутылку вина из горла, без передыху, и угрожающе закончил. – Только завтра чтобы долг отдал. Не то…

Шаман отлично понял, что с ним будет за невозвращение долга.

Витя ушёл.

– У нас много хлопцев промышляют этим, – попытался успокоить Шамана двуличный Петрович. – Это поначалу страшно, потом и привыкаешь. А опосля королём ходишь, факт.

Старик прищёлкнул языком, будто восхищаясь удалью «королей»:

– Тут тебе и коньяк, и шоколад, и девки… А девки-то деньги любят, – сказал он так, будто сделал открытие.

Долго раздумывал Шаман. Потом тихо пошёл в комнату, где жил Салим. Петрович по обыкновению храпел.

* * *

Шаман взял со сломанного стула обрез. Стрелки часов вплотную приближались к двенадцати. Он осторожно высунул через окошечко короткое дуло обреза. «Каюк тебе, Аблаев, – мстительно подумал он. – Сволочь!»

Дверь отделения открылась, в дверях показалась милицейская фуражка.

Шаман нажал на спусковой крючок. Мент не успел сделать даже шага, и рухнул как подкошенный.

О, Господи! Шаман в оцепенении смотрел на распростёртое тело. Это был не Аблаев. Это ведь… Это… Тот сержант, что ослабил Шаману путы на «ласточке» и дал попить воды. «Сердобольный сержант!» «Господи, что я натворил?» – пронеслось у него в голове. Сдавленный стон вышел из его груди. Голова застреленного сержанта лежала в луже крови. Шаман закрыл лицо обеими руками, сквозь которые на брошенное на пол ружьё, капали слёзы…

Полубезумными глазами Шаман обшарил нутро чердака. Из угла на него такими же полубезумными глазами смотрел крысёнок. Шаманом овладела такая отчаянная беспомощность, бессилие, которое бывает у попавшего в капкан зверька.

Шаман поднял закапанные слезами ружьё и нащупал ствол своими недвижными, словно гипсовыми, губами.