Текст книги "Меч Тенгри (сборник)"

Вот она и сама появилась с зонтиком в руках. Ей очень идут красная куртка и джинсы в обтяжку…

– Гули сегодня не будет, – сказала она. – А мы поедем на кладбище. – Перехватив мой вопросительный взгляд, добавила: – Позвонили друзья мужа, они установили надгробный камень. Надо поехать посмотреть.

Отбросив грабли, я пошёл в дом переодеться.

То, что Гули сегодня нет, довольно странно. Она здесь бывает каждый день, крутится вокруг Наи. Какая трогательная и горячая дружба.

В последний путь дядю провожали со всеми почестями. Хоронить приехали все, кто любил его. На кладбище я насчитал восемьдесят два автомобиля. Если бы дядя был жив, он гордился бы такими похоронами.

И могила его оказалась в очень удобном месте. Сразу от главного входа надо повернуть налево. Там рядами расположились безвременно ушедшие из жизни «братки».

Когда мы добрались до места, дождь ещё моросил. В воротах суетилась похоронная процессия из пяти-шести человек. Они увлечённо спорили: заносить тело вперёд головой или ногами? Вечно спорная тема для невежд…

Немного не доходя до могилы мужа, сестра вдруг остановилась как вкопанная. Я посмотрел вперёд и понял, что так сильно поразило Наю. Памятник был очень высокий. Он возвышался над соседними надгробьями на целую голову. А на скамейке возле памятника, похожая на взъерошенную птицу с опущенными крыльями, сидела… Гуля. Кажется, она беззвучно плакала.

По лицу сестры побежали красные пятна. Она открыла рот, собираясь что-то сказать, но передумала, развернулась и скорым шагом бросилась обратно к выходу. Я догнал её и поднял над её головой зонтик.

Дождь усилился. Словно вздыхая, подул слабый ветерок. Выходя из ворот, я обернулся посмотреть на дядину могилу. Там, касаясь серыми крыльями кладбищенских ив, тяжело поднималась в небо безобразная сова.

2005

Женщина

Ступая на самые кончики пальцев, он вышел в кабинет. Перед тем как прикрыть дверь, оглянулся и посмотрел в спальню. В свете уличного фонаря, в полумраке комнаты, едва угадывались силуэты предметов. На одной стороне широкой кровати, чуть слышно дыша, спала жена. На тумбочке, возле изголовья, в гранёном стакане покоилась её искусственная челюсть. Мужчине даже показалось, что он различает желтоватый цвет челюсти. Словно это осколок зуба мамонта, умершего миллион лет назад…

В кабинете он не стал зажигать свет. Здесь он может ходить с закрытыми глазами. Вот книжные стеллажи, протянувшиеся вдоль всей стены, письменный стол, кресло… телефон…

«Наверно, уже поздно, – подумал он. – Десять или… уже одиннадцать?» И всё же его указательный палец нервно пробежался по кнопкам. Длинные-длинные гудки.

А в ушах отдаётся: долго, долго, долго…

Он откинул со лба редкие седые волосы. Ладонь была мокрой.

Наконец в трубке послышался женский голос:

– Алло?!

– Венера.

– Кто это?

– Альберт. – Он попытался сглотнуть ком, вдруг образовавшийся в горле. Голос его прервался, но он с трудом взял себя в руки. – …Марленович. – Теперь голос окончательно вернулся к нему и звучал вполне бодро. – Венера, это я, Альберт Марленович… Ты прости, что беспокою так поздно.

Трубка молчала.

– Венера!

Где-то там, на другом конце города, женщина торопливо швырнула несколько фраз:

– Я же сказала вам! Не надо беспокоить меня ни поздно, ни рано. Неужели вы ничего не поняли?!

Короткие гудки, словно молоточки, застучали по мозгу. Альберт Марленович в замешательстве взял со стола очки и надел. С удивлением уставился на свои белевшие в полутьме пальцы, сжимавшие подлокотник кресла. Какая-то горячая волна внутри него пошла к голове, раздувая вены на шее.

Она… Она… За кого она его принимает? Его, Альберта Марленовича Нагаева! Профессора Нагаева! Кто она такая? Чтобы так бесцеремонно разговаривать с ним? Шлюха! Потаскуха…

До сих пор ни одна женщина не смела так грубо отвергать Альберта Марленовича.

«Наверно, это и есть старость… Неужели жизнь прошла?» – От этой мысли у него похолодело в груди. – Женщины – всё равно что кошки… Такое чувствуют сразу.

В животе снова образовалась горячая волна. Нет… Пока это ещё не волна, а словно комок огня… Сейчас от него начнут растекаться вверх волны. Не отдавая себе отчёта, Нагаев взял в руки ручку. Но вдруг – словно пчела его укусила – бросил ручку на стол. Ручка звонко щёлкнула, а толстое стекло, которым был покрыт стол, нежно звенькнуло.

А ведь эту ручку ему подарила Венера…

– Золотое перо, – сказала она. – Пусть всё, что ты напишешь им, будет на вес золота.

– То, что я пишу, бесценно, – высокомерно ответил тогда Нагаев.

Венера рассмеялась, высоко вскинув подбородок – такой круглый и красивый.

– Почему ты смеёшься?

– Мужчины о себе такого высокого мнения.

– Если сам себя не похвалишь, кто похвалит?

– Я тебя похвалю… – И Венера снова безпричинно засмеялась.

Нагаев внимательно посмотрел на неё. Чёрные как смоль волосы, на глаза падает чёлка, как у подростка, изящные брови вразлёт… на дне чёрных глаз затаилась чуть заметная усмешка. Вот крылья её вздёрнутого носика чуть задрожали, и что-то странное начинает твориться в его старом сердце, чёрт побери!.. Маленький рот, сочные губы – они словно созданы только для того, чтобы пить через соломинку благородный коктейль… Что знает Нагаев об этой женщине?

Он, разумеется, попытался расспросить её. Но Венера снова прыснула:

– Не на казённой работе… У меня, как и у вас, творческая работа… Я интересуюсь психологией людей.

– Ты прямо как Зоя Космодемьянская, – Нагаев сделал вид, что обиделся. – Она тоже не сказала немцам своё настоящее имя, назвавшись Таней. Представь себе: её вешать собираются, а она имя своё скрывает…

– Женщина даже перед самой смертью должна оставаться таинственной.

– Как бы её ни звали, для немцев она всё равно оставалась поджигательницей, – сказал Нагаев, решив блеснуть эрудицией перед этой кривлякой. – Местные жители сами выдали её. Кому хочется в середине зимы остаться без всего на трескучем морозе? Ладно ещё народ не забил её сразу до смерти, а то жили бы мы сейчас без одного героя.

– А зачем она поджигала дома?

– Чтобы пробудить в народе ненависть к фашистам…

Такую логику Венера не совсем поняла. И вообще, ей уже порядком поднадоел разговор о какой-то девице, погибшей бог знает когда. В школе уже задолбали этими разговорами о войне, о героях, о том, что мы до самой смерти в долгу перед ними!

Нагаев прикусил язык. Ну какой нормальный человек станет говорить на подобные темы с такой соблазнительной женщиной, как Венера?! А о чём тогда говорить? Вот именно в такой интимной ситуации тет-а-тет, когда рядом с тобой красотка, и она время от времени подрагивает крыльями носа… скажите, о чём можно говорить?!

Он этого не знал. О чём же он часами разговаривал с девушками в молодости? Ведь тогда ночи пролетали незаметно. Значит, дело было не в словах…

Всем известно: чем большую чушь ты несёшь, тем более ты интересен женщине, потому что слова – это лишь прелюдия… Соловей тоже не вкладывает в своё пение какого-то философского смысла, у него ясная цель: он призывает соловьиху к совокуплению… И замолкает, добившись своего. Впрочем, до пения ли, когда в гнёздышке появляются птенцы? Надо же их кормить!

Оказывается, Нагаев даже не представлял себе, насколько трудно подобрать пустяковые темы для разговора. Нельзя же всё время твердить «я тебя люблю»…

Говорят, конечно, что влюблённые не нуждаются в словах… Но вряд ли это правда. Иначе не стали бы создавать поэмы и песни о любви. Если полено горит в печи от любви, что в этом интересного?.. Кроме тепла, конечно.

– Почему ты замолчал? – спросила Венера. – Тело твоё здесь, а сам ты…

– Я и сам здесь.

– Нет, ты где-то далеко, со своими мыслями. Для тебя нет никого интереснее самого себя. Я это поняла при первой же встрече.

Нагаев покраснел.

– Это смущение, – солгал он. – Я как подросток, впервые прикоснувшийся к девичьей руке. Честное слово…

Венера на этот раз не рассмеялась.

– Не волнуйся понапрасну, – сказала она. – Ты уже не подросток.

Нагаев внутренне сжался: «Намекает на мой возраст…»

Наверняка, это так. Всё-таки женщины бывают скрытно жестокими. Они любят ущипнуть невзначай. Но Нагаев тут же нашёл себе утешение: раз подкалывает, значит, неравнодушна! Это для человека немолодого – тоже радость.

Хоть Нагаев и старается не думать, но возраст свой помнит. А уж враги наверняка помнят хорошо. Сидят, подлецы, и считают, наверно, на пальцах, сколько ему ещё осталось до пенсии. Да и как не считать? Ведь Альберт Марленович – директор крупного института. Человек в обществе не последний, разумеется. И он уже чувствует, как пыхтят и наступают ему на пятки более молодые. Но ничего, вот так пыхтя и наступая на пятки, они и сами скоро дойдут до пенсионного возраста! Не им решать, кто должен сидеть в кресле директора, это решают наверху. А у тех, кто наверху, и у самих возраст… Ну, скажем, они и сами не совсем молодые. Нагаев даже получал удовольствие, наблюдая за нетерпеливыми взглядами своих сотрудников. Они считают себя бог знает кем! Непризнанные гении, видите ли. Но разве станет серьёзный учёный протирать штаны в его институте?

Послышался голос Венеры. Он доносился откуда-то издалека, словно из тумана.

– Алло, алло! Ты где?

– А?

– Вылезай, вылезай из себя!

Нагаев сделал вид, что смеётся.

– Вот спасибо, – сказал он. – Я и в самом деле задумался.

– Что же это за мысли, если ты даже меня забыл?

– В моём возрасте… – Нагаев правдоподобно вздохнул. – Известно, какие мысли приходят в голову в моём возрасте. – И добавил просто: – Я о работе задумался.

– Я о тебе ничего не знаю… – В чёрных глазах Венеры заплясали светлые искорки. – Расскажи, где ты работаешь, где живёшь, семейное положение?

Нагаев невольно улыбнулся.

– Я учёный.

– Профессор, что ли? – Венера захлопала в ладоши. Её щёки разрумянились.

Ах, как хороша она была в эту минуту! Нагаев едва удержался, чтобы не прижать к себе её стройное тело… прямо тут… посреди улицы… на глазах у прохожих… сжав ладонями её чуть обозначенные груди.

С усилием сбросив оцепенение, он кивнул:

– Да, и профессор. – Он не любил говорить о своей научной деятельности. Впрочем, какая деятельность? Разве у руководителя остаётся время заниматься наукой? К тому же он ненавидит и свою науку, и учёных, работающих в этой области, считая их горлопанами и бездельниками.

Вся жизнь у него прошла среди них! А ведь он был достоин больших дел и высоких кресел, но ему не удалось подняться выше – не дали.

И в самом деле, внешность Нагаева – стройного, словно свечка, с серьёзным выражением лица – была ничуть не хуже, чем у какого-нибудь министра. Даже невысокий рост украшал его. Наверно, поэтому сотрудники его института за глаза называли его Наполеоном. Он знал об этом прозвище и втайне немного гордился им.

– Квартира у меня в центре, на улице Щапова, – продолжил он рассказ о себе. – Двое детей, взрослые уже, живут отдельно.

Он не стал пересказывать ей, какими способами добывал детям квартиры. Хотя похвастаться очень хотелось! Почему-то перед этой полузнакомой женщиной ему хотелось казаться большим и влиятельным человеком. Впрочем, ведь так оно и есть!

– Ах, какой ты важный! – сказала Венера и мягкой ладошкой любовно похлопала его по щеке. – Вы, мужчины, держите себя так, словно вы – пуп земли.

– А ты? Ты тоже расскажи о себе!

– Я обыкновенная женщина, – сказала Венера. – Живу в Аметьево. В частном доме. Мужа нет. Замужем я, конечно, побывала, но… как говорят, не сошлись характерами. Но тебе, наверно, это неинтересно.

«В самом деле», – подумал Нагаев, но вслух сказал:

– Ну почему же? Всякая информация о тебе мне интересна.

– Училась в институте культуры. – Венера оценивающе взглянула на Нагаева, и тут же сама себя перебила: – Вот и добрались до отеля.

– До ужина ещё есть время. Может, прогуляемся по берегу?

– Нет. Я устала, хочу немного отдохнуть.

Нагаев смотрел ей вслед: гибкое тело – словно плывёт по воздуху! – пробуждало желание, хотелось, пуская слюну, словно молодой бык, увязаться за ней! От этой женщины исходили какие-то волны, они будоражили его старую кровь, так что ему даже показалось, что он сейчас потеряет сознание.

Наверно, благодаря именно этим волнам по пути в столовую он сразу же краем глаза выхватил Венеру среди разношёрстной публики. Она стояла в углу фойе и разговаривала с щеголевато одетым молодым турком. Венера смеялась – точно так же, как недавно с ним! – и время от времени прикасалась ладонью к груди собеседника. Они вели себя очень свободно! Как близкие люди. Видно, что они не чужие друг другу. У Нагаева защемило сердце.

Сейчас, в полутёмном кабинете, его сердце снова заныло – как тогда.

– Потаскуха! Дешёвая потаскуха, – зашептал он.

Включив настольную лампу, он схватил листочки бумаги и начал судорожно писать: «Венера – потаскуха! Венера – шлюха!»

Шлюха! Шлюха! Шлюха! Пусть, пусть знают, кто она такая! Пусть знают её родственники и соседи!

И такая – такая! – его, Нагаева, самого Альберта Марленовича! – отвергает?!

Дыхание с шумом вырывалось из его ноздрей, но вдруг он замер и с удивлением посмотрел вниз – подол его махрового халата приподнялся кверху, словно шалаш для влюблённых. Ах! Неужели те таинственные волны, которые исходили от Венеры, проникли и сюда, в его укромный кабинет?

Нагаев торопливо встал из-за стола, скинул халат, оделся, затолкал исписанные листки бумаги себе в карман, туда же сунул пузырёк с клеем.

Стараясь не шуметь, на цыпочках он вышел из квартиры, хотя жена всё равно не услышала бы его – вот уже лет пять-шесть она жалуется на глухоту да ещё на ночь засовывает в уши вату.

Машину он обычно оставлял у подъезда. Ловко лавируя между другими машинами, Нагаев выехал со двора и помчался по пустым улицам в сторону Аметьева.

Он уже ехал по трассе, когда заметил впереди на обочине двух девушек. Они голосовали. Нагаеву вовсе не хотелось сейчас кого-нибудь подвозить. Но лишь отъехав на какое-то расстояние, он вдруг сообразил: так это же уличные проститутки! И одна из них, кажется, была похожа на Венеру? Неужели это она?! Нагаев нажал на тормоз. Оставшиеся далеко позади «бабочки» продолжали махать ему рукой.

Нет, не может быть… Нагаев усмехнулся. Вряд ли Венера выходит на ночные улицы. Он нажал на педаль газа и в тот же момент неожиданно для себя сделал открытие: а ведь ему хочется, чтобы та стоящая на перекрёстке проститутка в короткой юбке и чулках-сеточках оказалась Венерой! Тогда бы он без всякого стеснения подошёл к ней… и их взаимоотношения стали бы ясными, как день. Каждый знал бы своё место и свои обязанности! И не нужно никакой игры, попыток выглядеть не тем, кто ты есть на самом деле…

Вон ещё одна стоит с поднятой рукой. Смотри, и эта в короткой юбчонке и чулках-сеточках. Длинные волосы льются на плечи.

Нет, эта не похожа на Венеру. Или похожа?

Нагаев остановил машину прямо возле девушки.

В открытом окне сначала показались ярко-красные губы.

– Подвезёте? – Девушка казалась очень молодой.

– Куда?

– Это уж вам решать, – захихикала девушка, не оставив ни тени сомнения в том, чем она занимается.

Нагаев открыл дверь.

– Сначала съездим в Аметьево, – сказал он. – Я тебе за это доплачу.

Девушка и в самом деле оказалась молоденькой. Сколько ей – восемнадцать? Или уже двадцать? Нагаеву она годилась во внучки… «Если бы я раньше женился», – горько усмехнулся он.

Девушка слегка обеспокоенно спросила:

– А зачем нам в Аметьево?

– Дело есть… – Нагаев внимательно посмотрел ей в лицо. – Тебе не страшно одной стоять ночью на улице, Венера?..

Девушка глянула на него с удивлением.

– Вообще-то, я – Ленария… Но, если хотите, можете называть Венерой.

– Чем занимаешься днём?

– Днём я сплю… – Девушка изобразила нечто вроде смешка. – А ты, дяденька, любишь задавать вопросы.

Некоторое время они ехали молча.

– Студентка я, – вдруг сказала девушка. – Учусь в университете.

«В каком?» – хотел спросить он, но вовремя остановился. А не всё ли равно? У таких девушек легенды готовы заранее.

Нагаев остановил машину возле тихой улочки, где жила Венера. Выдернул ключ, сунул его в карман и, бросив девушке: «Я сейчас вернусь, сиди здесь», – поспешил в темноту.

Фонари не горели, и это было ему на руку. Похолодало. На Нагаеве была лишь тонкая курточка, он зябко поёжился. Но огненный комок внутри него вдруг снова вспыхнул, заворочался, и всё тело начало заливать огнём. Осенняя ночь словно сгустилась и опалила ему лицо своим жарким дыханием. Да… хоть и было лето длинным, но всё равно неизбежно приходит осень. И ничего с этим нельзя поделать.

Вон там, через два дома, живёт Венера. Кажется, в одном из окон горит свет? Может, там – в тёплой комнате – Венера с кем-то милуется? А он – Альберт Марленович! – в тёмную ночь, скрываясь от людских глаз, словно вор, расклеивает листки бумаги на уличных столбах «Венера – шлюха!» Пусть знают, кто она на самом деле!

Так, спешным шагом, он обежал всю улицу. Сердце билось в груди, готовое выскочить, кровь разгорячилась. Ему казалось, что даже глаза у него горят в ночи красными угольками.

Он открыл дверцу машины и услышал глуховатый встревоженный голос девушки:

– Где ты был?

– Поехали! – И он с яростью воткнул ключ в зажигание.

Через некоторое время «бабочка» снова подала голос:

– Я испугалась.

– В каждой профессии есть свои опасности.

Уже почти у самого дома он завернул машину в тихий переулок. Было тесно и неудобно, но Альберт Марленович ничего не замечал.

– Венера! Венера. Венера, – повторял он не переставая, и никакого другого слова или имени не сорвалось с его языка.

– Не торопись, не торопись, – бормотала девушка, тщетно пытаясь приладиться к нему.

– Венера-а-а…

Машина, словно утомившись стоять на одном месте, мягко переваливаясь с боку на бок, неспешно покатила куда-то вперёд по глухому переулку.

…Они познакомились в Анталии.

Нагаев поехал отдыхать именно туда, наслушавшись восторженных отзывов знакомых. Он шёл в приподнятом настроении по набережной, любуясь красотами природы – а более всего собой! – и уже недалеко от своего отеля на одной из многочисленных скамеек заметил смуглую молодую женщину. Да, да, женщину, говорившую по мобильному телефону, и – остановился как вкопанный. В каждом её движении чувствовалась нега, свойственная только весьма опытным женщинам. А ведь он всегда смеялся над выражением «любовь с первого взгляда». И это в его возрасте!

Впрочем… Он слыхал о мужчинах своего возраста, которые теряли голову и, забыв обо всём, ныряли в океан любви, и, уже почти утонув, со страшными усилиями всё-таки выбирались на надёжный берег. Но он также слышал и о тех, кто навсегда исчез в этой пучине.

Однако теперь, когда перед ним сидела такая женщина – не полная и не худая, а именно во вкусе Альберта Марленовича, – разве мог он думать о каком-то чужом опыте в стране любви? Какой опыт? Здесь его нет. Как нет и опыта смерти…

От всего существа женщины веяло тем, что она татарка. А ведь нет ни одного такого типа лица, которое можно было бы наверняка назвать татарским. Каких только татар не встречал в своей жизни Нагаев! Но вот, поди ж ты, оказывается, своего видишь издалека!

Он приблизился и порадовался ещё раз – он не ошибся! Женщина разговаривала по мобильному на татарском языке.

– Я здесь замечательно отдыхаю, не надо мне рассказывать о них! – Женщина даже не посмотрела на присевшего рядом мужчину – даже краем глаза не взглянула! – У меня здесь душа спокойная. Достали меня все. А ему не говори, где я.

Договорив, она стремительно поднялась со скамейки.

– Извините… – торопливо попытался остановить её Нагаев.

– Не извиню! – ответила женщина и, словно удивившись, кто бы это мог быть, посмотрела на него – заинтересованно и испытывающе одновременно. – Вы кто?

– А… Да-да. Будем знакомы – Альберт Марленович. Из Казани.

– Венера. – Женщина просто и непринуждённо протянула ему руку.

– Я краем уха услышал, как вы разговаривали, и словно в Казань вернулся… – начал было он, но женщина сухо остановила его.

– И что там есть особенного, в Казани?

– Как что? Родина… так сказать.

– Ну, раз вы так быстро заскучали, зачем же сюда приехали?

– Как раз затем, чтобы скучать! – ответил Нагаев, радуясь, что так быстро нашёлся.

– Тогда вам слишком часто придётся скучать. Здесь почти половина приезжих – из Казани.

– Вы тоже?

– А разве не видно? – рассмеялась женщина.

– Может, после ужина посидим где-нибудь, поговорим?

Венера снова посмотрела на него испытывающим взглядом из-под ресниц.

Эх, Нагаев просто таял от такого женского взгляда.

– Не люблю я сиде-еть, – протянула Венера. – Вот если бы вы пригласили меня на дискотеку, может, я бы и согласилась. Здесь классные ночные клубы. Но… – И снова этот взгляд из-под ресниц.

«Ага, она, похоже, считает, что я слишком стар, – с обидой подумал Нагаев. – Она ещё не знает… Она ещё… Да я… я…»

– Пожалуйста, – сказал Нагаев бодрым голосом. – Станцуем по полной программе.

Представив себе, как будет скакать под современную музыку, он усмехнулся себе под нос.

Но, как оказалось, опасался он зря. Увидев в клубе, как наяривают старушки, он совершенно успокоился. Хе, да он на их фоне…

И всё же выходить в круг не торопился. Есть ли кто-нибудь более жалкий, чем тот, кто ведёт себя несообразно своему возрасту? Никто не хочет стареть, но разве природу обманешь? Увы…

А Венера всё танцевала и танцевала, забыв обо всём на свете. Нагаев сидел, понемногу потягивая вино и с восхищением смотря на неё. А когда она чуть ли не за руку выдернула в круг, он даже потанцевал немного. Впрочем, танцевал – это громко сказано, скорее – потоптался на месте, помахал руками. Если бы сотрудники его института увидели это, наверно, умерли бы со смеху. Разумеется, они бы не стали смеяться при нём, но наверняка где-нибудь в туалете – передразнивая его ужимки и задыхаясь от хохота.

Мужчина, потерявший разум из-за женщины, готов не то что плясать, но и сделать любую глупость ради того, чтобы угодить своей избраннице. В такие моменты забываются и звания, и должности, слетают все маски, прикрывающие истинную суть человека.

Видимо, Венера была соблазнительна не только для него. Он вдруг заметил, что вокруг неё крутится горбоносый парень с волосами, затянутыми сзади в хвост.

И, как оказалось, он не зря крутился!

В какой-то момент – может, когда он рассчитывался с официантом, – Нагаев вдруг потерял Венеру.

Сначала он её ждал, утешая себя тем, что она, вероятно, ушла в дамскую комнату. Потом, когда надежда умерла – в клубе уже никого не осталось, кроме прибирающих со столов официантов, – он ещё долго не мог встать и уйти. Выйдя на улицу, он застыл в недоумении. Как же так? Как можно так надсмеяться над человеком?! У него защипало в глазах, словно злость вперемешку с горячим дыханием вырвались из ноздрей, опалив лицо. Ведь его самым наглым образом использовали! Как игрушку. Нет, как дойную корову. Лох! Старый дурак! Казалось, что если сейчас перед ним появится Венера, он растерзает её!

Она не появилась.

Но на следующий день вечером Венера как ни в чём не бывало пришла к нему в номер.

…Ещё утром Нагаев почувствовал, что у него поднимается температура. Кажется, и давление подскочило. Это был результат пережитого унижения. Он не стал спускаться в столовую и целый день пролежал в номере. Всё внутри него горело, – и он пил и пил воду. А потом его долго и мучительно рвало…

Он ругал себя за наивность, повторяя вновь и вновь: «Дурак! Тупица… Дур-рак! Так и поступают с развратными стариками вроде тебя!» Ему хотелось что-нибудь сделать с этой бессовестной женщиной. Но что он мог?

И вот она появилась сама. Улыбнулась. Сморщила лоб.

– Вас нет, и я забеспокоилась, – сказала она. – Вы заболели?

И Нагаев сразу забыл о своей злобе, обиде и унижении. Словно ветром сдуло пыльцу недоразумения. Боже, так он готов простить любой её проступок! Только бы она стояла рядом, и её чуть хрипловатый голос ласкал его слух…

– Куда ты пропала вчера?

Венера положила свою маленькую прохладную ладонь на его лоб.

– Да ты горишь, милый. Лекарство принял?

Она всё время путалась, говоря ему то «вы», то «ты».

Нагаев повысил тон:

– Хватит… Отвечай на вопрос!

Венера отдёрнула руку, отступила на шаг.

– Что с вами? Если вы будете говорить в таком тоне, я уйду.

Не помня себя, Нагаев вскочил с постели и прижал Венеру к груди.

– Нет, нет. Не уходи. Иначе я умру! – просительная интонация захлебнулась волной отчаяния.

Такой голос мог бы открыть ворота любой крепости, но Венера и бровью не повела. Она оттолкнула его от себя обеими руками и холодным тоном сказала:

– Успокойтесь, пожалуйста. Вы же интеллигентный человек. Зря вы беспокоились. Это называется «уйти по-английски».

Да-да, конечно, он всё понимает. Наверно, у англичан принято уходить вот так, без слов. Но ведь он-то – не англичанин! Мужчина не для того приглашает женщину развлекаться, чтобы она исчезала, не прощаясь.

А Венера была женщиной. Такие и в старости не теряют своих женских чар. Ветреницы обманывают тебя сколько хотят, обирают до нитки, предают, превращают тебя в пыль, – но ты не способен злиться на них долго, твоя ненависть быстро испаряется… И вот это дьявольское отродье уже захватывает всю твою душу и тело, расползается по тебе, как раковая болезнь, пробивается метастазами во все твои органы.

Спасения нет!

Но, чёрт побери, и спасаться не хочется!..

…Понаблюдав за страданиями Нагаева, Венера вдруг снова громко рассмеялась.

– Не волнуйся из-за ерунды. Вот же я! Стою перед тобой. Ну, что будем делать? Сегодня я уже не приглашаю тебя в ночной клуб…

Очнувшись, Нагаев бросился к холодильнику – вытащил фрукты. На середину низенького стола выставил бутылку «Хеннесси», привезённую из Казани.

И снова музыка. Полумрак комнаты. Рядом женщина, и её плечо прикасается к твоему. Что ещё нужно мужчине, жаждущему любви?

– Кто этот горбоносый парень? – спросил он вдруг.

А Венера вместо ответа выскользнула из его объятий и начала торопливо одеваться.

– Вы, мужчины, все из одного теста… Непременно хотите быть хозяевами. А я – свободная. Куда хочу – туда иду, с кем хочу – с тем и буду. Я ведь не твоя секретарша, чтобы требовать от меня подчинения!

– Что это на меня нашло, я сам себя не понимаю, – Нагаев сел, свесив голые волосатые ноги на пол. – Видимо, это ревность. Значит, я люблю тебя!

– Ты себя любишь, дорогой. Всё, на чём останавливается твой взгляд, должно принадлежать тебе.

– И ты будешь моей!

– За версту видно, что ты начальник. – На её лице появилась кривая усмешка. – Время покажет. Как бы ты сам не стал моим!

– Я согласен! – ответил он, а про себя подумал: «Не родился ещё тот, кто может подмять под себя Нагаева!» Он живёт так, как хочет. Мир должен быть таким, каким видит его он, Нагаев! Ну а такую женщину он вполне может оседлать.

Чувство превосходства вообще было у него в крови. Но иногда это чувство отступало – как пёс, прячущийся в конуру и посверкивающий оттуда глазами, – и тогда Альберт Марленович начинал чувствовать себя наивным ребёнком, ему хотелось прижаться к женщине, понежиться, положив голову ей на колени, ему хотелось слушаться её во всём и ходить за ней по пятам… Но потом всё вставало на свои места, пёс выскакивал из конуры, и Нагаев снова возвращался в свой прежний вид – надевал поудобнее маску, распрямлял спину, к нему тотчас возвращался его надменный тон.

Так было и на этот раз: в Стамбуле, куда они заехали перед отъездом на родину, Нагаев был уже в своём обычном состоянии.

Поскольку в Казань они вылетали завтра, то поселились в просторном номере гостиницы, расположившейся у древнего ипподрома, неподалёку от мечети Султана Ахмеда. Из окна открывался чудесный вид на мечеть Айя-София, чуть ближе возвышался столп фараона, вывезенный когда-то по приказу турецкого султана из Египта.

– Во времена Византийской империи здесь был ипподром, – объяснял Нагаев Венере, занятой размышлениями о том, какое платье надеть, – они собирались идти в город. – Поэтому турки прозвали эту площадь Ат Майданы. Несколько веков назад какой-то из турецких султанов казнил здесь десятки тысяч янычар за участие в восстании. Так что на этой площади, как и на нашей Красной, крови было пролито немало.

– Ах, до чего же много знает мой профессор. – Венера, кажется, выбрала, наконец, платье, потому что довольно улыбалась. – Давай, давай, одевайся скорее. Прогуляемся по Капалы Чаршы.

Нагаеву ужасно не хотелось идти на этот знаменитый стамбульский базар. Он, как и большинство мужчин, терпеть не мог ходить по магазинам и рынкам. Но что делать, если ты с женщиной?.. Ведь там, где продают и покупают, женщина чувствует себя как рыба в воде! Даже если она ничего не покупает…

Миновав мечеть Баязита, они направились в Капалы Чаршы. Чего только здесь не было! Настоящий восточный базар. Иностранцу здесь находиться – вообще труд особый; то, что он приезжий, у него написано на лбу, поэтому его беспрестанно атакуют мальчишки со своим нехитрым товаром, лезут в глаза, словно надоедливая мошкара.

Почти на каждом шагу слышится русская речь. Можно подумать, что пол-России съехалось сюда… Словно сбылась давняя мечта русских политиков – со времён Петра они хотели завоевать Стамбул, то есть Царьград. Впрочем, кажется, некоторые современные политики и сегодня не расстались с этой тайной надеждой. Ну что ж, желания и возможности не всегда совпадают…

Когда они забрели на улочку, где торговали золотом (а как иначе назвать этот бесконечный ряд лавок и магазинчиков?), с Венерой что-то случилось: дыхание её участилось, щёки покраснели, на лбу заблестели капельки пота. В первом же магазине она забыла обо всём – пропала! И чему тут удивляться, – говорят, что порой в таких местах женщины даже теряют сознание! Такова власть золота: в свете его ослепительного блеска ты можешь уподобиться известному герою сказки «Тысяча и одна ночь», который, попав в пещеру, полную сокровищ, забыл волшебное слово…

Пока Венера торговалась, Нагаев из магазина напротив купил ей в подарок ожерелье.

Венера была в восторге. Кто же не любит знаков внимания?

– Сколько заплатил? – спросила она чуть погодя.

– О цене подарка не спрашивают.

Но она всё же заставила его сказать.

– Эх, профессор мой, до чего же ты наивен, – огорчилась она. – Ты же заплатил втридорога! Турки любят торговаться. А того, кто не торгуется, они даже за человека не держат.

– Мужчина щедр, пока в женихах ходит, – сказал Нагаев, кстати вспомнив эту услышанную некогда поговорку.

Венера вдруг покраснела и как бы смущённо потупилась… Вот чертовка! Ну как такую не любить?!

Нагаев глянул на часы. Он ещё по приезде в Стамбул переговорил по телефону со своим давним знакомым – профессором Тураном Язганом. Когда они поговорили о том о сём и Нагаев передал слегка залежавшиеся и зачерствевшие за время отдыха в Анталии приветы, Туран-бей после некоторой паузы спросил: