Текст книги "Мой дядюшка Освальд"

Через полчаса появилась Ясмин, неся с собой маленький сверток в оберточной бумаге. Я налил ей бокал шампанского и положил перед ней ломтик гусиного паштета на тостике. Она взяла только шампанское и продолжала молчать.

– Господи, Ясмин, – сказал я, – что с тобой происходит? Она осушила бокал одним глотком и протянула мне, чтобы я снова налил.

– Я в нокауте. Это первый мужчина, который полностью меня покорил.

– Ах, вот как! Кажется, я начинаю понимать, что ты имеешь в виду.

– Это чудо! Этот человек – он гений!

– Конечно, гений, поэтому мы его и выбрали.

– Да, но он волшебный гений, он так прекрасен, Освальд! И такой милый, такой любезный, такой ласковый. Я никогда не встречала никого подобного.

– Похоже, что он тебя действительно покорил.

– Ренуар, – продолжала она. – Он гигант. Его творения останутся в веках.

– Как и его сперма.

– Помолчи и послушай меня, – сказала она. – Вот что я пытаюсь тебе сказать. В этой игре одни люди – фигляры, а другие – нет. Они – настоящие. Альфонс – фигляр и короли – фигляры, есть несколько других фигляров в нашем списке.

– Кто?

– Ну, Генри Форд, например. Я думаю, что этот, как зовут этого венского мужика, Фрейд – фигляр. И этот, который беспроволочный, Маркони – он тоже фигляр.

– И что же?

– Я нисколько не возражаю, – сказала Ясмин, – против булавочных шуточек с фиглярами. Я не имею ничего против того, чтобы иногда обойтись с ними грубовато, если вынуждают обстоятельства, но будь я проклята, если начну вкалывать булавки в таких людей, как Ренуар или Конрад, или Стравинский. Во всяком случае, после того, что я сегодня увидела.

– Но позволь спросить, он-то с тобой хорошо провел время?

– Изумительно, – сказала она, – он изумительно провел со мной время.

– Тогда расскажи мне, что случилось.

– Нет, – ответила Ясмин. – Я ничего не имею против того, чтобы рассказывать тебе про фигляров, но настоящие – это не для разглашения.

– И он дал тебе картину? – спросил я, показывая на загадочный пакет.

На маленьком холсте без рамки была изображена юная розовощекая девушка с длинными золотыми волосами и голубыми глазами. Чудная маленькая картина, волшебная вещь, от которой нельзя было оторваться. Теплое сияние исходило он нее и наполняло всю комнату.

– Я у него не просила, – сказала Ясмин. – Он заставил меня взять. Правда, она прекрасна?

… Если у вас сложилось впечатление, что мы с Ясмин делали визиты почти ежедневно, то вы ошибаетесь. Мы действовали медленно и продуманно. Я заранее узнавал все о привычках нужного лица, его рабочих часах, семье, прислуге, если она есть, и тщательно и рассчитано выбирали время. Несмотря на это, Ясмин иногда приходилось ждать в машине, пока жена или служанка не отправятся за покупками.

Следующим номером мы выбрали Марселя Пруста. Ему было сорок восемь лет. Недавно изданная книга "Под сенью девушек в цвету", встреченная публикой с восторженным энтузиазмом, принесла ему Гонкуровскую премию.

Однако я был слегка неспокоен относительно мсье Пруста. Мое расследование показало, что он был весьма странным индивидуумом. Он был богат и независим, он был снобом и антисемитом, он был тщеславен, он был ипохондриком и страдал от астмы. Он спал до четырех часов дня и бодрствовал всю ночь. С верной служанкой по имени Селеста, его верной цепной собакой, он жил теперь в доме 8-бис по улице Лоран Пише.

Я узнал, что мсье Пруст, лишенный каких бы то ни было этических принципов, был способен использовать уговоры и деньги, добиваясь хвалебных отзывов в прессе о своих книгах. И в довершение всего – он был полностью гомосексуален. Ни одна женщина, за исключением преданной Селесты, не допускалась в его спальню.

– Стоп, – сказала мне Ясмин, когда я ей все это рассказал, – будь я проклята, если отправлюсь к педерасту.

– Он называет это "инвертированный". Это очень прустианское слово. Посмотри в словаре «инвертировать» и ты найдешь определение: "переворачивать вверх ногами".

– Не будет он меня переворачивать, благодарю покорно, – сказала Ясмин. – Что ты от меня хочешь? Чтобы я оделась мальчиком из хора?

– Мы дадим ему двойную дозу жука, – объяснил я. – И это очень важно, Ясмин. Наша коллекция будет неполной без пятидесяти соломинок от Пруста.

– Ну, если так, то остается только один способ, – сказала она.

– Какой?

– Ты сам это сделаешь.

Я был так ошарашен, что даже подпрыгнул.

– Полегче, знаешь ли, – попросил я.

– Он хочет мужчину, – объяснила она.

– Ну что ж, ты – мужчина, ты идеально подходишь: молод, красив, похотлив.

– Будь я проклят, – воскликнул я, – если позволю этому маленькому педику близко ко мне подойти! Должен тебе сообщить, что даже после клизмы меня трясет целую неделю.

– Ты трус, Освальд.

Это был тупик. Я впал в уныние. Ясмин встала и наполнила свой стакан. Я сделал то же самое. Мы сидели и молча пили. Вечер только начинался.

– Я кое-что придумала, – сказала, наконец, Ясмин, – но не знаю, сработает ли. – Мне нужно переодеться мужчиной… красивым молодым человеком.

– Ты дашь ему жука?

– Двойную дозу, – сказала она. – Я хочу, чтобы он совершенно лишился рассудка. И не задавай слишком много вопросов, Освальд. Предоставь дело мне. Я рассматриваю господина Пруста как увлекательнейшую задачу. Он игрок высшего класса, но я постараюсь его переиграть.

Следующие несколько дней мы провели, превращая Ясмин в юношу. Удивительно, что может сделать хороший парик! С того момента, как парик был надет, а макияж смыт, Ясмин стала лицом мужского пола. Мы выбрали для нее светло-серые брюки, голубую рубашку с шелковым бантом. Ее благородную грудь мы лишили округлых очертаний, забинтовав широким креповым бандажом. Я научил Ясмин разговаривать мягким шепотом, скрывающим истинный тембр ее голоса.

– Ни один гомосексуал против тебя не устоит, – сказал я. Она улыбнулась.

– Подожди-ка, – остановил я ее. – Чего-то не хватает. Твои брюки выглядят как-то пусто. Это тебя сразу выдает.

На столике стояла ваза с фруктами, угощение от администрации отеля. Я выбрал маленький банан, Ясмин спустила брюки, и с помощью липкого пластыря мы примотали банан к внутренней стороне ее ляжки. Когда она снова натянула брюки, эффект был поразительным – многообещающая и дразнящая выпуклость как раз там, где надо.

На улице Лоран Пише я остановил машину метрах в двадцати от номера восемь. Ясмин вышла из машины.

– Банан немного мешает, – пожаловалась она.

– Теперь ты понимаешь, каково мужчинам, – сказал я.

Она повернулась и направилась к дому, засунув руки в карманы брюк.

В Париже стоял теплый пасмурный августовский вечер, брезентовая крыша моего синего «ситроена-торпедо» была откинута, сиденье было комфортабельным, но я был слишком возбужден, чтобы сосредоточиться на книге. Я полагал, что визит будет коротким, очень бурным и, вероятно, весьма болезненным для великого писателя. Через тридцать три минуты после того, как Ясмин вошла в дом, я увидел, что открывается большая черная парадная дверь, и она выходит.

Разумеется, она была с добычей. Я погнал машину в отель и сделал шестьдесят первосортных соломинок. Каждая соломинка, по моим подсчетам под микроскопом, содержала не меньше, семидесяти пяти миллионов сперматозоидов. Я знаю, что это были сверхмощные соломинки, потому что в тот самый момент, когда я пишу эти строки девятнадцать лет спустя после описываемых событий, то со всей определенностью могу утверждать, что по Франции бегают четырнадцать детей, отцом которых является Марсель Пруст, и только один я знаю, кто они такие, это тайна, моя и их матерей. Гордо глядя на своего прустовского отпрыска, каждая из них, наверное, говорит себе, что произвела на свет великого писателя. И, конечно, ошибается. Все они ошибаются, ибо ни разу не случилось, чтобы великие писатели породили великих писателей. Иногда они порождают второстепенных писателей, но дальше этого дело не идет. Похоже на то, что великие писатели чаще всего произрастают на каменистой бесплодной почве. Все они – сыновья рудокопов, мясников или обедневших учителей. Однако эта простая истина никогда не помешает снобствующим дамам желать ребенка от блестящего мсье Пруста или необыкновенного мистера Джеймса Джойса. Во всяком случае, мое дело не в том, чтобы плодить гениев, а в том, чтобы делать деньги.

… Ясмин уже приняла ванну, снова стала элегантной женщиной, и я взял ее на ужин к "Максиму", чтобы отметить нашу удачу. Была середина августа, куропатки только что начали поступать из Йоркшира и из Шотландии, поэтому мы заказали по куропатке, и я попросил метрдотеля, чтобы они ни в коем случае не были пережаренными. И чтобы вино было непременно "вольнэ", одно из моих любимейших бургундских вин.

– У него на двери колокольчик, – начала рассказ Ясмин. – Я позвонила. Селеста открыла дверь и уставилась на меня. Ты бы видел эту Селесту! Костлявая, остроносая, рот щелочкой. Маленькие темные глазки осмотрели меня сверху донизу с величайшим неодобрением. "Мсье Пруст работает", – сказала Селеста и попыталась закрыть дверь. Я успела всунуть ногу в дверь, распахнула ее и вошла. "Я проделал весь этот путь не для того, чтобы у меня захлопнули дверь перед носом, – сказала я, – будьте любезны, сообщите вашему хозяину, что я здесь для того, чтобы его увидеть".

Он вышел в холл, этот маленький, смешной, пучеглазый педик, все еще с пером в руке.

И я немедленно завела длинную речь, которой ты меня учил, начиная со слов "Прошу простить меня…" Но не успела я произнести и полдюжины слов, как он поднял руку и воскликнул: "Стоп, я уже вас простил!" Он смотрел на меня, словно я была самым желанным, прекрасным и соблазнительным юношей.

– Садитесь, прошу вас, мсье, – сказал он. – Должен извиниться за мою служанку, она несколько чрезмерно опекает и защищает меня.

– От чего она вас защищает, мсье? Он улыбнулся, показывая ужасные зубы с широкими щелями.

– От вас, – сказал он нежно. "Ну-ну, подумала я, сейчас меня начнут инвертировать. В этот момент, Освальд, я стала серьезно подумывать о том, не отменить ли волдырного жука. Он просто источал желание, и я чувствовала, что стоит мне нагнуться завязать шнурок, как он бросится на меня.

– Но ты его все-таки не отменила?

– Нет, я дала ему шоколадку. Видишь ли, когда нормальный мужик обезумеет от жука, все, что ему надо – это иметь женщину, не сходя с места. Но когда гомосексуал теряет рассудок, то первым делом начинает яростно хватать другого сам знаешь за что. Я понимала: лишь стоит его подпустить поближе – и в руках у него останется раздавленный банан.

– Ну и что ты сделала?

– Я отпрыгнула от него, ну и, конечно, началась беготня. Он гонялся за мной по всей комнате, сшибая мебель направо и налево. Посереди комнаты стоял круглый стол, и пока я там стояла, я была уверена, что он меня не схватит. Но скоро я сообразила, что такая беготня по комнате у этих ребят составляет обязательную часть предварительной программы. Кстати, эта идея с бананом была ошибкой.

– Почему?

– Слишком большой. Он сразу обратил на него внимание и пока гонялся за мной вокруг стола, все время указывал на него и делал комплименты. Меня так и подмывало сказать ему, что это всего-навсего дурацкий банан из отеля "Ритц", но я удержалась. Он на стену лез от этого банана, а жук с каждой секундой забирал его все сильнее. И вдруг возникла еще одна проблема. Господи, подумала я, как же я на него надену эту резиновую штуку? Не могла же я ему сказать, что это необходимая предосторожность.

– В конце концов, я спросила его: "Вы хотите меня, мсье Пруст?" – "Да, – закричал он, – я хочу вас больше, чем кого-либо другого в моей жизни. Перестаньте бегать!" "Нет, – сказала я, – сначала вы должны надеть ему маленькую штучку, чтобы его согреть". Я вынула ее из кармана и швырнула на стол. Он перестал меня гонять, и уставился на нее. Не думаю, чтобы ему на глаза попадалось что-либо подобное. "Это известная в Англии вещь, – объяснила я, – ее изобрел мистер Оскар Уайлд". "Оскар Уайлд! – воскликнул он. – О, это великий человек!"

"Это удваивает удовольствие, – сказала я, – будьте хорошим мальчиком и наденьте, а то мне уже не терпится".

Теперь я понимала, что наступает тот страшный момент, когда мне придется спустить брюки.

– Да, пожалуй, это рискованно.

– А что делать, Освальд? Этого нельзя было избежать. Так вот, пока он возился с великим изобретением Оскара Уайлда, я спустила брюки, повернулась к нему спиной и заняла то, что мне представлялось правильной позицией, пристроившись у спинки кушетки. Он бросился на меня, как таран.

– А как же ты увернулась?

– А я не увернулась, – сказала она, улыбаясь, – в том-то все и дело. Я его поймала в воздухе.

– Он сообразил, что происходит?

– Нет, он хрипел, фыркал, размахивал руками. Он был уверен, что его штука там, где положено, и он чувствовал себя так, как надо. Потому что в его сознании существовало только одно место, где она может быть, у мужчин же нет другого.

Я смотрел на нее с восхищением.

– Вот так я его и одурачила, – закончила она.

– Блестяще, – сказал я, – совершенно блестяще. Жульничество высшей марки.

– Благодарю тебя, Освальд. Думаю, что я могла бы засунуть его член в банку с солеными огурцами, и он не заметил бы разницы.

С течением времени я обнаружил удивительную, но достаточно простую закономерность, касающуюся молодых дам: чем прелестнее их лица, тем менее деликатны их мысли. Ясмин не составляла исключения. Она сидела со мной у «Максима» в роскошном платье от Фортуни, она выглядела, как царица Семирамида на египетском троне, и говорила при этом всякие неприличия.

– Ты говоришь непристойности, – заметил я.

– А разве я пристойная девушка? – спросила она, ухмыляясь.

– Что говорит тебе опыт, действительно ли у гениев орган больше, чем у обычных людей?

– Определенно, – сказала она, – существенно больше. И они гораздо лучше их используют, – добила она меня, – просто великолепно.

– Ты забываешь, что все они получали жука.

– Жук помогает, – сказала она, – без сомнения, помогает, но то, как творческий гений обращается со своей аппаратурой и как обычный мужик, – сравнить нельзя. Вот почему мне так все это нравится.

– Я, по-твоему, обычный мужик?

– Не обижайся, – сказала она, – не можем же мы все быть Рахманиновыми или Пуччини.

Это меня глубоко ранило. Ясмин задела больное место. Я дулся всю дорогу до Вены.

В Вене у Ясмин была очень веселая встреча с доктором Зигмундом Фрейдом.

Мы вдвоем сочинили для нее очень интересную историю болезни, которой она якобы страдала. Прохладным солнечным днем в два тридцать пополудни Ясмин отправилась в большой дом из серого камня на Берггассе, 19. Позже в этот же день за бутылкой «круга» после того, как я кончил замораживать соломинки, она рассказала мне о встрече с Фрейдом.

– Это любопытное существо, – сказала она. – Выглядит он очень сурово, одет корректно, как банкир.

"Ну, что же, фройлейн, – сказал он, разжевывая шоколадку, – что же у нас за срочная проблема?"

– "Со мной происходит что-то ужасное, доктор Фрейд, – сказала я ему, – что-то совершенно шокирующее". "Что такое?" – спросил он, оживляясь. (Вероятно, ему доставляло огромное удовольствие выслушивать ужасные и шокирующие вещи.) "Вы не поверите, – сказала я, – но стоит мне оказаться рядом с мужчиной дольше, чем несколько минут, как он сразу пытается меня изнасиловать. Он становится диким зверем, срывает с меня платье, обнажает свой член – могу я употреблять это выражение?" "Это такое же слово, как любое другое, – сказал он, – продолжайте, фройлейн".

"Он наваливается на меня, – кричала я, – он опрокидывает меня. Любой мужчина, с которым я знакомлюсь, делает это со мной, мистер Фрейд. Вы должны помочь мне, иначе я этого не вынесу".

"Дорогая леди, – сказал он, – ваш случай – очень распространенная фантазия, встречающаяся у некоторых типов истерических женщин. Эти женщины боятся иметь физические отношения с мужчинами. В действительности же они мечтают о том, чтобы предаться любовной игре, но их очень пугают последствия. Поэтому они фантазируют, воображая, что над ними учиняют насилие, но на самом деле ничего не происходит, все они девственницы".

"Нет, нет, – закричала я, – вы ошибаетесь, доктор Фрейд, я не девственница, меня насиловали больше, чем всех остальных девушек в мире!" "Вы галлюцинируете, – сказал он. – Никто вас никогда не насиловал. Почему бы вам не признать это, и вам немедленно станет лучше". "Как же я могу это признать, если это неправда, – возмутилась я. – Так поступает каждый мужчина, с которым я когда-либо встречалась. И с вами произойдет то же самое, если я останусь здесь немного дольше, вот увидите…"

"Не говорите глупости, – фыркнул он. – В своем подсознании, моя дорогая фройлейн, вы считаете, что мужской половой орган – пулемет…" "Вот-вот, по отношению ко мне именно так, – закричала я, – это смертоносное оружие". "Совершенно верно, – сказал он, – вот мы с вами к чему-то пришли. Кроме того, вы верите, что любой мужчина, наставляющий его на вас, собирается нажать спуск и всадить в вас пули". "Не пули, – возразила я, – а кое-что другое". "Поэтому вы убегаете, – продолжал он, – вы отвергаете всех мужчин, прячетесь от них и просиживаете одна ночи напролет".

"А вы любите морковку, фройлейн" – неожиданно спросил он меня. "Морковку? – переспросила я, – да нет, пожалуй, не очень. Если мне она попадается, то я обычно режу ее кубиками или натираю на терке". "А как насчет огурцов, фройлейн?" "Они довольно безвкусные, – сказала я, – предпочитаю их маринованными". "Jа, jа, – сказал он, записывая все это в мою карту, – может быть, вам будет интересно узнать, фройлейн, что морковь и огурцы – очень мощные символы сексуальности. Они представляют собой мужской фаллический член, а у вас появляется желание или натереть его на терке, или замариновать".

– И все это время, Освальд, – сказала Ясмин, – я поглядывала на часы, а когда прошло восемь минут, сказала ему: "Пожалуйста, не насилуйте меня, доктор Фрейд, вы должны быть выше всего этого". "Не говорите глупостей, фройлейн, – сказал он, – вы опять начинаете галлюцинировать". "Вот я перед вами, – сказал он, разводя руками, – я же не причиняю вам вреда, не так ли? Я же не пытаюсь на вас наброситься".

– И в этот самый момент, Освальд, – сказала мне Ясмин, – жук сделал свое дело: его штука вдруг ожила и зашевелилась в штанах, как тросточка.

И тогда я протянула руку в обвиняющем жесте и воскликнула: "Вот и с вами то же самое, старый сатир!"

Ты бы видел его лицо, Освальд! – Жук набирал силу, Фрейд начал размахивать руками, как старый ворон, но все-таки, надо отдать ему должное, он не набросился на меня сразу же. Он держался, наверное, не меньше минуты, пытаясь все проанализировать и понять, что за чертовщина происходит. Он взглянул вниз, на свои штаны, потом посмотрел на меня, потом он стал бормотать: "Это же невероятно… это потрясающе… поверить невозможно… я должен записать… я должен записать каждый момент… где мое перо, Бога ради, где мое перо… где чернила, бумага… О, к черту бумагу! Пожалуйста, снимите платье, фройлейн, я не могу больше ждать!"

При всем при этом он вел себя достаточно прилично. После первого же взрыва, хотя жук еще продолжал действовать, он вскочил, голый побежал к столу и начал делать заметки. У него удивительной силы разум, величайшее интеллектуальное любопытство. Но он был совершенно сбит с толку, просто обалдел от того, что произошло. "Ну, теперь вы мне верите, доктор Фрейд?" – спросила я его. "Мне приходится вам верить, – воскликнул он. – Ваш случай войдет в историю. Я должен снова вас увидеть, фройлейн".

…Я получил пятьдесят первоклассных соломинок от доктора Фрейда.

В бледном осеннем солнечном свете мы покинули Вену и отправились на север, в Берлин. Война закончилась только одиннадцать месяцев назад, и город еще оставался мрачным и унылым. Но здесь жили два очень важных человека, и я был полон решимости достичь их.

Первым был мистер Альберт Эйнштейн, и в его доме на Хаберландштрассе, 9, у Ясмин состоялась приятная и вполне успешная встреча с этим потрясающим человеком.

– И как это было? – спросил я в машине.

– Он получил большое удовольствие, – ответила она.

– А ты нет?

– Пожалуй, не совсем, – призналась она. – Вся его сила в мозгу, и на тело ничего не остается. Вот что странно, скажу я тебе: люди с мозгами ведут себя совершенно не так, как артисты, когда жук начинает действовать.

– Как это?

– Интеллектуалы застывают и начинают думать. Они пытаются сообразить, что же с ними случилось и почему, А артисты принимают все как данность и окунаются с головой.

– А у Эйнштейна какая была реакция?

– Он не мог поверить, – сказала Ясмин, – и в самом деле, он что-то учуял. Он первый, кто заподозрил какое-то жульничество.

– А что он сказал?

– Он стоял, посматривал на меня из-под кустистых бровей и говорил: "Что-то подозрительно, фройлейн. Это необычная моя реакция на хорошенькую посетительницу".

– "Может быть, все зависит от того, насколько она хорошенькая?" – сказала я. "Да нет, фройлейн, не в этом дело, – возразил он. – Это обычная шоколадка, которой вы меня угостили?"

– "Совершенно нормальная, – сказала я, чуть вздрогнув, – я сама такую же съела". Жук сильно разогрел этого парня, Освальд, но, как и старик Фрейд, он вначале пытался удержаться, ходил по комнате и бормотал: "Что же со мной происходит? Это что-то совершенно ненормальное… что-то здесь не так… я никогда бы этого не допустил…" Я лежала на кушетке в соблазнительной позе и ждала, пока он ко мне подойдет. Ничего подобного, Освальд! Не меньше пяти минут, наверное, его мыслительный процесс полностью блокировал его плотское желание. Мне казалось, что я слышу, как крутятся и жужжат его мозги, пытаясь разгадать загадку. "Мистер Эйнштейн, – сказала я, – расслабьтесь". Он еще немного подумал, а потом наконец расслабился…

– Ты же имела дело с величайшим интеллектом мира. У этого человека сверхъестественные способности к логическому мышлению. Постарайся понять, что он пишет про относительность, и тебе станет ясно, что я имею в виду.

– Но если кто-нибудь сообразит, что мы вытворяем, – нам конец!

– Никто не сообразит, – успокоил я. – На свете только один Эйнштейн.

…Мы работали как заведенные. Теперь у нас шли писатели: Томас Манн, Герберт Уэллс, Артур Конан Доил, Киплинг.

– Кто следующий, Освальд? – спросила Ясмин.

– Мистер Бернард Шоу.

По дороге в Эйот Сент Лоуренс в Хертфордшире, где жил Шоу, я кое-что рассказал Ясмин об этом самодовольном литературном клоуне.

– Прежде всего, – сказал я, – он оголтелый вегетарианец. Ест только сырые овощи, фрукты и злаки, Поэтому не думаю, что он возьмет шоколадку. – А что делать? Дать ему жука в морковке? – Нет, пусть будет виноград. Купим в Лондоне хорошего винограда и скормим ему одну виноградину с порошком.

– Должно сработать, – согласилась Ясмин.

– Обязательно получится, – сказал я.

– Учти, что этот ничего с тобой не станет делать без жука.

– У него что-то не в порядке?

– Вот этого никто толком не знает.

– Он не интересуется этим благородным занятием?

– Нет, – сказал я, – его совершенно не интересует секс, он что-то вроде кастрата. Ему шестьдесят три года, в сорок два он женился, и брак представляет собой союз, основанный на товариществе и взаимопонимании. Никакого секса.

– А ты откуда знаешь?

– Я не знаю, но все так считают. Он сам признавался, что не имел никаких сексуальных приключений до двадцатидевятилетнего возраста. Его преследовали многие знаменитые женщины, но безуспешно. Миссис Пэт Кэмпбелл, великолепная актриса, сказала, что как бы он ни петушился, он остается курицей.

– Неплохо.

– Вся диета, – сказал я, – целенаправленно предназначена для усиления умственной активности. "Я считаю, – как-то написал он, – что люди, питающиеся виски и трупами, не способны сделать ничего хорошего".

Мы купили гроздь великолепного черного винограда, на северной окраине Лондона остановились на обочине и вытащили коробку с порошком.

– Дадим ему двойную дозу? – спросил я.

– Тройную, – сказала Ясмин.

– Тебе не кажется, что это опасно?

– Если все, что ты о нем сказал, правда, то ему понадобится полбанки.

– Ну хорошо, – согласился я. – Тройную так тройную. Мы выбрали виноградину в нижней части грозди, аккуратно надрезали кожицу, я выцарапал часть содержимого и поместил тройную дозу порошка, как следует затолкнув его туда булавкой.

Дом, известный как "Уголок Шоу", был большим и ничем не примечательным кирпичным строением с хорошим садом. Было уже четыре двадцать пополудни.

– Обойдешь дом с другой стороны и пойдешь в глубь сада, – сказал я, – увидишь маленький деревянный сарай с наклонной крышей. Там он работает. Наверное, он и сейчас там. Постарайся ему польстить. Скажи ему, что он не только самый великий драматург, но и величайший музыкальный критик всех времен и народов. А в общем-то не беспокойся, поддерживать разговор будет он.

Ясмин уверенной походкой вошла в калитку сада Шоу. Я наблюдал за ней, пока она не исчезла за углом дома, затем немножко отъехал, снял номер в маленькой гостинице "Повозка и лошадь" и стал ждать.

– Я шла по саду, – рассказывала мне позже Ясмин в гостинице, когда мы сидели за отличным бифштексом, пудингом с почками и бутылкой вполне приличного бона. – Никто меня не видел, Я открыла дверь сарая, зашла – он был пуст. Там стояло кресло и простой стол, заваленный листами бумаги. Спартанская атмосфера. И никакого Шоу. Ну что ж делать, подумала я, надо выбираться отсюда назад к Освальду. Полное поражение. Я захлопнула дверь. "Кто там?" – раздался голос из-за сарая. Голос был мужской, но очень высокого тембра, почти визгливый. Ах ты Господи, подумала я, он таки действительно кастрат. Высокое костлявое существо с огромной бородой н садовыми ножницами в руках показалось из-за угла сарая.

"Могу ли я спросить, кто вы такая? – проговорил он. – Это частное владение". – "Я ищу общественный туалет", – сказала я. "Вы по какому делу, юная леди?" – спросил он, наставляя на меня ножницы, как пистолет. "Если вы уж хотите знать, я пришла, чтобы принести вам подарок". – "Ах вот как, подарок!" – сказал он, немного смягчаясь. Я вынула гроздь винограда из сумочки и протянула ему, держа за черенок. "Чем же я заслужил такое расположение?" – спросил он. "Вы доставили мне массу удовольствия в театре, – сказала я, – и я подумала, что будет справедливо дать вам что-нибудь взамен. Вот попробуйте-ка, – я оторвала нижнюю виноградину и протянула ему, – они действительно очень хороши". Он шагнул вперед, взял виноградину и пропихнул ее сквозь свои усы. "Отлично, – сказал он, разжевывая ягоду, – это мускатель. Но что вы здесь все-таки делаете? Существо женского пола, – это хищное животное, мужчина – ее добыча".

– "Вы говорите глупости, – возразила я, – мужчина – вот это охотник".

– "За всю свою жизнь я ни разу не охотился на женщину, – сказал он, – женщины за мной охотились, а я убегал и скрывался от них, как лиса, затравленная гончими. Хищные создания", – добавил он, выплевывая виноградные косточки. "Ну хватит, хватит. Время от времени всем приходится охотиться. Женщины охотятся на мужчин, чтобы добыть себе мужа, ну и что ж в этом плохого? А мужчины охотятся на женщин просто потому, что хотят затащить их в постель", – я присела на второй свободный стул в комнате. "Вы весьма остроумная дама, – сказал он. – Я всегда ценю остроумие. Вы умненькая и хорошенькая, но это не дает вам права занимать мое время. Благодарю вас за виноград". Я взглянула на часы. Оставалось еще больше минуты. Необходимо было продолжить разговор. "Хорошо, я уйду, – пообещала я, – но взамен винограда мне бы хотелось получить автограф на одной из ваших знаменитых открыток". Он потянулся за открыткой и подписал ее. "Ну а теперь уходите, – сказал он, – я и так уже потратил на вас слишком много времени".

– "Ухожу", – сказала я, вставая и пытаясь растянуть секунды. Девять минут уже прошли. О жук, милый, дорогой жук, где же ты, почему ты меня подводишь? И в этот момент, Освальд, благодарение Богу, наконец-то жук на него подействовал.

– Ура! Ну и он на него подействовал как следует?

– Не забывай, что это была тройная доза. Первая фаза была совершенно сокрушительной, – сказала Ясмин. – Как будто бы он сидел на электрическом стуле, а кто-то повернул выключатель и дал миллион вольт. Его тело, застывшее и оцепеневшее, словно оторвалось от стула и повисло в воздухе; глаза вылезли из орбит, все лицо перекосилось. Он сотрясался в конвульсиях, был парализован и совершенно задыхался. Он не мог говорить.

Внезапно он вернулся снова на землю, заморгал, посмотрел на меня, издал чта-то вроде индейского воинственного клича, вскочил с кресла и начал срывать с себя одежду. "Ирландцы наступают! – кричал он. – Пора препоясать чресла, мадам, и приготовиться к битве!"

– А потом что? – спросил я.

– Полный хаос, деревянный пол, ужасные синяки. Но что интересно, Освальд… Ты знаешь, он толком не знал, что делать, пришлось ему показать.

– Он действительно был девственником?

– Похоже, что так. Но он оказался очень способным учеником. Никогда не встречала такого энтузиазма в мужчине шестидесяти трех лет.

– Что значит вегетарианская диета!

– Может быть, – сказала Ясмин, подцепив вилкой кусочек почки и отправляя его в рот, – но не забывай, что у него все было новое, совершенно неизношенное.

– Что именно?

– Ну все. Большинство мужчин его возраста уже более или менее изношены. Ведь все вещи рано или поздно приходят в упадок, амортизируются.

– Так ты хочешь сказать, что тот факт, что он был девственником…

– Именно так, Освальд. Все это его оборудование было новехоньким, поэтому он был совершенно неутомим.

Вот что рассказала мне Ясмин. А теперь я могу продолжить ее рассказ, начиная с того момента, когда в наступающих сумерках я тихо сидел в своей машине недалеко от "Уголка Шоу". Внезапно выскочила Ясмин; ее волосы развевались, когда она галопом мчалась по садовой дорожке.

– Заводи! – кричала она. – Заводи, он гонится за мной!

Я включил зажигание. Ясмин рухнула на сиденье рядом со мной, крича: "Давай вперед, скорей!" Но прежде чем я успел включить нужную передачу, я услышал вопли, доносящиеся из сада, и в сгущающихся сумерках увидел высокую, похожую на привидение фигуру, совершенно голый, с белой трясущейся бородой, он выскочил на нас с воплем: "Вернись, блудница, я с тобой еще не кончил!"

Я включил передачу, отпустил сцепление, и мы рванули с места. Последнее, что я увидел, обернувшись назад, был мистер Шоу, подпрыгивающий на тротуаре под газовым фонарем, совершенно голый, если не считать пары носков, с бородой вверху и бородой внизу и с огромным розовым органом, который, как морковка, торчал из нижней бороды. Это зрелище я не скоро забуду.