Текст книги "Меч Тенгри (сборник)"

Художник уже жалел, что попросил.

– Ты сегодня едешь?

– Хорошо бы.

– Через час машина будет у твоего подъезда. – Редактор помолчал. – Крепись! – И через паузу: – Шофёр переночует у вас, утром отправишь обратно.

– Отлично! – Привычка друга разговаривать категорично на этот раз художнику понравилась.

Через час они уже ехали в Черемшан. Шофёр, похоже, разговаривать не любил, и это было замечательно. Порой попадаются такие болтуны, что до тошноты доводят пустой болтовнёй и дешёвыми анекдотами. А художнику сегодня хотелось помолчать и подумать… Неужели отец и в самом деле заболел… Вспомнилось, как он, прихрамывая, ходил по дому. Как хрипло смеялся… Уже давным-давно они отдалились друг от друга, особенно сын, но сейчас, прожигая грудь, к горлу поднималась волна давно забытого чувства: оказывается, он любит своего отца, и отец бесконечно дорог ему! И захотелось, как в детстве, беспомощно и доверчиво прижаться головой к его груди, потереться щекой о его шершавую щёку и избавиться от этой невыразимой тоски, разъедающей душу.

Может, жизнь с молодой женой надорвала его здоровье? Если пожилой мужчина берет в жёны молодую, он и сам старается казаться молодым. Меняется ритм его жизни… И эти изменения бьют по здоровью…

Впрочем, художник знает и тех, кто действительно помолодел, женившись на молодых женщинах. Но, возможно, это просто иллюзия?

Они уже подъезжали к деревне, когда полил дождь. Он расстроенно подумал, что теперь они вряд ли смогут проехать на их улицу. «Уж если пошла невезуха, то держись, – раздражённо подумал он. – Эх, вот бы подъехать к самому дому, чуть выставив из окна машины локоть, и чтобы тебя увидели соседи – кто с восхищением, кто с завистью… Не дал же Бог…»

Машина остановилась в самом начале деревни. Шофёр был категоричен: «Дальше ехать не могу».

– Начальник твой велел оставить тебя на ночёвку…

– Да тут расстояние-то небольшое. Через три часа я буду в Казани… – Было видно, что шофёру не терпится удрать отсюда. Шофёры из подобного рода путешествий обычно выжимают максимальную пользу.

Подняв сумку над головой и с трудом передвигая ноги по скользкой грязи, художник двинулся к своей улице. Сквозь пелену дождя темнела крыша родного дома, словно звала его.

Он добрался до дома, и тут же кончился дождь. Вокруг разливался яблочный аромат. Воздух был настолько густо наполнен чистотой и свежестью, что его хотелось пить… Да и дорога оказалась не такой уж грязной. Поторопился шофёр, поторопился…

Дверь он открывал с опаской… Отец сидел, прислонившись спиной к печи, и чистил картошку. Увидев сына, он встал и пошёл навстречу. Обнялись. Художник прикоснулся лицом к небритой щеке отца. Похлопал его по спине. Похудел старик, лопатки торчат.

– Ты не болеешь, папа?

– Да что мне будет, старому… Кых-кых…

– Телеграмма…

– Без телеграммы тебя разве сдвинешь с места? Не сердись, очень хотел тебя увидеть.

– Нафисы… (Не может же он называть её «мамой»!) дома нет, что ли?

Отец, прихрамывая, обошёл вокруг стола, похудевшей и словно бы усохшей рукой сгрёб в кучку луковую шелуху. А потом тихо произнёс: «Она ушла».

Сын обвёл глазами комнату. Жилище словно осиротело, было видно, что в последние несколько дней женщины в этом доме не было. Постой, а где же его подарок – Домовой? Но вслух он задал другой вопрос:

– Куда ушла?

– Развелась. Вернулась в Карабик. Уже десять дней тому назад.

– Вы поссорились?

Художник знал о вспыльчивом нраве отца. В ярости он мог наговорить всякого. И на руку скор… Но быстро отходит. Вспыхивает, как порох, но и гаснет так же быстро… Потому что справедлив. Но как это объяснишь чужой женщине, которая совсем его не знает и узнать толком не успела? Да и женщины сейчас нетерпеливы, спешат поскорее согнуть мужа в бараний рог. Начнёшь сопротивляться – тебе же хуже! Борьба за власть приобрела массовый и повсеместный характер…

– Строптивая оказалась жена, – отец, хромая, ходил из конца в конец комнаты. – А ведь она мне по душе пришлась…

Художник присел к столу.

– Скандалила, что ли?

– Ты, наверно, проголодался в дороге. Сейчас картошку сварю. А пока чайку выпей. – И отец поставил на середину стола закоптелый чайник. Художник вынул из сумки привезённые гостинцы: «Давай, и сам присаживайся. Картошку попозже сварим».

Отец, словно только этих слов и ждал, сразу сел к столу.

– Ревнивая оказалась жена-то… Окно на веранде сделал в сторону улицы, так она меня замучила, мол, это я специально, чтобы за девицами наблюдать… – Отец помолчал немного и, отвернувшись, добавил:

– Да и страстная она больно… У меня же, сам понимаешь, силы уже не те…

Что можно посоветовать отцу в такой ситуации?.. Пробормотав: «Не расстраивайся, отец, всё образуется», художник вышел во двор. Зашёл в хлев, затем заглянул в дровяник. Здесь он и увидел то, что искал: на поленнице, задрав ноги, валялся Домовой. Художник осторожно взял его в руки, смахнул пыль. Домовой, по обыкновению, улыбался. Сейчас бедняга словно говорил: «Ну что же, раз мне определили место здесь, то ничего не поделаешь…»

Подобное отношение к его творениям было для художника привычным… Помнится, чего только не писали в газетах, когда он организовал свою первую выставку. Мол, художник отвергает ислам и призывает к язычеству. Он тогда пытался утешить себя тем, что язычество – это тоже история народа. Некоторые его пережитки, переплетясь с исламом, дошли до наших дней. Тогда надо и Тукая упрекнуть в том, что он написал «Водяную»… Впрочем, сейчас, кажется, и Тукая не обходят критикой. Геростратова слава многим покоя не даёт.

Кое-кто стал слишком религиозным. Вчерашняя проститутка, повязав белый платок и сменив имя на мусульманское, читает с экрана телевизора «Бисмиллу». Может, не следует этому удивляться? Ведь не зря говорят, что грешник, вставший на путь истинный, гораздо более дорог для Всевышнего, чем вечный праведник.

Увидев в руках сына Домового, старик, пряча глаза, пробормотал:

– Не понравилась эта штука Нафисе… Ей казалось, что он всё время смеётся над ней. Это я вынес его на поленницу – боялся, что кинет в печку. Не сердись, сынок.

– Я увезу его с собой.

Они посидели довольно долгое время молча. Потом отец сказал:

– Видишь сам, сынок, жизнь опять пошла наперекосяк. Мужику трудно жить одному. Пропадает он один, кых-кых!

Художник молча наблюдал за отцом. Похоже, тот собирается жениться ещё раз.

– Есть кто на примете?

– Думаешь, я зря тебя вызвал телеграммой? Потому что… без тебя никак. Всё же это серьёзное дело, ответственное.

Глядя на отца, ставшего на старости лет разговорчивым не в меру, художник улыбнулся.

– Я уже договорился с Хатмуллой. Сейчас он приедет.

– И в какие края ты навострил лыжи?

Старик сердито посмотрел на сына. Он совершенно не мог понять, почему во время обсуждения серьёзного вопроса сын вздумал шутить…

– Поедем в Карабик, – отрезал он. – Хатмулла вот-вот будет.

– И кого же мулла тебе сосватал на этот раз?

– Поедем за Нафисой…

Вот тебе раз! Художник почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо. Ему совсем не хотелось ехать в Карабик и снова просить Нафису выйти замуж за его отца. «Нельзя дважды войти в одну и ту же реку», – говорили древние. Невыдержанность, страсть отца к молодой женщине разозлила его, и он резко ответил:

– Я туда не поеду! Езжай один.

– Я три раза там был. Она стоит насмерть: не поеду и всё! Порчу, что ли, кто навёл… – В голосе отца послышалась мольба: – Если ты поедешь, она не откажет. Сколько раз говорила мне – уважает она тебя. – И тут же льстиво добавил: – Ты же не грубая деревенщина вроде нас. Разговаривать умеешь… А женщины на красивые слова падки.

Художник сидел, обхватив руками голову. Ему ужасно не хотелось ехать в Карабик сватом, но не ехать тоже было нельзя. Ведь родной отец просит…

– У тебя нога лёгкая, с детства, – продолжал уговаривать его старик.

Разумеется, он знал, что сын не ослушается его. Но ему не хотелось омрачать ссорой столь щепетильное мероприятие. Иначе удача может отвернуться.

А вскоре и Хатмулла прибыл. Сегодня он почему-то был трезв.

– Ну что, двинули, зятёк? – громко рассмеялся он. Потом протянул руку художнику: – Ага, и сын приехал на свадьбу. В нашей деревне только Сарим-абзый женится так часто, – шутливо похвалил он соседа. – Женщины теперь только о нём и говорят…

Художнику вдруг стало жалко отца: небось, за спиной старика все смеются над ним. Он почти ненавидел Нафису, из-за которой всё случилось.

– Поехали, – бодрым голосом сказал он. – Если будет сопротивляться, мы её силком привезём.

Отец радостно засмеялся, Хатмулла посмотрел с подозрением.

– Тогда давайте поскорее, – сказал он. – Скоро стемнеет…

Не заперев даже двери, они поспешили к трактору. Отец нырнул в кабину к Хатмулле, а художник полез в замызганную телегу.

Поехали…

2001

Сова под дождём

Когда зазвонил мобильный телефон, я стоял на мосту и смотрел на воды Казанки. Встающее над горизонтом солнце напоминало странную птицу, раскинувшую крылья и готовую броситься на свою жертву. Казалось, от дуновения ветра её красные перья падают на поверхность реки и вода становится кроваво-тёмной. Я смотрел на эту воду, и душу обжигало холодом, своим стылым равнодушием река словно тянула, всасывала в себя. Я бросил в воду чёрный пакет, который держал в руках…

…Зазвонил мобильный телефон.

В трубке послышались всхлипы моей двоюродной сестры. В потоке мокрых звуков я разобрал слово «муж». «Мужа застрелили прямо у ворот…»

Сестра с мужем жили на окраине города в собственном двухэтажном доме. Множество таких домов из красного кирпича появилось здесь в последние несколько лет, щедро «окропив» местность, словно кровь. Вместе с ними в язык вошло и новое слово «коттедж». Забор вокруг такого хозяйства – тоже из красного кирпича. Ворота – железные! Что творится внутри и кто там живёт – никому неведомо. Случайные прохожие, завидев такой дом, прищёлкнут языком от зависти: эх, и живут же на свете счастливые люди!.. Утром железные ворота раскрываются, и из них, подмигивая глазами-фарами, выезжают крутые машины. В глубине двора маячит зловещий силуэт огромного, как телёнок, пса. На террасе виднеются белые стулья. Фонтан, бьющий среди цветов в саду, напомнит остальным, то есть тем, кто прозябает в бетонно-стеклянном мире, о том, что скоро все они тоже попадут в рай. И эта мысль успокаивает душу: шикуйте, шикуйте давайте, только вот что вы будете делать на том свете?.. Когда мы прямиком отправимся в рай, вас непременно задержат у его ворот. Поэтому в иные дни, когда грустно, хочется зайти в такой коттедж и погладить его хозяев по голове, утешить. Но железные ворота заперты, а если и откроются ненароком, то внутри виднеется тень огромной собаки… И доносится звон цепи…

Вот в таком доме и жила моя двоюродная сестра со своим мужем. Я обращался к ней как старшей по возрасту, хотя разница составляла всего три года.

Поскольку я был братишкой хозяйки и приходился шурином её мужу, то довольно часто бывал в их доме. Наверно, даже слишком часто, потому что однажды вечером хозяин, пришедший под хмельком, долго смотрел на меня – смотрел, прищурив свои ярко-голубые, словно капля на кончике сосульки (ему кажется, что так он проникает в душу человека), глаза, и, поглаживая свои рыжеватые усы, спросил:

– Ты, братец, вообще-то где-нибудь работаешь?

Подобно пацану, невзначай застигнутому в туалете над подростковым грехом, я подавил внутреннюю дрожь и пробормотал:

– Сейчас очень трудно найти хорошую работу… Особенно студенту…

– Переезжай к нам, – сказал он. – Дом у нас большой, работы всякой-разной – куры не клюют. Будешь помогать Шавали, он устаёт, уже не справляется старик… Пока буду платить сто долларов в месяц. Еда, проживание – за мой счёт, разумеется…

Рядом стоит сестра и улыбается. Не иначе как именно она подсказала мужу эту умную мысль.

– Не правда ли, хорошее предложение, Ильгиз? – спрашивает она.

Ещё бы! Сто долларов – для меня деньги немалые. Я бы даже сказал, большие деньги. Конечно, дядя мог бы платить и больше. Он по-настоящему богатый человек – владелец крупной фирмы… Но немного скуповат… Нувориши обычно и бывают такими прижимистыми!

Впрочем, надо благодарить судьбу и за это. Пока уцепиться бы за малое, а там и о большем можно подумать. Если я окажусь дяде по нраву… Вот с такими сладкими мечтами полгода назад я поселился за красным кирпичным забором. Со стороны кажется, что в этих домах живут только счастливые люди. Но ведь здесь есть и бедные родственники богатых хозяев, и их слуги…

Шавали невзлюбил меня сразу. Наверно, он воспринял меня как соперника. Сам он обосновался здесь крепко. Даже комфортно. Повадки у него – как у настоящего хозяина. Разумеется, когда остаётся один. А обычно он преданно смотрит хозяину в глаза. Они оба из одной деревни. Кажется, даже родственники, хотя и очень дальние. Дядя ему доверяет. А Шавали, чтобы оправдать это доверие, готов пылью стелиться под его ногами. Он гордится своим хозяином. В первый день, показывая мне хозяйство, он так и пыжился от гордости. Можно было подумать, что вся эта недвижимость записана на него… Шалишь, Шавали! Здесь всё принадлежит моей сестре. Да, хозяйкой всего этого ошеломляющего богатства является она. Разумеется, только на бумаге. Новые богачи, у которых руки не совсем чистые, не доверяют государству и оформляют имущество на своих жён и родственников… Ведь если что случится, у нас не так-то просто защитить своё богатство… А в России всегда что-нибудь случается.

…А ещё Шавали чувствовал свою ответственность за хозяина. Подобно старому лакею, приставленному к молодому барчуку, он частенько ворчал, упрекая хозяина в неосторожности или транжирстве. Это дядю-то! Уж кого-кого, а его в этом упрекнуть нельзя. Роскошь, богатство, шик он любит – достаточно посмотреть на его дом! – на это он денег не жалеет, но подал ли он хоть раз в жизни рубль нищему? Сомневаюсь, очень сомневаюсь…

Дядя с Шавали были даже внешне похожи – в Арском районе (откуда они были родом) частенько встречаются такие рыжеватые и веснушчатые люди. Весьма, кстати сказать, ловкие ребята…

– Основная твоя работа будет здесь, – сказал Шавали, указав на бассейн. – Меняешь воду, чистишь. Аккуратненько… – Он подтянул брюки. – Ответственная работа… Сюда часто гости приезжают, всем хочется искупаться. Аккуратненько…

В бассейне плескалась зелёная вода. Большой бассейн… Да, богач не станет кормить за просто так…

– Ну что застыл, давай, – сказал Шавали и снова подтянул штаны.

Если ему жалко денег на ремень, то почему бы не подвязать брюки верёвкой? Чем мучиться так…

Мы зашли в бильярдную, осмотрели баню. Шавали показал и зимний сад. Он шёл впереди, покручивая на пальце связку ключей, демонстрируя мне богатства своего хозяина. На его лице, похожем на осенний лист, разлился слабый румянец, глаза странно блестели, а нос подозрительно хлюпал. Я решил подыграть ему:

– Наверно, даже ханский дворец был не столь хорош.

Шавали, презрительно усмехнувшись, махнул рукой:

– Ханский дворец – пустяк. А здесь ещё много чего удивительного. Аккуратненько… – Затем, словно спохватившись, что сболтнул лишнего, он заторопился и танцующей походкой направился по тенистой аллее, утопающей в душистых липах. Через некоторое время мы подошли к небольшому зданию из красного кирпича, выстроенному в форме круглого шатра. Оно было сплошь окружено каким-то вьющимся кустарником.

– Никогда не подходи к этому месту, – сказал Шавали, сжав жёлтыми пальцами мою руку. – Хозяин голову оторвёт…

– Почему? – Я был чрезвычайно удивлён странным приказом хозяина.

– Я и сам не знаю, – ответил Шавали, почему-то дрожа. – Ночью оттуда доносятся какие-то звуки. – И он тяжело зашагал к коттеджу. Прежде чем уйти, я ещё раз оглянулся на круглое строение. Из прорези под крышей мне почудился чей-то взгляд…

Во дворе нас встретила сестра.

– Вот, показывал парню хозяйство, – сказал Шавали оправдывающимся голосом.

– На кухне готов обед, поешьте, – сказала сестра и направилась к воротам. Напротив них стояла светлая «Ауди». Из неё вышла женщина в широкополой шляпе. Увидев сестру, она распростёрла объятия:

– Ная, подруга, как дела? Знала бы ты, как я по тебе соскучилась…

– Гуля! Подружка! Здорово, что надумала приехать! Только что вспоминала тебя. Сто лет жить будешь…

Они обнялись. Гуля, придерживая рукой широкополую шляпу, успела несколько раз чмокнуть подругу в щёку.

Шавали, что-то бормоча себе под нос, ушёл на кухню. Я же, сделав вид, что завозился со шнурками, задержался. Мне хотелось рассмотреть девушку поближе. Что за птица?

Они, взявшись за руки, приблизились ко мне.

– Я только что из салона… – щебетала гостья, однако, увидев меня, тут же сменила тему:

– Ная, вы что, прислугу наняли? Из деревни, что ли, выписали?

Моя сестра Ная – кстати, мулла в своё время нарёк её именем Назифа – склонила голову набок, словно смущаясь, и томным голосом проговорила в нос:

– Ну какая прислуга, Гулечка! Это мой брат. Двоюродный. Студент. Айдар уговорил его пожить у нас.

Гуля посмотрела на меня в упор. У неё были совершенно круглые глаза. Чуть загнутый книзу нос и чёрные как смоль волосы, обрамляющие круглое лицо, делали женщину удивительно похожей на сову. Чёрное пламя, игравшее в омуте её зрачков, словно обожгло меня.

– Айдар сам предложил?.. Вообще-то он говорил, что нужен человек, чтобы чистить бассейн. Это даже хорошо, что родственник… – Посмотрев на меня, женщина улыбнулась. – Очень аппетитный родственник. Мускулистый.

Сестра покраснела и начала тянуть подругу на террасу, к белым стульям.

– Пить хочешь, Гуля? Чай будем пить?

Но гостья, похоже, не собиралась уходить и продолжала пожирать меня глазами:

– Не стесняйся, Ная. Дело житейское. Таким братом можно гордиться. А ты прячешь его от нас. Ты прямо из деревни в институт? – спросила она меня.

– После армии… – проговорил я сквозь зубы.

– Ты, наверно, в Чечне служил, выглядишь очень боевым парнем?

– Было дело…

Я, наконец, освободился от ботинок и шагнул к двери, а женщины направились к террасе. Они заговорили о чём-то своём, раздался дружный смех. «Забыли обо мне, как только отвернулись», – подумал я и… ошибся. Такие, как они, никогда ни о чём не забывают. Чтобы понять это, понадобилось не так уж много времени.

Когда я вошёл на кухню, Шавали с шумом ел горячий суп, то и дело утирая потное лицо красным полотенцем. Создавалось впечатление, что человек явился сюда, скажем, прямо с лесоповала! Шавали ел настолько самозабвенно, что не заметил моего прихода, он был погружён в себя. Когда я, пристроившись сбоку, поднёс ложку ко рту, мой «босс», вылизав тарелку, уже набросился на жареную баранину.

– Вот так, – сказал он немного погодя, отхлебнув остывший чай. – Агузе билляхи… – Затем смачно рыгнул, отвалился на спинку стула и с интересом посмотрел на меня. – Значит, устроился на тёплое местечко, да? Аккуратненько.

Я промолчал, занятый размешиванием горячего супа.

– А эта женщина, Гульсина то есть, наведывается сюда через день… Аккуратненько… Хороша, проклятая… Близкая подруга Назифы. Но хозяин не любит, когда она сюда приезжает. Сегодня опять скандал будет, аккуратненько. Когда хозяин гневается, ты ему на глаза не попадайся. Упаси тебя Бог… – Встав из-за стола, он направился к двери. – Посуду оставь там. Уберут.

Убрать должна была, видимо, его жена. Хотя до сих пор я ещё её не видел. Уже в дверях Шавали, не поворачивая головы, отдал мне приказ:

– Через два часа сменишь в бассейне воду, аккуратненько.

– Есть, командир, – ответил я.

Он подтянул штаны и, не тратя слов понапрасну, пошёл своей дорогой.

Я уже вставал из-за стола, когда вдруг возникла, словно ниоткуда, женщина в простом белом ситцевом платье и белом платке, повязанном на деревенский манер, и начала прибирать со стола. Время от времени она поглядывала на меня. Мне показалось – с жалостью, впрочем, кто её знает… Обычно так смотрят старухи, вспоминая своих детей – рождённых и нерождённых…

– Сынок, ты сюда как, по своей воле попал? – вдруг спросила она.

Не зная, как ответить, я пробормотал нечто похожее на «конечно».

Наверно, это и есть жена Шавали. Она была человеком из другого мира, это было ясно как день. «Эх, жизнь», – вздохнула женщина и застыла, вперив в меня свои тёплые карие глаза. Желая освободиться от этого взгляда, я попытался встать, но ноги не держали меня. Тем временем откуда-то женщина достала молитвенный коврик, расстелила его, встала на него и пронзительным голосом заговорила: «Господи, вознамерилась я прочитать предвечернюю молитву, обратившись лицом в сторону Кыблы. Халлисан лилляхи Тагаля. Ради довольства Аллаха…»

Откуда в этом тщедушном теле такой голос? Наконец ко мне вернулась способность двигаться, и я, желая поскорее проглотить тревожный студень, застрявший у меня в горле, поспешил на воздух.

А там, держась за руки, по тенистой липовой аллее уходили в глубь сада Ная и её гостья. Они о чём-то говорили и радостно смеялись. Выглядели они вполне счастливыми…

Было уже темно, когда я, закончив работу, вернулся к себе и лёг спать. Моя комната располагалась под лестницей, ведущей на второй этаж. Она была маленькая, но славная, из мебели – кровать, стол и один стул. Иметь свой угол было так приятно! Я вытянулся на кровати, хрустнув от удовольствия костями. Взял со стола какую-то книгу, начал листать, прикидывая, с какого места будет интереснее начать чтение, как вдруг наверху послышались голоса… Боже, кажется, там ссорятся? И не только ссорятся, но, похоже, дерутся – что-то, ударившись о стену, разлетелось вдребезги. Кто же это скандалит? Впрочем, наверху и не может быть никого, кроме сестры и её мужа. Получается, они живут не очень дружно. Неужели дядя принадлежит к числу тех мужиков, которые, напившись, начинают самоутверждаться? Не было печали – черти накачали! И что мне теперь делать? Прикинуться спящим или изобразить, будто я пытаюсь защитить сестру? Но кто я такой? Если серьёзно, то всего лишь бесправный наёмный рабочий… К тому же упаси Бог встревать между мужем и женой. Они ночью помирятся – ночь умеет сближать! – а я для обоих стану врагом. И тогда, как пить дать, из этого дома мигом вылечу.

Скандал между тем, видимо, перерос размеры спальни – дверь с грохотом распахнулась, и надтреснутый голос дяди послышался над самым моим ухом: «Сколько раз я вам обеим говорил, чтобы в моё отсутствие и духу её здесь не было!» В ответ раздались рыдания сестры. «Заткнись, на нервы действуешь!..» – и прозвенел звук пощечины. Неужели он её ударил?! В тот же момент сестра заорала на весь дом: «Ах ты сволочь! Снова бить меня? Забыл, как в милиции бумагу подписал, что и мизинцем меня не тронешь больше? Да я тебя… я… я уничтожу тебя, костей не соберёшь…» Она начала сыпать угрозы… «И что ты со мной сделаешь? – заорал в ответ дядя. – Не родился ещё тот, кто посмеет тронуть меня хотя бы пальцем! Снова эта сова настраивала тебя против меня? И где она тебя оприходовала своим ядовитым языком на этот раз?» Кажется, сестра вместо ответа расцарапала ему лицо, потому что дядя вдруг совсем по-детски вскрикнул.

Услышав шаги возле самой двери, я мигом отвернулся к стене, мол, не беспокойте меня по пустякам, я уже давно вижу десятый сон. Усевшись на единственный стул, сестра начала тыкать в кнопки сотового телефона. Проклятье, неужели звонит в милицию?.. «Гуля, Гуля! – закричала она в трубку. – Он снова бузит. Бьёт. Что мне делать, родная, нет больше сил терпеть… Куда мне податься?! Кроме тебя, у меня никого нет в этом городе. Скажи хоть слово, милая… Сейчас приедешь? Не-ет, он не в себе, прибьёт ещё обеих… Что? Ладно…»

– Ты же не спишь, зачем прикидываешься? – вдруг сказала она, обращаясь ко мне. Голос у неё был совершенно спокойным, словно это не она только что подралась с мужем и в отчаянии звонила подруге, умоляя её о помощи…

– Даже армия не сделала из тебя мужика, – продолжила она. – Твою сестру чуть не убили, а ты лежишь тут в уголке и дрожишь от страха…

Мне стало неловко, и я сел на кровати. Ная расположилась весьма комфортно, облокотившись на стол, её зелёные глаза внимательно смотрели на меня. Рыжие волосы растрепались, правый рукав халата был разодран, между распахнутыми полами с вырванной нижней пуговицей выглядывали голые колени – вылитая Водяная, которая ищет украденный у неё золотой гребень! Ная была просто прелесть!

– Я и в самом деле спал, – лениво соврал я и в подтверждение своих слов потёр глаза.

– Ну, если ты при таком шуме можешь спать, значит, нервы у тебя крепкие…

– А что за шум? – притворился я.

– Твой дядя не любит, чтобы Гуля у нас бывала. Замучил совсем. А я тоже человек! Я не монашка, чтобы сидеть тут одной взаперти.

– Устройся на работу.

– Не разрешает. А потом…

– Нашла тоже… – Я свесил ноги с кровати. – Сейчас, чтобы устроиться на хорошую работу, никакая специальность не нужна. Если есть поддержка…

– Совсем распустился, – сестра шмыгнула мокрым носом. – И что он привязался к Гуле, а?

– А что она за человек?

– Она очень хорошая. Я рядом с ней забываю обо всём. Без неё жизнь – не жизнь.

– Ну, ты и скажешь тоже… Может, дядя в чём-то и прав…

– Если будет перегибать палку, то его и пристрелить недолго…

Я настолько удивился, что мои выпученные глаза коснулись, кажется, волос надо лбом.

– Ты с ума сошла?

– Да я… Это я к слову. Их ведь через день отстреливают. – Увидев моё выражение лица, она зло усмехнулась: – Не дрейфь, парень, таким, как он, ничего не сделается. Он ещё меня в гроб загонит. Вот прикажет своему Шавали…

В это мгновение дверь отворилась, и на пороге возник дядя. На меня он даже не посмотрел – словно нет здесь больше никого! – и со сдерживаемой дрожью в голосе сказал:

– Ну, что расселась тут? Пошли в спальню!

Сестра отвернулась:

– Сейчас приедет Гуля. Поговорите.

Деланная улыбка дяди словно приклеилась к его побелевшему лицу. Он вдруг бросился на колени и мощными руками обнял жену за ноги.

– Эта твоя сова – дьявол! Она несчастье нам принесёт, клянусь тебе… Пойдём, родная, пойдём наверх. Забудь всё.

– Дурак ты, Айдар.

Я уже собирался выйти из комнаты, когда входная дверь с силой распахнулась, и на пороге возникла Гуля. Она окинула быстрым взглядом присутствующих, и её красный рот, чем-то неуловимо похожий на кровавую рану, скривился набок:

– А-а, здесь полная гармония?!

– Ты?

Дядя поднялся и начал отряхивать колени, я тем временем поспешил на улицу. Почему это я задыхаюсь в этом доме? Выйдя за ворота, я сел на скамейку, которую сам сегодня смастерил, и устремил глаза в небо. Небосвод был щедро усыпан звёздами, но сейчас они показались мне похожими на прыщи.

Слова, в сердцах сказанные сестрой, взбудоражили меня. Эх, Назифа… Страшно подумать, какие мысли могут рождаться в её душе! Не зря, наверно, древние сказали, что за ночь женщина семь раз просыпается с желанием убить мужа.

Как же можно сказать такое о человеке, с которым ты делишь ложе и пищу? Видите ли, ему не нравятся посещения Гули! Имеет право! Кто тебе дороже: собственный муж или эта сова? Что это? Кажется, я начал разговаривать сам с собой?

Эге… Так вот она какая, моя сестра Ная!

Впрочем, мало ли что скажет женщина! Жизнь всё равно всё устроит по-своему.

Кто-то стремительно приближался ко мне в темноте, и я теснее прижался к забору: здесь темно, авось не увидят. Из ворот вышли две тени. Так ведь это дядя с Гулей!

– Постой, Гуля! Постарайся понять меня, – сказал дядя, шумно дыша. Он не привык ходить пешком, а потому, видно, запыхался. Голос Гули прозвучал как угроза:

– Если ещё раз тронешь Наю… Ты знаешь мои возможности.

– Я же ревную, Гуля. Ты всё время с Наей. Перед людьми стыдно.

– Поменьше слушай своего шпиона. Я тебя предупредила.

Дядя вдруг обнял Гулю и начал целовать ей лицо и руки.

– Прости, прости, Гуля. Заморочила ты мне голову. Я ради тебя умереть готов…

Гуля неслышно рассмеялась:

– И умрёшь. Глупый! Я ведь тоже люблю тебя. По-своему люблю. – Они начали шумно целоваться. Но вскоре Гуля сказала: «Хватит», – зачем-то отряхнула одежду и направилась к белевшей неподалёку машине.

– Не вздумай проболтаться Нае, – обернувшись, сказала она.

В ответ послышался лишь звук, похожий на стон. Машина растворилась в темноте ночи, дядя исчез в воротах. Посидев ещё немного, я тоже отправился в дом. Навстречу попался Шавали. Он прошёл, почти коснувшись меня, но даже не заметил.

Ноги сами понесли меня по липовой аллее в глубь сада. Не доходя до круглого каменного здания, я остановился. Теперь оно казалось мне похожим на древний склеп. На этот раз мне почудилось, что в прорези под крышей мелькнуло чьё-то бледное лицо.

…Когда я добрался до коттеджа, тело дяди уже увезли. Увидев на асфальте контур тела, начертанный белым мелом, я содрогнулся.

Какой-то молодой парень обернулся ко мне:

– Кем приходитесь хозяину?..

– Шурин.

Парень осмотрел меня изучающим взглядом и вместе с другим следователем прошёл в глубь двора. Я двинулся следом. Теперь трудно вспомнить, как мы оказались возле круглого здания. Вернее, дорога туда запечатлелась в памяти как навязчивый сон.

Перед домиком были рассыпаны перья какой-то птицы, а возле сорванной с петель двери лежал на спине Шавали. Под его головой собралась лужа крови, меня тут же затошнило, и я отвернулся.

– Рана в области темени, – сказал следователь. – Словно кто-то его клюнул… Странно…

– Чтобы так клюнуть, нужен металлический клюв, – сказал другой и вошёл в здание. Какая-то сила повела меня за ним.

На пороге мы оба остановились. Полутёмное помещение выглядело так, словно здесь была ожесточённая схватка – стол и стулья были опрокинуты, в углах комнаты виднелись вырванные и скомканные страницы книг, разбросанных тут же. На полу – сплошное крошево из разбитых полумесяцев, звёзд, крестов. Отодвинув ногой треснувшую посередине жёлтую фигурку тельца, следователь присвистнул:

– Музей, что ли, здесь был?

Я молча вышел из этого странного места. Надо было утешить сестру.

К вечеру обнаружилось, что бесследно исчезла жена Шавали.

…Дни повернули к осени. Вот и сегодня с утра зарядил дождь.

Он моросил и моросил. Шорох красно-жёлтых листьев рождал в душе какую-то грусть. После смерти Шавали я полностью взял на себя его обязанности по хозяйству. Теперь всем здесь управлял я. Кстати, я обнаружил в себе особый талант – умение подчиняться женщинам. Нужно меньше болтать и больше слушать, тогда и хозяевам угодить нетрудно… Ная и Гуля со мной считались.

Я люблю такие вот дождливые, словно набухшие влагой, осенние дни. Собрав опавшие листья, я развёл костёр. Дым, соединяясь с запахом дождя, приятно щекотал ноздри. Сестре, я знаю, тоже нравится костёр, дымящийся под осенней моросью. Огня не видно, а дым струится по всему саду!